Стеллер - трагедия русской истории. Часть третья

     Между тем Стеллер весной 1746 года  добрался до Соликамска, - маленького городка на Северном Урале. Он вёз с собой семена некоторых камчатских растений,  захватил их, потому что считал полезным распространить эти растения в России. Ему казалось, что климат Северного Урала близок к камчатскому, и он задумал именно здесь осуществить свой опыт, решил остановиться в Соликамске на всё лето, посеять семена и проследить за их всходами.
     В августе 1746 года, когда в ботаническом саду Демидова в Соликамске Стеллер выращивал привезённые редкие растения,  он был неожиданно арестован. Его обвинили в том, что он самовольно выпустил из тюрьмы камчадалов - участников восстания.

     Дальнейшие события разными авторами трактуются по-разному, причём порой – совершенно противоречиво. Писали, например, что «не получая сведений от иркутского вице-губернатора Л. Ланга, Сенат отправил курьера Захара Лупандина с приказом разыскать  Г. Стеллера и доставить его в Иркутск для расследования.  В  Соликамск же было направлено постановление Сената, что если в городе появится Стеллер, его надо немедленно схватить и отправить под конвоем в Иркутск.
     Однако  такая трактовка не соответствует единственному сохранившемуся в архивах, и потому наиболее объективному  документу -  доношению солдата Сибирского гарнизона Енисейского полка Ивана Пулникова в Тюменскую воеводскую канцелярию, в котором он писал:   
     «Сего 1746 году, а в котором месяце и числе не упомню, был я отправлен  под командою сенатского куриера Захара Лупандина по данному ему из Сибирского приказу наставлению, для привозу во оной Сибирской приказ отправленного от Правительствующего Сената, бывшего в Камчацкой экспедиции Академии наук адъюнкта Георга Вильгельма Стеллера, которого повстречав в городе Таре далее до Тюмени я и вес. И прибыли в тот город сего ноября 12 числа. Помянутой адъюнкт за  одержимою болезнию горячкою пристал на квартиру к имеющемуся в Тюмени оной экспедиции морского флота лекарю Теодору Лажу. И в 8-м часу пополуночи в квартире оного лекаря, волею Божиею, умре, причем тот лекарь был в своей квартире».

     Так с какой же задачей был направлен в Соликамск Захар Лупандин? разыскать  Г. Стеллера и доставить его в Иркутск, или, как писал солдат Пулников – «… для привозу  Георга Вильгельма Стеллера в Сибирский приказ», то есть в Москву?
     Другие трактовки событий и вовсе фантастичны.  Писали,  что Стеллеру  не хотелось  мчаться назад по дороге, которую он только что проехал, и потому он, якобы,  взял деревянную скамейку и ударил полицейского офицера, пришедшего его арестовать. После чего Стеллера избили, заковали в кандалы, бросили в телегу и повезли.
     Но он не унимался и в дороге. Однажды ночью, когда конвой распряг лошадь, вскочил на неё поперек седла, ухватившись за подпругу, и  умчался. Но ноги его были скованы кандалами, и он не мог, как следует, сидеть верхом. Кончилось тем, что лошадь сбросила его и ускакала.
     Конвоиры нашли Стеллера в овраге с израненной головой, почти без чувств. Конвойный офицер был в ярости. Он раздел Стеллера, привязал к телеге, достал вожжу и стал бить. Затем передал вожжу солдату. Солдат продолжал стегать по кровавому  мясу, пока истязуемый не лишился сознания. Тогда офицер обернул раны адъюнкта Академии наук рогожей, бросил его в телегу и помчался дальше.

     По другой  версии  в необыкновенно холодный день конвой остановился у кабака, стоявшего близ дороги, чтобы подкрепиться водкой. Стеллер же, будучи нетрезвым, якобы, лег в сани  и заснул. Ямщик и провожатый по случаю необычайно сильной стужи отправились с улицы на постоялый двор. Так как Стеллер их не звал, то они оставались там долго, вернувшись же к саням, нашли его «окоченевшим (буквально!) от холода».
     Автор этого рапорта, - вероятнее всего, полицейский пристав, не удержался от морального резюме: «Само собой разумеется, жаль, что ученый и даровитый человек предавался этой страсти, доведшей его до смерти, о которой описано выше».

