Мелкий пакостник

    Его звали Андрей, и он был ещё молод. Но в свои 27 смотрелся много старше своих лет.
 Не потому что свою жизнь  наркомана оставил где-то   давно в прошлом, но при этом так и остался наркоманом,  а потому что  было в нем что-то такое нехорошее, что старило его душу и его внешний вид. Даже его друзья, бывшие наркоманы и сегодняшние алкоголики часто выглядели  гораздо моложе него.

      Поражал бегающий взгляд его карих глаз, который   никогда не задерживался  на собеседнике.      Он взирал на мир из под насупленных бровей и  таких же глаз, в которых почти всегда скользила обида и затаенная злоба. Он не был добрым, хотя хотел таким казаться, всё делая для этого, чуть не лезя из кожи вон в те моменты,   когда встречал нового человека на своем пути,  когда пытался понравиться ему, ещё не понимая даже для чего. На  всякий случай, а вдруг пригодится. И  потому при разговоре с незнакомцем чуть не шёл с ним в ногу, повторяя его движения и жесты, копируя слова, и подстраиваясь  под жизненные приоритеты того, но только на словах, в душе же оставаясь тем, кем он был всегда, мелким пакостником, пакостившим по-крупному, никогда не ценившим дружбу и людей, даже не знавшим, что это такое, просто хорошее отношение к кому-то. И потому, конечно же,  мерил всех по себе, прекрасно  зная, кто он есть. Долго держать марку порядочности, шагая в ногу с новым знакомым у него не выходило, он довольно быстро  срывался, снова становясь хищным мелким зверьком, похожим на хорька или куницу, снова включая тот   свой бегающий взгляд исподлобья  и из под насупленных бровей. И всё, перед тобой был другой человек,  тот Андрей, детское выражение лица которого сочеталось с маской  готового на убийство маньяка, моментально заплывая вечно  нерастраченной злобой.

       Да, в нём,  в  его внешнем виде была какая-то детскость, но он не был ребёнком и давно. Он был хоть и  бывшим, но  состоявшимся наркоманом, он был отцом своего случайно родившегося ребенка,  которого  правда,  таскал с собой на прогулку  в детской спортивной  коляске, когда тот не вышел ещё из младенческого возраста,  будто в знакомой авоське, наполненной бутылками с  алкоголем, крича при этом, какой он любящий отец. Но на самом деле любил он только самого себя.



     И вот той любовью и светилось его лицо, даже в минуты, когда он привычно хмурил брови и так же смотрел на мир, озабоченный не проблемами  мирового порядка,  ни  тем, что  младенец,  его сын, вот-вот станет калекой- инвалидом, лежа почти  в гамаке, и   уже   оставляя в нём  навсегда свой еще не  окрепший  позвоночник,  и который с силой раскачивал его ни о чем не думающий на самом деле    отец, он всегда  озабочен был  только собой, своей не коронованной особой.


       Андрею было плевать  на всё, на  жизнь, в которой он неудачник, и уже поздно  было, что либо   менять, он это знал точно, хотя  и не понимал этого  до конца, плевать  на людей  и на собственного ребенка. Он  давно морально  и  нравственно  опустился, но делал вид, что это не так, что он сила, человечище,  особенно, тогда, когда на горизонте его жалкой жизни появлялся кто-то новый.  И тогда он как-то приосанивался, чего не нужно было давно  делать,   находясь среди   старых корешей,  они хоть и считали его своим главным, но всё  равно, он был для них своим, что значит таким же, как и они,  и из них же, а тут, думая что сможет,  что-то получить,  он  начинал топорщить перья, хорохориться,  будто старый общипанный индюк, даже не понимая перед кем, и потому часто оставался тем щенком, которым и был всегда, выросшим только в озлобленного недовольного  всем хорька.

   И вот этот щенок,  работая  в какой-то строительной  фирме  логистом, сидя с тем знакомым выражением  лица, со складкой между  насупленных бровей,   на скамейке перед домом среди своих корешей,  вдохновенно делился с ними своей идеей,    рассуждая   о том, как отобрать бизнес у тех, у  кого работал наемным работником, то есть переманить клиентов  в    свою фирму, которую  организовал  только в своем убогом  хорьковом пакостном уме.


   В итоге, будучи  всё  же щенком, он остался  без работы логистом и  вообще,   и затаил  обиду  со злобой, теперь уже вынашивая иные планы, на предмет,  как отомстить, будучи самому виноватым.
       
