Л. Баяндина-Гизингер Мемуарные наброски-3. Каменуш

Мемуарные наброски-3. КАМЕНУШКА

Всё вокруг было любопытно, непривычно. Папу не узнать в «стежёных» штанах, «кухвайке», пимах и шапке-ушанке. Он «вступил» нас в колхоз, купил коровку, овечку, свинюшку и кур (обязывали колхозников сдавать для фронта молоко, яйца, другие продукты – В.Т.).
 
Поселили нас сначала в школе (вся-то деревня 40 дворов), затем перевезли в какой-то старый дом, где мы прожили до конца войны.
Я пришла в школу-четырёхлетку в первый класс, «белая ворона» и по одёжке, и по разговору. Дочка председателя колхоза (он уже инвалидом пришёл с фронта), наступая на меня на переменке, кричала: «Тебя Гитлер прислал наших отцов убивать?».

С того времени и начался мой, теперь уже хронический, комплекс неполноценности.

Однажды («в морозную зимнюю пору») папу увезли на санях-розвальнях … в трудармию. Остался с нами из мужиков один Рудик Мительмайер, которого тоже по ходатайству папы «воссоединили» вместе с его мамой, моей тётей Олей, из другой деревни.
Тётю Олю тоже забирали, но вскоре по возрасту отпустили. А пятнадцатилетнего Рудика забрали. Позже он сбежал с шахты из-под г. Тула и через Свердловск, где в то время жила эвакуированная из блокадного Ленинграда наша «русская» тётя Рита Гладкова, вернулся в Каменушку.

Председатель колхоза, заинтересованный в рабочей силе (а, может, пожалев юнца по-человечески?), не сдал его комендатуре. Рудольф «вкалывал» и всю войну, и после всю свою жизнь, получив средне-техническое образование  и будучи крупным руководителем строительных организаций и членом КПСС.
Он живёт в Нижнем Новгороде, ему 84 года. Я его навещала в 2006 году, использовав свою льготу по реабилитации. Теперь он трудится на «мичуринском» участке. Вся жизнь – арбайтен. В Германию не уехал, в России – родина и могилы близких.

Однажды исчезла мама (ей было 34 года). Её увезли, как и папу, в трудармию. Папу – на Урал, где строили узкоколейку, маму – в Новосибирск, в «женскую» Зону, для работы на заводе «Сибсельмаш», который теперь выпускал «всё для Победы».

В 1943 году тётя Маруся (ей, нашей «экономке», бабушке Маргарите, тёте Оле и Рудику мы с сестрой обязаны жизнью, т.к. не померли с голоду), нагрузившись мороженым молоком и прихватив меня, девятилетнюю соплюху, отправились (она – в очередной раз) к маме.
Конечно, зимой, конечно, с ночёвкой по дороге на станцию Буготак. Идём, идём, а кругом сопки, а за спиной- мешочек-рюкзак, а там замороженное молоко от нашей коровки - маме.
А ещё молоко каждый день я ношу на «молоканку» для фронта, ну, а потом нам, что останется, «забелить» похлёбку.

Жизнь продолжается, хотя уже многих, многих нет. Погиб под Смоленском дядя Юра Лопато – наш украинец. Погиб в первый день войны 22 июня 1941 года в Брест-Литовске дядя Лёва Елин – наш еврей.

Меня в деревеньке, ставшей любимой, уже никто не называет фашисткой, я научилась (изредка) материться «для порядка», сочинять и петь частушки и, конечно, много работать. Уже сестричке моей пять лет, и она не знает вовсе ни мамы, ни папы. 
А война идёт и иногда по деревне разносится душераздирающий бабий крик - пришла очередная похоронка – мать голосит, ребятишки примолкли.

А вот и Победа! И однажды … пришёл папа Вилли и тоже с рюкзачком, но такой дохленький, что не узнать. Ритка куда-то убежала, её долго не могли найти.
Хата набилась людьми: «Василь Фёдорыч пришёл!» Женщины и молодёжь его помнили, а мы с Риткой почти забыли.
Да, очень было горько тем, у кого не пришёл папа, а у многих и мама.


Дальше: Мемуарные наброски-4. ШКОЛА
http://www.proza.ru/2019/11/21/1533