     Третья  байка-версия и вовсе жуткая, - об  обрушившейся могиле Стеллера,  мутных водах Туры, поглотившей его тело, обглоданное волками.
Ведь всё это кто-то придумывал. Кто, и с какой целью?
     В 1776 году, то есть 30 лет спустя  в Тюмени   оказался академик Петер Паллас. Он побывал у места погребения Стеллера, заметив при этом, что оно «очень известно тамошним старожилам». Так обрушилась ли Стеллерова могила, или кому-то очень хотелось не просто стереть память об этом человеке, но  вырвать ее с корнями, точнее – вместе с могилой.

                *

     Как бы там ни было, а Стеллер  с курьером был отправлен из Соликамска обратно в Иркутск. По дороге ему удалось отправить в Академию письмо со списком  оставшихся в Соликамске его  научных работ. Эти рукописи Стеллера безвозвратно пропали.
     А ранней осенью 1746 года в Соликамск из Петербурга пришло известие, что Стеллер ещё год тому назад был оправдан Иркутской канцелярией. Соликамские власти перепугались. По иркутской дороге послали верхового курьера, которому приказано было догнать и вернуть Стеллера. Причём ему было разрешено ехать без провожатых.
     Его освободили на берегу Иртыша. Он, якобы,  нанял бричку и помчался назад.  При этом имел  намерение заехать в Соликамск,  поскольку там остались все его записки и коллекции, относящиеся к путешествию Беринга в Америку.

     По пути на запад Стеллер остановился на три недели в Тобольске. Здесь его окружили теплом и симпатией, и он, то ли радуясь своему освобождению, то ли заглушая невыносимую боль от чудившегося ему непризнания в столице своих научных  заслуг, увлекся возлияниями, превысил допустимую для него норму спиртного. И потом всю дорогу до Тюмени  продолжал алкогольные упражнения, как говорят на Руси – попал в запой.

     « … Помянутой адъюнкт за  одержимою болезнию горячкою пристал на квартиру к имеющемуся в Тюмени оной экспедиции морского флота лекарю Теодору Лажу. И в 8-м часу пополуночи в квартире оного лекаря, волею Божиею, умре, причем тот лекарь был в своей квартире», - заканчивает своё доношение в Тюменскую воеводскую канцелярию солдат  Иван Пулников.   
     В Тюмени его пытались выходить находившиеся там два корабельных лекаря Второй Камчатской экспедиции, но ничего не помогло -  Стеллер сгорел в считанные дни. Ему было в это время всего лишь 37 лет.
     По другой версии в Тюмени больного приютил у себя на квартире протестантский священник. За жизнь Стеллера боролись два корабельных лекаря, транзитом посетивших Тюмень, и надо полагать, достаточно опытных по тому времени с учетом их обширнейшей практики врачевания на кораблях. Это были лекарь Камчатской экспедиции Теодор Ланже и подлекарь Федор Шефер. Они, как и Стеллер, возвращались в Петербург из Иркутска.

     Скоропостижной кончине Стеллера в Тюмени способствовало удручающее состояние путешественника, переживавшего унижение и непризнание его как ученого официальным Санкт-Петербургом. Стеллер, по свидетельству очевидцев, не хотел больше жить. Жаловался, что его карьера была неудачной, а деятельность натуралиста - никчемной.  Погода стояла холодная, и  Стеллер к тому же ещё и сильно простудился.
     За пять дней до кончины, понимая неизбежность конца,  Стеллер напишет завещание: «сие есть моя последняя воля… похоже, я ныне весьма болен и не чаю живым быть, то прикажу по смерти моей все мои пожитки отдать жене и дочери моей».

     Лекарь  Теодор Ланже  после его кончины стал хранителем обширного багажа ученого, состоявшего из четырех больших сундуков. Опись имущества была сделана в присутствии городского секретаря Степана Скалкина, аудитора Клима Иванова, солдата Ивана Пульникова и полицмейстера Ивана Решетникова.
     Священник тюменской церкви добросовестно переписал не только Стеллеровы пожитки, но и все его бумаги. Пожитки через какое-то время оказались у Бригитты, которая вскоре благополучно вышла замуж, а бумаги – в академической канцелярии.
     Их долго обрабатывали, но  в конце восемнадцатого века  всё же вышли  Стеллеровы труды «Описание земли Камчатки» и  «Путешествие от Камчатки к Америке вместе с капитаном-командиром Берингом».
     Теодор Ланже организовал и похороны Стеллера. Он собственноручно завернул тело усопшего в свою красную мантию с золотыми нашивками и взял на себя все хлопоты с похоронами. Пишут, что он  выбрал место захоронения и наблюдал за  сооружением  могилы.

