Глава 1

1. Власть

Набрасывая новые строки, не задумываешься об их важности. Быть может, твоя загубленная жизнь в данный момент спасет жизнь другому? Кто знает. Если мысль широка, насколько узко нужно мыслить для упадка? Жуткого упадка.
Осенний период возродил во мне надежду. Необдуманные надежды бывают жестоки. В лице их находишь смелость, медлительность и.. старость. Оборванные слова летят навстречу смерти.
Все вокруг стареет. Только глупость остается бессмертной.

Покидая уютный двор, Сергей думал о глупости. Пышно цвели сладкие лепестки акаций, враждуя с горьким ароматом дурмана (что было непривычно в эту пору года). Было темно.
Летучие мыши пикировали над головой, напоминая полет хищных птиц.
Сергей остановился. Сила, что вела его, остановилась.
- Стой.
Услышал он далекий приказ.
-Стооой!
Зазвучало в голове.
Вдали трижды ударил церковный колокол. Эта шутка понравилась голосу.
“-теперь ты слышишь? Ты слышишь?”
Ужас поглотил все его существо. Страх имел власть. Власть означала «все».


Внезапный жидкий блик ошпарил полуприкрытые веки, и стало невыносимо холодно. Тело взял  озноб, в ватной голове загудело. Во рту ощущался горький запах жженой резины. Но, сквозь пелену неожиданно наступившей полудремы, он услышал, как Голос дал команду:

- Освободись!
(Грубое эхо завертелось над домами).


« Какой… странный голос…»
Подумал Сергей.
«Не  похож на все те «другие» Голоса, что я слышал раньше».

Тугая пленка привычного мира уже давала нехилую трещину, и феерия красок все сильнее захлестывала окружающее пространство (угрожая затопить его вовсе) . Все вокруг перемешалось - полилось.
Улицы, дома, люди, автомобили…
Все текло ручьем; впадало в гуашную реку, ииии...

Мир плавился…

Стены домов тряпьём колыхались на свежем воздухе. Дорога превращалась в серую птицу и взлетала в небо, кружась прямо  над головой, растекалась чернильным пятном, и вновь приземлялась обратно.

Когда очередной её рваный полет закончился, и тротуар тёмной лентой обвил шершавое дорожное полотно (окончательно заняв свое законное место), на краю дороги появился человек.
 
Угольно чёрная одежда: широкополая синяя шляпа, тёплый шарф, и зимнее, грубое пальто - все в нем выглядело неестественно.

Незнакомец пристально смотрел на Сергея, тихо напевая себе под нос простую, но очень странную мелодию.

Странность этой мелодии, в первую очередь, заключалась в том, что мурлыкал её незнакомец достаточно тихо (едва слышно) ; однако, звучала она настолько громко, что ее витиеватый мотив можно было легко расслышать находясь на противоположной стороне широкой, грунтовой дороги.

Вдали затрещала  сухая глина – с горки мягко скатился «москвич».

Однако, ни сухой треск глины, ни рваный скрежет изношенного временем и пробегом мотора не смогли заглушить ту «тихую», неземную мелодию, что напевал странный незнакомец. Скорее наоборот – посторонние звуки придали ей громкости; словно уловив ее  причудливый, космический мотив (аккомпанируя ему) .

В момент, когда желтый автомобиль проехал в аккурат между Сергеем и неизвестным, незнакомец (так же, как и внезапно появившись)  совершенно  внезапно исчез, не оставив после себя никаких следов своего существования.
Стоит признать, что замечен этот тип был не только одним Сергеем.
Некоторые чудаки,  до этих самых пор, уверенны, будто бы видели ( местный белочник Григорий даже попытался изловить!) здоровенного черного пса, одетого в серый, строгий костюм и широкополую, синюю шляпу. Мол, будто бы он (этот пёс), ну совсем как человек, неспешно шагал вдоль Улицы Ленина на своих двух, деловито пощелкивая кончиком деревянной трости красного дерева о ветхий, поросший крапивой и лопухом бетонный камень бордюра. Другие же, напротив, никакого «пса в сапогах» в тот день не видели; а видели они огромную летучую мышь.
Как бы там ни было, если откинуть все домыслы да кривотолки (которыми простой люд часто грешен), то был ли этот человек взаправду, или же его отродясь никогда на этом белом свете не было –  этого мы не знаем. Увы, не представляется и возможным подлинно узнать личность данного загадочного субъекта (ровно, как и цель его визита).  По какой причине он прохаживался вдоль улицы «Ленина» (ныне «Соборной») летним, июньским вечером 2009_го года? С какой целью приехал в старый, захолустный городок, что под Киевом?
Белые пятна в этой истории возникают не только потому, что этой личности не могло существовать «априори».
Нет.
Не стоит так же винить во всем шизофрению, которая вот уже второй десяток терзала изношенный дух сорокалетнего Сергей Николаевича.

