Маркиз и Солнце. Роман-ностальгия

"Я люблю твои смуглые плечи…я глажу их тонкими пальцами. Твоя кожа мерцает таинственно в свете полной луны, пахнет терпко и пряно. Мы удрали с собственной свадьбы, когда гости, разгоряченные хмелем, со сбитыми набок прическами, пустились отплясывать яростно, а шафер купался в шампанском.

Трехлитровая банка свежего пива…мы купили ее по пути, переглядываясь и давясь от смеха. И взявшись за руки, как дети, бежали до дома.

Ты пьешь пиво медленными крупными глотками. Беззвучно светится экран телевизора. Мы добыли модный триллер, плохая пиратская копия. Ты гордишься своим видеомагнитофоном.

Постель разобрана, и нам в голову не приходит стыдливо прикрыть дверь, задернуть шторы, хотя мы стоим у окна обнаженными…

Час назад мы были жених и невеста, теперь мы муж и жена. На пальцах светятся кольца – тонкие звенья цепи. Кто из нас – собачка, кто – хозяин? Кабы знать…"

Будильник будит Солнце. Запахнувшись в красный махровый халат, с мокрыми волосами, она варит густой кофе с перцем и идет пить его у окна в гостиной. Зябко. На траве иней, отопление еще не включили. Так хочется быть баронессой! Или, на худой конец, безработной – не надо было бы никуда спешить.

Как на грех, в последнюю минуту вспомнилось - крепитесь, братцы! - что кофточка не поглажена. Кофепитие скомкано. Двигая рукой горячее по белому, торопливо хлебая черное из фамильного, мысленно она уже выбегала в тусклый, казенный, слегка подозрительный коридор. Летела по мокрому асфальту за набитым троллейбусом. Задыхаясь и жалея пуговиц, протискивалась к выходу, взметнув над головой скрипичный футляр словно знамя.

Легкий запах пота, пыли, старой полировки. Еще – пока! - громкие разговоры и хохот. Репетиция у самого начала, балансирует на грани неохоты и полной самоотверженности. Эту грань прочертит звук твердых шагов из гардеробной к репетиционному залу. И, как всегда, сердце замрет, сладко дрогнет, и пойдет отстукивать неровными толчками, гоня адреналин по жилам, бросая кровь в лицо. Аристарх Арнольдович Марлинский – вот всему причина. Он же – дирижер и руководитель. Он же – Маркиз.

"Когда оглядываешься назад, испытываешь неловкость и умиление за себя, тогдашнюю. Медовый месяц. Мы всем покажем, какие мы нестандартные! И мы едем, юные и ершистые, на другой конец страны в плацкарте, в какой-то заповедник, чтобы среди таких же юных и еще более нестандартных проводить незабываемые дни и вечера, наполненные глубоким смыслом приобщения к магии природы. О, огонь, текучая вода, и худенькие спины серьезных мальчишек, ставящих палаточный городок! Мы тогда казались себе такими умудренными жизнью…и я часто задавалась вопросом – как мы с тобой будем выглядеть лет через десять? Одно было несомненным – это общее «мы»".

Солнце глотало слезы. И денек-то выдался дрянский, и ноги промокли, и дома никто не ждет и не будет ждать еще с лишком три недели. И нет вдохновения, и скрипка кажется неподъемной, а рука…вот уж точно, скрипим помаленьку. О чем было замечено и объявлено Маркизом. Они с ним так далеки, словно планетные орбиты, и пересечься им не грозит в ближайшие пару-тройку миллиардов лет. Но все же, все же…В день, когда Маркиз появился на репетиции, обрело смысл окончание Консерватории по классу скрипки. И Солнце еще раз пересмотрела свой любимый фильм «Репетиция оркестра», предвкушая и одновременно ужасаясь.

Боже, как это трудно – найти свое «место в жизни» либо свой «жизненный путь», если на месте не сидится! Трудно спорить с отцом и «высовывать клюв из гнезда», а река Бытия так и манит тебя в ласковые волны, но берега ее обманчивы и круты!

Вечер в опустелой квартире предстояло еще пережить. Солнце поежилась и накинула на плечи уже снятое было пальто. Чашка горячего чая согреет руки, - как они ее сегодня подводят! – пальто, купленное мамой, согреет плечи, как объятие. Постоим у окна? Погорюем?

"Если бы мы знали, как безжалостна Река Жизни, мы хранили бы осколки своих воспоминаний на ладони и глядели сквозь них на небо. «А нашу скамейку сломали…» - ты ли мне это сказал? Не помню. 

Каждая молодая семья знает – обыденность никогда, слышите, НИКОГДА не коснется ее своей корявой лапой. И каждая в этом ошибается…мы пили портвейн из горлышка по очереди, бредя под летними фонарями тихой улицы, укрытой от мира и неба шумящими соснами. Громко спорили о Боге и вопросах бытия и сознания, били друг друга неопровержимыми аргументами, добытыми из собственного, тогда еще катастрофически малого опыта прожитой жизни. Хихикали, бегая по очереди «в кустики»…одно из милых, но таких немногих воспоминаний. Дома сладко спал в кроватке двухлетний малыш. Мы были такими молодыми родителями… Мы еще не знали тогда, что отсчет уже начался, и стрелки неумолимо движутся к финалу".

Случилось страшное! Совершенно неожиданно для Солнца ее выдернули из дома в воскресенье и заставили нестись на другой конец города, изнемогая по автобусам и метро, чтобы в теплой избранной компании посмотреть моноспектакль в Доме Актера. Времени на сборы не было, компания была и вправду избранная – несколько дам и кавалеров из оркестра, все постарше, такие классные и необыкновенные – ну как, скажите мне, можно опоздать, если тебя приняли в этот круг! И Солнце полетела.