     Утверждение, что протестант Стеллер не мог быть похоронен на православном кладбище, не соответствует действительности. Такого запрета не существовало. Ограничение состояло лишь в том, что для таких захоронений  на кладбище отводились особые участки. Это было связано как с разным отношением к телу усопшего, так и  различием  погребальных традиций и ритуала захоронения.
     А то, что он был похоронен за пределами кладбища на крутом берегу Туры можно объяснить только соответствующим распоряжением из воеводской канцелярии, в котором, возможно, Стеллер был назван самоубийцей со ссылкой на его жалобы, что жить больше не хочет.
 
     В ночь после похорон могила Стеллера была осквернена вандалами будто бы с целью обладания дорогостоящей красной мантией. Тело Стеллера было брошено на снегу: судьба не благоволила ученому даже после его кончины. Местные жители, относившиеся к Стеллеру с симпатией, снова закопали тело ученого в том же месте, а на могилу положили тяжелую каменную плиту с тем, чтобы печальное событие по вскрытию могилы больше не повторялось.
     Может быть, конечно, и так, - могила  была осквернена хулиганами - вандалами, покусившимися на дорогостоящую мантию.  Но анализируя всю  историю с возвращением Стеллера, нельзя не заподозрить, что все эти многочисленные происшествия на его пути режиссировались каким-то весьма влиятельным лицом,  находившимся, судя по всему в Петербурге и действовавшим через воеводскую канцелярию. 
    
     Он имел в Тюмени послушных исполнителей его указаний, предпринимавших активные действия, направленные на то, чтобы осквернить память о Стеллере,  и не допустить его появления в столице. Слишком много произошло разного рода «случайностей». 
     Но тогда и вышеупомянутые «вандалы» действовали не по собственной инициативе, а по чьему-то наущению.
     Кем мог быть этот столичный режиссёр? И откуда у него столько по всей вероятности хорошо знакомых ему людей, готовых исполнить его указания.  Чтобы определиться в этом хотя бы предположительно, обратимся к событиям более раннего времени. 

                *

     Миллер с Гмелиным возвращались из путешествия по Сибири раздельно.  Гмелин, которому было приказано следовать на Камчатку,  узнав о смерти императрицы Анны Иоановны,  решил ехать в Петербург на свой страх и риск, - без разрешения. Но в  Туринске, к великой радости, его встретил указ Бирона - регента возведенного на престол малолетнего императора Иоана Антоновича,  разрешавший ему вернуться  в Петербург.
     Гмелин, надо полагать, был безмерно благодарен своему спасителю. Но 18 апреля 1741 года был обнародован манифест «о винах бывшего герцога Курляндского» Бирона. Он был приговорён к смертной казни четвертованием.
     К концу лета эта весть докатилась и до Сибири. А вслед за этим столичный фельдъегерь  доставил известие о возведении на престол новой государыни - Анны Леопольдовны.

     Нужно ли говорить, что от  таких известий Миллера вновь  охватила ипохондрия, еще более жестокая и страшная, чем в Якутске.  Это и неудивительно, -  его покровитель приговорен к смертной казни, началось преследование иностранцев. Что может быть страшнее?   
     Добравшись до Верхотурья, Гмелин, и сам оглушенный этими новостями, застал там  Миллера, пораженного нервным недугом. На пути из Тюмени Герард еще и  простудился. От простудной горячки болезнь  обострилась, и в Верхотурье он слег.
     Гмелин с тревогой писал президенту Академии барону Корфу: «Сия болезнь состоит в жестоком биении сердца и превеликом страхе, который по переменам приходит, а иногда три и четыре дня не перестает; с таким движением пульса, что я часто обмороков опасаюсь …».