Ведь действительно, не могли же столь частые госпитализации  лишь усугублять душевное самочувствие Сергея; расшатывая и без того ветхое психическое здоровье.

Даже его лечащий врач, Леонид Аркадьевич Быцкин, который вот уже двадцать лет старательно заполнял медицинскую карточку дела больного, восхищался достигнутыми за этот краткий (и весьма скромный) срок положительными результатами терапии.

Недавняя выписка Сергея из приюта для душевно больных была, в самом прямом смысле, «радостнейшим» событием для Леонида Аркадьевича.

Наконец-то, Леонид Быцькин, обычный рядовой психиатр  (закаленный инсулиновой и шоковой терапией), и вступивший в бой с «неизлечимой» душевной болезнью, одержал победу над подлым и коварным врагом. Терпеливо, самоотверженно, словно слепой герой из известного античного мифа, брел этот светоч науки вперёд, кроткими шагами Гомера.

Брел, терзаемый тяготами  невзгод, неудачами и сомнениями; брел на ощупь.
Шагал вперёд, на встречу неведомому, в поисках истины, отчаянно продираясь сквозь колючие тернии чужих слез и страданий.

И, впоследствии, представьте себе, его скромный гений не только осилил отыскать заветный источник желанных истин (в лице собственной персоны), но, и, совершенно  внезапно, осветил этим источником весь тот сумрак, что окружал его ранее!
 
« - Леночка» – важным тоном бывало говорил он – «неужели вы не знаете, что все болезни, будь то болезнь разума или, к примеру, недуг пищеварительной системы, имеют физиологическую и только физиологическую природу?»

Аспирантка жадно впитывала слова своего седого наставника.

- «Именно поэтому» - продолжал доктор – «лечить необходимо саму причину недуга, а не  устранять симптоматику!»

(наивно доверяя тем диким, архаичным представлениям о человеческой психике, «мнимую полезность» коих давным-давно опровергла современная наука)

Орлиный взгляд врача в такие моменты страшно сверкал за тонкими линзами дорогих окуляр (предметом гордости пожилого эскулапа).

Ловким, отработанных движением длинных, крючковатых пальцев, он элегантно сдвигал очки с переносицы на кончик  горбатого, птичьего носа (от чего теперь казался еще страшнее и авторитетнее).

Леночка молча сидела на низком, жёстком табурете, забившись в единственный свободный угол скромного больничного кабинета. Плотно поджав тонкие коленки, она держала в руках толстую, дешёвую, слегка потрепанную тетрадку. Бумага тетради, будучи не самого лучшего качества, частенько шла в конфликт с китайской шариковой ручкой; упрямо отказываясь впитывать в отечественный лист бесовское заграничное чернило.  Однако, аспирантка ухитрялась настолько быстро чиркать ручкой в подобных «паранормальных» областях, что буквы, вопреки всему, все же выводились на пожелтевших бумажных страницах (правда, зачастую получались уж слишком большими и неаккуратным, но вполне читабельными). Так что, изловчившись,  можно было достаточно рационально использовать все допустимое в тетради место.

  «- Именно правильное медикаментозное лечение  - диктовал доктор - способно реально помочь пациенту, устраняя причину недуга на уровне физиологии! Только верно поставленный диагноз вместе с корректно подобранным курсом терапии ведут к полному выздоровлению. Нет никакого смысла лечить симптомы!»

Гремел, нарастающий баритон врача.


