И Озолас в роли Мефистофеля

     Костистый и злоупорный Пастернак медленно выцедил ледяную водку и с ненавистью плюнул в портрет Гете, гримасничающий вот уже вторую неделю с обитой кокетливой рейкой стены чуланчика дачи в Переделкино, где поэт и гражданин обычно и скрывался от собутыльников и любовниц, уходя в многомесячный запой, неизбежно и неотвратимо настигающий всякий раз, когда переводимая рукопись не давалась. Так и теперь Пастернак бился с поэмой вздорного немца, доходя до эпизода в таверне - руки опускались. Потом вздымались вверх, будто у Солженицына, виденного мельком у соседей, он потерянно бродил среди шипастых поздних роз, почесывая философическую бороду, время от времени вскидывая руки, тряс ими и кричал : " Сопли у мертвецов сосали ! " На этот крик с террасы дачи выскакивала голая Вишневская, неловко прикрывая ладонью лохматую манду подбегала к кричащему и роняла его на твердое тело планеты, залезала сверху и долго елозила волосатой п...ой по бороде гения, пока он не стонал полузадушенно  : " Харэ, Галька ", тогда она громко бздела и убегала на террасу, куда уже выходил, тряся седастыми мудями, с виолончелью в мускулистых руках патриота и автоматом  " Калашникова " ( укороченный десантный вариант, получивший малообъяснимую популярность после цинковых гробов с Востока, глупые россияне отчего - то решили, что раз короткий, то ништяк, видимо, потайное еврейство великороссов и тут проявилось, как проявлялось многократно в истории, одни кулацкие обрезы чего стоят ) Растропович, усаживался голой жопой, ежась от утреннего холодка и покашливая, на осиновые половицы и бацал  " Оду к радости " на стихи кумарящего в подвале Высоцкого, чей хрип и рычание не давали спать Пастернаку ночами.
     - Горит и кружится планета, - пела густым, как вологодское масло, сопрано Вишневская, покрываясь пупырышками вдохновения, пока из подвала не выползал Высоцкий. Он хватал их всех за ноги и, раскрутив, бросал в затянутый зеленой ряской пруд, где, по слухам, водились карпы. Прыгал следом и благополучно тонул.
    - И х...й с ним ! - орал Пастернак, радуясь преждевременной гибели опойного бездаря и ублюдка.
    - Снова ? - тихим голосом спросила любовница переводчика, неслышимо зайдя в поэтический чуланчик, помнящий терпкие запахи ног Надежды Мандельштамп, конвейерной штамповщицы из Красноярска, штамповавшей такую х...ту, что и никакой феминизмы не хватит понять смысл, которого нет и не может быть у мыльного пузыря. Пастернак соглашался с критиканами, много лет назад советовавшими тупой и скотообразной власти выпустить кощунниц, но унтер Пришибеев сотворил реноме поганым потаскухам, как до него унтер - офицерская вдова точно также слепила из того, что было ( овес и перья ), парочку комбедовских риторов, терца и стоса, соответственно, ничтожными голосами с Запада наименованными Синявским и Геккельбохом.
    Пастернак оглянулся и жестко перехватил мятущийся взгляд невероятно косоглазой любовницы Нины Гершензон. В шубке из кошачьих шкурок на голое тело, сплошь покрытое кучерявой волосней, как и положено идумеям, она стояла у распахнутого окна в вишневый сад других соседей : ротмистра Чача с рожей такой, что и Епифанцев не бросал курить, а перешел сразу на говноедство, в целом и обще присущее всему поселку творческой интеллигенции Советов.
    - Ротмистр, - ласково и как - то воркующе позвала мадам Гершензон и в окно влез Чача. Голый. Пастернак захрипел и умер. Поэтому всю рукопись сразу же после решения Фауста сгонять пробздеться написал именно ротмистр, но этого никто не заметил. Потому, что не читал. Зачем нам Гете, если есть Ургант и пресвятой Кремль ? Смешно и говорить. Поэтому песня, хорошая, джинсовая.