     Но это было не последнее испытание академиков. Правительница Анна Леопольдовна предпочла помиловать любовника тетки, велела заменить Бирону смертную казнь вечной ссылкой его вместе с семьей  в Пелым, - за три тысячи верст от Петербурга.
     Это от Петербурга три тысячи верст, а от Верхотурья по сибирским меркам  «рукой подать», - всего-то две сотни верст,  правда, в таежную глухомань севера, в царство   болот и гнуса.  На  пути к Пелыму  Верхотурья не миновать.
     Вряд ли верхотурские обыватели обошли это событие своим вниманием. Так что Гмелину, а возможно и Миллеру пришлось оказаться свидетелями того, как недавний их покровитель, всесильный властитель России, теперь обесславленный и униженный, следовал через Верхотурье в пелымскую ссылку в окружении служилых людей.

     Трудно сказать, был ли Герард в состоянии радоваться, когда  весной 1742 года  его разыскала незабвенная Христина, в которую он влюбился, встретив её в Иркутске. Она, теперь уже на положении вдовы недавно умершего хирурга, еще и  беременная,  возвращалась из Иркутска в Москву, где жила её сестра, - тоже вдова,  имевшая пансион (небольшую гостиницу с полным содержанием проживающих), и,  без сомнения,   была бесконечно рада встрече с Герардом.
     В течение всего лета она трепетно, с необыкновенной заботливостью ухаживала за ним. Оправившись от болезни, Миллер поступил, как истинный джентльмен, - в августе 1742 года он женился на Христине, а 19 сентября родилась падчерица, которую назвали Фредерика Христиана.
     Таким образом,  Миллер задержался в Верхотурье почти на год. Следует ли удивляться, что за это время у него появилось  множество людей из числа местных управителей, гордившихся знакомством с именитым академиком, готовых оказать ему услугу.    

     Зимой  Герард с семьей в сопровождении Гмелина выехал из Верхотурья  в  Петербург. В пути их застало известие о новом дворцовом перевороте, - Анна Леопольдовна свергнута с престола, с малолетним сыном и родителями под стражей отправлена   в крепость Дюнамюнде. На престол возведена новая императрица, - дочь Петра Великого Елизавета Петровна.
     А вслед за этим – еще одна, теперь уже обнадеживающая  новость – Бирон, хотя и не помилован, но приказано перевести его  из Пелыма отбывать ссылку в Ярославль. В Пелым на его место отправлен предатель, - свергнувший  Бирона генерал-фельдмаршал Миних.
     Миллер с Гмелиным, должно быть,  не знали, что и думать, и что ждет их самих в Петербурге.

                *

     В  начале  1743 года Гмелин с Миллером и обретенной им в Сибири спутницей жизни благополучно добрались до Петербурга.  Они  вернулись в самый разгар академических интриг. Уже на пятый день после  приезда Миллера в Петербург произошло событие, имевшее для него весьма неприятные последствия. Именно тогда произошел известный конфликт членов Академии с адъюнктом М. В. Ломоносовым. Профессора подали президенту Академии прошение не допускать Ломоносова на свои заседания.
     Почти месяц, пишут биографы, Миллер не появлялся в Академии, ссылаясь на нездоровье. Он, без сомнения, был  осмотрительным человеком,  и  вряд ли причина его непоявления в Академии состояла в  нездоровье. Скорее всего, он использовал это время для того, чтобы сориентироваться в обстановке, из рассказов навещавших его в это время коллег понять, какие изменения произошли в Академии, и что его  ожидает.

     Он не мог остаться равнодушным к тому, что в Академии появился «русский лагерь», критически  настроенный к его соотечественникам. Но больше всего его  возмутило  поведение какого-то выскочки из низов - адъюнкта Ломоносова. Будучи человеком активным, деятельным и властным  Миллер  загорелся желанием «поставить его на место».
     В феврале, появившись в Академии, он сумел сплотить своих соотечественников на отпор  новым порядкам, угрожавшим Академии. В следственную комиссию было подано прошение не  допускать Ломоносова на заседания вплоть до окончания разбирательства по его делу, в составлении которого Миллер принял самое активное участие.

