Дни и ночи Винсента Вина 2 - Арахис

Что вы знаете об арахисе? Кроме того, что его подают к пиву в каждой забегаловке мира, и если наутро после веселого вечера у вас раскалывается голова, то дело именно в нем[1], сколько бы пива вы ни выпили?

Среди каменистой пустоши было расчищено средних размеров поле с неровной, упирающейся в камни, границей. С высоты оно напоминало трехкрылую утку, усевшуюся на стул. А вблизи… Вблизи – это был океан чахлых бледно-зеленых побегов, каждый из которых безмолвно жаловался на нехватку воды, тесноту посадки и недоброжелательность саранчи.

На краю поля, примерно в основании утиного клюва, стоял одноэтажный дощатый дом, выходящий окнами на созревающий урожай арахиса. Позади жилища громоздились не менее унылые хозяйственные постройки, а на ближайшем к нему островке песчаника ветер цеплялся за жестяной флюгер в виде танцующего человечка. Картина виделась столь унылой и сквозила такой заброшенностью, что уместно было подумать: уж не этот ли вращающийся фигляр является здесь распорядителем всего?

Солнце падало за горизонт в жаркой дымке настолько быстро, будто спешило на премьеру в ближайший город, день пути до которого от затерянного среди пустошей дома нужно было покрыть в четверть часа.

Ни животных, ни птицы на ферме не было. Даже косматый пустобрех не чесался у конуры, звеня цепью. Поэтому, прислонившись щекой к сухим доскам, вы бы ничего не услышали, кроме возни шуршащего по крыше песка и глухих редких ударов земного сердца.

Тьма наступала. В мутном окне без штор мелькнул слабый свет. Судя по скрипу рассохшегося пола, внутри дома кто-то или что-то пришло в движение – подобно спохватившемуся старому механизму, у которого подкрутили пружину. 

Загремела посуда, шаги стали четче, а на пороге возник немолодой высокий худощавый мужчина с тяжелым оловянным кувшином. Полотняная рубашка свисала с широких костистых плеч как поникший парус, добавляя фермеру сходства с корабельной мачтой, которая бы и без всяких художественных эффектов охотно признала его родственником.

Обоч Дримс с минуту обозревал свои утопающие в сумерках владения, а затем направился к колонке, устроенной под навесом ближайшего сарая. Там долго раздавалось фырканье, плеск, скрежет рычага, снова плеск и звук наполняемого водой кувшина.

За процедурой, более свойственной утру, чем предзакатному часу, с любопытством наблюдала ушастая пустынная лисица. Ее смутные надежды на то, что ферма наконец обзаведется курятником, становились все более безнадежными. Это стало причиной перманентной депрессии жизнерадостного по природе существа, сломавшей личную жизнь лисицы и мечты посвятить себя творчеству. Зверек еще подождал чего-то, и засеменил, пригнув голову, в поисках менее питательного и гораздо более подвижного завтрака, чем раскормленный некапризный бройлер.

Где-то над головой мягкой тенью пролетел филин. В камнях раздался короткий сдавленный писк его жертвы. Далеко на западе взвыл шакал. Жаркие пустоши оживали, чтобы насладиться ночной прохладой.

***

Около пяти утра, когда на порог мира снова приходит солнце, отлучавшееся ради своей регулярной вечеринки за горизонтом, усталый Обоч Дримс сидел перед домом у котелка. Над костром запах перемешанного с колючками кизяка гармонично дополнял стойкий аромат распаренных бобов с мясом. В этом диком краю не было недостатка в последнем, если вы, конечно, достаточно терпеливы, чтобы обтачивать зубами тонкие косточки вездесущих ящериц и полевок. (И достаточно проворны для такого шустрого рациона.)

Намечался пир, достойный гастрономической баллады с целым томом пояснений и комментариев: копченый на яблоневых углях варан, бобы, вымоченные в соке кактуса, тушеные в соусе из цветков кактуса и заправленные шинкованным кактусом. Легкое кактусовое пиво с каплей скорпионьего яда (придает ажурность мысли и приятную мягкость опьянению). Ну, и, конечно, как обойтись без горсти соленого арахиса? Самым сложным было достать несколько яблоневых поленьев, которые пришлось тащить на себе из города[2]. Но праздник нужно было отметить.

