Золотые времена

Эдуард Мамцис фев 13 2015, 10:33


уда-куда вы удалились,
Весны моей златые дни…

Совсем недавно на своём форуме мой друг и коллега из Кустаная Станислав Мастеров выложил, ранее опубликованные мною, рассказы с воспоминаниями о моей жизни в Кустанае и армейской службе. Не ожидал, что к ним будет такой интерес у читателя. За три дня с ними ознакомились сто пятьдесят человек, а раз так, то я решил дополнить эти воспоминания новыми фактами и событиями. Как меня провожали в армию, я написал. Теперь напишу, как я жил после возвращения из мест, столь отдалённых от Кустаная, то есть – из Прикарпатья.

Место зубного техника, согласно закона, было за мной сохранено, и уже через два дня я вышел на работу. В этот день в газете «Ленин Жол Жас» на титульном листе красовался мой портрет в парадном мундире и статья, в которой сообщалось, что после службы в армии к нам вернулся наш земляк Эдуард Мамцис – отличник боевой и политической подготовки в чине старшего сержанта. Сейчас такую статью посчитали бы за рекламную, но в те времена о таком и не думали. Всё было проще и честнее. Да и в рекламе мы не нуждались. Работы хватало всем, хоть и была она и опасна, и трудна, так как с золотом работать было запрещено. Наша мастерская, а на вывеске так и было написано «Зубопротезная мастерская», находилась на старом месте в помещении бывшей трёхкомнатной хрущёвки на первом этаже недалеко от пересечения улицы Тарана с Урицкой.
Пока я защищал Родину, всех перевели на сдельную оплату труда. Тьфу ты, чуть не забыл о самом главном. Как только я вышел на работу, сразу встал на партийный учёт. Приняли без всяких проблем. Дело в том, что в армии меня не успели принять в члены, так как не хватило двух месяцев до окончания срока (я имею в виду кандидатского). Пришлось терпеть ещё двенадцать месяцев.
На работе меня приняли как родного. За три года произошли кое-какие перемены. Заведующая нашей мастерской Лидия Тимофеевна Згурская стала главным стоматологом области. На её место приняли молодого, симпатичного, амбициозного Александра Петровича Зыкова, который любил носить ромбик на лацкане пиджака. Кстати, с ромбика отвалилась змея с чашей, и, естественно, была безвозвратно утеряна. Пришлось отлить точную копию, только уже золотую. Появилась миловидная медсестра Валя. Протезист Неля Эдуардовна Слепнер так и осталась на своём месте. Прибавилась молоденькая, симпатичная, скромная, единственная среди техников, дипломированная Зиночка Ольшванг из Кушмуруна и пожилой молчаливый Георгий Иванович, прибывший из Китая, где имел свою собственную автобазу. Он тоже был дипломированным специалистом, но в его дипломе на листе 50 на 80 сантиметров никто разобраться в иероглифах не мог, поэтому пришлось брать. Проработал он совсем немного и уволился по собственному желанию, видимо с тоски. Виктора Нечаева – участника Великой Отечественной войны назначили старшим зубным техником и, несмотря на это, все предпочитали равняться на Анатолия Робертовича Нидерер. Вот у него авторитет был просто непререкаемый. Нашей санитарке тёте Жене или Евгении Ивановне Черных прибавили полставки, и она по-прежнему одна успевала обслуживать весь коллектив.
Рабочий стол для нас заказали новый, примус убрали, вместо него подвели газовые горелки.
Анатолий Робертович трудился у окна справа, я – напротив. Рядом со мной – Наталья Романовна Тютюнникова, дальше Зина, напротив неё – Георгий Иванович, с торца стола восседал Виктор. Вот, вроде, и весь наш коллектив. Не было никаких регистраторов, кассиров, статистов, экономистов, бухгалтеров и охранников. Всё было до предела просто. Протезист выписывал квитанцию, брал деньги и потом относил их в кассу бухгалтерии больницы. Вот и всё. В прихожей или, точнее, ожидалке висел прейскурант, на котором крупным шрифтом было написано:
одна коронка – 2 рубля
один зуб – 1 рубль 80копеек
съёмный протез – 7 рублей
пластмассовая коронка или зуб – 2 рубля 80 копеек
починка протеза – 90 копеек
Вот и всё. Любой желающий мог посчитать сколько ему придётся заплатить. Во всяком случае, на одну среднюю зарплату можно было поставить себе все зубы в несколько рядов. А пенсионерам, тем вообще платить не надо было, за них рассчитывался облздрав. Вы, наверное, прекратили чтение и прикидываете, хватит ли вашей зарплаты на один зуб? Зря считаете – будет маловато.
Работы хватало всем. И успевали же обслуживать всех горожан, а их в то время было больше ста двадцати тысяч. И название-то у нас было – зубопротезная мастерская, а не какой-то там стоматологический центр или стоматологическая клиника. И не смущало нас, что на соседней улице находилась сапожная мастерская, а ещё дальше – часовая. Какая разница? На мой взгляд – хорошее дело в рекламе не нуждается. Тогда было всё прозрачно и просто. Никто никого не разводил, всё делали по показаниям. Сейчас же могут предложить удалить все здоровые зубы и поставить новые импланты. Недавно показывали одну пожилую москвичку, которой оформили кредит на 1,5 миллиона рублей и поставили ей импланты. После этого она вообще не могла кушать. Ей снова всё поудаляли, а кредит так и остался кредитом.
Да я далеко ходить не буду. Расскажу историю, которая произошла со мной. Мне вот через месяц должно стукнуть 74 и у меня не хватает одного коренного зуба на нижней челюсти. Один благодарный богатый больной предложил мне пойти в самую крутую частную клинику, чтобы зубы были в полном комплекте. Мол, у него там свой счёт и за работу мне платить не придётся. Делать нечего, и я решил навестить этих умельцев.
Прихожу, значит. Меня встречает регистратор в голубой спецовке, и спросив фамилию, вроде бы как пароль, надевает на меня закрытый халат, на ноги бахилы и отводит к менеджеру. Смотрю, у всех на груди фирменные визитки – бейджики. Последняя представилась: «Анжелика Леонардовна». Извинилась, что оставляет меня на минуту и чинно исчезла за массивной дверью.
- Проходите, пожалуйста. – и, отведя руку в сторону, указала на проём двери.
Захожу. Меня встречает Сам, я имею в виду – доктор. Представляется по имени и отчеству и сообщает:
- Слышал про Вас, Эдуард Моисеевич, в курсе дел.
И вежливо предложил сесть в кресло. Я сел. Он нажал на кнопку, и спинка кресла стала медленно опускаться назад. Через некоторое время я оказался в положении лёжа. Он многозначительно посмотрел на меня, потом осторожно приложил свои пальцы на область скуловых дуг и протяжно посоветовал:
- Осторожно откро-о-о-йте рот. А теперь закро-о-о-йте рот. Хорошо. Теперь опять откро-о-о-йте рот. Так. Теперь опять закро-о-о-йте рот. Хорошо. – сделал он заключение. Что хорошо, я так и не понял. Затем он приступил к осмотру зубов. В итоге сделал заключение:
- У Вас не хватает одного зуба. Мы Вам поставим металлокерамический зуб и две коронки. Это будет стоить сорок шесть тысяч, но Вам не придётся раскошеливаться.
- Рублей? – хотел уточнить я.
- Ну, конечно, не долларов же.
- А что такое металлокерамический зуб? – прикинулся я Ванькой.
- Да это будут такие, что не отличите от собственных. Сейчас я Вам покажу. Приносит готовый для продажи чужой мостик.
- Вот, смотрите.
- А почему коронки такие толстые? Мне же потом рот не закрыть.
- Вы не беспокойтесь, мы зубы обточим так, что всё будет закрываться.
- Так мне же не вытерпеть.
- За это можете не переживать, мы обезболим так, что ничего не почувствуете.
- Скажите, пожалуйста, я так понял, что Вы мне обточите два здоровых зуба и поставите один?
- Ну, да, зато они будут смотреться, как свои.
- А теперь скажите мне, вот я с Вами разговариваю, Вы видите, что у меня там нет зуба?
- Да не особо. – пожав плечами, ответил он.
- А вот теперь я улыбнусь и засмеюсь.
Глядя на него, меня и правда смех разобрал. У него самого чуть челюсть не отвисла. Он смотрел на меня, как на дурака.
- А теперь видно?
- Да нет. – честно признался он.
- Так, чтобы мне показать этот драгоценный зуб, я должен сделать вот так. – взял, сунул палец в рот и отодвинул щеку в сторону.
-Теперь виден дефект?
- Ну, да.
- А нельзя ли сделать коронки из металла? Под них и точить особо не придётся.
- А мы делаем только металлокерамику. – вытирая пот со лба, изрёк он. И, показывая, что разговор окончен, сорвал с себя марлевую повязку, забыв или не было желания предложить ещё и отбелить здоровые зубы за 24 тысячи.
Я был доволен этим спектаклем. Знай наших.
Думаю, читатель простит меня за подобное отступление, всё-таки цель моя другая – написать о нашем прекрасном коллективе и Кустанайских буднях.
Я так думаю, что если у нас и был кто-то амбициозным, то проявлять этого он бы не смог. Одного спокойного взгляда Анатолия Робертовича поверх роговых очков с толстыми стёклами хватало, чтобы охладить пыл. Сам он был заядлым охотником и рыбаком. На охоту, правда, меня никогда не брал. Ездил он только с Виктором и ещё одним другом, который иногда заходил к нам на работу погутарить про охоту и заодно попить чифирок. Мы пили этот чифир в течении всего рабочего дня, заваривая две прессованные плитки в трёх литрах кипятка. Даже Зина и та пристрастилась к этому напитку, а вот Иван Иванович Клепфер, работающий техником на дому по лицензии, у того сразу кружило голову. Глотнёт для приличия, а дальше… стоп. Жил он на улице Калинина, недалеко от городского рынка, и. естественно, отоваривался рядом с домом.
Как-то он нам рассказывал, как на рынке продавали съёмные протезы. Уж как они достались продавцу – остаётся догадываться, однако видел, как люди их примеряли. Один жаловался – маловаты, мол, жмут, другому – великоваты. Мне кажется и сейчас немало таких чудаков. Верят же колдунам, экстрасенсам, верят в заговоры, приговоры, в таблетки от всех болезней и т.д. ну, что такое, опять отошёл от темы.
Так вот, хочется больше рассказать об Анатолии Робертовиче. Ведь, как я уже писал, он был для меня не только учителем, но и Рембрандтом и Фаберже в одном лице. Жил он на центральной улице, как не трудно догадаться – улице Ленина, то ли номер 106, то ли 126, сейчас точно не помню. Дом был типа самана или полуземлянки, так как подоконники на фасаде были приблизительно на уровне земли. Жил он, прямо скажем, богато: большая передняя комната метров двадцать пять, если не больше, кухня, прихожая и небольшая спальная комната. На полу в комнате большой толстый ковёр, на котором размещался тяжеленный стол для гостей. А в буфете… чего только не было. Хрустальная лодочница, круглая хрустальная салатница, графин и стопки, тоже хрустальные. Плюс к этому богатству было у него пятизарядное ружьё Винчестер и личный автомобиль Москвич-403. Была ещё у него любимая собака спаниель, которой в знак взаимной преданности и любви, умудрился поставить золотую коронку на клык.
После удачной охоты он часто приглашал нас на дичь. Никто не сбрасывался на выпивку, он этого не любил, и его милейшая Ираида, накрыв стол, любезно приглашала нас на трапезу. И я с удовольствием слушал охотничьи байки. Приходила частенько и его дочь Лариса со своим Геннадием. Так что пустых стульев не оставалось.
Однажды он пригласил меня на рыбалку. Это было для меня впервые. Не знаю, куда мы ехали, но остановились на берегу какого-то озера. Было это приблизительно в конце мая или начале июня. Почему я так думаю? Да потому, что Анатолий Робертович разбудил меня в пятом часу, а уже светало. Он предложил мне поставить ещё две сети, которые не успели поставить вечером. Виктор с другом спали, а мы взвалили на плечи сетки и пошли. Пока последние волочились в воде, в них уже попало не меньше десятка зеркальных карпов в каждую. Наконец, все семь сетей расставлены. Вернулись. Никто уже не спал. Выпили по кружке чифир, и все пошли за уловом. Я не рыбак, поэтому можете поверить на слово. В пяти сетях, которые мы поставили накануне, попалось двадцать три зеркальных карпа сантиметров по тридцать каждый, а в двух сетях, которые поставили утром, их насчиталось ровно пятьсот двадцать семь. Все, как на подбор.
- Надо же так, первая рыбалка, и такой улов! – восхитился я.
- Да, – согласился Виктор. – Везёт же.
И потом добавил:
- Кое-кому.
Я сделал вид, что не понял намёка. А он, видно, ждал моей реакции.
Ну, после этого опять у Анатолия Робертовича за столом, как говорят, разбор полётов.
Дружил с нами ещё один зубной техник – Николай Антонович Федорович. Уж очень интересный был человек. Я о нём писал в рассказе «Последователи». Есть смысл напомнить.
Николай Антонович был холёный, общительный, подвижный, остроумный человек. Обаяние его подчёркивали две золотые фиксы, которые невозможно было не заметить. В свои сорок два закончил лётное училище, получил два высших образования, отработал на «кукурузнике» в Грузии семь лет, учителем там же шесть лет, в совершенстве «шпрехал» на грузинском, отмотал два срока, в общей сложности одиннадцать лет, и в последнее время, предварительно отметившись в финотделе, девятый год трудился на ниве зубопротезирования.
Заезжал он к нам, как всегда, на такси. Привозил с собой ящик шампанского, женщинам цветы и сладости. Как-то приехал наряженный, как франт и, обращаясь к кому-либо из нас, поворачивался всем туловищем.
- Да ты что, лом проглотил, что ли? – спросил Анатолий Робертович.
- Да нет. У меня новая, белая, нейлоновая рубашка, боюсь испачкать воротник. Ведь мне сейчас в обком партии. Сегодня будут принимать в кандидаты.
Он даже к шампанскому не притронулся, настолько всё было серьёзно. Он не был охотником, не был и рыбаком, но его байки слушали с удовольствием.
К примеру: «Приходит ко мне вчера больной, а работа не готова. Ну зачем человека расстраивать? Сажаю его в кресло, надеваю халат, колпачок, мою руки – всё, как положено. Выхожу в сени, вырубаю свет. У меня там специально рубильник поставлен. Подхожу к больному. «Так, откройте рот». Включаю бормашинку, а она молчит, свет-то я вырубил. Туда, сюда, молчит. Включаю свет – света нет. Подхожу к телефону, он у меня на тумбочке стоит, а провод в этой тумбочке и заканчивается. «Алло! Алло! Это горэлектро? Что там со светом? Как где? По Амангельды 42. Что, сегодня не будет? А когда будет? Завтра? Ну, ладно». Больной уходит довольный. Мало того, могу дать прикусить пластинку воска и переназначить на любой день».
Привирал, наверное, но всё равно интересно было послушать. Мне тоже хотелось рассказать что-нибудь весёлое и я вспоминал интересные эпизоды из армейской службы. Подводила, обычно, итог тётя Женя:
- Ладно врать-то. Служил он! Небось откупился от службы-то и жил все три года где-нибудь в Одессе.
Вот тут-то у меня и созрел план. На кухне, служившей нам гипсовочной, было небольшое окошко в ванную комнату, приспособленную под небольшой склад материалов. У этого окошка был узенький подоконник. Туда тетя Женя, приподнимаясь на цыпочках, ставила полулитровую алюминиевую кружку. Ну, думаю, погоди. Налил в эту кружку воды до краёв и поставил на место. Проходит час или, может, два. Я уж и забыл про эту кружку. Слышу крик:
- Ах ты негодник!
И сразу ко мне. Хватает за шевелюру, а тогда было за что ухватиться:
- Я тебе покажу, как над старухой издеваться!
А саму смех разбирает. Жарко же было.
Как-то отвёл я её в сторону и на ухо шёпотом:
- Тёть Жень, ну, хорошо, ты знаешь, что я откупился от Армии, ну зачем же всем-то знать об этом? К тому же, жил я не в Одессе, а в Ялте.
- Ну да, что я дура что ли? От Армии не откупишься.
На этом был решён ещё один вопрос.
За шевелюру хватала меня и Наталья Романовна, сидевшая справа от меня. Сижу, значит, я, тюкаю молоточком и про себя тихо-тихо напеваю:
- На тебе сошёлся клином белый свет.
Потом небольшая пауза и опять:
- На тебе сошёлся клином белый свет.
Опять пауза.
- На тебе сошёлся клином белый све-е-е-т.
Закончил куплет и опять:
- На тебе…
Смотрю, соседка напряглась, прекратила орудовать руками. Не успел я пропеть и двух слов, как она вскакивает, хватает обеими руками за остаток шевелюры:
- Сколько можно? Это же издевательство. Убью, дождёшься!
А Анатолий Робертович молча посмотрел на эту сцену исподлобья и улыбнулся в знак солидарности. Только я не понял с кем он был солидарен. Вероятнее всего, с ней. Честно говоря, эта песня и меня раздражала – одно и то же, одно и то же.
А говорят, лысина – от чужих подушек. Врут, вот же явное доказательство. А вот сейчас шутить так что-то не хочется, хотя и рисковать-то нечем – отшутил в своё время.
Работы было очень много, кому только не приходилось делать зубы. Были и высокопоставленные: начальник железной дороги Бертран Рубинштейн, главный стоматолог области Лидия Тимофеевна Згурская, заведующий горздравом Геннадий Фёдорович Стасышин, его жена Нора Павловна, отец Геннадия Фёдоровича, приехавший специально из Украины, муж нашей Нелли Эдуардовны, Валерий Наумов, Тимофей Александрович Бронтвейн и даже начальник уголовного розыска майор Михайлов. Приходит он ко мне и предлагает, мягко говоря, сделать ему пару золотых коронок. Тут не знаешь, как и поступить. Отказать – беды не оберёшься. Решил, лучше сделать. Сделал. Он рассчитался по-божески и поделился своими мыслями:
- Ты знаешь, Эдик, вот ты сделал мне добро, я доволен, но меня так и зудит, хочется заложить тебя. Ты учти на будущее – у нас, ментов, это в крови.
Я до сих пор благодарен майору за такое напутствие. Молодец!
Не забыл я и про родных. Сделал зубы тёте Доре, дяде Самуилу, Саше Ременнику – мужу сестры. А так как сама она не нуждалась в моей помощи, сделал и подарил обручальное кольцо, а заодно и её мужу. Дядю Самуила я любил больше всех. Как-то у него заболел зуб, и я решил сопроводить его к терапевту-стоматологу. Меня в поликлинике знали все, и я позволил себе постоять рядом с ним на всякий пожарный. Загудела бормашина. Мне показалось, я впервые услышал это противное гудение. Как же я, сутками работая с такими машинами, не замечал этого раньше? Мне так было жалко дядю, что врач успел заметить:
- Эдик, тебе что, плохо? Ты совсем бледный.
Взяла меня под руки, и я, еле волоча ноги, вышел в коридор. Она посадила меня на освободившийся стул. Передо мною всё плыло, хотелось закрыть глаза и лечь на пол. А ведь хотел помочь дяде… Да, бывает, оказывается, и такое.
Пришло время собирать рекомендации для вступления в партию. Заведующий горздравом Стасышин сам предложил и дал мне рекомендацию. За следующей я решил пойти к секретарю партийной организации Немолчевой Надежде Ивановне – не просто красивой, а очень красивой женщине, и совсем не ожидал от неё услышать, что, оказывается, она меня плохо знает.
- А почему плохо? Вы – секретарь организации. Должны были давать мне партийные поручения, а я должен был их выполнять, но таковых не было.
- Так Вы на собрания-то не ходили.
- А как я мог ходить на собрания, когда их проводили в рабочие часы? Я работаю на сдельной оплате, а никакая партийная работа не должна ущемлять члена партии материально. Если не верите, спросите у своего мужа Шехматова. Он юрист, и должен знать законы. Давайте проводить собрания по субботам или воскресным дням – я с удовольствием поприсутствую.
Видимо ей не понравилось такое новшество. И она тут же перевела разговор на другую тему:
- Говорят, Вы часто меняете девушек.
- А как Вы советуете? Раз я коммунист, то лишён права выбора? Познакомился и сразу женись? Нет уж. Я хочу, как мои родители, на всю жизнь. А тут как получается? Я дружу, к примеру, с Галей. Так? А та, оказывается, меркантильная. Тогда я дружу с её подругой Зоей, а с той и поговорить не о чем – тоска. Начинаю дружить с Таней, а та жадная до предела. И так далее, понимаете? А жениться, потом разводиться, снова жениться, чтобы опять горшок об горшок – не в моих правилах, не так воспитан. Вот, Вы взяли и нашли бы мне подходящую. Я бы Вам только спасибо сказал.
- Нет уж, увольте, этим заниматься у меня пока желания нет».
Поняв, что рекомендации от неё не дождаться, пошёл к главному врачу санэпидстанции Кормщиковой Римме Владиславовне. К её красоте тоже был приложен мой труд. И рекомендация была получена.
Первым на собрании выступил Геннадий Фёдорович. Рассказал о моих подвигах, после чего проголосовали единогласно, в том числе и Надежда Ивановна. Так я стал членом партии. А вот у Николая Антоновича не получилось, хоть и рекомендации были в кармане. Когда заканчивался срок, я имею в виду кандидатский, он поехал с друзьями на рыбалку. Там набил морду секретарю обкома, как он рассказывал, и его радужные перспективы рухнули в одночасье.
К концу лета в Кустанай приехала комиссия из Карагандинского медицинского института. Мест было ровно двести, а желающих стать врачом – больше тысячи. Я и ещё одна девочка из местных сдали четыре экзамена на все пятёрки.
Решил сделать проводы на рабочем месте. Назначил день. Накрыли стол. На входной двери повесили объявление «Санитарный день. Приёма не будет». Зная заранее о застолье, больных на этот день не назначали, и проводы получились отменные. Просили не забывать, когда приеду и стану главным. На прощание решил поделиться секретами производства и рассказал, что в конце каждого рабочего дня я закрывался в уборной, доставал из кармана заработанные рубли, трёшки, пятёрки складывал ровненько, потом, не торопясь, пересчитывал, и в конце процедуры дёргал за ручку бачка от унитаза. Вода с шумом фырчала в доказательство, что не зря заходил туда, а по нужде. Все рассмеялись, а Виктор говорит:
- Ты думаешь умней других? Да мы все так делаем.
А я-то думал, что самый оригинальный.
А дальше была учёба в институте. В комнате со мной жили Толя Власов и Саша Кузнецов – оба коренные кустанайцы. С Сашей мы все шесть лет учились в одной группе. Только я и Толя стали хирургами, а Саша – дерматовенерологом.
Через три года – сестринская практика. Естественно, все мы поехали в родные края. Мы с Толей попали в хирургическое отделение городской больницы под начало старшей сестры Качко Александры Лукьяновны. Единственное, что я запомнил за первые два дня практики, это то, что на стационарное лечение привезли женщину, которую избил собственный муж, приревновав к капитану Клоссу – герою польского фильма «Ставка больше, чем жизнь». На этом моя практика закончилась.
Вызвал меня на ковёр заведующий горздравом тот же Стасышин и сказал, что успею я ещё научиться делать укольчики. Ты, мол, более востребован на другом поприще. Предложил мне поработать зубным техником в Затоболовке. Мол, местный умелец уходит в отпуск, и, чтобы кабинет не пустовал, надо продолжить служение народу. Отказываться от такого предложения было бы глупо, и я с радостью согласился. Обратился с просьбой к майору, и он выдал мне динамовский спортивный велосипед. До Затоболовки было километров пять, и минут через двадцать я уже мог творить с раннего утра до позднего вечера.
Помню, обратился ко мне главный инженер Соколовскосарбайского горно-обогатительного комбината. У него сломался передний зуб. Я для начала предложил ему попользоваться моим баром, который появился уже через пару дней. Он принял на грудь граммов сто пятьдесят коньяка и пообещал явиться через четыре часа. Зуб к этому времени был готов, и я водрузил его на место. Инженер был счастлив.
- Да, - сказал он. – Тот зуб мне делали в кремлёвке год назад, но такого сервиса там и близко не было. Во всяком случае, там коньяком не угощали.
Обратился ко мне и директор мясокомбината Вениамин Брунштейн, пожелавший обновить свою улыбку. Через неделю работа была закончена. В знак благодарности он пригласил меня посетить производство, где и вручил мне целый бумажный мешок спец. колбасы, которую делали из отборного мяса вручную для спец. контингента. А куда мне столько колбасы? Разделил я её на три части и отвёз коллегам в мастерскую, тёте Доре и Анастасии Васильевне – Толиной маме, где я и проживал целый месяц. Анастасия Васильевна была похожа на актрису, сыгравшую главную роль в фильме «Мать», и чем-то напоминала мою маму. Такая же приветливая, спокойная, добрая, гостеприимная, седовласая. Обе пережили тяжёлые военные и послевоенные годы, обе сумели воспитать детей и всем дать высшее образование. Только у моей мамы было двое сыновей и дочь, а у Анастасии Васильевны сын и аж три дочери. Кроме меня и Толи на то время все дети обзавелись семьями и разлетелись по своим гнёздам.
Я заочно знал Анастасию Васильевну – Толя о ней много рассказывал. Будучи студентами, мы периодически отправляли мамам посылки. Купим фанерные ящики, продукты, садимся и упаковываем плотно, чтобы ничего не гремело и не шевелилось. Не забывали положить твёрдокопчёной колбаски, печень трески, шпроты, говяжьей тушёнки, шоколадки, а остальное «добивали» конфетами. В середину устраивали и бутылочку коньяка, для гостей. В общем, я не чувствовал себя чужим в семье Толи – приняли, как родного.
Закончилась практика. Купил новый кожаный чемодан, приспособил на голову новую ондатровую шапку и поехал в родной Калинин к маме.
Вот вроде и все воспоминания. Написал в надежде, что Станислав выложит их на своём форуме, и ныне живущие, может быть, вспомнят меня, может им будет приятно сознавать, что их помнят. Может, подобные чувства появятся и у их детей или даже внуков. Может, кто-нибудь откликнется на мои воспоминания и даже напишет отзыв.