     Михайло Ломоносов    был  человеком буйного нрава, не сдерживал себя в проявлении эмоций и ни  физически, ни по характеру не уступал Миллеру.  21 февраля он вновь  явился  в академическое собрание.  На этот раз дело дошло до его рукопашной  схватки с  Миллером, над которой позже в Академии потешались, рассказывая, что «Ломоносов Миллеру нос сломал».
     Сломал, не сломал, но кулак, видимо, приложил, однако был выдворен с собрания благодаря подавляющему численному превосходству  оппонентов. А 6 мая 1743 года в Сенат поступила грандиозная жалоба за подписью одиннадцати академиков и адъюнктов, грозивших коллективным уходом из Академии.

     Жалоба  возымела действие. В Сенате были напуганы, поскольку в  Академии уже был подобного рода инцидент, когда из-за разгоревшегося конфликта её покинули академики Бернулли и Эйлер.  Это пагубно отразилось на престиже Российской Академии. Повторения подобной истории никак нельзя было допустить.
     Возглавивший следственную комиссию по этому делу  руководитель Санкт-Петербургской  сенатской конторы князь Б.Г. Юсупов  во всём признал виновным Ломоносова.
     Комиссия заявила, что «за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению    к комиссии, академикам, так и  в целом к немецкой земле он подлежит смертной казни, или, по меньшей мере, - наказанию плетьми и лишению прав и состояния.

     Правда, основной состав Сената, перебравшийся к тому времени в Москву,  заслушав доклад Следственной комиссии, 12 января 1744 года постановил: «Оного адъюнкта Ломоносова для его довольного обучения от наказания освободить, а в объявленных им предерзостях у профессоров просить прощения» и жалованье ему в течение года выдавать «половинное».
     Как бы там ни было, но это был период триумфального величия Миллера.
   
                *

     В  начале 1746 года в Петербург вернулся из-за границы Кирилл Разумовский   с графским титулом и чином действительного камергера, который  21 мая  1746 года  был назначен президентом  Академии. Своим возвышением, богатством и карьерой Кирилл был обязан старшему брату Алексею, который в 1742 году стал фаворитом (по слухам, даже тайным мужем) императрицы Елизаветы Петровны.
     К этому времени закончились сроки контрактов академиков первого, ещё Петровского призыва. Встал вопрос о продолжении пребывания в Академии  и перед Иоганном Гмелиным и Герхардом Миллером.

     Что касается  Гмелина – близкого друга и неразлучного спутника  Миллера по путешествию по Сибири, то  получив разрешение съездить  в Германию  на один год,  он уехал туда и не вернулся. Дело усугубилось ещё и  тем, что, прибыв в Германию, Гмелин опубликовал  свои экспедиционные дневники под названием «Путешествие по Сибири с 1731 по 1743 год», тем самым  предал огласке  секретные сведения о Камчатской экспедиции, полученные им от Стеллера. Ещё и неодобрительно отозвался о деятельности российских властей в Сибири.
     Правительство России, предпринимавшее немало усилий, чтобы не допустить разглашения научных результатов экспедиции, в частности, открытий на Тихом океане, было крайне раздражено этой  публикацией.   

     Положение Миллера оказалось еще более  сложным и, надо полагать, он испытывал немалые затруднения в принятии решения, поскольку все собранные им в Сибири  материалы были затребованы в архив Академии. Он же основным направлением своей  научной деятельности  считал  российскую историю и не мог не понимать, что заниматься этим по-настоящему можно было только в России.
     Президент Академии Разумовский  предложил Миллеру должность ректора университета при Академии  и придворного историографа с весьма солидным годовым жалованьем в тысячу рублей. Правда, для этого нужно было принять российское подданство и навсегда остаться в России.
     После десятидневных колебаний Миллер принял эти условия.

     Нужно ли говорить, что при этом он приобрёл практически неограниченное право обращаться от имени Академии, а по согласованию и от имени Сената в администрацию Сибирских городов с требованиями и указаниями по всем вопросам, касающимся  научных исследований  в Сибири.
     Уже и без того еще в 1733 году «господам губернаторам, воеводам и протчим управителям» был направлен специальный указ Сената, который обязывал местные власти сообщать профессорам по их запросам различные сведения, предоставлять в их распоряжение архивы, присылать толмачей и сведущих бывалых людей,  направлять в распоряжение профессоров на неограниченное время необходимых им ремесленников и рабочую силу. Одним словом Г. Миллер, освоившись с нравами Сибири, не стеснялся  расширять свои и без того широкие права.
    