Запыхавшись, ворвалась в маленькое фойе с гардеробом, и тут ее настиг первый кошмар. Она была плохо одета. Нет, не в рванине и грязном. Просто черная юбка со свитером и рейтузы кляксой смотрелись на фоне платьев «коктейль» и пиджаков. Но это было не все. Когда они заняли места в клубной комнате и негромко болтали в ожидании начала, дверь отворилась, и вошел, торопливо приглаживая вороную волну волос…ОН. Солнце сжалась в комок на стуле, пытаясь поглубже запихнуть ноги в «солдатских» ботинках.

Единственное свободное место оставалось рядом с ней, и, хотя впереди зашумели, освобождая, приглашая, Маркиз вскинул приветливо узкую ладонь  и опустился на стул по соседству. Что происходило потом, Солнце понимала уже плохо. То ей казалось, что надо сделать профиль одухотвореннее, то пронзал внезапный испуг – вдруг у нее начнет бурчать в животе, ведь поесть она не успела, и тогда она незаметно, как ей казалось, вдавливала под ложечку кулаки и старалась дышать неглубоко и не глотать слюну.

Но вот пытка закончилась вместе со спектаклем, и все зашумели, окружили артиста и заговорили с ним непринужденно и по-дружески, как люди из одной среды, но разных профессий. А потом потянулись в буфет, и там случился третий и окончательный кошмар. У Солнца не было с собой денег. ТАКИХ денег. Ей никто не сказал. Ее не предупредили. Она метнулась туда, сюда, попросила у Люды, у Тани, но они сами перехватили у Михаила и сейчас были заняты болтовней с мужчинами и рассаживались за накрытыми столиками.

Она стояла у стойки, красная, натянуто улыбаясь, мысленно умоляя хоть кого-нибудь обернуться и спросить, с кем она сядет, чтобы тогда звонким веселым голосом ответить: «Ой, нет, мне уже пора, я и так задержалась, чудесный спектакль, до встречи в понедельник, чмоки-чмоки!». У нее тихонько провыло в желудке, и кто-то сзади спросил единственным в мире голосом:
- Аня, не присядете со мной? Мне одному столько не съесть, а хозяев обижать не годится.

Солнце не могла уснуть всю ночь. То обливалась жаркой волной, вспоминая его глаза и смех, то грызла подушку, вспоминая свое жалкое блеянье не-в-лад-не-в-склад. Вдруг ей показалось, что какая-то ниточка протянулась между ними, ведь недаром он сел с ней и только с ней – и там, в зале, и потом, - и она подхватилась рассматривать себя в зеркале трюмо, стянула ночнушку, рассыпала по плечам волосы, не зажигая свет, и так, медленно-медленно, в сумерках пустоватой комнаты, поворачивалась, проводила холодными мокрыми ладошками по бедрам, по внезапно напрягшемуся животу, до груди – но это стало ей стыдно, и она ускользнула от разыгравшихся фантазий в собственную узенькую кровать, спряталась под ватным одеялом своего детства.

"Если бы нам знать наперед, как непрочна память человеческая – о, как бы жадно мы вцеплялись в каждый вздох, в каждое ощущение того мгновения, когда были счастливы. Мы ходили бы каждый день одними и теми же тропами, бормоча под нос и запоминая: «Вот та лавочка, где мы назначали свидания ночью…вот сосна, под которой он меня поцеловал в первый раз, еще трепетно и неумело…а это вкус яблок, которыми заедали вино, взятое украдкой из холодильника родителей…». И, о-о, как бы мы посмеивались над собственными страданиями, зная, что придет день – и от них пыли не останется, а жизнь так и будет нести нас вперед бурным потоком! Но мы не знаем. Мы плачем и любим всерьез. Набело. Как в последний раз".

Солнце поняла, что это шанс. Единственный, золотой, и другого не будет. Она набрала трясущимися пальцами номер, и задыхающимся голосом попросила о встрече – о, ничего такого, просто она должна отдать деньги за банкет, не любит быть должна, - «должна, должна», проклятое косноязычие! Он согласился на встречу легко и просто.

Она ждала в парке, у огромной дворцовой лестницы, плавно круглящейся куда-то вверх. Ей казалось, он не придет – забыл, срочные дела навалились, и лучше бы так – она уже собралась сбежать, как вдруг на аллее мелькнуло знакомое пальто.

Он денег не взял. Взамен купил обоим по мороженому, и они ели его, роняя вафельные крошки назойливым голубям. Он интересно говорил, негромким глуховатым голосом, от которого сердце обрывалось и голова улетала в пустоту. Она еле слушала, давая себе зарок: «Вот сейчас настанет пауза, и я скажу ему…скажу…и будь что будет…». И когда сказала – да что там, прошептала, давясь слезами, заветные слова, наступила тишина, и тогда она услышала легкий вздох. И голос, милый родной голос, обволакивающий ее в мечтах, с печалью произнес – я знаю, Анечка. Вы чудесная девушка, Вы - просто солнце, но есть женщина, которая ждет меня дома.

Когда вернулись родители, Солнце уже перевелась в другой оркестр. И носила черное. Почему? – спросил озадаченный отец. «У меня траур», - сдержанно ответила дочь и внезапно бросилась в комнату – рыдать по своей Первой, Несостоявшейся Любви.