Человек следует за

Отныне я жаждал заняться чтением.
 
Рукопись не могла ждать.

«Что есть борьба Бога с дьяволом, Христа против антихриста, как не столкновение двух энергий, - энергии вселенского разума, дающего жизнь, и чёрной энергии, энергии абсолютного вакуума, чёрной дыры, поглощающей миры? Недаром ведь большинство физиков придерживаются практически единогласного мнения, что Бог существует. Тогда какую роль в этом играют люди? Ведь абсолютно точно мы не просто крупицы в руках небесного архитектора, а что-то более нужное и необходимое, что-то осязаемое и потому нежно хранимое. Что есть борьба духа, противоборство диаметральных энергий, без плоти? Какая необходимость скрыта в воплощении Богом в человеческом теле Христа, а дьяволом в теле антихриста? Энергия стремится к обретению плоти и становится материальной. Возможно, это необходимо именно для того, чтобы быть более понятными людям, ведь человечество не способно постичь истину в её последней инстанции. Таким образом, Христос олицетворяет собой космический разум, в то время как антихрист - абсолютный математический ноль, не несущий в себе ничего, кроме вакуума и беспросветной тьмы.

Теперь нужно понять - что же такое зло и что есть добро, если мы говорим об энергиях. Согласно пророчествам антихрист будет коронован в Третьем Храме и воцарится на Земле на 3,5 года, но не принесёт людям ничего, кроме ложной любви, ложных чудес и ложной истины. Человеку же, как существу, неспособному мерить духовными мерилами, сии доказательства в виде непостижимых для воображения чудес окажутся свидетельством святости, а не греха - греха безусловного и страшного.  Сын погибели будет «как христос» - словно точная Его копия, но «христос» ложный, как вся его ложная суть. Христос же, в привычном понимании олицетворяющий любовь, как мы её понимаем,  в этот раз обрушится на мир карающим мечом и придёт на Землю вершить суд над живыми и мёртвыми. Большинство людей такого Христа не примут, ибо им не будет понятна суть его обнаженного меча, стремящегося разрушить привычный миропорядок, - порядок осязаемых благ и материальных ценностей. В то время как антихрист им будет более близок, как царь подаривший свободу, как судья готовый прощать - для них он и есть подлинный Христос.

Как любой убийца на скамье подсудимых не сочтёт строгого судью олицетворением добра, потому как суровость приговора в отношении него, убийцы, не укладывается в модель его мироощущения, так и многим людям ближе окажется всепрощающий антихрист, чем Христос, несущий кару. Но ведь справедливый судья не может быть всепрощающим, на то он и судья, - беспристрастный и прямодушный; другое дело, что справедливость суда кажется нам уместной, когда дело не касается лично твоей судьбы.  Когда на скамье оказываешься ты сам, то жаждешь не справедливости, а  прощения, и если в земном суде у подсудимого не всегда есть выбор между двумя судьями - прощающим и строгим, то в нашем случае выбор будет у каждого, и в выборе между Христом и антихристом, большинство выберет зверя.

Ни добро, ни зло не являются абсолютными величинами в мирском понимании, но в духовном смысле эти энергии абсолютны и незыблемы. Человеку свойственно думать, что любовь – это безусловное прощение, но ведь любовь – это и обязательство. Обязательство перед совестью, обязательство перед возлюбленными, обязательство перед Господом и собственным сердцем. Когда мы говорим себе, что заслуживаем любви, мы часто имеем в виду, что нас должны полюбить такими, какие мы есть, и если ожидания наши оказываются неоправданными, тут же назначаем виновными тех, кто их, чаяний наших, не оправдал, но не самих себя, не стремящихся меняться, учиться и искать гармонию в отношениях. Те же самые надежды мы питаем и к тому, кого называем Богом. Предъявляя Ему свои претензии, запросы и желания, люди забывают о собственных обязательствах, данных Ему по праву земного рождения. Там, где есть обязательство, есть долг. Там, где есть долг, существует и спрос. Тот, кто надеется на милость божественной длани, никогда не познает любви. Тот, кто помыслил, что постиг любовь, отступился от Бога.

Если любовь – неоценимое благо, то ненависть, как обратная её сторона, ни что иное, как воплощённое зло. На первый взгляд. На самом деле в ненависти, как в чувстве, нет ничего, что могло бы уравнять её со злом. Суть антихристова – не в ненависти, а в отсутствии живой души, и, там, где её нет, рождается равнодушие. Именно равнодушие присуще злому началу и ни что другое. Ненависть, как и любовь, имеют божественную природу, если рассматривать эти значения, как имена человеческих чувств, но никто не давал нам права этого делать. Любовь – не эмоция.

Человек знает, что Христос испытывает ненависть ко греху, но человек возлюбил грех.

Христос приходит в мир, чтобы сказать «Бог есть Любовь» и карает тех, кто извратил святое имя Любви.

Человек следует за антихристом.

Христос убивает человека».

Я отложил страницу в сторону и качнулся назад, упираясь затылком в стену.  Холодными, почти ледяными, ладонями я закрыл лицо, словно пряча его от посторонних. Мыслями своими я был где-то далеко, когда на меня обрушилась оглушающая реальность: я убил Давида; убил своими руками и этими же руками тащил его труп в ванную, чтобы избавить свой псевдомирок от ненужного присутствия мертвеца. Кто я такой, чтобы решать, кому быть лишним, а кому нет? Кто я такой, чтобы проливать человеческую кровь? Кто я такой?!