P.S. Прошу учесть, что зубами я не занимаюсь.

Эдуард Мамцис
Февраль 2015г
Наверх
Эдуард Мамцис
 Пт фев 13 2015, 10:35 Сообщить модератору! Цитата
Гость Армейские не байки

Труп молодой блондинки был обнаружен на лестничной площадке третьего этажа. Ее глаза были открыты и казалось – ничто не предвещало…

Нет, дорогой читатель, я специально начал с этой привычной для нас картины, чтобы ты начал читать. Заранее признаюсь, здесь не будет перестрелок и убийств, слез и страданий, такой информацией мы сыты, мне кажется, по горло. В этой книге я хочу поделиться своими воспоминаниями и рассуждениями, так как считаю, что в свои 63, обладая определенным жизненным опытом и памятью, вправе на это.

До армии я работал зубным техником в Кустанае. В ноябре 63-го пришла повестка. Я жил тогда один, оставлять вещи было некому, поэтому на призывной пункт явился в драповом пальто с накладными карманами, в то время модном, и в кожаной шапке с цигейкой. Словом, выделялся из толпы новобранцев, одетых разношерстно: фуфайки, рваные ботинки, да еще полупьяных или с похмелья. Колонна по 5-6 человек растянулась метров на 150. Впереди колонны шел молодой вышколенный офицер, по бокам ее и сзади – также офицеры – и все это напоминало конвой. Потом эту картину я вспоминал, когда смотрел фильм Шукшина «Калина красная». Помните черно-белые съемки бритоголовых «стройных», мягко говоря, зеков и среди них в цветном изображении сытый, полнеющий офицер? Вспомнили? Так вот. Вели нас по центральной улице, как вы догадываетесь, улице Ленина. Простите за сравнение, но эта картина напоминала стадо коров, которых ведут на мясокомбинат – мы тоже шли в неизвестность, хотя в то время говорили: пойдешь в армию – там из тебя человека сделают, станешь настоящим мужчиной, кстати, так оно и было, и, вряд ли, мои сверстники будут возражать. После переклички нас рассредоточили на перроне группами перед вагонами. Меня провожал Жора Глушаков – мой друг, старший лейтенант – летчик, он, как всегда, был в форме, и Мария Ивановна – хозяйка дома, где я снимал комнату за 10 рублей в месяц. И прожил-то я у нее всего три месяца, а до сих пор помню ее, стройную, по-своему красивую, с натруженными руками, уставшую от жизни, помню, как она стыдилась своих слез, плакала отвернувшись, чтобы я не видел. Помню, говорила она с сильным татарским акцентом, видно, и звали-то ее не совсем Мария Ивановна, а как правильно, я не спрашивал, так, видно, никогда и не узнаю. Жора давал мне наставления, обещал писать, я тоже. Внезапно чьи-то железные руки подхватили меня и через мгновение я уже был в тамбуре, еще мгновение - и я был оттеснен назад к противоположной двери, откуда уже не было видно ни Жоры, ни Марии Ивановны. Я так и не попрощался с ними, как это принято в цивилизованном обществе. Наш поезд тронулся. Отъехав километра два от города, остановился. Это облвоенком решил сделать осмотр вагонов. Жена военкома работала со мной в больнице, поэтому он меня хорошо знал. Остановился поговорить. Старший по вагону увидел это, прикинул: видно, не маленький человек, да еще в драповом пальто. Поезд двинулся дальше. Тут старший лейтенант стал командовать. Составил списки, всех проверил и велел мыть в вагоне полы. Каждому по очереди, от одного тамбура до другого, причем непрерывно: Заканчивает мыть один, тут же приступают другие. Так и мыли всю дорогу, днем и ночью, каждому выпадала очередь по три - четыре раза в день.
Куда едем – никто не знал, все держалось в секрете. Через сутки пути ребята протрезвели, стало спокойно, и этот старший лейтенант решил организовать комсомольские ячейки. В каждом купе был назначен старший по комсомолу. Всех старших собрали почему-то в том купе, где ехал я, и наш начальник решил, что мы проведем комсомольское собрание и изберем комсорга вагона. Он предложил избрать меня, на что я сообщил, что я не комсомолец. Он удивился. Избрали другого. И тут же стали нарушителей выявлять: кто вчера был пьяный, кто плохо себя вел. Вызывали каждого в наше купе и решали, дать ему выговор или не давать, а если давать, то какой – с занесением или без. Я еще подумал: какое же занесение, если документов ни у кого нет. На седьмые сутки, ни разу не выпустив из вагона, привезли в Черновцы. Нас в этом составе было где-то 1200. Я-то думал, мы будет ехать в товарняке, а нет: ехали в плацкартном вагоне. Все нормально. Приехали. И начали строиться. У меня была группа номер 15. И так часто строили и переклички делали: Вашакидзе, Солоха, Иванов, Якшимурадов, что я через два часа этот список знал наизусть. Можно было и не читать. Расположили нас в большущем актовом зале. Ко мне подходит один капитан – медик и спрашивает: «Вы зубной техник?» «Да» - говорю». «А не хотите служить в Ивано-Франковске? Зубным техником?». Я говорю: «С удовольствием!» Он: «Поговорю с комиссией. Нам нужен зубной техник». Подхожу – три полковника сидят, комиссия. А я же несколько лет конькобежным спортом занимался, баскетболом, к тому же грамотный. Про меня говорят: «Зубной техник. Ничего. Мы его отправим по назначению. А зубного техника найдем другого». И вот, уже на восьмые сутки нас привезли в Мукачево часов в 8-9 вечера. Думали, сейчас отдохнем, все-таки восемь суток в дороге! Как бы не так. Вышел сержант, начал нас строить: «Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить!» «Я,- говорит,- научу вас служить». Где-то с час мы так потренировались, потом – шагом марш! – привели к складу, сержант командует: «Доставайте матрацы». А там только кучка каких-то тряпок. Вот это, говорит, и есть матрацы. Оказалось, их еще надо набить соломой. Набили. Опять началось: « Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить! Подравнять носочки». По команде «равняйсь» каждый должен видеть грудь четвертого человека и снова: « Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить!» Думаю, неужели не успеем, ведь три года впереди. Наконец занесли матрацы в казарму, уложили на койки, думаем, ну теперь спать! Нет - «Рота, выходи строиться. Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Отставить!» … А мы все в дороге познакомились: Колька, Витька, Айрат, стараемся держаться друг друга, планируем дружить и дальше, а нет, не получилось. Заводят нас часов в 12 в баню, в первую же ночь по прибытию, а там на потолке трубы проложены. Метр друг от друга и квадратами такими. И вот на пересечении отверстия, типа душ, из них и течет теплая вода. Каждому дали по кусочку мыла, мы помылись. Потом по трубе стучат, мол, заканчиваем мыться. Вывели нас в другую комнату, не туда где раздевались. Ни спортивного костюма, ни драпового пальто, ничего этого не стало. Стоит старшина и выдает кальсоны, зимние и летние, две пары, рубашку зимнюю и летнюю, портянки. Кальсоны - одному велики, другому - малы. Очередь стоит, а он так, не глядя, раздает. Мы ему: «Малы кальсоны - то». Он: «Меняйтесь друг с другом». Поменялись. Все нормально. Оделись, вышли мы одинаковые, как с инкубатора. У всех гимнастерки новые, все новое. Я думаю: «Где же Витька, Колька, где же Айрат-то?» Никого так и не узнал. Старший сержант Волощук кричит? «Равняйсь! Смирно! Отставить! Равняйсь! Отставить!» Второй час ночи между прочим. В три часа завели в казарму. Спать? Нет, подшивать подворотнички и петлички. Я - то быстренько все подшил, смотрю – некоторые еще и нитку в иголку продеть не могут. Сержант говорит: «Пока все не подошьемся, не подстрижемся - спать не ляжем». Короче, команду «отбой» дали только в пять утра. А уже в семь - «Рота, подъем». Нет, даже не так, а с ехидством, с какой-то злостью: «Э-рота-а, па-адъюм!» И снова: «Рр-няйсь! Отставить! Рр-няйсь! Отставить!» Товарищ старшина, мы же с дороги, не спали! «Ладно, - говорит – э-рота, отбой!» Я еще подумал: во какой хороший старшина, сжалился. Разделись, легли. «Э-рота, падъюм!» А петельки на новой форме тугие – 5 штук на гимнастерке, по две на рукавах, да еще на брюках. Старшина говорит: «Положено за 45 секунд одеться!» «Подъюм! Отбой!». Тут люди начали хитрить: под гимнастеркой-то не видно, все ли пуговицы застегнуты, да и на рукавах можно только одну застегнуть. Раз на десятый или пятнадцатый построились. Старшина командует: «Руки поднять!». Вышли два сержанта с бритвочками и все незастегнутые пуговички поотрезали. Вот так начались наши армейские будни.

