На вершину бойца Переволошного

Стоял солнечный и тёплый октябрьский день. Мы пришли к реке Чусовой от деревни Мартьяновой. Сначала навестили камень Палатка, который действительно оказался похож на гигантскую хижину. Его камни-стены слоновьими ногами врезались в Косой перебор, а крыша была богато застлана непроходимым буреломом. Из-под нависающей глыбы чернела пасть небольшого грота.

Возможно, когда-то здесь обитал шаман племени первопредков. Как и мы, он любовался стремительным поворотом Реки Теснин, сидя под камушком у тлеющих угольев. Снова рассеивался утренний туман и река так же несла опавшие листья в предрассветный час. Наверняка и он примечал береговые огни -  сполохи золотой осени, бегущие по кронам осин и берёз.

Затем нам удалось пробраться в дебри Бабы-Яги. Этот камень – родственник Палатке, происходящий из того же хребта. Его Чусовая переваливает, разливаясь по Мартьяновой дуге. Чуоси убегает от Косого Перебора и Палатки. Сделав круг, горная красавица возвращается к утёсам Бабы-Яги.

В ущельях этой хмурой скалистой гряды особенно чувствовался перепад дня и ночи, осени и наступающей зимы. Звенела оглушительная тишина в сумраке высоченных пихт, затмевающих небо. Седая трава, белеющая клочьями иван-чайной ваты, и потемневшие стволы валежа устилали обрывистый склон.

Было сыро и холодно. Собирая дождевые капли, густой и влажный мох облепил камни, пружинил под ногами. Противоположный берег озарился светом. Дочь Солнца, несравненная Зарни Ань, щедро осыпала его лучами Великой звезды, и там ещё щебетали птицы.

Если у нас была Ночь, на том берегу бушевал День. Прозрачным оранжево-рыжим огнём светились раскидистые шапки больших и древних лиственниц. У нас было слышно близкое дыхание Зимы, а через реку, напротив, был в разгаре праздник. Он начался с Новолетья. Природа словно решила собрать все времена года в одночасье. От внезапного тепла набухли почки вербы, будто снова весна. По-летнему роились бабочки, распустила цветки альпийская астра. Удивительный день!

Медведь пробирался по Бабоёжному прискалью, обходя вывороченные пни и перелезая через упавшие стволы деревьев. Волчья тропа привела его к месту битвы с Горным змеем. Медведи ничего не забывают. Косолапый подошёл к изваянию Ящера, застывшего в последнем прыжке и злобно ощерился.
Ну што, Горыныч, чья взяла?

Хозяин леса помнил, как под ним ходуном двигались камни, и как сияющий Лазоревый дракон ухнул целым валом огня по ступе с Бабой-Ягой, обративши старуху-колдунью вон в ту сумасбродную белку, выглядывающую сейчас из дупла. А ещё помнил Мишка, что за сражением следила Белая Тигрица, несущая с Запада наступление осени.

Посланница Чёрного воина Севера, она находилась тогда на верхней палубе крейсера, бойца Переволошного. Миша повернул в ту сторону голову и сквозь ветки урёмы разглядел огромные стены священного Города. Они переливались разноцветными полосами в Реке Теснин, и в отражениях грезились башни с бойницами и терем с воротами.

Медведь тряхнул шкурой, сбрасывая налетевшие на воротник сосновые иголки. Ему тоже захотелось попасть в чудесный День. Интересно, что праздник был и на этом берегу, но только высоко-высоко, на самой вершине длинного бойца-корабля.

- Миш, а Миш?! Давай залезем туда, - предложил Заяц, махая лапкой в сторону гиганта на Переволоке.
- А вот и залезем! – бодро ответил Топтыгин и глаза его вспыхнули зелёными огоньками, а шерсть на загривке поднялась.

Взрывая лапами мох и цепляясь за корни, он с рёвом полез наверх через чертоги Бабы-Яги. Как Сцилла и Харибда, надвинулись над Лесным стариком окаменевшие ящеры, но остались ни с чем. Медведь уже нёсся по гребню Переволоки – искать путь к вершине. За ним, в полном восхищении от медвежьего темпа, бежал в припрыжку Зайчик. В Припрыжке оказалось волшебно, даже лучше, чем в Чаще Всего!

Река Чусовая, мерцающая синими самоцветами под золотыми ветвями склонившихся берёз, осталась где-то внизу. Под нами шуршала листва. Дорожка круто поднималась в сосновое редколесье, затянутое голубым небом.