    Кидал понты, перед своими товарищами по алкоболу, забывая о том, как и с ними точно так же непорядочно обошёлся,  забыл, как одного просто спустил с лестницы со своего этажа, заявив, что там говорить  не с кем, хотя до того культового момента  вместе с ним кололся и выпивал, распивая бутылку за бутылкой, потом обвесившись банками из под пива, как новогодней гирляндой, выплясывал с ним же,  обнявшись за плечи,  сиртаки, всё на той же лестничной площадке. Тогда тот был хорош для него, но только  до того момента, пока   Андрей не счёл себя птицей высокого полёта и не ощутил  взявшиеся не пойми откуда  амбиции, нарисовавшиеся у него за спиной в виде крыльев. Он вдруг почувствовал себя выше всех своих корешей, заделавшись в их шайке атаманом, и не помнил уже, как у них же на глазах скатывался вниз до первого этажа,  даже не успев от стыда прикрыть  свои бесстыжие  глаза, в которых не было ни капли совести, когда их  всех просто по-дружески и  по- соседски  попросили не курить на лестничной площадке  и не шуметь.

    Он помнил только, что уже слышал в свой адрес грозно-насмешливое  “щенок” и потому решил, что сейчас лучше им и побыть, пока в реальности не  накостыляли по шее.

     А сейчас нет, он сам спустил с пятого этажа своего бывшего друга, да так, что тот, чуть не переломал все свои  кости, скатываясь кубарем вниз,  но шишек и синяков набил однозначно  много, почти не оставив от ударов об ступеньки живого места на своем многострадальном  теле наркомана.

    И  вот ему -то сейчас, этот крутой  щенок и вещал о своих планах на месть.


      Но он же никогда не знал, что такое дружба, что такое нормальные  человеческие отношения,  он только готов был даже  под этого своего умственно- отсталого дружка, коим он его считал, с которым говорить не о чем, снова привычно подстроиться и даже зашагать  с ним в ногу, потому что так требовала ситуация, чтобы потом подставить его. Он так привык.  Делать себе единовременно  плохо, чтобы другому  было  еще хуже и навсегда. Ибо знал сейчас  во что втягивает бывшего наркомана и сегодняшнего алкоголика, не ставя его ни во что, не считая за человека, а только за того, кому нечего терять в этой проклятой жизни, которую он тоже не ценил,  ибо самым ценным был только он сам, Андрей, щенок со столичной  улицы одного из микрорайонов, где родился и вырос,  и где научился только тому, как быть  пакостным  хорьком и пакостить по крупному, не разбираясь кому, лишь бы.


       И  вот эта его не разборчивость в итоге и сыграла с ним злую шутку, он сел, только не на любимую скамейку около дома, где любил  вечерами порассуждать на философские  темы, показывая себя  с той стороны, которая могла бы потом ему пригодиться  для того, чтобы в нужный момент развернуться всем своим гнилым нутром, тем самым, которое было каким-то нехорошим у него, и потому и внешне он был так же нехорош и выглядел старше своих  27 -ми лет, но оставаясь всё  же щенком, развившимся только  до состояния хорька,  которого более сильный, а главное порядочный противник мог в любой момент ткнуть носом в его собственное дерьмо. И ткнул, ткнул больно и надолго заставил остаться там, на тех нарах, куда угодил этот зарвавшийся негодяй, будучи мелким пакостником,  но пакостившим по крупному. Другое дело, что  как и его разросшиеся,  как на дрожжах,  амбиции, которые  не приносили   ему желанных  результатов, так  и его дела, которые он делал, желая  чтобы они  были крупно гадкими, такими не были, просто потому что не получалось.
 
     Даже тут, где он считал себя состоявшимся и преуспевшим,  он не сумел вырасти дальше своих хорьковых замашек, оставшись на всю свою жизнь щенком.


    Уже, когда он  после  длительной отсидки, вышел на свободу, то жизнь его и впрямь полностью была  кончена    и потеряна для него,  его прежние кореша, что еще оставались в живых, наркоманы всё  же были и алкоголики,  не жильцы, что называется, не приняли его обратно  в свою теплую компанию, а презрительным взглядом  только проводили до дверей подъезда, когда он с котомкой в руках подошёл к дому, в котором  родился и вырос,  и в котором тоже привычно  пакостил. Заходя в родной подъезд краем глаза, и глядя,  как всегда исподлобья,  он только видел, как Влад, тот самый, которого он когда-то с пятого этажа  спустил, показал ему в спину неприличный жест, похлопав себя  ладонью по согнутой в локте руке,  а следом средний палец, что означало, что и наркоты теперь ему не видать, а она вновь   была ему    очень и очень  нужна, потому что если  его жизнь  и продолжится, то только в  роли наркомана, даже хорьком уже  побыть у него   не получится, поиздержался в местах не столь отдаленных, где тоже оказался весьма неразборчивым и где пришлось не только в натуре подставляться, но и подкладываться, чего его тонкая щенячья психика уже окончательно  не выдержала.

19/11/2019 г
Марина Леванте