Дня через три батальон построили, выходит к нам капитан. Одет не по форме, как-то по домашнему: у гимнастерки рукава закатаны. Я, говорит, капитан Ковальчук, замполит батальона, служить будем вместе. Мне, говорит, в пехоте, честно говоря, и самому служить не хочется, да что поделаешь, этого требует от нас воинский устав, Конституция. Много у нас не комсомольцев-то, ай? Ну-ка, выйдите-ка из строя некомсомольцы! Вышли мы, шестнадцать человек. «У-у, - говорит, - как вас много. Ну, что, примем их в комсомол?» Все: «При-имем!».
Объявляют открытое комсомольское собрание. Одиннадцать генералов сидят в зале. Ковальчук объявляет: «Слово для выступления имеет кандидат в члены КПСС рядовой Графин». Выходит Графин, в руках бумажка: «Товарищи комсомольцы, я считаю, что основное в армии – это строевая подготовка. Если солдат будет аккуратно одет, будет знать воинский устав, соблюдать дисциплину – это будет настоящий солдат, который сможет защитить честь и достоинство нашей Родины». Хорошо товарищ Графин понимает службу! Кто еще хочет высказаться? Слово имеет рядовой Илеску. Выходит Илеску, тоже с бумажкой: «Товарищи комсомольцы, я считаю, что основное в армии - это огневая подготовка. Если солдат научится отлично стрелять и с первого выстрела поражать цели – это будет настоящий солдат, который сможет защитить нашу Родину от врагов империалистов». Следующим выходит рядовой Солоха: «Товарищи, я считаю, что основное в армии - это тактическая подготовка». И так далее. Ковальчук говорит: «Товарищи, раз вы так хорошо понимаете задачи воинской службы, предлагаю взять на себя повышенные обязательства и сделать наш батальон к концу года отличным, первым в Прикарпатском округе». При всех генералах! Проголосовали, зачитали воззвание к воинам Прикарпатского округа, что батальон, которым командует подполковник Богачук-Казачук, взял на себя повышенные обязательства и станет отличным батальоном – маяком к концу следующего года.

Соседние батальоны ходили в караул, на хозработы. Нас от всего этого освободили. Нас с утра до ночи «тренировали». Мы даже в столовую ходили строем, с песней, барабаном впереди, а если при этом плохо вытягивали ногу, то … мимо кухни - на плац. И после обеда положенных тридцать минут отдыха нам никогда не давали. Максимум три минуты, и – «Э-рота-а! Стройсь!». Ни выходных, ни увольнений не было. Мы к Ковальчуку, как к отцу родному: мол, что такое, увольнения ведь положены по уставу. Ковальчук: «Да, увольнения положены. Я дам команду старшине». И, действительно, в субботу приходит старшина и десятерым из нас дает увольнительные на воскресенье. Люди радуются. На следующий день надо идти в увольнение, а для этого нужно надеть парадную форму. И оказывается, старшина Филоненко в воскресенье не работает, и каптерку, где находится форма, открыть некому. В конце концов все поняли, что увольнительных не будет. Но ничего, втянулись.

В армии я был стрелок - гранатометчик, и у меня на вооружении был гранатомет. Это такая труба в метр длиной и девяти килограммов веса, с одним единственным болтом. Вот как-то я его почистил, поставил в ружпарк. А дело было вечером. Сержант Ертанов спрашивает: «Вы личное оружие почистили?» «Так точно». Он: «Пойдемте посмотрим». Осматривает трубу – чисто. Берет спичку, проводит ею по канавке этого единственного болта и показывает спичку мне: «А это что такое?» «Масло» - отвечаю. Он берет вторую спичку, окунает ее в масло и спрашивает: «Есть разница?» «Так точно» – отвечаю. «Так что ж вы самообманством занимаетесь и меня вводите в заблуждение? Вот вам четыре часа – чистить личное оружие». И до трех ночи я стоял в этом сыром и холодном ружпарке, одетый по форме номер два, «то есть по пояс раздетый» и делал вид, что выполняю команду.
Меня назначили на пост номер один. По тревоге я должен был бежать на пост к знамени полка. Думаю, как это меня так вдруг оценили? И когда дали тревогу, а я- то не знал, учебная она, неучебная…. Нас напугали, что агрессор, война, туда, сюда. Я быстренько оделся и бегом в наш штаб полка, к знамени. Как же, мне поручили такое дело-то важное, как же я один его охранять-то буду!? А там человек сорок прибежало и все к этому посту номер один. А через полчаса - отбой.

Вернемся к комсомолу. Итак, этот Ковальчук решил нас, шестнадцать человек, в комсомол принять. Подходит к нам старшина и спрашивает: «Ну, как, в комсомол вступать будете?» Все отвечают стандартно: мол, еще не созрели, вот станем отличниками боевой и политической - тогда … Ладно, говорит, зрейте, мы не торопимся. И как только комсомольское собрание, комсомольцы переодеваются в парадную форму, у них чуть ли не день отдыха, а нас, шестнадцать человек, построили и отправили на кухню. Там стояла бортовая машина, рядом куча золы из котельной. Надо, говорят, погрузить, вот вам лопаты. А пепел-то легкий, ветерком его сдувает. Лопату нагрузишь, пока до кузова донесешь – пол-лопаты на тебя. Вернулись оттуда черные, как негры. Комсомольцы все чистенькие, при параде, а мы свои гимнастерки стираем. Причем, стираем ведь не в корыте, а под умывальником. А умывальник в тогдашней армии – это труба, вдоль которой сосочки висят: нажмешь кверху - течет вода, отпустишь - не течет. Какая уж тут стирка. Так раза три погрузили золу и решили, что созрели. Вступили в комсомол.

Особое внимание и много времени уделялось строевой подготовке. Началось с того, что на плацу мы учились выполнять команду «делай раз, делай два». По первой команде нужно было поднять с вытянутым носком левую ногу вперед, при этом, левая прямая рука резко отводилась назад, а правая, согнутая в локте, вперед, причем, кисть ее, сжатая в кулак, должна была находиться немного выше пряжки. По команде «делай два» – наоборот. И, что интересно, у сослуживцев из средней Азии получалось наоборот – левая рука и нога одновременно вперед и также – правая. Зато вы бы видели, как красиво они чеканили шаг через некоторое время, да вообще, никто из нас и не думал, кто из какой Азии или Европы, они никогда не держались особняком, и впрямь, как дружная семья. И когда мы по пять- десять человек уходили потом в увольнение, хоть и старались идти самостоятельно, вразнобой, все равно не получалось, невольно шли «в ногу». Теперь, хоть и прошло с тех пор сорок лет, удивляюсь, когда показывают по телевизору образцовые, элитные подразделения – впереди шагают в ногу, а позади строя – как попало – странно. У меня, кстати, до сих пор не прошла привычка вставать, когда ко мне в кабинет заходят старшие, но я стараюсь, подчеркиваю, стараюсь этого не делать, так как это может показаться некоторым странностью.

Вернемся снова к будням.
Построили нас как-то и говорят: «Пойдете в наряд на кухню». А кухня располагалась в бывших чешских конюшнях, там в стене были полукруглые ниши, где лошадей кормили, а жили мы в чешских казармах. Ну вот, сидишь, ешь, время пришло. «Э-рота встать! Головные уборы-ы одеть, выходи строиться». Доел ты, не доел - выходи. Помню большой плакат «Воин, ты хлеб не съедаешь весь, то, что осталось, учти и взвесь!». Напомню, это был 1964 год - конец хрущевской эпохи - с хлебом напряженка. Наряд на кухню, нужно двенадцать человек. А там такие направления деятельности: картофелечистка, в зал бачки разносить, миски, кружки, ложки (все алюминиевое); под первое и второе одна миска. Далее, посудомойка, кочегарка, и двое - на кухню. Пишу и чуть не пропустил важную деталь, вы, наверное, тоже не обратили внимание, читайте снова - «алюминиевое» и было же - никто не воровал, сейчас это как-то неправдоподобно выглядит. Кстати, в больницах ни одной ложки - только со своей. Ну ладно, извините, за отступление - не удержался.

Продолжу про кухню. Значит, сержант говорит: «Так. Если кто болел болезнью Боткина, то на кухню нельзя. Болел кто?». Один говорит: «Я болел». «Выходи из строя! Еще кто?» «Я». Этих в кочегарку. «Еще кто болел?» - молчок. В кочегарке уголь не кусками, а натуральная пыль. Выбегает повар: «Давай, давай быстрей, каша не успевает, давай топи, топи!!!» Потом прибегает: «Глуши, заливай водой, горит все!» Котел литров на 800. Каши меньше – стенки котла подгорают. Залили водой. Опять прибегает: «Кочегарь! Нужен чай к ужину, не успеваем!» А там уже все залито водой. Из другой печки вытаскиваешь горящее, нагреваешь, и пошло дело. Потом я попал на кухню. На полу должен быть сток, но его там не было. Сержант говорит: «Надо пол вымыть», и дает мне тряпку килограмм пятнадцать весом, не меньше. Она маслянистая, тяжелая. Я помыл пол. Он говорит: «Да кто ж так моет!?» Взял шланг, налил на пол сантиметра три воды и говорит: «А теперь надо этой тряпкой вымокать». Представляете сколько я этот пол вымакивал? И когда вымакал, пол, и правда, чистый стал.

Находились и свободные минуты. В наряде у нас были ребята с одним классом образования, с двумя. Я вообще думал, что все десятилетку закончили в те времена. Думал, что все грамотные. А были ребята из аулов. Одному говорят: «Ты иди на макароны на кухню, надо продуть их, чтоб внутри муки не было. Сиди и продувай, только по одной». Вот он сидит и дует. И, когда мы вышли, дверь приоткрыли немного, он оглянулся, нет никого, берет штук пять-шесть сразу и дует. Усовершенствовал, но продувал.

В самом начале нашей службы к нам пришел майор Гуськов, начальник особого отделе полка. Собрал нас и говорит: «Товарищи, вы призваны служить в воинской части 30\213. Когда будете писать письма домой, так и указывайте обратный адрес ВЧ 30\213. Но чтоб вы в письме написали, что служите в 149-м полку - это ни-ни! Или, к примеру, что у вас командир роты Панчук. Это строго секретно. И не вздумайте написать, что у нас танки или еще что. Дальше. Вот вы приехали на летние учения, расположились в лесу. Сразу надо вырыть отхожие места, чтоб все ходили в одно место. А иначе что может получиться? Будете ходить по лесу, пользоваться нашей полковой газеткой, «Славой Родины», а враг - он не дремлет. Он придет, посчитает кучки и узнает, сколько здесь расположилось солдат. А то еще в газетках почитает кое-что. Так что первым делом - организовать отхожие места.

Нас потом водили в музей боевой славы полка. Туда водили и рабочих, и школьников, и студентов - всех подряд. А наш полк в 1956 году участвовал в боевых действиях в Венгрии. И там был простреленный комсомольский билет, еще что-то… Героя СССР кому-то дали, его партийный билет там был. И в этом музее написано: командир полка полковник Кортунов встречается с пионерами такой-то школы. И в музее все написано: какой полк, какой батальон, какой командир…. Какие же тут секреты? Все знали, что это 149-й полк, мотострелковый. Этот майор мне надолго запомнился - была еще встреча один на один, но это потом, все по порядку.
Дедовщины у нас не было. Наоборот, «деды» помогали, подсказывали как и что. Старослужащий Гинзбург меня научил: если спросят - Кто может? - отвечай: «Я». Даже не выясняя о чем речь.
«Кто умеет шрифтом писать? » - «Я» - «Ленинскую комнату будете оформлять». - «Есть!».
«Кто умеет по столярному делу?» - «Я» - «Фанерные домики делать для караульного городка» - «Есть!».
Даже на армейские сборы по акробатике записался, хотя подъем с переворотом делал с трудом. Или, «Кто может судить соревнования по стрельбе?» - «Я!». «На десять дней в Ивано-Франковск». А судейство, оказалось, заключалось в следующем: стрелок стреляет, а я должен в трубу посмотреть, сделан ли выстрел в свою мишень, а не в чужую и в протоколе поставить палочку. Еще выстрел - еще палочку.
В роте у нас был старшина Филоненко. Было ему тогда лет 40-45, а мне он казался стариком в прямом смысле слова и, чтоб вы его хорошо представляли, нет необходимости описывать его внешность - точь-в-точь старшина из фильма «А зори здесь тихие». Вспомнили? Ох, и мудрец был! С самоволками покончил раз и навсегда. Составил список роты, внизу: « согласен, что в самоволку уходить нельзя, обязуюсь выполнять, в чем и расписываюсь». Проходит время, заявляется в двенадцать ночи, в субботу - одного нет. Сразу: «Э-рота подъюм, в ружье! Товарищи, у нас пропал сержант Байгушев, в самоволку он уйти не мог - вот его роспись, что в самоволку он никогда не уйдет. Значит, наш товарищ в беде, не исключено, что он где-то истекает кровью, мы должны найти его и помочь по возможности. Поэтому повзводно будем бегать вокруг части, пока не найдем его». А я с гранатометом 9 килограмм, тремя гранатами по 3 килограмма 100грамм, гранатометной сумкой и противогазом – надо ж так не повезти – гранатометчик. И что вы думаете – бегали до пяти утра, а там он объявляет, нашелся, с ним все в порядке - отбой. Поспали мы минут сорок, а там подъем, иначе нельзя - распорядок, устав. Чем кончилась эта процедура нетрудно догадаться: правильно, о самоволках не было и речи.

Я уже на комсомольских собраниях выступал правильно, как по написанному. Стенды оформлял. Меня этому научил Боднарук, он потом работал заместителем редактора «Известий». В части у нас работал художником и рисовал, в основном, маршалов к демонстрациям. Маршалов-то, рассказывал, нарисовать недолго, а вот ордена и медали на них - это трудно, орденов много: то Ленина надо изобразить, то Суворова, то Кутузова маленького. Получали мы 3 рубля 80 копеек в месяц. Денег не хватало, а мне всегда хотелось кушать, особенно перед обедом. Я все время мечтал пойти в чайную: там пирожки с повидлом, кефирчик. Тот же Гинзбург научил меня деньги зарабатывать. Пиши, говорит, статьи в «Славу Родины» (окружную газету).
«…И вот к стрельбе изготовился рядовой Пуркач. Но почему-то не слышно выстрела. Все знали, что он отлично поражает цели. В чем дело? Все затаили дыхание. Оказывается, намокли мишенные установки. И тут же появились предложения: «Давайте сделаем козырьки» - сказал рядовой Кахаров, член комсомольского бюро. «Давайте пророем отводные канавки», – сказал кандидат в челны КПСС рядовой Графин. Тут же дружно взялись за дело. А через час в «Молнии» можно было прочитать имена отличившихся…Среди них: и снова список фамилий с указанием должности и звания. Стал я писать в «Славу Родины», а мне оттуда то семь рублей придет, то двенадцать, то три. «Вчера состоялись соревнования по шашкам между двумя подразделениями: капитана Иванова и старшего лейтенанта Сидорова. Победило подразделение, которым командует Иванов. Три рубля получай.

Идеи мне подавал редактор дивизионной газеты. Статьи в его газете не оплачивались. Редактор приходит и говорит: «Мамцис, ну ты пишешь, написал бы в нашу дивизионную газету статейку». Я: «А что писать-то?» Он: «Ну, к примеру, вот Зуев - общественник, активист, комсомолец, все привыкли к этому: на совещание едет Зуев, на комсомольский семинар – Зуев, а Зуев давно уже не занимается общественной работой. Бывает так, что навешают ярлык на человека … А другой, допустим, Петров, следит за подшивками газет, его никто не замечает. Так что нельзя вешать ярлык на человека, мол, надо оценивать по его делам, активности. Я написал статью и думаю, а почему я должен ему статью просто так давать? И отправляю в «Славу Родины», а там глядишь, опять пятнадцать рублей, семнадцать рублей. «Мамцис, а что ж ты нам - то не пишешь?» «А что писать - то?» Он: то-то и то-то, а я опять в «Славу Родины». Я потом целую рубрику в «Славе Родине» завел. Было дело к двадцатилетию победы. Я написал, что мы, комсомольцы отличного батальона, которыми командует подполковник Богачук-Казачук, написали письмо отцу нашего комсомольца Сидорова. Его отец - участник Великой Отечественной войны. Написали, потому что Сидоров плохо бегал кросс, стрелял не очень метко. И мы пишем: «Уважаемый участник Великой Отечественной войны Иван Иванович Сидоров. Пишут Вам комсомольцы батальона, где служит Ваш сын. Благодарим, что вы воспитали такого хорошего сына… если у вас есть какие-то воспоминания о ваших боевых товарищах, буднях, просим поделиться своими впечатлениями… если у Вас есть фотографии, просьба прислать нам, мы снимем матрицу и вышлем обратно в целости и сохранности, за что будем очень благодарны. Потом, когда мы получаем письмо, зачитываем его на общем комсомольском собрании, и после этого рядовой Сидоров бегает хорошо и стреляет хорошо. И потом под эту рубрику стали нам писать, что и у нас есть такой солдат, что и мы такое провели мероприятие. Это было хорошо, полезно.