Заяц бодро вышагивал с рюкзачком и с интересом рассматривал порыжевший травяной горизонт, надвигающийся сквозь медные стволы сосен. Солнце било лимонным огнём по стройным листвянкам и отскакивало на землю. К нашему Зайчику присоединился его солнечный братец!

Вершина была всё ближе. Медведь на всякий случай прижал уши и высунулся над плоской каменистой площадью. Его любопытная морда засветилась от удовольствия. И было от чего!

Далеко-далеко простиралась Парма, его праматерь. Царь-лес переливался жёлто-зелёными волнами. Да, здесь стояла та самая Тигрица Запада, оставив когтистые следы. Медведь встал на любимый уступ Белой Кошки… и увидел Бабу-Ягу!

Тёмное окомельё съёжилось на ней угрюмым елоцьём, только серой сталью поблёскивали стены чертогов. За Бабоёжным лесом виднелись мартьяновские поля. Со стороны колдуньи не было ни звука. Лучезарная Зарни Ань царила над чусовской землёй. Она порхала с неба по радуге, чтобы испить ключевой водицы. И солнышко ныряло вместе с ней прямо в Реку Теснин.

Боже мой, какие тут Глядены! Река казалась с высоты узенькой, а вековые деревья – крошечными. Парма была необъятной. Мерцающая река и нависающие гроздья скал, изукрашенных лишайниками, только усиливали впечатление от невероятных Видонов.

Медведь носился от одной башни священного Города к другой, что-то искал. Наконец, он довольно рявкнул и позвал Зайца к странному пятиглавому выступу. Как будто среди четырёх квадратных столиков расположился царственный трон.

- О-от, мотри, Зая, - прошептал Медведь, горячо дыша прямо в заячье ухо.
- Тута обедать будем? – простодушно ответил вопросом лопоухий. Ему явно понравилось место.

- Да ты што! – чуть не закашлялся Мишаня. – Энто кресло особое, трон шамана. Здесь Пиля ставил свой лекоптын, и отсюда взлетали души гагар…

- Нетушки, земными делами мы где-нибудь в стороне займёмся. А счас просто постоим, вспомним ту историю, - ответил Зайцу Медведь.

Топтыгин подошёл поближе к отвесной стене и отшатнулся. Жёлтые лиственницы даже не дотягивались до вершины! Река Теснин, попрощавшись с Мартьяновой дугой, входила в перебор и устремлялась стрелой к Переволошному острову. Она бликовала, и ответное свечение рассеивалось солнечными пятнами на ликах бойцов, стороживших горную деву с поясом из луговых трав.

Беглянке Чуоси было вольготно и радостно после преодоления Змеевых заслонов. Она играла изумрудами сосновой хвои и берёзовой обманкой пирита, густым самородным лиственничным золотом над топазами и аквамаринами омутов. В чусовские глубины проникали полосы света, и там радовался Волшебный таймень. Эхма, Новолетье же!

Граница между Ночью и Днём шла ровно посередине Чусовой. Солнце садилось, и длинные тени побежали по перебору. Вечернее пламя пылало в верхушках лиственниц, сосен и берёз. Расщелины старинных башен рдели на свету багрянцем лишайников. Река Времени словно остановилась, и чудная картина замерла. Медведь опирался лапами на башенный гребень, затаив дыхание. Да-а-а!

Только в таком месте Осень может прощаться с Красным летом и передавать права Зимушке-Зиме! Лето, забывшись, гуляло по высотным полям деревни Мартьяновой. Голубое небо струилось солнечными лучами, над вечной водой кружило пёрышко Алой птицы Юга.

Осень тактично не спешила. Пусть народ спокойно уберёт свою картошку, скатает солому да разберётся с озимыми, или какие там ещё дела у чусовлян остались?
Предвестница пушистых снегов прошлась по горбам сылвенских хребтов и явилась к Чусовой.

Старая сосна распустила зонтом руки-ветви над камнем и наслаждалась нечаянным теплом. Грелись в закатных лучах мшистые стены бойца. Девушки-Лиственницы водили хоровод, спустившись от камня Лодышного к мысу. Они пели песню о лучезарной и доброй богине Зарни Ань. И даже мрачные Бабоёжные утёсы отливали синевой.

Тайга не гневалась, маленькая трясогузка беззаботно прыгала по прибрежным камушкам. Они что-то ей говорили и говорили. Сырчик понял, что племя шамана ушло к бескрайнему Волегову полю.

Взрослые берёзы вспыхнули жёлтым салютом так, что Медведь зажмурился. Торжественно молчали ели и пихты, остроконечно темнея в солнечном мареве. Чуоси была благосклонна.
Река Теснин убегала вдаль, ведь она спешила к матушке Каме!