Снежный посланник

Ночь была настоящая Рождественская: снегу навалило столько, что казалось, его припасали весь декабрь, хранили в огромных мешках, а вчера начали ссыпать на землю лавиной, вытрясать метелью, развеивать вьюгой, подсыпать порошей… Целый день сыпало, мело, закручивало… Но вот всё стихло, усилился к ночи мороз, небо очистилось, и выплыла зеленоватая луна в кисельной подливе, звёзды заблистали, замерцали, и снег отозвался на их блистание своим роскошеством многоцветных блёсток, синими тенями, припорошенными пудрой огня. В разноцветных окнах городка  запульсировали огоньки гирлянд, ёлки выглядывали в морозных узорных рамках стёкол, фонари скромно и достойно несли свою службу.
Александр спешил домой. Из-за метели автобус задержался с выездом, заснеженная дорога тоже замедлила его продвижение, и Саша, немного продрогший, возбуждённый хотел покоя и домашнего уюта. А ещё… странный сон в дороге не давал ему отвлечься и расслабиться. В ритмичной качке автобуса, в медлительном его продвижении в сплошной снежной каше, Александр задремал, привалившись лбом к окошку. Он потом проснулся от ледяного поцелуя  стекла, но задремав, не почувствовал сразу морозного прикосновения.
Ему приснилось, что он входит в большой белый дом, похожий на снежный дворец, какой они в детстве строили с братом Веней во дворике. Веня давно покинул семью: утонул в речке в девятилетнем возрасте. Саша нечасто вспоминал его – было слишком больно. Так вот, переходя из одной пустой комнаты в другую, Александр не понимал, зачем он здесь, как попал в это безлюдное, холодное здание. Сердце его сжималось, тихий назойливый страх заставлял двигаться, не останавливаясь, казалось, без конца. Но вдруг он понял, что ходит по кругу, не находя выхода, что уже не один раз побывал то в том, то в другом зале. Он заметался, закружился, ужас объял его. И тогда, видя, что стены строения все из снега, что, возможно, снег этот не слишком крепкий, он разбежался и лбом ударился в стену. Так он проснулся, видимо, не избежав лёгкого удара от толчка и тряски автобуса. Странно, но от этого сна осталось только одно ощущение: тоска по брату. И тревога разливалась в душе: Саша не мог вспомнить лицо брата. Он точно знал, что у него были голубовато-серые, большие глаза, прямой, красивой формы, нос, пухлые, крупноватые губы, ямочка на подбородке. Всё так. Но представить себе его лицо не удавалось. Оно затуманивалось, расплывалось светлым пятном, не вырисовывалось памятью.
И теперь, придя домой в теплоту привычного уюта, Александр не смог отрешиться от воспоминаний детства: и от мальчишеской гордости, что есть старший брат, и от чувства защищённости, и от желания быть достойным и похожим на него… Маму подкосила гибель старшего сына, она так скоро была сожжена болезнью! А отец умер в прошлом году, одинокий, всегда грустный, замкнутый. Александр ещё донашивал в душе обиду: почему папа не смог переключить своё внимание, свою любовь на него, единственного родного человека? Ведь Саша всем существом своим тянулся к нему, был открыт для него, доверчив и полон нежности. Нет, видимо, любовь любовью не заменишь, есть незаполнимые пустоты, неповторимые чувства…
Сегодняшняя ночь перед Рождеством была первой одинокой в его жизни. Он мог бы пойти в гости к тёте Клавдии, папиной сестре, в её семью, к своим двоюродным сёстрам – его туда настойчиво приглашали, мог влиться в компанию друзей – студентов, но Саша намеренно не захотел общества. Съездил  в деревню, к речке, отнявшей Веню, вернулся домой и решил просто побыть наедине со своими мыслями, воспоминаниями, пусть горькими, но трепетными чувствами. Перед глазами ещё стояла засыпанная снегом, опустевшая и одряхлевшая деревенька, пустая, чуть помеченная наискось тропинкой следов, река, его красные гвоздики почти посередине, ближе к левому берегу и цепочка его свежих, глубоких следов…
Александр налил в бокал красное вино, порезал буженину, высыпал в вазу конфеты из пакета, сел за стол в комнате, у маленькой наряженной ёлки. Он попросил Бога о прощении своих грехов и о жизни, в которой не будет больше таких тяжёлых потерь, а будет радость и любовь. А ещё он попросил дать ему знак, что так и случится, потому что эта ночь – сокровищница чудес, в которые верится.