Сейчас это уже не секрет, поэтому скажу, что командир роты у нас был Панчук. Как-то он построил роту и говорит: «Товарищи, завтра кросс. Мы кровь из носа должны пробежать три тысячи метров. Кто хорошо пробежит, того мы больше тревожить не будем, надо чтоб все укладывались в норматив. А кто на отлично пробежит, зачем же его каждый раз гонять-то». А я занимался спортом до армии, пробежал три километра на «отлично». Ну, думаю, все. На следующий день говорит: «Мы тут прикинули, кто хорошо бежит, отметили, завтра побежим на оценку». Ну, думаю, ладно, на оценку так на оценку. Опять пробежал три километра, опять уложился. Панчук: «Товарищи, завтра кросс три тысячи метров – нас вызывает на соревнование 4-я рота. Мы, кровь из носа, должны их победить». А я в 5-й роте служил. Не, думаю, роту надо защитить. Пробежал. На следующий день опять: «Товарищи, завтра кросс три тысячи метров. Будет присутствовать сам командир батальона». Тьфу, ты! Опять бегу. На следующий день: «Товарищи, кровь из носа, мы должны…» Я думаю, хватит дурака-то валять. Пробежал метров 100 и остановился. Он мне: «Давай, давай!», а я ему: «Че давать-то? Я ж знаю себя, резко взял». Он мне: «Тогда иди на поворот, где отметка полтора километра и будешь отмечать, кто пробежал». Я побежал туда, ну так, тихонько. Обратно потихоньку пришел. На следующий день строит и опять: «Товарищи, завтра, кровь из носа, мы должны пробежать…». Приводит нас туда, а я, чик, и сразу пошел туда, на поворот. Он: «А где Мамцис?». Ему: «А он на поворот пошел». «Да, ну ладно».

Потом к нам приехал генерал. Меня все вопрос интересовал, чем же генералы занимаются в армии. Полы натерты воском до блеска, ни одного следа, чистые-чистые, как нежилое помещение. И когда генерал идет, только его следы и остаются. Заходит он в бытовую комнату, а там был такой длинный стол для бритья и зеркало длинное, метров восемь. А в углу стоял столик, где был молоток, гвозди, подковки для обуви. Над одним столом написано: «Стол для бритья», над другим - «Стол для ремонта обуви». Генерал говорит: «Товарищ старшина, ну к чему это излишество? Неужели человек сядет обувь ремонтировать туда, где бреются, а там, где обувь, сядет бриться? Снять вывески». И вышел оттуда. Наш один уж начал снимать, а старшина: «Отставить, другой генерал приедет и спросит, где объявления».

Генералов, и вправду, много приезжало, а один запомнился надолго - генерал Тукеев, единственный в СССР якут-генерал, ноги колесом, симпатичный, невысокого роста, сапоги-голенища ровные-ровные, как литые, без единой складочки! И говорит: «Самое главное, чтоб солдат был грамотный, учиться надо военному делу. Я вот, когда служил, был самый грамотный в роте - писать умел. И вот наряды на кухню были, на хозработы, а я никогда не ходил. Меня не посылали. Вместо меня ходили другие, потому, что я писать умел. Меня все время просили писать письма домой. А мне это было просто. Я пишу, например: «С чистосердечным солдатским приветом к Вам, здравствуйте дядя Ваня, дядя Вася, дядя Коля, тетя Нина, тетя Маша, сестра моя Света, тетя Галя, тетя Варя и такой список, имен на двадцать пять-тридцать… Спешу сообщить вам, что я жив и здоров, чего и Вам желаю. Передавайте привет дяде Ване, дяде Васе, дяде Коле, и снова тот же список родственников. И когда мне нужно было в наряд, говорят: «Давай я за тебя, а ты пиши письма». Я тоже одному письмо написал, сейчас уж не помню кому, но писал – это точно. Парню девушка перестала писать. Он очень переживал и так как знал, что я пишу статьи в газету, попросил написать и ему – я согласился. «Нет смысла здороваться, так как все это время я с тобой не расставался, думал о тебе. Я хочу, чтоб ты мое письмо читала с такой же интонацией, паузами и ударением, с каким чувством и настроением я его пишу. И тогда ты поймешь меня и не осудишь в легкомыслии и, тем более, в дон-жуанском поведении» и дальше в таком же духе. Вспомнил, Атаджаев был этот бедняга. Ответ пришел незамедлительно, как будто не из Таджикистана, а из соседней Свалявы: «Больше не пиши мне, чужие письма читать не хочу».

Зимой мы ездили на Яворовский полигон - недалеко от Львова. Жили в палатках. Печка - буржуйка. Старшина говорит: «Надо сделать лежбище из веток, а на ветки - матрацы. И надо сколотить вешалки для шинелей, чтобы шинели заправлять, как положено. «А где досочки взять, где гвозди-то?» Он: «Все с подручных средств. Должна быть солдатская смекалка». И вот – даже в степи находили. Разбирали старые ящики из-под боеприпасов, там же и гвозди доставали. Вот однажды старшина встречается с подполковником Исаевым, замом по строю: «Старшина, ко мне! Где эмблема?» А у старшины на шинели не было эмблемы. «Потерял». «Так надо срочно найти». «А где искать-то, в поле, что ли?» «У меня ё..ни, но чтоб была».

На учениях старший лейтенант Боднарук выбрал нам позицию для обороны и дал приказ окопаться, а земля там твердая – известняк, и начинать копать надо саперной лопатой лежа, чтоб враг не заметил. Сначала лежа немного окапываемся, а потом заходим в окоп и в наклон копаем. Ну, думаю, надо быстрее выкопать и отдохнуть. Выкопал. Думаю, сейчас отдохну. Боднарук говорит: «А теперь окопы надо соединить ходами-сообщениями», а между ними девять метров. Копаем один метр десять сантиметров в глубину и девяносто сантиметров шириной. Труд, конечно, немалый. Выкопал. Ну, думаю, все, а он опять: «Теперь надо копать для штаба. Штаб же сам не будет копать?!». И вдруг идет полковник, Боднарук кричит: «Взвод, смирно! Товарищ полковник, взвод номер три пятой роты занял линию обороны на высоте такой-то. Ориентиры: слева – одиночное дерево, справа – высоковольтный столб». Полковник солидный, настоящий, со свитой. Он: «Товарищ старший лейтенант, мне кажется, целесообразнее было бы занять линию обороны где-то метрах восьми - десяти впереди. Тогда бы вами просматривалась и та дорога, и та поляна». Он: «Взвод! Огневой рубеж десять метров впереди, к бою – вперед!». Мы пробежали десять метров и залегли. Я то все выкопал, а другие еще и свой окоп только наполовину. «Окопаться». А у меня десять метров позади все выкопано. Ну сказал полковник, ну уйдет он и все, он и забыл уже, где сказал. И пришлось снова окапываться, но уже тихо и мирно, не торопясь.

На учениях мы были два месяца. И вдруг сержант Бражный, как сейчас помню, рассказал втихаря, что его БТР приказали вымыть, вычистить, покрасить колеса белым, и на этом БТРе он возил генерала Павлова и полковника Богуславского на рыбалку. Все так возмущались: как это на казенном БТРе - и на рыбалку. Потом, когда я уже приехал в Тверь, у меня тесть был полковник тыла артиллерийской бригады. Ездил в Мигалово, встретил бомбардировщик из Минска и взял два килограмма сушеных грибов для начальника тыла Московского округа. Это было в 1973 году. Представляете, что делается спустя 30 лет?! А тогда возмущались, как это генерал Павлов на казенном БТРе съездил на рыбалку.
Как-то начались учения «Взвод с боевой стрельбой». «Кто может сигналистом?» «Я»- отвечаю. А в батальоне у нас было шесть взводов. Каждый взвод должен был пройти два километра туда и обратно. Один взвод проходит четыре километра, а остальные ждут, пока тот не поразит мишени. И мне пришлось с каждым взводом два километра туда и два километра обратно шлепать. В тот день я протопал двадцать четыре километра. Вот тебе и «Я,Я», - осечка получилась, оказывается, не всегда якать надо.

Однажды я забыл противогаз на стрельбище. Было изучение матчасти оружия. Я этот противогаз снял с плеча, он давил шею. Потом команда: «Строиться!». Мы побежали, и я забыл противогаз. Потом я за ним съездил в свободное время, а сержант Ертанов заметил это и наказал меня. Когда в 11 часов дали команду «Отбой», он говорит: «Мамцису остаться. Где ваш противогаз?» - спрашивает. Отвечаю: «В ружпарке». «Пойдемте посмотрим». Смотрит, противогаз на месте. «Его не было здесь». Я говорю: «Извините, товарищ сержант, я забыл его на стрельбище, но я его привез». Он говорит: «Я вас наказываю за это. Приказываю, делать уборку в ленкомнате, 4 часа», а больше четырех часов он не может меня наказывать. И вместо восьми часов, я спал четыре. Он дает команду: «Газы». Я надеваю противогаз и начинаю в ленкомнате наводить порядок. Надо подшивки поправить, окна протереть, подоконник, столы сдвинуть, пол натереть, все расставить на место, дорожки вытряхнуть на улице. Сержант был очень неприятный человек, он несколько раз заглядывал: не вставил ли я коробку от спичек, чтобы дышать удобней было. И вот я четыре часа в противогазе делал уборку. Это единственный у меня был в жизни момент, когда я хотел его застрелить и сам застрелиться. Честно говорю. Потом Илеску наказали, а наказал его Антал, он часто за старшину оставался. И вот он заставил его в противогазе делать уборку на чердаке – стропилы протирать, то да се. Я-то еще был более-менее физически здоров, а Илеску этим не отличался. Кстати, Антал был с высшим образованием, и потом у меня было огромное желание высказать ему все. Он родом был из Винницы. А я часто приезжал в Винницу, навещал могилку бабушки и дедушки. И, все-таки, я нашел этого Антала, хотел ему все высказать: «Как же ты, человек с высшим образованием, и такой гад был». Но разговор не получился, не узнал меня, не мог вспомнить. У нас был еще рядовой Лобанок, закончил филологический факультет Львовского университета, слабенький-слабенький физически, его поставили истопником в библиотеку - печки топил. Был рядовой Кицис - несуразный такой и высокий, закончил Львовскую консерваторию по классу виолончели, его взяли в оркестр, он там на тарелках играл.

Однажды к нам приехала комиссия из Москвы испытывать новые противогазы. Эти противогазы были новы тем, что маски были трех размеров, а коробка фильтрации была прямо у маски без трубки. Нам надели их на сутки, всему батальону. Испытания: у кого маска давит на скулу, на подбородок, на лоб, то да се. Испытывали, чтоб потом доработать маски. И вот 24 часа мы не спали. Но политзанятия провели, строевую тоже. В туалет ходили, когда наберется три человека и сержант во главе. Кстати, офицеры противогазы не надевали.
Когда мы были на учениях, бегали по виноградникам. Зима, снега особо нет в Прикарпатье, только кучки такие замерзшие. В сапогах бегали, бегали, потом дали команду «Газы! Плащи! Накидки!» Я весь в резине бегал, бегал по этим виноградным полям, а потом, когда дали команду отбой, снял противогаз и оттуда полстакана, не меньше, пота вылилось. Только снял этот плащ и резиновые чулки, тут же подбегает замполит Ковальчук. Он ехал в БТРе, а противогаз не надевал, потому что замполит. Хотя если уж «газы», то «газы» для всех вроде бы. Только я снял противогаз, он говорит: «Мамцис, надо срочно выпустить молнию». Ть-фу ты, ему весело, понимаешь ли.Мы с полигона со стрельбищ шли пешком. БТРы уезжали пустые. Вот, нет бы нас подвезти, так нет. Все шесть километров до города мы шли не просто вразвалочку, как стадо баранов, а строем. «Раз, раз, раз, два три». И без того устали, да еще там накопались, настрелялись, идем, ноги уже не идут - ватные. И вдруг на окраине города нас встречает оркестр. Как даст мелодию! А оркестр был человек сорок пять и десять молодых воспитонов. Усталости, как будто, не было. Сразу бодрость какая-то, прилив энергии! Вот что такое оркестр вооруженных сил. Не сравнить ни с чем. Хотелось бы поточнее описать чувства, которые одолевали нас при звучании на фоне идеальной тишины, на окраине маленького провинциального городка, среди невысоких одноэтажных частных построек этого мощного оркестра. Хоть и богат русский язык, все равно трудно подобрать слова и выражения, чтобы читатель хоть немного представил ту торжественность, силу и мощь этого звучания, силу его воздействия. Ведь человек не поймет никогда чувства голода, как бы мастерски оно не было бы описано, пока сам не переживет этого.

Во время инспекторской проверки к нам прислали Копосова, руководителя ансамбля песни и пляски Прикарпатского военного округа, заслуженного деятеля искусств Украинской ССР. Нам нужно было пройти мимо инспекторов строем с песней. И Копосов стал нас тренировать, репетировать. Построили батальон: «На первый, второй, рассчитайсь!». «Первый, второй, первый, второй». Он командует: «Первые голоса три шага вперед, шагом марш! Сомкнись». Первые и вторые сомкнулись. И он стал так дирижировать! Мне раньше казалось, что дирижер вообще не нужен в оркестре - все сидят, >>>>>
Наверх
Мамцис Эдуард
 Пт фев 13 2015, 10:36 Сообщить модератору! Цитата
Гость все сидят, в ноты смотрят, его никто не видит, а он машет. Оказывается, нет. И вот эти все безграмотные в нотах, в музыке, и вообще в искусстве, наши солдаты так пели! Чисто ансамбль получился! Он так дирижировал! Он так тебе показывал рукой – и ты точно так и поешь, как ему нужно. Он приехал с оркестром. Песню пели: «Бравые ребята, приказ военкомата, а мы пойдем с тобою на подвиг любой… Дай руку брат-солдат». И тут тромбоны - красота.

Наш батальон должен был стать отличным. Прибыла инспекторская проверка, смотрели, как мы стреляем, бегаем. Одного генерал-лейтенанта из Москвы пять часов ждали на плацу. Он все ходил и командовал: «Ногу на носок ставь!». Смотрел у всех ли подковки, не коротка ли шинель, как подстрижен. Надо же так дослужиться – две больших звезды, а чем занимается. Я сейчас невольно вспомнил, как недавно (это по телевизору показывали) генерал Баранов с тремя звездами, командующий Уральским военным округом, отругал полковника, который пришел на строевой смотр в кедах. Смех. А что делается, когда нет Баранова? В шортах или джинсах, что ли? Можно, наверное, и сандалии надеть или, еще лучше, балетные тапочки. Можно, наверное, в соломенной шляпе с тросточкой. Ну и дела. Ладно, не будем отвлекаться, вернемся к проверке. При стрельбе положено было израсходовать два рожка. В одном тридцать патронов, в другом – пять. Но, чтобы мы лучше показали результаты, нам потихоньку дали оба рожка по тридцать, а для кросса, вместо километра, отмерили девятьсот метров. Так что мы все уложились в отличные результаты. А кто вообще плохо стрелял, - тех поставили в этот день в наряд или положили в медпункт. Так наш батальон стал отличным. Наши командиры пошли на повышение. А меня избрали комсоргом батальона – освобожденная должность, офицерская. Так что я стал комсоргом знаменитого батальона – маяка, гордости округа.

Прошло три месяца. Вызывает меня полковник Рассейкин - начальник парткомиссии дивизии и говорит так, по-граждански: «Ну как живем, комсомол?» «Нормально, товарищ полковник». «В партию не собираемся?» Я по старой схеме начал: «Да еще не готов, не созрел немножко», а он говорит: «Как это не созрел?! Да вы как стоите перед полковником! Как руки держите! Встать, как положено по уставу!». Я тут же напряг руки, сделал дебильную рожу, ему это понравилось. Спрашивает: «Вы устав партии читали?» «Так точно, товарищ полковник!» «Ну и с чем вы там не согласны?» «Со всем согласен, товарищ полковник!» «Идите! В пятницу заслушаем». В пятницу на парткомиссии: «Вот, товарищи коммунисты, рядовой Мамцис, комсорг известного батальона. Какие будут возражения, если мы его кандидатом в члены КПСС примем?» «Н-уу, какие ж могут быть возражения». «Поздравляю Вас, товарищ Мамцис, считайте себя кандидатом в члены КПСС». Так я вступил в партию.
Интересно еще вот что. Мы, когда с Боднаруком познакомились, кстати, мы потом в один день освободились, то есть, уволились из армии, он жил и работал в клубе. И к нам прислали новобранца Солтановского. Он отказывался брать в руки оружие - верующий был. Вот не возьму, и все. Зато - работяга! Его можно было поставить на любую работу, канаву рыть – будет копать трое суток, четверо и кушать не попросит. Он говорит: «Я буду работать, сколько хочешь, но в руки гранаты и оружие брать не буду». Над ним, честно говоря, издевались. Сержант Волощук и Байгушев брали и подсовывали ему учебные гранаты в карманы. Тот не мог их вытащить, не мог взяться за гранату. Короче говоря, его поселили жить в клуб и меня туда подселили, как политработника. И вот мы вдвоем с Боднаруком должны были его «обработать». Мы его только начнем заводить в тупик, а он говорит: «Так Бог велел». Мы говорим, к примеру: «Ты стоишь на втором этаже, у тебя автомат и видишь, что кто-то целиться в твою маму, начинает душить там, или еще чего, неужели ты не заступишься?» Он говорит: «Значит, так Бог велел». И потом построили полк на плацу, подъехала машина-воронок с решетками. Вывели этого Солтановского и три полковника при сером каракуле зачитали приговор: «Шесть лет тюрьмы». И потом еще дослуживать. Прекрасный парень был. Вот, возьми, как время поменялось. Сейчас есть альтернативная служба. Выделяют помещения для богослужения. Пожалуйста, все условия. Такие солдаты, как этот Солтановский, и сейчас редкость. Работяга был идеальный. Сволочи!