         Он поднял указательный палец правой руки, и взглянул на белый известковый потолок. Внезапно он почувствовал толчок, словно землетрясение. Белая пудра посыпалась с потолка, в коридоре раздался металлический грохот. Быцькин замер в эпической позе на несколько неопределенных секунд, лицо его выражало недоумение и глупость. Слегка приоткрыв рот, изумленным взглядом он смотрел на Елену. Что-то внутри него оборвалось, и, срываясь, утащило вслед за собой в тёмную бездну невежества весь видимый авторитет пожилого врача; оставив его как бы «голым». Непонятный страх овладел Леонидом Аркадьевичем, и глупая мысль, как черная кошка, забежала ему в голову:
«И черная шляпа. И черное пальто»

Аспирантка сидела молча сдвинув брови. С излишним усердием она чеканила очередную «неудачную» букву в  своей тетрадке. Не смогла почувствовать она странного толчка, не  услышала и металлический звук, что эхом бродил в коридоре. Ее внимание было поглощено конспектированием.

Нужно сказать, что не все юные врачи испытывали такое рвение к освоению своей специальности, как его испытывала Елена Зпичц.

Будучи дочерью военного, Елена  с самого раннего детства, прекрасно разбиралась в двух вещах -  в регулярной смене места проживания и в дисциплине. Дисциплина была неотъемлемой частью ее личности, как и постоянные переезды (равно,  как и семейный недуг).

Мать госпитализировали, когда Елене было только 10.

Детская память помнит все.

Внезапно, мама начинает говорить ужасные вещи. Видеть и слышать то, чего нет.
Беспричинно заливаться диким, истошным смехом среди ночи (это пугало Елену больше всего), и с подозрением относиться ко всем окружающим её людям.

«Мама больна» - успокаивал испуганную дочь отец, «Но болезнь скоро пройдёт. Мама излечиться,  вот увидишь!.
Слышала она днем.

А ночью из родительской спальни вновь доносились нервные, безумные смешки (сначала тихие, скромные, неуверенные; но неизменно всегда  перерастающие в громкий, безумный хохот) .

Просыпался отец. Брал со стола наготовленный заранее шприц с раствором галоперидола, «кормил» маму, и маме становилось лучше.

 Однажды ночью, когда двенадцатилетнюю Елену особенно сильно извела бессонница (спать она теперь боялась, страшась вновь проснуться от безумного хохота матери), в родительской комнате раздались глухие, робкие шаги.

С недавних пор так ходила  мама. Неуклюже, неуверенно – словно годовалый ребёнок. Медленно передвигаясь по родительской комнате, она что-то мурлыкала себе под нос.
Так, вероятно, поют мертвецы.

Да, она, пожалуй, и была мертвецом – бледное, морщинистое лицо, темные  впадины безумных глаз, одурманенные нейролептиками точки слепых зрачков.

Некогда любимая ночная рубашка (теперь изорванная, и в жёлтых пятнах от лекарств) тряпьем волочиться по дощатому полу.

И вот – стоит тебе только набраться смелости, и открыть увесистую дверь, чтобы увидеть маму именно такой.

Худые, дрожащие руки вдруг беспомощно потянутся к тебе, словно в молитве. Ты заметишь ее безразличны, отупевший взгляд.

И вспомнишь другую маму. Её прекрасные карие глаза; такие тёмные и глубокие… такие тёплые. С горечью про себя отметишь, что преждевременная седина уже ручейком пробежала по извилистому бархату ее длинных, каштановых волос…

Осознаешь, что даже будучи призраком, мама всегда остаётся красавицей. Разве только прежняя  грация и женственность куда-то исчезли. Словно водой их смыло, оставив лишь неуклюжесть - сжатость.

Да взгляд пустой.

Вот смотрит – и словно сквозь тебя. Словно ничего вокруг не видит и не замечает. Словно слепа вовсе…

Но видит! Видит же!

Стоит только открыть увесистую, тёмную дверь спальни (как это бывает в очередном кошмаре), и память перенесет тебя сквозь года.

Вот мама, взяв со стола наготовленный ранее отцом шприц, осторожно снимает синий защитный колпачок с длинной иглы. Блестит при лунном свете острый, холодный металл. Пляшет в ее худой, дрожащей руке.
Скрипит старая дверь, и мама оборачивается. Они долго смотрят друг на друга, и Елена внезапно понимает, что боится даже моргнуть. Словно,  взмахни сейчас она ресницами, и все вокруг рассыплется в прах.

Рухнет ветхий дом, исчезнет залитая лунным светом мамина комната, перегорит нить накала у фонаря, мерцающего на улице.

Весь мир полетит к чёрту!

Только глаза закрой.