Огни на ёлочке ритмично мерцали, узоры на окне переливались алмазными гранями, и Александр вдруг увидел, что в самом углу окна собрался довольно значительный сугробик снега. Он как-то приник, прилип к стеклу, вырос в снежную скульптурку, небольшую, но выразительную: да-да, вот длинная белая рубашка, вот простёртые к теплу дома руки, чуть запрокинутая, с кудрями до плеч, головка, и большие пушистые крылья за спиной. Ангел! Милый ангел, стоящий, как под сверкающим кисейным занавесом, под чёткой линией морозного узора, расположенного выше и по сторонам, но оставившим открытым угол стекла. Александр почувствовал трепетную радость в груди, приблизил лицо к стеклу. Он увидел и осознал, что лицо ангела – лицо его брата Вениамина. «Боже мой! Вот ведь он, мой Венечка! Совсем как в жизни, только очень бело-снежный, неземной!..» Александр сам не понял почему, прошептал еле слышно:
— Венечка, ангел! Иди ко мне!
Словно со звуком поцелуя, стекло протаяло, подобно льдинке, ангел шагнул внутрь комнаты и улыбнулся Александру.
— Братец мой дорогой! Почему, почему ты не со мной? Почему мама и папа оставили меня? Как мне жить одному, без любви?
Ангел не разжал губ, но Саша услышал тихий голос:
— Так было предрешено, нас призвали. Но, помни, любовь осталась с тобой. Любовь не умирает!
Он обернулся, взмахнул руками, и далеко в темноте ночного неба, проглянувшего сквозь незамёрзший угол стекла, на мерцающей далёкой звёздочке Александр увидел две человеческие фигуры. Это были мужчина и женщина, они держались за руки. Звезда начала приближаться, как при увеличении фото на мониторе компьютера. Ближе, крупнее и вот… Саша смог разглядеть, что эта пара – его родители. Они, молодые и прекрасные, улыбались ему из глубин невообразимой дали, протягивали к нему свободные руки, но ладони были открыты, словно отторгали его желание прийти к ним. Тихий, очень тонкий звон раздался в безмолвии, звезда с фигурами отца и мамы мгновенно канула в глубину неба, ангел подлетел к Саше, поцеловал его в то место на лбу, которое ещё помнило удар о стекло автобуса, потом быстро выскользнул в проталину окна и всё уменьшающейся снежинкой улетел вдаль. Саша вздрогнул. По всему телу прошёл лёгкий озноб, словно при пробуждении от короткого сна. Снова перед юношей было морозное стекло с сугробиком снега в углу.
В дверь резко позвонили. Саша, вбежав  в прихожую, услышал смех, молодые голоса, топот. Он раскрыл дверь. Несколько человек в народных костюмах, с лукошками, бубнами и трещотками в руках запели, затанцевали на лестничной площадке:
Коляда, коляда!               
Будьте счастливы всегда!               
Принимайте гостей,               
Ждите добрых вестей!            
Славит наше слово
Рождество Христово!
Принимаем подношенья,
Не жалейте угощенья!
Саша метнулся в комнату, прибежал к колядующим, высыпал конфеты из вазы, положил на блюдо немалую денежку. Ещё спели, покружились в танце, пошли наверх по лестнице, дальше… А Саша стоял на пороге, слушал этот живой шум, сам наполнялся новой, живой радостью, и  никак не мог и не хотел забыть взгляд чёрных пронзительных девичьих глаз из-под расшитой жемчугом шапочки, тонких смуглых кистей рук, улыбки милого лица. Девушка минуту назад только вошла в его явь, а ему казалось, что он всё искал её, ждал и наконец-то встретил.  Снова запели где-то высоко, затопали, загалдели, лавиной покатились вниз с шутками и смехом. Саша увидел её, она удивлённо вскинула брови. Рыжий парень крикнул: «Вера! Тебя пацан дожидается! Смотри,  как глазами ест! Эй, малый! Она у нас первая артистка, лучшая на всё УИ! Ха-ха-ха!» – и покатил по перилам вниз. А Вера приостановилась, улыбнулась Саше и махнула рукой.
«Спасибо, друг, – подумал Александр, – УИ – это, понятно, Училище искусств. Значит, найду я тебя, Вера, обязательно найду».
В комнате витал свежий, пахнущий морозом сквозняк, струился тонкий запах хвои, приправленный чуть тревожной горчинкой памяти и ожидания счастья.