Двенадцать! (Плюс-минус неделя – сущая условность в этих краях.) Дюжина полных спокойствия лет в этом забытом людьми уголке вселенной. Словно кто-то из богов бросил на волю ветра зеленый носовой платок, который прибило здесь – к зубьям низких отшлифованных песком скал посреди пустыни. Двенадцать лет арахисового рая без людского общества, прилипчивого и говорливого, вечно требующего чего-то взамен – но взамен чего, Обочу так и осталось непонятным за пятьдесят с лишним лет жизни. Торжество свободы и золотого безмолвия в собственной маленькой стране!

Конечно, ему приходилось появляться на людях. Во-первых, чтобы сбывать свой урожай. Во-вторых, покупать, а чаще выменивать самое необходимое, чем не могла обеспечить его пустыня. Таких вещей оказалось на удивление мало, и сводились они, по большому счету, к одежде, доскам и изделиям из металла. Обоч не раз пытался приспособить к делу каменные орудия, но они были слишком тяжелыми, недостаточно прочными или вовсе не получались ни в каком виде. В общем, если хотите узнать, каково жить в каменном веке, начните с гвоздей из полевого шпата.

Все было готово для торжества. Сегодня, кроме суповой тарелки с оленем, он достал также изящную серебряную вилку – память о давнишнем медовом месяце, когда они путешествовали с молодой женой по богатым городам Запада. Вполне возможно, что им с Розой дарили что-то в этом духе на свадьбу – Обоч уже не помнил ни саму свадьбу, ни лица дорогой супруги, с которой прожил… лет тридцать? Но конкретно эту вилку – он готов был клясться на адских углях – он стащил в шикарном прибрежном ресторане, где они вдвоем уплетали лобстеров. Эти усатые многоногие твари до сих пор ассоциировались у него с разорительными тратами и кошмаром поездки «зайцем» на крыше громыхающего вагона. На второй билет денег просто не оставалось. Декабрь с тех пор он также заметно недолюбливал…

Солнце золотило верхушки скал. На листьях проступила роса. А плечи заметно покусывало ветром. Обоч, накинув одеяло, устроился на плоской крыше своего жилища и приступил к торжественной трапезе…

Законы развития сюжета совершенно напрасно не причисляют к законам природы, наподобие растворения железа в кислоте или подозрительных спиралей, выписываемых электроном в магнитном поле. Ровно в том момент, когда улыбающийся рассвету отшельник-фермер подносил ко рту дымящийся кусочек вараньего филе, внизу на темной еще плантации раздался звук, который ни с чем не перепутать: кто-то рылся среди влажных листьев с самыми каверзными намерениями.

Обоч, так и не вкусив лакомства, опустил взгляд. Совсем рядом, у самого дома, трясло смертной судорогой куст арахиса, под которым кто-то энергично рыл землю. Еще секунда – и растение бессильно повалилось, передав эстафету следующему.

Скорость, с которой работал невидимый диверсант, вселила в фермера ужас. Когда он через секунду слетел вниз, рискуя переломать ноги, на разрыхленном аккуратно подбитом ряду лежали уже шесть поверженных кустов арахиса. Обоч беззвучно кинулся к ним, и шерстяное одеяло слетело позади наземь словно рыцарский плащ.

– Какого… – растерянно протянул фермер, когда что-то невидимое в листве пронеслось прочь со скоростью брошенного со скалы камня.

Кто-то строгий и хладнокровный в его голове начал быстро перелистывать зоологический справочник: «… Сумчатый опоссум. Сурикат. Сурок. Суслик…» Обоч почесал в утратившем растительность затылке, не находя слов: даже перемноженный на суриката суслик не мог бежать так, что за ним дымилась земля.

______________________

[1] У некоторых народов вопрос стоит куда серьезнее: похмелье, безусловно, связано с овсяным печеньем, даже если его не было на столе. А это уже метафизическая связь.

[2] Есть такие города, и вы, наверное, бывали в них, назвать которые городом можно только в сравнении с не слишком большой лужайкой. Именно таким был Гдец – ближайший к ферме Обоча Дримса населенный пункт: 197 жителей, 111 кошек и 63 собаки, плюс пара ручных енотов тетушки Постул.