«Я это, чтобы вас уберечь»

Негромко говорит Зинаида, кивая на руку, в которой держит иглу от шприца.
Дальше все происходит слишком быстро. Или… может нет? Память.

Теперь память изорвана, помята,  словно бумажный лист. И пустота между клетками. Но невозможно никак забыть, когда мама, сжимая между большим и указательным пальцем медицинскую иглу, начинает вонзать холодный метал себе в глаза (строча, словно швейная машинка). Кровь вперемешку со слезами тонкими струйками стекает из уголков изорванных глаз, гранатными гроздьями падает на деревянный пол.

В ту ночь мама потеряла зрение.
Позже, в больнице, она будет визжать и выть – но не от нового приступа. От осознания полной слепоты. Она так и не вспомнит ту ночь; не вспомнит, как и почему она нанесла себе увечья.

Отец же, не видя больше перспектив семейной жизни, вскоре поспешил сдать жену в приют для душевно больных.

 Он так и не смог простить себе столь грубой ошибки, обвиняя себя в произошедшем. Не мог он больше видеть и мать.

Он стал за кнут, молчалив, и почти никогда не улыбался. Перестал замечать дочь, все чаще оставаясь ночевать на работе или у своих шлюх.



Началась пора частых переездов. Спустя три года, когда Леночке шел уже шестнадцатый год, Бравый солдат Швейк решил окончательно сжечь мосты, развестись и бросить обузу.

Зинаида Зпичц скоропостижно скончалась в восьмом отделении психиатрической больницы имени Зурова, спустя пять лет после госпитализации, не дожив ровно сутки  до 45_ти. Причиной столь скорой кончины, может быть, послужили экспериментальные препараты, побочные действия которых врачи испытывали на особо тяжелых больных (если состояние последних официально констатировалось, как безнадежное), а может поздно обнаруженная болезнь сердца.

Да, у Елены Зпичц была склонность к душевным недугам. Но склонность, это еще не недуг.
Поэтому не могла она услышать грохот, что ввел ее наставника в ступор. И внезапный толчок она не могла ощутить уж никак.

Мерно мигала на погнутой ножке провода лампочка Ильича.  Ударилась об надтреснувший кафель чашка недопитого чая.

Кажется, все посыпались той мелкой, известковой пудрой, что хлопьями летела с потолка. Пространство исказилось, вспыхнуло. Разделились на объёмные пиксели и перемешалось. В этот злополучный момент Леонид Аркадьевич пережил такой сильный приступ ужаса, что слабое сердце его болью отозвалась из грудной клетки.

«Не может быть»

С тревогой отозвался внутренний голос. Когда очередная вспышка света затмила все вокруг, а после на пороге психиатрического отделения номер 1 города Лытина появился странный пожилой человек. Он гордо прошёл вдоль приёмного покоя, не обратив никакого внимания на дежурную медсестру, дремлющую в сестринской.

Когда его взгляд встретился с взглядом Леонида Аркадьевич весь мир пришёл в порядок.


- Самюэль Люлиц – представился незнакомец – правительственные инспекция.

Леонид Аркадьевич опешил.

- позвольте…

- позволять запрещаю!
Резко возразил незнакомец, и предъявил доктору правительственное удостоверение (содержание коего, как не старался Быцькин, так и не смогло долго задержаться в памяти доктора).

 — Проверка -  подумал доктор. -  Анонимно… С чего бы? Что могло послужить причиной? Или, разве я чего не знаю? Возможно… Клавдия Семёновна! Да, точно, она вертехвостка..

Но не успел он ещё довести свою мысль до логического завершения, как пришедший продолжил.

- К нам поступила информация о периодических нарушениях

Отрезал тот.

- Теперь жду ваших объяснений.

Пришедший пронзил врача демоническим взглядом, вопросительно подняв правую бровь.

- Какие нарушения?

Сглотнув (во рту у врача пересохло) спросил Быцькин, и внезапно  почувствовал, как что-то тёплое, неприятное, потекло по ноге.
Врач покраснел.

Пришедший безразлично опустил взгляд на медленно расплывающееся пятно, осквернившее строгие штаны доктора.

- Самые, что ни на есть настоящие.

Ответил проверяющий.
Врач, стыдливо прикрываясь халатом, уловил некую печаль в голосе инспектора.