Когда меня избрали секретарем комсомольского бюро батальона, я был рядовой, гранатометчик. Сегодня гранатометчик, а завтра - в офицерской должности. Мне уже офицеры подчинялись по комсомольской линии. Я, все-таки, был политработник, сразу. Мне Гинзбург посоветовал: «Мамцис, если хочешь нормально дослужить, сразу присеки, мало ли что ты вчера был гранатометчиком». И вот как-то выхожу из казармы, мне старший лейтенант Пелудь: «Мамцис!» Я ему: «Что вы хотели?». А в армии же так не обращаются. Он сразу обратил внимание, что что-то не так. «Сбегайте в автопарк и позовите мне старшину Смирнова». Я говорю: «Я занят», тоже так, по-граждански. Он: «А я приказываю!» «Ну, мало ли что Вы приказываете, я занят». А народ вокруг слушает. Он снова: «Я приказываю!». Я: «Раз так, я выполняю приказ замполита майора Бутакова». Он не поверил. Его, видно, смутило «раз так». Он снова: «Я приказываю! Выполняйте последний приказ». «Есть» – говорю. Пошел в автопарк, позвал старшину Смирнова, посидел там, прихожу к майору Бутакову, говорю: «Товарищ майор, давайте я лучше опять в гранатометчики пойду». «А в чем дело?» «Иду я по вашему заданию, Вы же мне сказали стенд сделать, а меня Пелудь «туда-сюда». «А что случилось?» « Да вот иди в автопарк, делай то-то, то-то». «А ты бы сказал, что мой приказ выполняешь». «Я сказал. а он говорит, мало ли что Бутаков сказал. Выполняй последний приказ, и все». «Позови мне его». Я: «Старший лейтенант Пелудь, вас майор Бутаков вызывает». Заходим. «Товарищ майор, старший лейтенант Пелудь по Вашему приказанию прибыл». Я: «Товарищ майор, рядовой Мамцис ваше приказание выполнил». «Вам Мамцис передавал, что выполняет мой приказ». Пелудь: «Так точно». Майор: «Мамцис, выйдите». Пелудь выскочил оттуда красный, как зрелый помидор. Следующий, думаю, Филоненко, я уже писал про него, а он в авторитете был, думаю, надо и его на место поставить. Прихожу к нему, а он привык, что мы все обращаемся по уставу. Не так что «здрасьте», «до свидания». Только «здравия желаю», «есть», «отставить», «разрешите обратиться» - это не теперешняя армия. Захожу к нему вразвалочку, а жил я в его пятой роте, койка у меня там была. Я подчинялся командиру батальона и замполиту. Даже начальник штаба батальона не мог мной командовать. Только два человека. Это по уставу. Как офицеру, я должен был подчиниться, а по службе - командиру батальона, замполиту и все. Захожу я, значит, к Филоненко, он чем-то там занимается, я говорю: «Здрасьте, товарищ старшина» – так, по неуставному. Он сразу насторожился: «Чем занимаемся, комсомол?» «Не знаю, может стенд сделать?» «Ну и делай!» «Я вот и думаю, возьму Багдасаряна, он же спец по столярному, пусть поработает на чердаке.» «А я его туда не пущу.» А чердак – стропилы каждую неделю протирали и увлажняли, прыскали изо рта. Он: «Зачем там сорить-то? Не пущу я его туда!». «Нет, товарищ старшина, я же решил, придется строгать там». Он уперся: «Я же сказал - не пущу». «Ну, как хотите. Не хотите пускать, тогда мне майор Бутаков приказал». «Все равно, не пущу!» Залупился. Прихожу к Бутакову: «Товарищ майор, мне в гранатометчиках лучше было. А тут не пойми, что делать! Вы говорите стенд делать, а где его делать? Не на спине же, у меня своего помещения-то нет». «А на чердаке мало места, что ли?». « А меня туда не пускают». «Кто не пускает?». «Филоненко». «Так ты бы сказал, что я приказал». «Я сказал, а он все равно говорит - не пущу». «Позови мне Филоненко». Ну и тоже самое, что с первым. Вышел тоже, как помидор. Вроде, как с одного куста. Зато в следующий раз иду, слышу: «Мамцис» - «Я занят» - и по своим делам.

Комсомольская работа шла успешно, решил наладить шефские связи. Другие подразделения - кто со школой, кто с училищем, кто с лыжной фабрикой связи имели. А я пошел в трест столовых и ресторанов, говорю: «У вас в коллективе много женщин, а у нас, в основном, мужчины, давайте, организуем шефскую связь». Договорились начать с новогоднего вечера. Директор сразу перешел к делу: «Значит так, посуду мы привезем, фрукты тоже, напитки организуем, торт сделаем, печенье, будет ветчина, колбаска…, а мы в армии вкус-то всего этого забыли. Самое интересное, когда я стал комсоргом отличного батальона, наш батальон совсем забыли. Теперь уже двадцать девять батальонов Прикарпатского округа взяли обязательства стать отличными. Везде, во всех ленинских комнатах округа висело воззвание воинов 2-го мотострелкового батальона, которым командовал Богачук-Казачук. Значит, о нас забыли. Начались хозработы.

Как-то в Ивано-Франковске состоялся слет секретарей комсомольских комитетов частей 28-ой армии Прикарпатского военного округа. Меня, как секретаря бюро отличного батальона, отправили туда отдельно. На этом слете были, в основном, все офицеры. А я тогда уже был старший сержант. И вот сидим, зал большой, в полку связи. Генерал-майор Штыков командовал 28-й армией. Он ввел нас в курс дела: кто здесь собрался и по какому поводу, определил цель, задачи, метод, время и место проведения. Нам было расписано все: иметь при себе блокнот, карандаш, то да се. Он говорит: «Слово предоставляется секретарю комитета комсомола полка связи такого-то. «Мы всю свою работу комсомольского комитета направляем на то, чтобы солдат отдохнул, организовали походы в кино, театр, завели шефские связи и так далее». Дальше, слово имеет такой-то: «Мы тоже организовали соревнование по шашкам, шахматам. И вот мы организовали досуг комсомольцев, создали хор». И все выступают в таком направлении. Генерал говорит: «Слово представляется секретарю комсомольского бюро батальона, которым командует Богачук-Казачук. Этот батальон первый в округе стал отличным. Слово представляется старшему сержанту Мамцису.» Я выхожу и говорю: «Товарищи, комсомольское бюро нашего батальона всю свою работу направляет на повышение боеготовности личного состава, на укрепление воинской дисциплины. Вот на что направлено острие нашей работы». Все обалдели. «Для этого мы проводим ряд мероприятий. К примеру, заочные путешествия по республикам Советского Союза, для чего мы вызываем комсомольца из Узбекистана, к примеру, Султанова, и говорим: «Товарищ Султанов, мы даем вам комсомольское поручение…» Генерал Штыков говорит: «Одну минуточку, Мамцис, извините. Товарищи офицеры, достать всем блокноты и записать. Это очень интересное мероприятие. Продолжайте». «Значит, мы даем поручение Султанову: товарищ Султанов, подготовьте, пожалуйста, материал и нам доложите об успехах Узбекистана, о ваших традициях. Вызываем человека, комсомольца из Прибалтики, допустим, из Эстонии: «Подготовьте материал так же о вашей республике, о достижениях и успехах…(недостатков ведь тогда не было). И так мы проводим заочные путешествия по республикам нашей страны». «Это очень хорошо»- похвалил генерал. «Но на этом мы не останавливаемся, -разошелся я, воодушевленный правильным ходом своего выступления, - мы еще делаем заочные путешествия по границам Советского Союза». «О, это очень здорово! Как это?» «А вот так это! Все приграничные республики мы обозначаем, и также даем комсомольские поручения: доложить о том, о том, о том… И это очень положительно влияет и на воинскую дисциплину, и на то, что у нас коллектив становится, так сказать, как одно ядро! – и так еще жестом показываю, сжимая кисть в кулак – и поэтому мы достигли вот таких успехов, стали первыми в Прикарпатском военном округе» . Генерал говорит: «Товарищи, это очень хорошо. Вот так надо работать! Есть к нему какие-то вопросы?». Один встает и спрашивает: «Скажите, пожалуйста, а у вас шефские связи есть?». Я говорю: «А как же, но это так, второстепенно. В основном, боевая подготовка». «А кто у вас шефы?» Думаю, не случайно он так допытывал, прознал, наверное. «Трест столовых и ресторанов». Генерал Штыков так расхохотался, видно не ожидал такого поворота событий. И говорит: «Мне это напоминает, как одна больница взяла шефство над дурдомом». Я это усек. И после того, как объявили перерыв, подошел: «Товарищ генерал, разрешите обратиться – старший сержант Мамцис». «Обращайтесь». Он-то меня запомнил, нас срочников-то было двое или трое. Я говорю: «Товарищ генерал, у меня такое впечатление, что вы не очень приветствуете то, что мы завели шефские связи с трестом столовых и ресторанов. На мой взгляд, в нашей стране все должности и профессии почетны». Он говорит: «Конечно, я не это имел в виду». Он тоже видно, струхнул маленько, хоть и генерал, я его политикой немного… . Резко встает: «Объявляю вам отпуск на десять дней с поездкой на родину». Я : «Служу Советскому Союзу, товарищ генерал». Было еще такое дело. Когда я был секретарем бюро батальона, приезжает к нам полковник с проверкой. он курировал комсомол от главного политического управления Советской армии и флота, а главный комсомолец был тогда подполконик Лизычев.
Приходит ко мне в батальон и спрашивает:
- Сколько у вас комсомольцев в батальоне?
- 234, - отвечаю.
- А сколько у вас комсомольцев с высшим образованием?
- 9.
- А сколько у вас комсомольцев со среднетехническим образованием?
- 16.
- А сколько у вас комсомольцев офицеров?
- 4.
- А сколько у вас комсомольцев сержантов?
- 18.
- А сколько у вас офицеров коммунистов на комсомольской работе?
- 2.
- А сколько у вас комсомольцев воспитывалось в детдоме?
- 6.
- А сколько у вас комсомольцев не плавающих?
- 12, - отвечаю.
- А сколько у вас ….
- 19.
- Чего девятнадцать?
- А что вы хотели спросить? – их девятнадцать.
- Первый раз вижу такого отличного комсомольского работника.
Ему видно надоело спрашивать, ждал, пока запнусь, а я не запинался. Отвечал наобум. Ему-то что? Он разве запомнил, что я сказал? Он не записывал, а если бы попросил меня повторить, я бы ему, может, уже другие цифры назвал. Время-то идет, цифры могли измениться. Сейчас, видно, другие бы вопросы задал: сколько олигофренов, сколько наркоманов, сколько с одной судимостью, двумя, сколько уволилось по инвалидности, сколько дистрофиков. Ну ладно, вернемся к теме.

Честно говоря, устав мне до сих пор нравится, ведь там было написано все. Если сейчас время 19-35 и ты не знаешь, что делать, можешь заглянуть в устав, и там написано, что делать в 19-35: или это обед, или это отдых, или это ужин, или ты должен чистить оружие. Короче, нет никаких проблем: глянь в устав и узнай, что делать. Даже похороны прописаны четко. Кстати, у нас за три года, что я служил, погибло три человека. Это был несчастный случай на учениях: один фельдшер высунулся из люка танка и танк перевернулся. На учениях столько задействовано техники, трудно представить. Второй умер в госпитале от заворота кишечника. Третий погиб, он фиксировал груз на железнодорожной станции, потянул проволоку, думая, что она привязана, упал с вагона и погиб. А так, что бы кто-то кого-то ударил по щеке или вообще ударил, я не знаю ни одного такого случая. Даже, когда был инструктором политотдела дивизии по комсомолу и уже знал другие полки, ни одного случая драки или побоев - их просто не было. А на гражданке в то время по статистике погибало в десять раз больше. Так вот, в уставе написано все, вплоть до того, как организовать похороны солдата: т.е. надо его хоронить в форме номер два, не в новом х\б, а уже в поношенном, на гроб надо класть фуражку. Определено количество людей с повязками. Повязки должны быть черными с красной каймой. Размер повязки, размер тесемок… Повязка должна быть выше локтя, определено кто где должен стоять, то есть все, все, все. И какая сумма выделяется на похороны, и какая фуражка, а не шапка, даже если зима, все равно фуражка. Если бы сейчас создать такой устав для наших административных работников, чтобы не было возможности мудрить. Допустим, продается земля, смотрим прейскурант: до 6-ти соток столько-то, свыше 10-ти соток стоит столько-то, свыше 20-ти - столько-то. Близко от дороги, далеко от дороги, 100 метров до реки- столько-то. Что считать рекой. Река - это то-то и то-то, не высыхает, не замерзает, течет в одну сторону, сверху вниз…Что считается дорогой. Чистится она или не чистится. Асфальт или нет, грунтовая, глинистая, проезжая, с буграми, без бугров. И если такой прейскурант сделать, тогда приходишь к чиновнику и выясняешь, сотка стоит 134 рубля 21 копейка. Ни туда, ни сюда. Все! Есть ли там электричество, есть ли там газ, если есть - дороже, нет – дешевле. Нет дороги – совсем дешево. Лес далеко или близко. Если все это учесть, тогда чиновнику неоткуда будет брать взятку, нечего будет делать. А сейчас в армии идеальный беспорядок. Вот я наблюдал, убили генерала Рохлина. Был там какой-то генерал Николай Александрович. Мы никогда не знали, как звали нашего командира роты, взвода или полка. Полковник Кортунов, капитан Ковальчук, капитан Панчук, лейтенант Ескин, а как их звать, не знал и не узнаю никогда. Звали только по званию и по фамилии. Сейчас, когда убили Рохлина, какой-то солдат Саша, кто такой генерал Николай Александрович, Саша не знает, какой Саша, где этот Саша, рядовой или сержант. Вот тебе армия. Майор Илья Иванович. Какой Иванович, и так далее. Все, что в уставе было написано, все так и выполнялось. К примеру: старшина в казарме решил побелить потолки. Потолки начинают белить после завтрака. Утром положен подъем, зарядка, умывание, химтренаж, завтрак. В это время, когда химтренаж, кровати сдвигают, натирают полы, затем расставляют кровати, выравнивают их по нитке, выравнивают белые полоски на байковых одеялах и подушки. Идут завтракать. Возвращаются в казарму. Старшина дает команду красить потолки. Кровати сдвигают, насыпают на пол опилки. Он не говорит, мол, не натирайте полы, все равно белить будем, не надо ровнять кровати, все равно сдвигать через полчаса. Есть устав, так положено. Завести бы такой устав в гражданском обществе, тогда у нас не будет бюрократов, не будет взяток, не будет коррупции.

Как-то на втором году службы мне говорят: «Вас на четверг вызывает к себе майор Гуськов». У меня аппетит пропал, сон пропал, служба не в службу. Думаю, может я какой анекдот рассказал, может среди приятелей шпионы есть. Прихожу к Гуськову. Он пригласил сесть: «Ну, как, говорит, твой брат Анатолий так в Москве и живет?». Я удивился. «А теща его, Анна Моисеевна жива еще?». На фоне стены, мне кажется, моего лица и видно не было, я обалдел. «А бабушка в Виннице Ида Давыдовна давно умерла?» А я и не знал, что ее Ида Давыдовна зовут. Бабушка и бабушка. «Родственники за границей имеются?». Думаю врать бесполезно. «Да»,- еле выдавил я, - У отца сестра сразу после революции в Бразилию выехала». «Это Хова, что ли? - и продолжает, - Есть предложение: служить не три года, а полтора, а потом мы подадим рапорт и определим Вас в военный институт иностранных языков в Москву. Стало возвращаться сознание. Я понял о чем идет речь. «Извините», - немного осмелев, выдавил я,- надо с родителями посоветоваться. Я такие вопросы самостоятельно не могу решать». «Посоветуйся. Съезди в отпуск и посоветуйся». «А я только что был в отпуске». «Ну и что, что был. Поедешь еще разок». «Так командир полка не отпустит». «Отпустит, если я скажу» Его, видно, заело немного, все-таки особист. Через месяц снова поехал «посоветоваться», вернувшись, конечно, сказал: «Сам-то я не против - родители не хотят.» Думаю, сам полковник Кортунов побаивался этого майора – не мог он не пересекаться с его конторой.

Честно говоря, родители за все эти три года меня ни разу не навестили: не было принято в то время, не было необходимости. Они были спокойны за меня, знали - в армии дисциплина, гордились мной. Тогда не было комитета солдатских матерей и пресс-службы, которая сообщала бы о количестве самострелов, побегов с оружием и боеприпасами, об избиениях, кражах автоматов, гранатометов, ракет и даже танков, казнокрадах-генералах со звездами – всего этого и близко не было. На третьем году службы я втянулся. Вроде бы так и надо, хотя очень скучал по родителям, сестре и брату, друзьям, особенно, когда оставался наедине с собой, мечтал: придет день и я окажусь на свободе.

Пришла осень 1966 года, пришел приказ «О дембеле». Ну, думаю, дойдет очередь и до меня. И так свыкся с этой мыслью, что когда и вправду мне объявили - это было для меня полной неожиданностью. Все на занятиях, а мне уже через час надо быть за воротами, и обратного пути нет. Мне даже стало обидно: неужели не могли предупредить заранее. Ну, позволили хотя бы задержаться на два-три дня, дали бы попрощаться как следует. Нет, пришел приказ, надо выполнять незамедлительно. С тоской покидал я расположение уже родной части. В это время перед батальоном были выстроены новобранцы. «Я, - говорит, - капитан Шевченко, замполит батальона, служить будем вместе». «Мне, - говорит, - в пехоте, честно говоря, и самому служить не хочется, да что поделаешь, этого требует от нас воинский устав, Конституция» – доносилось до меня. Я прибавил шаг.