Тогда я вскочил из-за стола и стремительно направился в ванную, но, шагнув лишь раз, поскользнулся о кровавую лужу и рухнул на ламинат, залитый липкой жидкостью.  Казалось, даже спинным мозгом я прочувствовал всю мерзость пропитывавшейся в рубашку крови, касавшейся моей спины, и, будто гадкой змеёй, я изогнул позвоночник так, чтобы только не чувствовать гнусного прикосновения. Когда мне, наконец, удалось подняться, я замарал кровью локти, которыми опирался о скользкий пол, и тыльную сторону правой кисти, - той самой, которой убивал друга. Оказавшись на ногах, я, трясущимися руками, раздражённо стал расстёгивать пуговицы, в попытке освободиться из омерзительно мокрой рубахи, и, как только мне это удалось, скомкал её и швырнул в коридор. Мне безумно хотелось принять душ, чтобы смыть с себя всю грязь проклятого вечера вместе с ненавистной кровью, но мысль о том, что я не смогу этого сделать, потому что в ванной лежит Давид, отдавала свирепой коликой в голове. Собираясь духом, я открыл запертую дверь, и вид человечьего трупа отозвался во мне непередаваемой паникой, где-то на животном, природном уровне, сравнимой с тем, когда бродячие собаки вьются вокруг мёртвого собрата, - скулят, воют, мечутся. Точно так же и я, будто уличный пёс, завыл, завидев убитого друга, но убитого мной, не кем-то. В бессилии я упал на колени, схватился за волосы крючковатыми пальцами, как будто собирался вырвать клок из черепа, и лбом ударился о кафельную плитку, с такой силой, какой бьют железными прутьями в рёбра. Дыхание стало прерывистым, невольно посыпались слёзы, а откуда-то изнутри заголосили тягучие звуки, - только сейчас я осознал, что совершил, и горько заплакал.

В ванной лежал мой друг.

Я сидел на коленях, в позе эмбриона, сжавшись, словно пытался спрятаться от себя самого, ещё достаточно долго. Меня одолевала мысль, непрошенная, но настойчивая, мысль, касавшаяся моих чувств, относительно последних событий. Я отдавал себе отчёт, что, расправившись с другом, не почувствовал сожаления, что сердце моё не вздрогнуло, а душа не заметалась в безумстве содеянного греха. Я вспоминал, как сбил Давида с ног, как смял всю волю к сопротивлению и как бездумно вонзил в него нож. «Я видела твои глаза!», - упрекала однажды меня одна девушка, когда я, при ней, избил какого-то неприятеля, допекавшего меня своей придурью. Что не так с моими глазами? Что вы в них видите? Ярость? Гнев? Ненависть…?

Равнодушие!

Безусловно, она видела там равнодушие. Безусловно, она заметила обжигающий холод, струящийся из бездны моих бесстрастных глаз. Безусловно, своего друга я убил при полном отсутствии эмоций, бездушно и хладнокровно, как бы я не пытался выдать своё состояние за яростный порыв. Безусловно, во мне присутствовало это врождённое антихристово чувство.

Я оказался зверем.

Как дикий зверь, вонзающий когти в загнанную жертву и рвущий зубами тёплую плоть, беззлобно, как лесной кот, поймавший вольную птицу, я лишил жизни лучшего друга. Во мне не было ничего, что я мог бы назвать гневом, жаждой крови или человеконенавистничеством. Я просто исполнил свою волю, и волей моей стало убийство. Что волновало меня после того, как я забрал у Давида жизнь? Меня озаботило лишь моё собственное предназначение, и я тут же назвался избранником, которого, вот повезло, избрал сам Давид! Вы когда-нибудь встречали случай, чтобы убиваемый сам назначил себе убийцу? Так вот же он, тот самый случай, - я лично его изобрёл, выдумал и поверил! Я решил, что миссия моя в том и состоит, чтобы собрать рукопись, склеить её в единое целое, чтобы оживить-таки великое давидово слово, воссоздать по крупицам его философию, но первой же страницей, первой же мыслью, он спустил меня с небес на землю, разбив всю нестройность моих дурацких доводов. Городской философ унизил меня, растоптал и заставил плакать.

Но свидетельством чему являются мои слёзы…? Неужели мне, вдруг, стало жалко бедного Давида? Не уж-то, я, ни с того, ни с сего, проявил сострадание, противоположное присущему мне равнодушию? Нет. Мне было жалко себя. Это я извратил святое имя любви. Это я возлюбил себя самого сильнее ближнего. Это я рвал на себе волосы в бешенстве, но не от боли утраты, не от любви к другу, а только лишь из жалости к себе. Глубокой нескрываемой жалости. Это мне неведомо участие, не знакомы милосердие и добродетель. Это я – не устоявший в истине, человекоубийца, ибо нет во мне истины.

Спустя время, я нашёл в себе силу встать. Подняв голову, я уже не испугался трупа, как несколькими минутами ранее. На этот раз я относился к нему по-прежнему: холодно и легко. Я просто открыл кран, опустил руки в раковину и смыл с себя кровь. Тёплая прозрачная вода нежно согревала тело и давала ощущение жизни, - я чувствовал себя живым. В зеркале напротив на меня смотрело моё же отражение. Не зверь, не чёрный человек, а я, собственной персоной. Я, – и чёрный человек и зверь.