- П-п-простите, мне, право, стыдно…

Сухо выдавил Быцькин, указывая на жёлтую лужицу, что растекалась у него по ногами. Он было уже собирался позвать злополучную Клавдию Семёновну, но инспектор опередил его.

- Клавдия Семёновна!

Крикнул «незнакомец» куда-то в пропасть больничного коридора, и снял свой головной убор.
Дремавшая медсестра, естественно, никак не отреагировала на его зов.

- Клавдия Семёновна!!
Повторил «незнакомец», после чего в сестринской раздался отчаянный женский крик. Словно электрический разряд пронзил мозг крепко спящей Клавдии Семёновны, нахально вырвав её измученное сознание из крепких рук Морфея, и пожилая медсестра с воплем ужаса вывалилась в коридор.

- Зачем же так кричать?

Удивился инспектор, обращаясь к оторопевшей Клавдии Семеновной.

- Нет же ничего ужасного в том, чтобы отвести Леонида Аркадьевича в гардероб, принести запасное нижнее белье и помочь ему одеть штаны. У вас же артрит на начальной стадии, верно? Вам, должно быть, очень неудобно одевать штаны самостоятельно?

Доктор слегка кивнув.

- Так чего же вы ждёте?

Радостно воскликнул инспектор, и вручил свою шляпу Быцькину.

- К тому же не гоже оставлять последствия данного конфуза прям посреди коридора государственного больничного учреждения. Это, знаете ли, не уважение к медицине…

Закончил  свою речь инспектор.
Доктор не мог сдвинуться с места, глядя в неопределённое лицо проверяющего. Вдруг он почувствовал как что-то острое больно впилось в запястье правой руки. Он опустил испуганный взгляд и с удивлением обнаружил, что вместо головного убора инспектора крепко сжимает в правой руке здоровенную черную кошку, которая изо всех сил пыталась вырваться из мёртвой хватки доктора.

Медсестра ахнула.

- Что делают животные в больничном покое?!

Возмутился инспектор.

- Это нарушение санитарных норм! Прямое нарушение больничного устава!!

Быцькин бросил животное, и зверь незамедлительно скрылся в за дверью личного кабинета пожилого врача, где, все так же в раздумье, в углу на табурет сидела Леночка.

- Чего вы ждёте??!

Обратился инспектор к Лидии Ивановне.

- Немедленно изловите животное, и вышвырните за пределы стен больничного заведения!!

Старшая медсестра несколько секунд неподвижно обрабатывала поступившую информацию, а после с несвойственной ей ранее быстротой направилась в кабинет Леонида Аркадьевича.

Леночка испуганно вздрогнула, в момент когда тучный силуэт медсестры возник в дверном проёме, оторвав её от чтения конспекта.

Тяжело дыша, с растрёпанной причёской, бешеными глазами Лидия уставилась на ничего непонимающую Лену.

- Где он?!!

Взвизгнула пожилая медсестра.

- Кто??

Вопросом на вопрос ответила молодая девушка.

- Кот!!!

Пояснила Лидия.

- Кот где?!!

Требовательно закричала она.

- Какой кот?

Тихо переспросила девушка.

- Чёрный! Здоровый! Который вместо шляпы!!

Медсестра ещё полминуты простояла в ожидании ответа, обеими руками опираясь о дверную коробку, и, не получив ничего в ответ, принялась самостоятельно обыскивать кабинет. Она ползала на четвереньках под столом, обыскала старый, увесистый шкаф, по непонятной причине полезла в кожаный портфель Леонида Аркадьевич, а после даже вытрясла все его содержимое на пол. Не обнаружив животное и в нем, она молча уставилась на Леночку.

- Ты мне помогать думаешь??
Грозно спросила дежурная медсестра. Но, в который раз, не услышав внятный ответ, громко крикнула

- Дура!

И выбежала из кабинета, громко хлопнув дверью. Спустя несколько минут она вновь, к испугу девушки, вернулась, и сквозь щель приоткрытой двери приказным тоном велела «дверь не открывать, животное не выпускать».

Пожилого врача, как и незнакомца, к этому времени в коридоре уже не было.

Как позже заявит Лидия Ивановна «его унесла власть».

2.

Яков Веренюк уже который год хотел получить давно заслуженный отпуск (впрочем, как и повышение). Уехать в Крым с семьёй (тогда ещё не аннексированный); впервые показать трехлетнему Игорьку черное море (настоящее, как на картинке в школьной книжке по географии) снять с женой отдельный номер в  отеле средней паршивости, и заниматься любовью каждую ночь.