Так и не удалось мне попрощаться с друзьями при призыве в армию, такая же история повторилась и на обратном пути. В основном, я благодарен армии, и нынешней молодежи пожелал бы такой же службы, подчеркиваю, такой же, а в нынешней обстановке и состоянию дел… Надо серьезно подумать, пока воздержусь. Я пишу свои воспоминания и думаю, а может эта книга случайно попадет моим сослуживцам, я ведь точно называю время и место службы, указываю номер части, в точности фамилии сослуживцев, командиров и начальников. С удовольствием встретился бы с ними. Вот Антала только не хотел бы видеть, да Ертанова, а остальных – с удовольствием, даже стол накрыл бы, мне кажется – встреча была бы интересной.
Наверх
Гость
 Сб фев 14 2015, 04:03 Сообщить модератору! Цитата
Гость Заголовок так и не придуман
Мамцис Эдуард


С удовольствием поменял бы новый «Панасоник» с большим экраном на небольшой «Рекород», пусть даже черно-белый, но с условием, что он будет показывать программы 50-60-х годов. Какие КВНы, какая прелесть! Были, конечно, передачи, вроде того: лежит тракторист в бостоновом костюме, белой нейлоновой рубашке с галстуком около гусениц трактора и стучит молотком по траку. Корреспондент с микрофоном зовет его:
- Иван Иваныч!
- Иван Иваныч!
А Иван Иваныч, вроде бы, не слышит и не видит, что вокруг «юпитеры» и бригада телевизионщиков. Наконец, поворачивает голову и спрашивает:
- Что?
- Скажите, пожалуйста, как в этом году с урожаем пшеницы?
Тут же, не задумываясь, как будто у него каждый день берут интервью, да по несколько раз:
- В прошлом году нам помешала погода, в этом году мы решили, не смотря на погодные условия, собрать по 60 центнеров с гектара.
Наивно, конечно, но, во всяком случае ....
А сейчас, такое впечатление, что у людей только и забот: отстирать пятно на рубашке, помыть газовую плиту, смазать волосы, почистить зубы, выпить пива и закусить жвачкой.
А по ранее любимой программе «Маяк» полдня:
- Алло, алло! Говорите!
- Алло, алло! Говорите, говорите, мы Вас слышим, алло!
- Это Андрей Николаевич?
- Да, да, говорите.
- Алло, алло!
И так чуть ли не до бесконечности. Наконец, Андрей Николаевич по голосу узнает:
- Это Элеонора Сигизмундовна из Сибири?
- Да, да!
- Я Вас сразу узнал, если я не ошибаюсь, Вы звонили мне в 76-м году.
- Девятьсот?
- Да, да в 1976-м. Насколько я помню, Вы получили тогда в свой день 70-летия музыку в подарок.
- Да, да, Андрей Николаевич, совершенно верно.
- Вы тогда еще, насколько я помню, говорили, что у Вас 2 счастливых дня в жизни: когда вступили в партию и когда дозвонились мне. Сейчас, наверное, третий?
- Нет, дорогой Андрей Николаевич! Счастливые дни - это когда я Вам дозваниваюсь. Это теперь второй счастливый день в моей жизни.
- Прекрасно, очень прекрасно, правильно говорят, что мудрость приходит с годами, это здорово!
Бросаю радио, включаю экран. Два взрослых товарища сидят за одним столом и, как будто, не видят и не слышат друг друга.
- Мы договорились продавать газ по 230 S.
Другой тут же подтверждает:
- Мы договорились покупать газ по 95 S.
Думаю, как так? Может сон? Ущепнул плечо, смотрю - гематома: значит не сон.
Вспомнил Приморье, когда несколько лет назад везли туда самолетами
из Москвы батареи, трубы отопления и карбид со слесарями. Тогда прокурор Колесников рассказывал, что, наоборот, уголь продавали по 95 S, а покупали по 230 S.
Это еще понятно - взаимовыгодно, а здесь что же это получается?
Не понял ...
Снова включаю «Маяк». , г
- Алло, алло!
Опять долго стыкуются. Наконец - связь, вроде бы, установилась.
- Представьтесь, пожалуйста.
- Это Ирина Васильевна с Донбасса.
- Очень и даже очень приятно. Вы откуда звоните? Из дома?
- Да, да, Андрей Николаевич, у меня своя квартира.
- Как здорово! А рядом с Вами кто-нибудь есть?
- Да. Вася.
- Насколько я знаю, у Вас было два мужа и оба Васи.
- Нет, три.
- Так это третий муж рядом?
- Нет, это кот Вася, теперь я с ним живу.
- Прекрасно, прекрасно! Ха, ха, ха! У Вас ведь сегодня юбилей, и, насколько я знаю, Вам «стукнуло» 50?
- Да, совершенно верно, Андрей Николаевич, 50.
- Вы, Ирина Васильевна - счастливый человек, что сегодня дозвонились мне. А долго, простите, звонили?
- Да нет, практически, сразу.
- Надо же, как здорово повезло. Ха, ха, ха! Что бы Вы хотели в день своего Юбилея?
- «Давай закурим, товарищ, по одной».
- Да я три года назад бросил эту дурь.
- Да я про песню, помните она, вроде бы, называлась «Дружили два товарища».
- Это Вы имеете в виду Бориса Моисеева?
- Да нет, что Вы такое говорите?
- Элтона Джона?
- Да нет, ни в коем случае, тогда подобное не рекламировали, ну, как она там?
- Может, «Служили два товарища?»
- Совершенно верно.
- Тогда, дорогая Ирина Васильевна, послушайте Элвиса Пресли.
Снова иду к экрану :
- В Китае в провинции Тянь Янь умер один китаец, не исключено, что умер он от птичьего гриппа.
Тьфу ты, испортили настроение.
- В Японии прошел мощный торнадо, сотни японцев остались без света. Электричество удалось подключить только через 2 часа.
Совсем расстроился. Иду снова к «Маяку».
- Алло, алло! Представьтесь, пожалуйста.
- Это Шандыбин.
- Смотри, как здорово - сегодня одни Васи.
- Я хотел бы послушать гимн Казахстана, но не который написал Брусиловский, а в новой аранжировке Назарбаева.
- Прекрасно, очень прекрасно!
Вот и думаю: ну куда деваться, куда деваться? И тут озарила идея: у меня же на антресолях проигрыватель с пластинками! Выдернул шнуры чуть ли не вместе с розетками - включил проигрыватель, лег на диван и долго слушал: « На тебе сошелся клином бе..., на тебе сошелся клином бе…, на тебе сошелся клином бе…».
Подумал: хорошо, что сберег все это, и с улыбкой уснул.
Наверх
Гость
 Сб фев 14 2015, 04:09 Сообщить модератору! Цитата
Гость Подборка из газеты правда за 2008 год
Мамцис Эдуард
Комитет солдатских матерей выявил вопиющий факт неуставных отношений в воинской части г. Нижний Тагил: новобранец послал «деда» к черту.
А Вешнякова после самых честных и демократических выборов пригласили консультантом в ООН.
В Грузии и Молдавии бьют тревогу: ежегодно 40 тысяч человек погибают от недоброкачественного вина и минеральной воды.
Грузия вырубила все виноградники и прекратила производство вина и «Боржоми», заключив контракт на поставку крупной партии «Кашинской», вина «Три семерки», тройного одеколона и настойки боярышника. А Молдавия заключила долгосрочный контракт на поставку «Наполеона» химкинского розлива, тормозной жидкости и жидкости-омывателя лобового стекла.
В Италии и Испании идет запись на 2017 год на приобретение российской мебели.
Ежедневно десятки эшелонов везут по БАМу кругляк из Китая в различные регионы России.
Студент из Марокко на почве национальной неприязни толкнул двух российских студентов из медицинской академии имени Мечникова в Санкт-Петербурге. Генеральный прокурор Марокко взял это дело под свой личный контроль.
Депутаты Государственной Думы полностью отказались от привилегий и решили работать на общественных началах.
Фирмы «Дженерал Моторс», «Мерседес» и «Тойота» заключили контракт на поставку крупной партии комплектующих с автогиганта АЗЛК.
Страны ЕЭС увеличили таможенные пошлины на ввозимые «Москвичи», «Газели» и «Волги» старше семи лет на 60%.
Конгресс США рассмотрел вопрос об ограничении вывоза детей для усыновления в России.
Счетная палата провела ревизию деятельности в сфере ЖКХ и посчитала сколько же все-таки будет, если платить 100%. Оказалось, что этот рубеж давно успешно пройден и сейчас составляет 285%. Идет возвращение средств населению за переплату.
Закончена модернизация оборудования в РАО ЕС и ЖКХ – идет резкое сокращение тарифов.
Пенсионеры деревень Кемеровской, Тверской и Ярославской областей перекрыли проселочные дороги – требуют повысить пенсии немецким коллегам.
Турки, египтяне и тайцы провели многотысячные митинги и демонстрации с требованием увеличения квоты на приобретение туристических путевок в Россию.
В Басманном суде г.Москвы слушается дело г-на Бездельникова, который требовал несанкционированную справку о составе семьи г-на Орлова. Заседание перенесено на неопределенный срок.
Факт об отсутствии освещения в подъезде жилого дома по ул. Советской, дом 7, корпус 2, строение 4 подтвердился, ведется расследование. Прокурор области взял это дело под свой личный контроль.
Исторический музей пополнился еще одним экспонатом – машиной с «мигалкой».
Рубль стал конвертируемым. Американцы предпочитают держать свои сбережения в рублях в российский банках.
На афгано-российской границе задержан гражданин России, пытавшийся провести в Афганистан 2 грамма героина. Свое преступление он объясняет отсутствием в России потребителей, имя его в интересах следствия не разглашается.
Россия инвестировала проект и строительство могильника для захоронения ядерных отходов в США; те же, в свою очередь, потратят огромные средства для транспортировки этих отходов из России.
Успешно завершена реформа здравоохранения. Министром теперь назначен врач со стажем.
Все граждане России, имеющие страховые полисы, с 1.1.2008г. имеют право ими пользоваться теперь уже по назначению.
Льготным ипотечным кредитованием теперь пользуются эмигранты из дальнего зарубежья, т.к. все россияне уже имеют свое жилье.
На полную мощь заработала реформа образования. В результате распределения финансовых средств из бюджета индивидуально на каждого ученика отпала необходимость в общеобразовательной школе, она стала вовсе не нужна, т.к. каждый ученик получил возможность по Интернету вызывать нужного учителя на дом.
У фермера села «Веселое» близ Нарьян-Мара на комбайне не работал кондиционер, фермер заболел гриппом, хорошо, что не птичьим(От осведомленных источников из окружения г-на Онищенко).
Синоптики точно предсказали погоду на завтра (Этот день уточняется у старожилов).
Сотрудники ООО «Непочатый край» всем коллективом приняты на работу в государственную таможенную службу. Остальные 274 дружно поддержали почин. Вопрос решен окончательно и в срок.
Конгресс США запретил конгрессменам в своих выступлениях употреблять слово «рубль». Нарушители будут наказываться штрафом в размере одного минимального оклада россиянина – 12200 рублей.