     В свете всего вышеизложенного с высокой степенью вероятности можно утверждать, что вышеназванным «столичным режиссером», организовавшим травлю Стеллера в Тюмени  был Герхард Миллер, а все его действия, направленные против Стеллера, стремлением оградить своего друга Гмелина от нападок со стороны российского правительства.
     К тому же  он, видимо,  не мог простить Стеллеру проявленную им строптивость при их встрече в Енисейске в 1739 году, когда он заявил, что  вовсе не считает себя подчиненным академиков, и стал действовать самостоятельно.

     Но позвольте, должно быть остановит меня читатель, как можно управлять  такими делами из Петербурга, - ведь это Сибирь, это далеко. Так вот читатель будет не прав в таком заключении, - это уже не Сибирь, это – Зауралье.
     Известный советский ученый историк С.В. Бахрушин писал, что Верхотурье, по своему положению  являлось как бы воротами в Сибирь. Здесь была устроена таможня, через которую должны были проходить, подвергаясь досмотру все, возвращавшиеся из Сибири.
     Промышленники-охотники, торговые и служилые люди, пройдя через верхотурскою заставу и уплатив таможенную пошлину, считали, что дальше уже следует Русь.

     Много ли нужно было времени, чтобы из Петербурга добраться до  сибирских городов? Историки пишут, что в 1796 году  фельдъегерю потребовалось 34 дня, чтобы добраться из Петербурга до Иркутска с сообщением о смерти Екатерины. Быстрее всех преодалевали этот путь курьеры и фельдегери, - до 200, редко – 300 вёрст в сутки. 
     Протяжённость же пути от Петербурга до Тюмени – всего лишь около  1500   вёрст. Так что из столицы до Тюмени  при наличии хорошего денежного поощрения можно было добраться  суток  за 5-6.
     Информация Иркутского вице-губернатора  об оправдании действий Стеллера, хотя и с задержкой, но в июле – августе 1745 года уже была известна  и Сенату, и в Академии. Умер Стеллер в ноябре 1746 года.
     Таким образом, у его недругов было более года времени, чтобы привести в исполнение свой замысел.
     Человека погубили, но вытравить его имя из памяти народной им оказалось не под силу.

     В честь Стеллера названы географические объекты:
     - Арка Стеллера на острове Беринга, Командорские острова, Россия;
     - Гора Стеллера, остров Беринга, Командорские острова, Россия;
     - Бухта Стеллера, остров Атту, Алеутские острова, США;
     - Гора Стеллера, Аляска, природный  парк «Катмаи», США;
     - Гора Стеллера, Алеутские острова, США;
     - Мыс Стеллера, залив Фаддея, море Лаптевых, Россия;
     - Пик Стеллера, хребет Чугач, Аляска, США; 
     - Река Стеллера, остров Атту, Алеутские острова, США.

     Кроме того, его именем названы четыре вида животных, пять разновидностей рыб и малюсков, минерал стеллерит, - разновидность стильбита,  более десятка растений
и  теплоход «Георг Стеллер» - судно водоизмещением 195 тонн, построенное 27.12.2000 года в Китае. Судовладельцем является Камчатский филиал Тихоокеанского института географии ДВО РАН. Порт приписки Владивосток. Флаг - Россия. Правда после скандального происшествия, случившегося с ним в 2010 году у Командорских островов,  теперь оно  носит имя  «Афина».
     Стеллер оставил немало исследований и наблюдений, но очень небольшая часть его работ напечатана. То, что вышло в свет при его жизни, ему самому не довелось увидеть. Посмертно было опубликовано еще несколько статей в «Novi Commentarii» и «Neue nordische Beitrage». Позднее С. П. Крашенинников составил перечень рукописей Стеллера (62 названия). Некоторые из них утеряны, сохранившиеся находятся в Архиве Академии наук СССР.
     Это работы по ботанике и зоологии, по истории и этнографии Сибири, еще неизвестные историкам науки.
     Из его рукописей спасена часть, привезённая живописцем Берканом с Камчатки и приведённая в порядок С. П. Крашенинниковым. Сделанные Стеллером рисунки морской коровы — Rhytina borealis Stelleri, исчезнувшего животного, которое Стеллер наблюдал ещё живым, пропали. Статья «De bestiis marinis», где Стеллер описывал Rhytina borealis Stelleri, появилась в свет без пропавших рисунков.
     Его работы были  в сохранившихся остатках  опубликованы после его смерти друзьями и учёными-академиками (в частности, П. С. Палласом). По-видимому, часть его материалов не дошла до Академии, и позднее попала в руки уральского заводчика П. Г. Демидова, который позволил взять их  К. Линнею, воспользовавшемуся материалом Стеллера в своих работах.