Но планам этим не суждено было сбыться. Его отдых был разрушен одним паршивым, мелким старикашкой, который имел наглость пропасть без вести менее чем неделю назад.

Пожилой и «знаменитый» врач вот уже шесть дней не объявлялся ни в стенах родной больницы, ни дома, ни где бы то ни было.
Словно в Лету канул.

Единственный важный свидетель, контактировавший с пожилым доктором непосредственно перед исчезновение последнего, и видевший вероятного похитителя – тучная медсестра; которую совсем недавно поместили в одну из палат той самой псих лечебницы, в которой  дамочка не так давно  заведовала.

Пользы от неё оказалось мало – все время без умолку твердит какую-то постную чушь про ужасного чёрного кота, которого следует «немедленно изловить»; и что Ленку, дуру, (незаконно скрывавшую мохнатого преступного элемента) - уволить и выпороть.

«Как это так?»
Возмущалась надрывным фальцетом женщина.

«Кот, и в больничном покое! Бахилы не одел, шастает по закуткам, шляпой дурить вздумал! А та дура – тоже хороша, спрятала под шкафом (ну, что без ножек в углу стоит), и рада! Что вздумала, а!? !! Какое дело творит!!! Негодяйка!»

Слушая бредовую речь умопомешанной медсестры Яков тихонько отметил:
«А по мне, так вы все, бабы - дуры».
Но женщина его не услышала.

Возможно, если б следователь был более внимателен к деталям (или же интересовался русской художественной литературой), то он бы, несомненно, со всей ужасающей ясностью осознал ту тонкую нить иронии, что пробегала в речах поехавшей медсестры. Но подвела на этот раз расчетливая интуиция опытного стража порядка - непонятный кот Якову показался самым обычным котом; медсестра же – просто чокнутой.

«Если и был какой кот - рассуждал следователь – чего с этого? Ну забежал зверёк в больницу - подумаешь. Конкретно к делу это никакого отношения не имеет».

Про странного незнакомца же Клавдия Семёновна упоминала вскользь.  Мол да, был незнакомец. Но кто такой и откуда – знать не знает. И вообще, мало ли кто теперь по больнице шастает… без бахил то… а ВОТ КОТ!.. КОТ!!!

А что, на самом деле, кот? Хоть будь он, хоть нет – проблема совсем не в нём .
Беда в том состоит, что безнадежно далек был Веренюк от терний высокого художественного исскуства, предпочитая порывам благородству и бескорыстию душевных творческих мук ворох пожелтевших бумаг да канцелярские принадлежности. Истинно, скуп был Яков на понимание прекрасного. Будучи рабом  своего расчетливого разума, который был безнадёжно заперт в тесной комнатушке черепной коробки, он рассуждал так:

«И разве висяков мне не хватает? Вон, только за этот год – целая папка по области. А то, что пылится в архиве?? Тхю, ты! Страшно подумать же! Нет, не  видать мне этим летом отпуска. И премии, тоже, не будет. Чует мое сердце – очередной висяк… Ой, чует!


Что ж тут, сам знал на кого учился, где и кем предстоит работать.

Нет, все таки свалю с этой поганой дыры! Вот только подвернётся что по лучше, так сразу рапорт о увольнении на стол!»

И который год он твердил это? О, так порой не каждый фанатичный индус твердит в религиозном экстазе свою заветную мантру.

Но прежде, чем подать рапорт о увольнении нужно было отыскать старика.

«Если б пропал какой бездомный, или местный алкаш Васька – сетовал следователь – то и дело б с ним!»

Однако пожилой врач был известной, не погрешив против правды, можно сказать авторитетной личностью. Тем более, что на лицо присутствовали явные следы похищения старого эскулапа.

«А вечно надоедающая родня? Одна жена чего стоит!
Ещё не успела в кабинет шаг сделать, закатила такую истерику, словно пропавшего горе-мужа у неё на глазах заживо расчленили. А мы, мол, такие, сидим здесь – и ничегошеньки не делаем.

 За пару суток и себя и меня извела»
Злился Яков в сердцах.

То просьбы, то упрёки, то угрозы – уж чего только не наслушался сотрудник правоохранительных органов за эти несколько дней.

«Точно же, дуры! Дуры они все!».