Написано для телевизионной программы Валдиса Пельша «Розыгрыш».
Наверх
Гость
 Пн фев 16 2015, 07:36 Сообщить модератору! Цитата
Гость Поезд
Мамцис Эдуард
Люблю ездить поездом, правда, недолго, денек-второй, не больше. Больше надоедает, утомительно. Самое прекрасное это то, что полностью отключаешься от повседневных забот: никаких телефонных звонков, никаких извещений, квитанций, ксерокопий, деклараций, заявок – ничего не надо. Здесь же, как говорят, полная расслабуха. Какая прелесть: телевизора нет, ничего не раздражает, радио, так там, в основном, песни, да можно и его выключить. Техника, щелкнул рычажком - глухо. Когда собираешься в путь, думаешь, высплюсь на целый год вперед, а ведь не получается. Во-первых, и спать-то, почему-то не хочется, во-вторых, и некогда. Непременно с соседями завязываются разговоры, такие интересные судьбы, так интересно рассказывают, и все у них получается натурально, доходчиво. Вот бы кому писать. Со случайным попутчиком можно говорить даже о самом сокровенном, наболевшем. Это с близким человеком не всегда безопасно, потом можно будет горько пожалеть, а здесь, совсем другое дело.
Ехал я как-то к своему другу Юре Троценко в Тихорецк. Я о нем писал в своих воспоминаниях о студенчестве. Помните? Председатель студенческого профкома, незаурядная личность. После окончания института стал урологом, быстренько защитил кандидатскую, стал заведующим кафедрой урологии, доцентом. Купил домик в центре Караганды, облагородил его на свой вкус, жена прекрасная, два наследника растут, как грибы. Казалось, чего еще, живи да радуйся. Ан, нет. Казахстан стал независимым и стали выдавливать моего друга, как пасту из тюбика. Сначала ликвидировали кафедру, затем … Да что там рассказывать, сами знаете, как это делается, да у Веры, жены его, появились препятствия на работе. Тут и дураку ясно, надо уматывать. Продали дом за бесценок, ведь таких желающих оказалось много. И на эти деньги еще могли бы купить в Тихорецке приличный домик, да беда в том, что в то время была инфляция по двадцать с лишним процентов в месяц. Пока собирали пожитки, хватило только на халупу: две небольших комнатки и неотапливаемая кухня с железной раковиной и латунным краном. В одной комнате чемоданы, в другой книги – самое ценное, что удалось сохранить. И что интересно, и книги в то время обесценились до неприличия, я имею в виду в денежном выражении. Друг мой растерялся полностью. Вот я и ехал к нему с желанием помочь словом и делом. Но вернемся в купе. Сосед мой, оказывается, тоже очутился в тупике. Никуда он, правда, не переезжал, а получилось у него все это на родной земле. Одолжил он у друга тысячу двести долларов и осуществил давнишнюю мечту, купил старенький «Жигуленок». Счастью, казалось, не было предела. Машине, хоть и четырнадцать лет, но краска родная, моторчик работает, как часы, резина сносная, пороги целые. Но счастье длилось недолго. Дефолт, как обухом по голове. Теперь долг увеличился в пять раз. Хорошо еще без процентов. Как быть, хоть в петлю лезь. Подработать негде, да и некогда – учитель в школе. Да как же так можно, возмущался он, ища у меня поддержки. Ведь сам Ельцин заявил, никакого дефолта не будет. Кому же еще верить, гарант чертов, тут же забыл про рельсы. Я успокаивал его как мог. Ничего, мол, ты не одинок. Наши предки не такое переживали. Все устаканится, жизнь продолжается, все уйдет в историю. А что я еще мог сказать. Положение у него и впрямь незавидное.
Путь наш проходил через Украину, еще одно независимое государство. Ехали-то мы по ее территории не так уж и долго, а увидел я за это время многое. Два раза пересекали границу. Сначала зашли российские пограничники. Проверили паспорта, заглянули на полки и все. Через полчаса навестили коллеги с соседнего государства. Вроде бы ничего особенного, манера та же, как с одной бригады, казалось бы все цивилизованно. Едем дальше. Поезд останавливается, станция приличная, перрон весь забит людьми, у всех мягкие игрушки. Чего только нет: от маленьких до двухметровых: тигры, слоны, зайчики, собачки, кошечки, крокодилы. В чем дело, что за зверинец? Оказывается, в этом городе фабрика по производству этого добра и зарплату выдают товаром. Проводник еще не успел до конца открыть дверь, а руки уже протягивали это добро в тамбур.
- Купляйтэ, купляйтэ, вид зовсим дешево, купляйтэ, купляйтэ, не пожалыете, наигарнейший подарок.
И, правда, игрушки были очень красивые и сравнительно дешевые. Несколько человек из нашего вагона затарились, но от этого игрушек на перроне не стало меньше. Дальше был Харьков. На этом вокзале ни одной игрушки не было, а вот электробритв – уйма. Выбор, правда, скромный, двух-трех видов, зато много, даже очень много. Таким количеством всю страну обрить можно было бы. Дальше был полустанок. Здесь нас встречали, в основном, сельские. Создавалось впечатление, что мы попали на съемки фильма начала тридцатых годов. Был конец ноября, морозец градусов семь. Люди одеты кто в чем. Один мужичок был в шинели и вязаной шапочке, другой в стеганке, третий в потертой «москвичке» - суконном полупальто с косыми карманами и искусственным цигейковым воротником. Лысину его прикрывала солдатская шапка, лихо сдвинутая на бок. Что поделаешь, видно привычка осталась смолоду, кода с другой стороны торчал чуб. Женщины тоже не отличались одежонкой, которая, мягко скажем, уж очень была скромной. Не хотел писать, думал читатель не поверит, мол, уж совсем заврался. Как хотите, а я напишу. Несколько человек были в обмотках. Я не знаю, как они точно выглядят, но могу описать. Обувь была обвязана тканью, похожей на вязаные шарфы, вроде военных, темно-серых. Просто ужас. Среди этой толпы выделялась одна женщина лет шестидесяти-шестидесяти пяти, статная, красивая, ухоженная. Пальто как вылито по фигуре, с богатым воротником, то ли из куницы, то ли соболя. Правда, этой роскоши было не менее тридцати лет, но все равно – богато выглядела. Запомнилась она мне совсем не поэтому, а вот потому, что она держала в руках одну чайную чашку из богатого сервиза и держала ее как-то не совсем уверенно, видно, боялась, а вдруг купят. Пишу и думаю, надо же так опустить людей, тут и вправду нужна мудрая политика. Моя мама так и говорила:
- Вот с чем я согласна, так это с тем, что в нашей стране все это благодаря мудрой политике, разве по-другому может быть такое. К примеру: надо разрушить дом. Без опыта и мудрости можно колупаться месяц, а мудрый развалит его вмиг.
Вот тебе и самостийность. Я не против самостийности, но здесь явно перемудрили, и это на моей родине, Украине, где черенок от лопаты воткнешь в землю – вырастет дерево. Это не Сахара, чего стоит Черноморское побережье, просторы, цветущие сады, история, культура. Короче, все есть, и на тебе, и это в конце двадцатого века. Ладно, продолжу впечатления о поездке. Следующая станция опять большая. А здесь что? Здесь одни ручные тележки. На следующей – ни одной тележки, ни одной бритвы, ни одной игрушки, зато уйма всякого стекла: графины, вазочки, сервизы и все, в основном, вроде бы, позолоченные. Соседка по купе приобрела такой сервиз – целую коробку. Едем дальше, опять полустанок, опять сельские жители. Здесь та же картина, только без статной, красивой женщины. Предлагают сало, воду, картошку, пирожки с той же картошкой, капустой, яблоки, вареные яйца. Больше всего предлагали вареную картошку, человек по десять у каждого вагона. Одна старушка небольшого росточка, худенькая с приятным, сохранившим былую красоту лицом, стояла несколько сбоку от картофельного ряда. Я вышел из вагона.
- Визмитэ, дужэ гарная картофля, визмитэ у мэнэ, визмитэ у мэне, двадцать рублив, визмитэ.
Я шел к этой старушке, не останавливаясь и не глядя на этих умаляющих, почему-то стыдно было, что прохожу мимо. Эту старушку я увидел первый и решил, что возьму только у нее. Подошел.
- Визмитэ, визмитэ, пожалуйста, гарна картофля, своя, горячая.
- Беру - тут же согласился я – сколько?
- Двадцать два – ответила бабуля неуверенно, и, в ожидании ответа, смотрела мне в глаза.
Знал бы, вообще не вышел бы из вагона, чтобы не видеть всего этого. Дал я ей три червонца. Она полезла во внутренний карман пальто за сдачей.
- Извините, поезд скоро отойдет, не дай Бог, опоздаю, сдачу как-нибудь, в следующий раз – и убежал.
Долго не мог придти в себя, перед глазами так и стояла эта ужасная картина, особенно бабуля. Ведь придет домой, поделится радостью с близкими, если таковые есть.
- Надо же так, все продавали по двадцать, а у меня взяли по двадцать два, да еще восемь осталось.
А что, разве не так?
Я помню, как мы с мамой ходили на базар, или точнее – толкучку. Располагалась она на пустыре за Тверцой. Так вот, купила как-то мама поношенное зимнее драповое пальто для отца.
- Надо же, так повезло, кто бы мог подумать, смотри, подкладка-то какая, ведь это ондатра, а воротник? Ты когда-нибудь видел такое? Ведь это чистый бобер. Воротник я перешью Толе, он все-таки студент, да в Ленинграде, а папе подойдет его, из цигейки, он еще совсем хороший. Подкладку заменю на ватин – вроде бы советуясь со мной, вроде бы хвастаясь своей сообразительностью – А из подкладки ( поглаживает ее нежно), из подкладки нарежу – делает паузу, чтобы я успел сообразить – Что?
- Что? – не выдержал я.
- Сделаю воротники, сыночек, понял?
- Отлично, мам.
И вот с этими воротниками мы ходили на базар каждое воскресенье – в другие дни там не было ни души. Мама держала перед собой воротник, перекинув его через левое предплечье, и ждала настоящего ценителя прекрасного. Некоторые подходили, спрашивали, сколько просите, и тут же отходили. Им нужен был просто воротник, а в мехах они не разбирались. Другие подходили, долго крутили, вертели молча, приценивались, просматривали на свет, думали, прикидывали. Это были волнительные моменты. Я стоял рядом и мечтал, чтобы подошел настоящий покупатель, разбирающийся. Подходили москвичи, их сразу можно было отличить от местных: золотые зубы, кожаные потертые куртки с крупной змейкой, хозяйская уверенная походка. Вот они разбирались в мехах, но в них они не нуждались, у них вещи получше водились, не зря они тогда еще навещали провинцию. Наконец, настоящий покупатель. Дело сделано. После этого, минут пятнадцать-двадцать ходим по базару – нет ли чего хорошего. Мама достает еще один воротник и бостоновую жилетку. Процедура та же. За жилетку никто два рубля не дает. Вдруг подходит настоящий цыган, берет жилетку, крутит, проверяет целостность. Достает скомканные в ладони деньги.
- Сколько? – спрашивает.
- Отдам за шесть, посмотрите, совсем новая.
Счастливый обладатель отсчитывает шесть рублей и тут же уходит. Представляете, какая радость, какое везение. А с бобровым воротником мы не расставались еще лет тридцать, не меньше. Когда мама отпорола подкладку, то на самой коже чернильным карандашом было написано: Щербаковъ. Этот воротник долго носил Толя, затем я, в году 75 отдал его вместе с пальто из полковничьего сукна дяде Диме. Ладно, отвлекся от основной темы, но о маме писать – это свято. Однако, вернемся в купе. Я уж не буду описывать валютчиков, которые каждые полчаса шныряли туда-сюда, предлагая менять рубли на гривны и обратно – это не интересно, хотя каждый раз резало слух: рубль – валюта. На следующей станции продавали махровые полотенца. Каких только не было: и большие, и маленькие, любых цветов и расцветок. Продавцы распределялись равномерно и стояли точно в месте остановки вагона человек по двадцать. Каждый просил купить у него, так как у него самые лучшие. Охотников за этим товаром было не так много, но в нашем вагоне нашелся один, как бы его назвать, ладно, опишу – сами найдете определение. Среднего роста и телосложения, волосы не запомнились, а вот передние зубы ( мне простительно – профессиональная привычка) из нержавейки. Одет он был в новенький из чистой синтетики спортивный костюм с недавно оторванным ценником и новенькие лаковые туфли. Обращали на себя внимание короткие, как сосиски, точнее сардельки, пальцы с короткими обглоданными ногтями и кольцом из однородного зубам металла на этой сардельке. Он один занял проем двери и, как дирижер, повелевал показывать полотенца, то одно, то другое. А людям-то и невдомек, что он просто изгалялся, изображая из себя крутого, а может не ожидали встречи с таким подонком. На этой станции в вагоне появился еще один пассажир небольшого роста, в кепке семиклинке из искусственной кожи и комуфляжной куртке. Вез он с собой небольшой мешок. То ли мужичок был слишком крепок, то ли мешок легкий, но он без особого труда занес его в тамбур, там с ним и остался. До границы с Россией оставалось немного. И, наконец, пограничники. Велели всем оставаться на своих местах. Старший, зайдя в купе, на чисто русском приказал всем предъявить документы.
- Что везете? – первым долгом спросил меня.
- Да ничего особенного.
- Где Ваши вещи?
- Да и вещей-то особенно нет, к другу еду на пару дней, вот билет обратно.
Проверил, там и правда ничего не было.
- Сколько валюты везете?
- Валюты у меня нет, рубли только.
- Сколько, - повторил он.
- Тысячи три-четыре.
- Показывайте.
Посчитал – четыре тысячи двести.
- Надо говорить правду, иначе может плохо кончиться. А это чья коробка? – указал он на приобретение соседки с верхней полки.
- Сервиз купила.
- Показывайте, - приказал он.
- Вот он, - открыв коробку, показала испуганная женщина.
- Показывайте, показывайте все.
- Что, разворачивать?
- Да, разворачивайте.
Соседка аккуратно сняла обертку с тарелочек, сделала паузу.
- Дальше, дальше, - приказал хозяин положения.
Пришлось снимать обертки с чашечек, сахарницы, конфетницы, чайника, буквально все до последнего предмета. Ничего не сказав, бдительный повернулся и пошел таможить дальше. Уж очень неприятно было смотреть на эту картину. Какое рвение, какая узаконенная беспардонность, хамство. Я вышел в коридор глотнуть свежего воздуха. В это время три пограничника разбирались с пассажиром в тамбуре.
- Так я же Вам уже показывал и билет и паспорт.
- Мешок Ваш? – доносилось оттуда.
- Мой, а что?
- Что в нем?
- Орехи, еду к сестре на именины, на следующей выхожу.
- Надо платить таможенный налог.
- За что, за орехи из своего сада?
- Да, положено платить.
- Так у меня и грошей-то нэма.
- Это не наше дело, положено платить, понятно?
- Так что же мне делать?
- Не знаю, что хотите, то и делайте, а то поедем дальше, там быстро с Вами разберутся.
- Да пропади оно все пропадом, давитесь, - открыл торцевую дверь и высыпал содержимое на железнодорожное полотно.
Выполнив свой долг, таможенники двинулись дальше. Надо же так не любить людей. Честно говоря, не желаю я таким людям добра, хоть они и действовали, вероятнее всего, по инструкции. Теперь здесь душно стало. Решил вернуться в купе в надежде, что воздух после этих служак уже проветрился. Женщина упаковывала сервиз, пробовала и так и эдак – не вмещалось. Пришлось заварной чайник и сахарницу положить между мягких вещей в чемодан. Наконец, мы опять в России. Снова проверка, все по отработанной схеме. Может, они уже созвонились, мол, в вагоне ловить больше нечего, и поэтому таможенники, проверив наскоро паспорта, с сильным украинским акцентом пожелали счастливого пути.
Прочитал написанное и удивился, ведь хотел написать про друга, а получилась совсем о другом. Ну, что ж, не переписывать же. О Юре, значит, напишу в следующий раз.
Наверх
Гость
 Пн фев 16 2015, 07:42 Сообщить модератору! Цитата
Гость Попутчик



Куда я ехал и зачем – это не столь важно. Главное – ехал я из Москвы и поездом. До отправки оставалось минут десять. Зашел в купе, там уже сидел мужчина довольно-таки солидного возраста с крупными чертами лица. Лысину его прикрывала прядь редких седых волос. Хоть он и сидел за столиком, все равно можно было угадать в нем довольно высокого, поджарого, крепкого старика. Серый его полушубок из искусственного меха аккуратно висел на вешалке. Одет он был в новенький темно-серый в светлую полоску костюм и белую рубашку, застегнутую на все пуговицы. Когда я глядел на него, бросались в глаза его крупные, тяжелые мозолистые ладони, хоть и держал он их на коленях – все равно. Мы, видно, оба ждали, кто из нас заговорит первым, а иначе как? Наконец поезд тронулся. За окнами сначала медленно, затем все быстрее поплыли вагоны, стоящие на соседнем пути, и, когда закончился последний, оказалось – мы еще стоим. Надо же так, как лопухнулся, подумал я про себя, мы же никак не могли ехать в ту сторону – там же вокзал, и про себя невольно усмехнулся.
- Что, вспомнили что-то смешное? – первым заговорил сосед.
- Да нет, мне показалось, что мы уже поехали, а мы еще на месте.
- И мне тоже, - сознался он.
- А Вы далеко?
- В Майкоп еду из-под Челябинска. Ну, не в сам Майкоп, конечно, а в какое-то село, у меня адрес с собой.
- В гости, что ли?
- Да не, если бы в гости … Хозяйка заболела, ей уже тоже под 80, а тут, рак, говорят, нашли. А я в газете случайно прочитал, что под Майкопом одна бабка выращивает черные гладиолусы и делает специальную настойку из корней – рак вылечивает. Вот и еду, хочется помочь, а то, как я без нее, - и громко высморкался, - Вроде бы особо не болела, а тут, на тебе, язви тя в душу, и откуда он взялся? Собрал, что было, и еду.
Мы долго молчали. Я решал: сказать ему или нет, ведь хорошо знал, что никакие настойки теперь не помогут. Я, впрочем … . Ведь, если он откажется от этой соломинки, совесть мучить будет, а так …, да и поздновато с советом, основное уже проехал. На столе стояла бутылка воды и небольшой целлофановый пакет. Я тоже прихватил с собой – не люблю покупать с рук всякие пирожки с мясом, колбасу, да и вообще – лучше с собой, надежней. Достал бутылку водки, копченую курицу, вареные яйца, немного фруктов.
- Давайте за удачную поездку по маленькой.
- Нет, спасибо, я не буду.
- Что, совсем, что ли? – и показал , где обычно показывают, на шее.
- Да нет, почему же, дома иногда пропускаю, а почему бы и нет, как же совсем-то?
- Тогда давайте, - и деловито пододвинул стакан на его край.
- Нет, спасибо, у меня нечем Вас-то угостить, только картошка вареная, с собой взял: туда и обратно хватит.
- Я ж не предлагаю по стакану, по маленькой, одному-то никак.
- Ну что ж, если только немножко.
- А долго до Москвы- то добирались?
- Да не, до поезда, пожалуй, почти столько же. У нас до автобуса 7 километров, дорогу не чистят, пришлось на лыжах, а там ждал рейсовый, а потом еще 4 часа.
- А где же лыжи-то?
- У друга оставил, на обратном пути заберу, а иначе – никак.
Налил еще по одной.
- Да Вы угощайтесь, не стесняйтесь, - и подвинул ему поближе бананину.
- Спасибо, это, если можно, я своей старухе отвезу, а мне это уж не обязательно.
У меня даже ком к горлу подкатил. Сколько нежных и теплых чувств было в этом человеке. Вот это да! Вот это благородство! Таких редко сейчас встретишь, а, если и встретишь, то не все еще правильно поймут.
- У нас до войны большая деревня была, домов 60, это сейчас только восемь осталось, - снова заговорил сосед, - Из мужиков я, да еще один залетный, правда, уж лет 5 живет, тоже в возрасте. А раньше и клуб был и школа, и сельсовет с сельмагом, а сейчас для общего пользования осталось только заросшее кладбище. Вот так, милок. Доживаем потихоньку. Летом, правда, в мае меня, как участника, возят автобусом на центральную усадьбу, ну, где она раньше была, там еще клуб сохранился. Поздравляют, докладчик один и тот же, ему всего-то около сорока, а такой шустрый. Рассказывает нам о героическом подвиге советских людей в войне с фашистскими захватчиками, как, мол, простой советский солдат, порой рискуя жизнью, приближал долгожданную победу. Напомнит обязательно сколько героев Советского Союза было вообще, а четырежды героев – поименно каждого, потом, конечно, цветы и аплодисменты. А на 60-летие Победы подарок вручили – мне постельное белье досталось, комплект, хорошее, правда, даже заграничное, совсем новое. Так нас всего- то из округи осталось 16. А тут один кандидат к нам приезжал, перед этим дорогу почистил, вот эти лыжи-то он мне и вручил, с палками правда. Я, вот честно скажу, проголосовал-то я за другого, нашенского, уж больно этот был неприятный, а ведь все равно прошел. А так… живем, вроде бы, неплохо: колодец свой, земли много – только успевай, газ возят, дрова рядом, пенсия хорошая, картошка своя, соленья всякие там тоже, телевизор цветной, а что еще? Живи да живи, радуйся, вроде бы, а тут – на тебе, - и опять замолчал.
В это время без стука открылась дверь, молодой человек лет 30-ти молча положил на нижнюю полку стопку каких-то брошюр, потом также молча их забрал. Сосед, мне кажется, даже не заметил этого. Мне нечем было поддержать разговор. А что я мог рассказать? Какие красивые у меня на даче лужайки, что держу кур не ради яиц, а просто, чтоб живность была, что сам соорудил барбекю, или какой у меня миниатюрный огородик на огромном участке? Нет, не тот случай, да и спать уж время пришло. Я помог ему расстелить постель, лег и долго не мог уснуть.

