На миг попадая в сияние

На миг попадая в сияние
 Опять лил тоскливый осенний дождь. Это только в стихах и рассказах дождь выглядит романтично. Напишет кто-нибудь, сидя за круглым столом в теплой кухне: «Город покрылся блестящей слюдой дождя». А в жизни все иначе. Назойливые холодные капли заставляют съеживаться от прикосновения к лицу и рукам. Мокрая одежда обвисает, прилипает, и становится тяжелой. Набухшие от воды туфли чмокают и чвакают, и с сожалением понимаешь, что придется их выбросить.
Рождественских украшений на улицах в этом году меньше обычного, из-за экономии бюджета.
В вечернем полумраке движутся одинокие, согнувшиеся под зонтами пешеходы, на миг попадая в ореол красного сияния светящихся букв «Roy», проходя мимо кинотеатра, названного так в честь классика шведского кино Роя Андерссона.
Мы вышли с премьеры его фильма «О бесконечности».
Составленный из отдельных кинозарисовок, фильм этот, словно бы лишен общей канвы. Но парадоксально, один из героев объясняет вялым, не проснувшимся голосом столь же безжизненной, лишенной сил девушке, что их энергия не исчезнет, она превратиться во что-то иное, - в этом смысл бесконечности сохранения энергии.
При видимом отсутствии энергии у этих двоих, тезис сохранения (чего собственно?) в бесконечности кажется неожиданным и странным. Так же, как и окончание фильма, внезапно заставшее врасплох мирно жующих попкорн, и разворачивающих конфеты зрителей, оставив их один на один с черным экраном, по которому поползли титры. А ведь только что наблюдали, как сломался старый автомобиль на обочине дороги, где лишь курлыкающий косяк улетающих птиц в небе, да плоская степь вокруг. Там, подняв крышку капота, горюет одинокий, беспомощный человек.
Публика продолжала выжидающе сидеть в мягких креслах. В воздухе повисло недоумение. Да нас просто бросили! Вели - вели за собой, показывали знакомые картинки привычной жизни, и хоп!
- Это все?
- Ну да!
- Нет!
- Вообще ничего не поняла!
Но с этой минуты магия фильма неотступно преследует, заполняя пространство. И, словно сошли с экрана, и живут теперь среди нас те самые персонажи, одетые в старомодную, пастельных тонов одежду, - говорят четко и мало, двигаются неспешно.
Словно рыбы в аквариуме.
Внешне не связанные между собой сюжеты – бесконечная последовательность не происходящего ничего. То о пациенте, пришедшем к зубному врачу, у которого свои проблемы, (да ведь это он, тот самый человек, который не доверяет банкам, и хранит деньги под матрасом!) Или о священнике, потерявшем веру в Бога, обратившемся за помощью к психиатру, а тот опаздывает на автобус.
Нельзя воспринимать по частям «Черный квадрат» Малевича, растягивать его на составляющие, чтобы удивиться новизне и сути его явления в искусстве. И фильм этот требует осмысления целиком, не сейчас, возможно позже, потом.
Одни сюжет особенно озадачил меня. Вот потянулась бесконечная цепь военнопленных посреди широкой степи. Метут метели и вьюги, и голос за кадром произносит, что это побежденная армия идет в Сибирские лагеря. Я читала, что режиссер хорошо знаком с русской культурой.
Но вот распахнута дверь, и сквозь стеклянные стены городской библиотеки проникает навстречу вышедшим из кино теплый свет, и видны застывшие фигуры читателей. Это уже реальность. На полках выставлены книги для чтения в облегченном варианте. Круглолицые женщины в платках доверчиво улыбаются с обложки. Это все символы, как в кино.
Вечерние новости сообщают нечто неправдоподобное о событиях в той стране, откуда я родом, и получается вроде бы перемещенная реальность.
И совсем недавно, всего неделю назад, так же нещадно поливал дождь, и тот же самый кинотеатр.
Из душного кинозала не вышла, вырвалась на простор холодного воздуха. Застёгивая у дверей куртку, подумала, что билетёры, очевидно, привыкли видеть, как расходятся после фильма зрители, кто медленно, кто спешно, вытирая белыми бумажными платочками глаза, точно, как я сейчас. Но ожидающие начала сеанса посетители, потягивающие кока-колу за столиками у окна, – они- то, удивлены: «Что там такое показывали?»
А показали фильм «Паваротти». Мне вначале казалось, что, как и каждое документальное кино, этот сделан по макету говорящих голов, которые, криво улыбаясь, рассказывают всяческие небылицы о них самих в жизни героя, и немного его самого на сцене.
Но нет. В череде, в вихре больших и малых концертных залов, стадионов и сцен, заполнявших его жизнь, ставших его жизнью, явилась и воспарила великая и огромная душа удивительного, талантливого, доброго человека, великолепного певца.
Это ведь он сумел отдать частицу себя, чтобы спасти Хосе Каррераса, когда вытащил его, сломленного болезнью, на сцену, и явил восхищенно затаившему дыхание миру «Трио теноров». Да-да, я теперь это точно знаю. Отдал частицу себя. И еще частицу жизни чтобы воскресить последнюю любовь - жену, которая и слава дурная, и помощник, и мать его детей… Мальчик родился мертвым.  А девочка продолжила его жизнь, с тремя сестрами – дочками от первого брака, и многочисленными незнакомыми, но ставшими родными детьми в больницах, которым он щедро перечислял благотворительные взносы, пел концерты для поддержания детских больниц… С радостью дарил себя «…Как бы я жил, если бы не доверял людям?» 
Он любил жизнь, и любил людей. И благодарность человеческая следовала за ним долгим шлейфом. И столько в нем жизни, что, разделив ее с теми, кто нуждался, спасал их, тем самым продолжаясь в вечность.
Нарастающим звуком, как неминуемое крещендо в музыке, восходящий к точке громового разряда эмоциональный накал, финал фильма.
Разноцветные ракеты разлетаются над церковью, из которой выносят гроб. Тесно сомкнувшись, плечом к плечу, заполнили площадь и улицы вокруг его поклонники, ценители творчества, но больше - простые люди, земляки, сограждане, пришедшие отдать дань великому певцу, человеку – Паваротти. Они кричат «Браво! Браво!» И со страстью аплодируют, провожая его в последний выход на публику. Плачут, конечно. Так же громко плачет позади меня старик, и я не сдерживаю слезы.
А над нами крупным планом его лицо с сияющими глазами: «Nessun dorma…»  Никто не спит…
Вышли из кинотеатра скованные молчанием.  Укрывшись от проливного дождя под крышей автобусной остановки, люди стояли в торжественно-траурном оцепенении. Где-то рядом надрывно и громко орал ребенок. И случайно оказавшаяся тут девушка разговаривала на непонятном языке, прижимая к укутанной платком голове большой и плоский телефон.