     Ну, а что же Миллер, - спросит меня читатель, -  соотечественник Стеллера, прославленный «отец русской истории»? Тот самый, что был почетным членом научных обществ Германии, Голландии, Великобритании, членом-корреспондентом Парижской Академии наук.
     О нём, как и о Стеллере,   за рубежом и в России написано  несчётное количество книг, статей и очерков. Большинство из них имеют хвалебно-возвышенные содержание, - особенно за рубежом.

     Но не только. Вот, например, что пишет о нём наш соотечественник, - историк и писатель Алексей Лукинский в книге «Живая история»:
     «Герхард Миллер жизнь отдал российской исторической науке. Неоднократно был в экспедициях в Сибири и Дальнем Востоке. Написал томы истории Сибирского царства. До момента смерти переводил древнерусские источники для нас, русских. Просто он был оболган советской пропагандой для культа Ломоносова …». Как вам  нравится такое заключение «знатока Сибирской истории»? О культе Ломоносова я уж не говорю.
     Это, можно сказать, дежурная фраза  низкопоклонников запада. Нечто подобное писали и о «великом русском мореплавателе», посетившим американское побережье: «Беринг сделал для России всё, что мог, он не имел более права рисковать жизнью людей,  не мог тратить драгоценное время на картографические исследования, поиск городов европейских и изучение быта аборигенов…».

     Хотелось бы спросить Алексея Лукинского о неоднократности каких экспедиций по Сибири, в которых якобы  побывал Миллер, он говорит? Миллер побывал лишь во Второй Камчатской экспедиции, да и то на Камчатку ехать не решился. Какие «томы» истории Сибирского царства он написал, если он так и не завершил работу над вторым томом.
     Какие древнерусские источники он переводил для нас, если он не владел русским языком и сам писал о себе, что  « …  полагался на свои литературные познания и на  знакомство с  находившимися в академической библиотеке книгами и рукописями, которые  учился переводить при помощи переводчика».

     Алексей Лукинский не один такой. Вслед за ним мысль о том, что Академик Герхард Фридрих Миллер был участником «двух крупнейших российских экспедиций по изучению Сибири, предпринятых во второй трети XVIII веке» повторяет Андрей Низовский в книге «500 великих путешествий». Причём называет его ещё и вдохновителем и руководителем этих экспедиций.
     Всё это – не что иное, как верхоглядство в вопросах русской истории и забвение одной из важнейших заповедей Христа, -  «Не сотвори себе кумира». 

     Впрочем, есть, конечно, и  авторы, которые вполне разобрались в деяниях Миллера. И потому не напрасно  пишут, что в русской историографии ХVIII-XIX вв. вряд ли найдется другой историк, который бы и при жизни, и после смерти подвергался таким нападкам, как Г.Ф. Миллер, суждения о котором  столь полярны.   
     Но сейчас не об этом речь, речь о наиболее объективном показателе значимости этой личности для истории России - памяти народной.

     Может быть, кто-нибудь  назовёт мне какие-то объекты на территории России, названные именем Миллера?  Или укажет место, где   похоронен прославленный «отец русской истории»?
     Россия страна, в которой действительно немало беспорядка, неурядиц и неразберихи. И всё же русские люди чтут память тех, кто положил свою жизнь на благо России. Это находит отражение, в том числе, и на памятниках в местах их захоронений.
     Но попробуйте найти, где похоронен Герхард Миллер, и как выглядит его захоронение. Вам это не удастся.
     Не позаботилась об этом и его соотечественница, почитательница и единомышленница – Екатерина, с позволения сказать, Великая.
     Почему?  Мне трудно  ответить  на этот вопрос.