Бабушка

Мужчины пугают меня Рубенсом. Намекают, я всё у него украла. Настаивают, мол, сама посмотри, это ж точно рубенсово, - ямочки везде, цвет как из бани, волны от края до края.
А я не брала. Это не я, честное слово! Это от бабушки с отцовой стороны.
Папина мать, как утверждает моя мать, легко спёрла бы мясо у Рубенса, персики у Серова, сливки у «Молочницы» (последняя, лишаясь сливок, узнала бы, что она шикса и сливки у неё низкой жирности).
Бабушка владела приёмами раскулачивания и считала, что этот навык у неё из-за еврейских генов высокой жирности.
Моя мама, женщина размером со стрекозу, очень критично относится к бабушке: говорит, у бабушки не было ничего святого. А я думаю, что дело в выживании видов: стрекозам сложнее, чем животному, которое стрекоз трескает как сухарики к пиву.
-  Лягушечка моя, жабочка, - нежно зовёт мой папа мою маму, и вы б видели, как она бесится, на глазах превращаясь в самку богомола со всеми её гастрономическими интересами. Но папа опасности не чует, только качает буйной головой и умиляется. Папа никогда не говорит о своей матери (это страшная семейная драма глубиной с Васюганские болота), и всё же, когда он нежно призывает: «Лягушечка!», я вспоминаю бабушку…
…Как только бабушка садилась, тело её начинало обтекать стул -  будто собиралось его съесть. Стул повизгивал, прощаясь. Тихо и тревожно кружила вокруг мама. Бабушкино тело, поглотив желаемое, успокаивалось. Мама, давно знавшая бабушку, понимала, что стулом дело не ограничится. Она замирала на безопасном расстоянии; лицо её чуть подёргивалось и  это очень забавляло бабушку, особенно перед обедом. Бабушка складывала маленькие ручки под огромными грудями, расставляла каменные, похожие на часовых у мавзолея, ноги.
На большом лице, будто юный месяц над болотом, зарождалась, плыла, ширилась длинная улыбка.
-  Чаю хотите? - спрашивала мама безнадёжно.
-  Спасибо, пыльно у вас, что мне чай, если дети бегают некормленые, да и одеты они плохо, - вежливо отвечала бабушка.
Мама шла пятнами, тряслась кудряшками и царапала край стола.
-  Я работаю, между прочим! Пашу с утра до вечера! И спина болит, сил нет! - трепыхалась она перед неминуемой гибелью.
-  А, да что спина… вот у меня - ноги! - говорила бабушка с плохо скрываемой гордостью и опускала круглое лицо к подолу, из-под которого выплывало волной кружево комбинации, затем пеной персиковая опушка подштанников и, наконец, выходили на свет устрашающие ноги, строго оплетенные широкими, пожелтевшими от времени бинтами.
-  Варикоз! - произносила бабушка торжественно. Я в этот момент пряталась за мамой, ковыряла в носу и зачарованно смотрела на могучие штуки. Я чуяла, что под бинтами скрыты великая сила и древнее оружие. Со временем мой интерес к тайнам египетской мумификации сильно окреп, и мама не могла нарадоваться, какая ж я любознательная.
-  Это всё гены, - говорила она гордо, - у нас в роду все любят учиться, особенно те, кто красивые!
Разумеется всё плохое, толстое, неучёное и жадное пришло с другой стороны генофонда:
-  Откуда у неё такой аппетит, - сокрушалась мама, и в вопросе таился зловещий ответ.
Бабушка, однако, всегда демонстрировала отнюдь не аппетит, но счастливую сытость.
-  Иди сюда, деточка, - манила она меня толстым пальцем, - я тебе дам персик, одну штучку. И поделись с сестрой! Я по ветеранской карточке купила шесть кило, очень дёшево. Иди, я тебе дам. Даже две штучки дам: один вам с сестрой, второй всем остальным. Иди, иди.
Я, чувствуя себя предательницей, отрывалась от маминого подола и делала робкий шаг в сторону бабушки. Ещё шаг... Я срывалась и бежала.
Дело было не в персиках: дело было в том, что бабушка была довольная, а мама не очень.
Улыбка ширилась, пасть приоткрывалась, мама бросалась за мной, хватала, прижимала к себе:
-  Не надо мне ваших персиков, ничего вашего не надо! - задыхалась она.
-  А, не надо - так не надо. Мне есть кого кормить, - сообщала бабушка, намекая на любимого внука, которому и несла все шесть килограмм.
Мама, рыдая, выбегала из комнаты.
Бабушка с сытым видом оглаживала живот, хлопала себя по бёдрам и теребила прекрасные рубиновые пуговицы, разбросанные по полям грудей, как кровавые семена по адской пашне.
-  Ну, засиделась я что-то. Пойду, - сообщала бабушка с чувством выполненного долга.
Вся она лучилась наглостью, розовела щеками, шла волнами - в этот момент она была так молода! Она лупила круглые блестящие глаза, кокетливо поводила плечами, колыхалась телом: видимо, Рубенса сегодня тоже давали по ветеранским карточкам…
На неё было приятно смотреть. Я любовалась её платьем, мечтала о её гребешке для волос, я завидовала её всесильным ногам.
Что вам сказать? У меня теперь есть всё, что было у неё - кроме бинтов, подштанников и внуков.
Слаще персиков - быть вкусной.
Вкуснее сливок – не ведать стыда.
Краснее мяса - охота на зверя.

Покойся с миром, бабушка.