Трускавец, ноябрь 2006
Наверх
Гость
 Пн фев 16 2015, 07:56 Сообщить модератору! Цитата
Гость Вросший ноготь

Сколько и каких только не придумано способов лечения от алкоголизма? Заговоры, приговоры, таблетки, гипноз, торпеды, кодирование и т.д. - все не перечислить, и, на мой взгляд, все они бесплодны. А что, если попробовать пьяного человека заснять на видеопленку, а затем трезвому показать все безобразия, вплоть до кадров, когда его выворачивает, простите, наизнанку. Если один из ста бросит эту дурь, то по стране это выльется в миллионы полноценных и здоровых людей. А как быть с людьми, которые в трезвом виде ведут себя, мягко говоря, не лучшим образом? Ведь их каждоднев¬ное поведение и обращение с людьми не запишешь на пленку. Как бы им увидеть себя со стороны?
И я решил написать рассказ. Заголовок пришел на ум сразу, как только вспомнил байку, рассказанную мне на заре хирургической практики: «У одного человека был вросший ноготь на стопе. Предложили операцию, положили на каталку, повезли в операционную, по дороге уронили - перелом шейки бедра. Нужна операция. Дали наркоз, остановка сердца, вскрыли грудную клетку, завели сердце, проснулся - нога подвешена в гипсе, вросший ноготь на месте...»
Теперь о сути. Сам я врач, работаю урологом не один десяток лет. И в свои 62 года убедился - не зря говорят: «Сапожник без сапог», то есть у меня обнаружился камень в левой почке, и к тому же еще рентгенонегативный, то есть, невидимый на пленке. Величина камня и его локализация очень удобна для его дробления, да беда в том, что нужна установка с ультразвуковым наведением, а в Тверской области с населением почти в два млн. человек такой установки нет и не предвидится. В Москве - пожалуйста, их десятки, если не сотни таких установок - плати и все дела! В мае этого года эта 20-минутная процедура стоила 1800, а сегодня, то есть в июле - 9000 рублей. Выхода нет, поехал. Уже в девять утра я был в столице, в самой ведущей урологической клинике. Меня принял и.о. зав. отделением литотрипсии, то есть отделения, где дробят камни.
Я представился коллегой, урологом, на что тот быстро среагировал и сказал, не глядя на меня: «Давайте снимки».
«У меня камень в левой почке», - робко проговорил я, хотя робким никогда не считался.
«У вас камень в правой почке, а не в левой!» - категорично заявил он мне.
«Откуда?!» - не понял я. Думаю, может, он стороны перепутал? Справа-то у меня камня не было, не мог же он за сутки вы¬расти на пленке. А может, он рентгенонегативные видит?
«Да что я, дурак, не вижу что ли? Вот же! - раздраженно цыкнул он. - Так это пленка с контрастом через 15 минут после его введения, а... это другое дело», - ни капли не смутившись, согласился специалист из Центра. - Госпитализация приблизительно на пять дней, о времени госпитализации до¬говоритесь в 112-м кабинете, уплатите в кассу за пять дней, а там видно будет», - резко повернулся и ушел в темноту.
Окрыленный первым успехом, я без труда нашел указанный кабинет, постучал, открыл дверь. За столом сидели две симпатичные девочки в белых халатах. Поздоровался, решил представиться:
«Коллега ваш, напра...», - не успел договорить слово.
«Подождите в коридоре и в порядке общей очереди».
«А там никого нет, нет очереди».
«Тогда подождите».
Я сделал шаг назад, прикрыл дверь и без особого оп¬тимизма подождал минут десять. Никто меня не приглашал, и я решил снова напомнить о себе, и правильно сделал.
«Можно?» - спросил я.
«Конечно можно. Заходите». Я понял, что она меня впервые увидела, поэтому повторил:
«Коллега ваш, направлен, чтобы договориться насчет госпитализации. Вот направление». Она долго листала журнал туда и обратно, видимо, ждала, когда я начну договариваться. Я молчал, мне стало как-то все равно, хотя, от волнения немного заныло в желудке.
«Не знаю, что и делать с вами... (Длительная пауза) Все занято». (Опять пауза).
«А давайте через недельку, - предложил я, - мне не экстренно».
«Попробую, - согласилась она, - не знаю только, получится ли... Вы обязательно позвоните во вторник в 12-00 и уточните, раз вы из Твери. Запишу я вас на среду».
Полдела сделано, подумал я. Учтет, что я уролог, должна, и появилась надежда.
Ровно в 12-00 во вторник я набирал указанный номер и думал, что дозвонюсь не сразу, ведь не одному же мне назначила это время, не один же я такой удалой. С пер¬вого звонка она взяла трубку, я напомнил, что я из Твери, врач, уролог, что она назначила мне это время, ну, чтоб не перепутала с другими. А она, как будто продолжила недель¬ной давности разговор: «Можете приезжать».
Все, решил я, поеду в пять утра, чтобы быть первым, вдруг кого-то экстренного или высокопоставленного привезут, и тогда придется ехать обратно. Так и сделал.
К моему удивлению, я оказался последним. Но, что радовало, - первым тоже. Оплатив за пять дней 12 500 рублей, поднимаясь на лифте на пятый этаж, думал: денек-вто¬рой могу и в коридоре, да и вообще, какая разница, могу и все пять дней, лишь бы уехать без камня.
Первое, что бросилось в глаза - чистота, простор, порядок, отсутствие топчанов и кроватей в коридоре, тишина, безлюдье. Наверное, все на обеде, сообразил я. Меня про¬водили в палату Q12. «Смотри, совпадение, - мелькнула мысль, - и родился я 12-го».
Палата из двух комнат, слева - туалет в отдельном коридорчике, справа - душевая. В каждой комнате - по две кровати аккуратно заправленные, ни складочки на подуш¬ках, ни на пододеяльнике. Я невольно вспомнил пехоту, где прослужил гранатометчиком три года: заправленные кровати с выровненными по нитке спинками и светлые поло¬ски на байковых одеялах, также выровненные по нитке. Неужели и здесь такой же порядок заведен? Ну и что, мне не привыкать, и даже почему-то воодушевился немного.
«Будете обедать?» - громко спросила из-за спины пожилая женщина, видно, у нее самой было что-то со слухом. Я даже немного вздрогнул, не ждал такой оперативности.
«Конечно! - не задумываясь, ответил я, - с дороги же!»
В столовой сидели трое больных, из них одна женщина.
«Приятного аппетита!» - приветствовал их я, они все кивнули головой, и это было нашим первым общением. Не буду описывать то, что было на обед, - не хочется портить аппетит ни себе, тем более вам. Впрочем, я доел все до конца.
«А где остальные?» - спросил я соседа.
«А они в палате едят, - и потом добавил: - Две девочки».
Я не мог поверить: нас всего шестеро! А отделение - на 40 коек! А я, старый дурень, договаривался. Про себя думал: умею, если захочу.
Стал осваиваться, посмотрел душевую, туалет - идеальная чистота, как будто только что сдали в эксплуатацию - все пусто. Правильно сделал, решил я, что взял с собой туалетную бумагу, мыло, полотенца, кружку и другие принад¬лежности. Поглядел на себя в зеркало.
«Добрый день! - тут я не дернулся: передо мной стоял стройный молодой человек лет тридцати. - Я ваш лечащий доктор, зовут меня Умбек Саербаевич, а вы - Эдуард Моисеевич, уролог из Твери. Знаю, очень приятно. Значит, так. Завтра не завтракайте, повторим УЗИ почек, прицелимся».
Через полчаса приходит симпатичный молодой человек уже лет 40-45, представляется:
«Я - зав. отделением Равиль Мухамедович».
Я ответил:
«Эдуард Моисеевич, кол¬лега из Твери».
«Я вообще-то был в Твери у профессора Никольского и что-то не видел вас там». Я не выдержал:
«Значит, я - самозванец, получается?». На что он напомнил, чтоб завтра я не завтракал, и ушел.
Назавтра сделали УЗИ, камень - в средней трети мочеточника.
«Может, сегодня и дробанем?» - предложил я. «Завтра не завтракайте, дробить будем завтра».
Назавтра повезли в отделение литотрипсии, и оказа¬лось, что камень уже в нижней трети, дробить не представляется возможным. Вот что такое один день промедления! Тогда мне предложили контактное дробление снизу, я согласил¬ся. «Вы не завтракайте, - напомнили мне. - И еще. Надо тщательно побрить интимные места».
А как?! Я же никогда этого не делал.
«Сходите в магазин, купите набор одноразовых приборов и...».
«А в парикмахерской это не сделают? - глупо спросил я. Готов отдать хоть сто рублей».
«Они за простую-то стрижку берут триста, а здесь, сами понимаете...» Я сразу убедился, что придется делать самостоятельно, сходил в магазин и не пожалел - оказалось, все не так сложно.
Утром за мной приехали на каталке и повезли в операционную вперед головой. Я перелег на операционный стол, покрытый пожелтевшей от времени и неоднократной обработ¬ки простыней, которая в списке платных услуг числилась одноразовой. Может, они имели в виду, что я один раз ею воспользовался, тогда согласен - одноразовая. Получается, что и рентген-установка для меня тоже одноразовая. Ну, ладно, одноразовая так одноразовая.
Анестезиолог, он же зав. отделением реанимации, был предельно вежлив и корректен. Мне поставили капельницу, я сказал:
«С Богом!» и открыл глаза.
«Операция закончена, - сказал он, - Камень не нашли, он опять в почке, и придется его дробить там. Доктор поставил вам «стент», то есть соединил катетером почку с мочевым пузырем, чтобы камень не ушел обратно в мочеточник». Ну, что поделаешь, у врачей всегда не как у людей, это я знал хорошо.
Вечером дежурный врач говорит:
«Завтра не завтракайте, будем делать обзорный снимок».
По привычке не завтракаю. В 12-00 делают снимок: «стент» стоит хорошо. «Мы вас с этим стентом отправим домой, будете камень растворять уролитом, а через полтора - два месяца приеде¬те, и мы его уберем». «А в Твери нельзя разве его убрать?» - спросил я. «Почему же? Это очень простая процедура, вы же знаете!».
Мысленно я был уже дома, но еще день впереди. При¬шла медсестра, сняла повязку с локтевого сгиба, где ставили капельницу, достала другой бинт и стала накладывать на то же место. И когда я увидел, что в конце бинта уже готовы две тесемки для завязывания - удивился. Неужели заранее перемотала?! Смотрю, а она только что снятый бинт лихо сворачивает на своем животике, и у нее получился такой же, какой оказался на моей руке. Подобное сейчас не уви¬дишь даже в далекой глубинке.
Утром мне, не завтракавшему по привычке, объяв¬ляют, что сегодня будут дробить камень. Я даже обрадовал¬ся такому повороту событий. Подробили, сказали, что все в порядке. Однако после этого я ни одного фрагмента не обна¬ружил. «Все хорошо, - сказал лечащий врач, - зав...» - «Да я не буду завтракать!» - не дал договорить я ему. «Назавтра УЗИ, посмотрим, как стоит стент, и сделаем обзорный снимок», - сказал врач. На снимке стент отчетливо просмат¬ривался. Врачу УЗИ сказали, что вчера мне поставили стент. Осматривая меня, диктует: почка обычных размеров и поло¬жения, лоханка не расширена, стент стоит хорошо, видны фрагменты камня...
На следующий день мне уже не напоминают, и я пра¬вильно делаю - не завтракаю. Теперь надо провести «простую процедуру» - убрать ненужный стент. Утром мне ввели промедол, который обладает обезболивающим эффектом минут 20. И через 15 минут после его введения повезли в операцион¬ную. Я умело перелег на операционный стол, покрытый такой же простыней, как в прошлый раз, и началась нехитрая процедура. От боли я не мог удержаться: кричал, просил по¬мочь: «Я больше не могу! Это же невозможно терпеть, ну, введите же что-нибудь!» - «Потерпите, потерпите, сейчас, еще немного...». Промедол давно не действовал, а анестезиолога не было, он был в другой операционной. Я просил, умолял, предлагал подождать, пока освободится анестезиолог. Пришел другой уролог, постарше, стал продолжать процедуру издева¬тельства. Никак не мог найти стент, я был готов подпрыгнуть до потолка: боли были невыносимые.
Долговязый (иначе его и не назову) тоже не мог справиться с простейшей задачей, бросил цистоскоп, психанул и, сказав: «Не хочет терпеть - пусть уходит как есть», ушел.
Не преувеличиваю, мучили меня минут 20, не меньше, а это казалось вечностью! Пришел третий доктор и тут же объявил: «Все!».
Я был так рад, что вся злость прошла, даже на этого долговязого. Ладно, думаю, поставили ненужный стент, теперь и его нет. Хорошо, что живой и...нет, «невредимый» - здесь неуместно.
Читатель, наверное, догадался: совершенно верно - утром я не завтракаю. И ведут на УЗИ. «Ложитесь, коллега, - вежливо предложил специалист. - Как дела?». Я лег на живот, и он лихо стал водить датчиком по пояснице. «Почки обычных размеров и положения, лоханка не расширена, стент стоит хорошо».
«Так мне ж его вчера убрали!».
«А что ж вы мне об этом не сказали?» - и, что интересно, ни капли не смутился. Надо же так: увидел несуществующий стент и даже определил его состояние.
После таких заявок я стал сомневаться: а может, и камень мне не дробили вовсе? Как приехал с камнем, так и уезжаю с ним в родную Тверь. Только кошелек мой стал на 27 500 легче, да и завтракать отучился, сегодня, правда, не¬много поел, да злости немного поубавилось, особенно, как вспомню, как обошлись с действующим академиком, зав. ка¬федрой одного из мединститутов Москвы, главным специали¬стом Минздрава России. Его госпитализировали на третий день моего пребывания. К нему также сначала зашел лечащий врач, затем зав. отделением (кстати, тоже доктор наук в свои 40-45 лет). Когда последний представился, я добавил, указывая на академика, коллега, мол, наш, на что заведую¬щий велел убрать дипломат, сдать его старшей сестре, здесь, мол, не Казанский вокзал, и разводить тараканов не следует. На это старшая сестра ответила, что места в ее кабинете для чужих вещей нет, и оба ушли.
Академик стоял растерянный, как нашкодивший мальчишка. Я решил помочь выйти из этого ступора:
«Да поставьте вы этот дипломат к задней стенке под кровать, и все! Я же так сделал, и никаких замечаний!». Он, надо отметить, быстро пришел в себя.
Ладно еще заведующий отчитал. Пришла уборщица, увидела в душевой на полу немного воды, а шторки-то нет, и на академика:
«Откуда наляпано, что, не могли взять тряпку или швабру и подтереть?».
«Я-то откуда знаю, где тут швабра?» - стал оправдываться сосед, немного осмелев.
«Знать надо, взрослый человек, а не знаете - пошли, покажу. Не знает он...». Тут я не вмешивался, смешно было, да и спорить с ней какой смысл.
Мог бы продолжить про академика, если кому интересно, можете заново перечитать рассказ, так как с ним было то же самое: такой же камень, и тоже в левой почке. И выписались мы в один день, обменявшись визитками, разъехались по домам с теми же камнями. Мне еще не так обидно, академику даже родные стены не помогли, а я далеко не академик, да и стены родные мои не в Москве, а в Твери.
Июль, 2003 г.
Наверх
Гость
 Пн фев 16 2015, 08:02 Сообщить модератору! Цитата
Гость ДЯДЯ БОРЯ

По теории, вроде бы, так не должно быть, а на практике – с возрастом время бежит быстрее. Вроде бы недавно был в Трускавце. Опять ехать надо: год прошел, прошел еще один дачный сезон, опять надо ставить машину на прикол. Как обычно, съездил на мойку, заправил бак до отказа, чтоб конденсат не скапливался и поехал к другу в частный сектор, где я обычно ставлю машину на зиму. Хоть и есть свой гараж, но так надежней. В это же время подошел сосед друга – дядя Боря. Подошел – это мягко сказано: шел он с трудом, опираясь на самодельную палку, шел медленно, как-то неуверенно.
- Не вижу ничего, Моисеич, впереди туман, надо, говорят, катаракту делать, а как? Как мне анализы собрать? Сейчас огорода нет, я бы сделал. На хрусталик деньги скопил, хоть два куплю. Там-то, в отделении нельзя сделать анализы?
- Дядь Борь, вот такие порядки.
- Так чтобы собрать эту кучу анализов, надо здоровье иметь, а как мне-то быть? Да пока я их соберу, они ведь устареют, к чему им такие?
- Черт его знает, так заведено. А, в общем, не переживай, приеду через двадцать дней – что-нибудь скумекаем.
Хозяином новой «Тойоты», стоявшей у ворот, оказался наш общий друг - Сережа.
- Не подкинешь до Заставы, я мигом загоню машину.
- Какие проблемы, Моисеич, разве тебе откажешь?
Оказалось, дяде Боре в ту же сторону – решил навестить свою младшую сестричку, второй год, говорит, не выходит из дома и помочь некому. Отказавшись от помощи, дядя Боря лихо, я бы сказал, забрался на заднее сидение “Лэнд крузера”.
- Давно машину поменял? - спросил я Сережу.
- Да совсем недавно. Понимаешь, не нравится она мне, бензина жрет много. Надо бы попроще что-нибудь. А ты, я слышал, тоже свежачка захотел. Какую думаешь взять?
- Да еще не решил окончательно. Поеду в Москву, там в салоне и выберу. Может “Мазду” – небольшой джипчик, может “Хонду CRV”, посмотрим.
-А что тебе “Митсубиши-то” не нравится, езди да езди.
- Так я уже пять лет на ней катаюсь, хочется поменять на новенькую.
- А вот я, - встрял в разговор дядя Боря, - не поверите, как- то зашел к соседке, а она картошку сортирует. Мелкой – почти мешок набрала. Я говорю, Нин, куда мелкую-то девать будешь? Выкину, говорит. И что вы думаете? Я забрал эту картошку, помыл хорошенько, почистил и положил в ванну на пять дней. Вот вы не поверите, в-о-о-о-т такой слой получился и показал на ладони, как это обычно делают рыбаки. Так вот, потом этот слой сцедил через трубочку в другую емкость, снова дал отстояться, еще два раза перелил, высушил и не поверите – пять с половиной килограмм белейшего крахмала получилось.
- А куда тебе столько крахмала-то, дядь Борь? – спросил Сергей.
- Ты что, кисели варить - милое дело.
Сережа причалил к обочине – приехали.
Дядя Боря, опираясь на палочку, сам ступил на землю, поблагодарил за помощь и, перед тем как захлопнуть дверь, добавил: так что, мелкую картошку не выбрасывайте, крахмал – милое дело.
Мы сидели в машине и смотрели, пока дядя Боря, семеня мелкими шажочками, с самопальной палкой, не скрылся за поворотом.
Я вышел из машины, забыв поблагодарить за поездку и попрощаться. Мне, кажется, Сергей на это не обратил внимания, тоже задумался. Я перешел на другую сторону улицы, прошел еще метров пятьдесят до своего подъезда, посмотрел, “Лэнд крузер” еще стоял. Надо же, сорока нет, а такой совестливый, подумал я и больше не оборачивался.
Трускавец, 2006 год.