Глава 12. Птичку жалко!

Люськина старшая сестра Варвара уехала учиться на хореографа. И теперь вся детская комната в их доме принадлежала только ей, Люське. От этого она была счастлива. Ещё бы! Никто больше не донимал её фугами и этюдами на фортепьяно.
И, так как Люську часто стали беспокоить зубы, под кроватью у неё всегда стояла чекушка с водкой. При сильной боли, она намачивала вонючей жидкостью кусочек ваты и прикладывала его к десне.
Недавно под Люськиной кроватью поселился и ёжик. Люська нашла его в саду и принесла домой. Она кормила его молочком из блюдечка, крошками хлеба и кусочками овощей. Ёж шлёпал по комнате, как хозяин, обнюхивая всё на своём пути.
—  Люська, выпьет ёж всю твою водку! — посмеивалась над подружкой Маруська.
—  Ага! … Тебе смешно?! … Знаешь, как плохо, когда зубы болят?!
—  Так в больницу сходи, вытащат тебе больной зуб! — советовала Маруська.
—  Ты что?! … В больницу? … Не! … Боюсь – в больницу! — сморщив нос, отвечала Люся.
Вообще, Маше казалось, что Люська ничего и никого не боялась на этом свете и очень она любила всех животных. Её слабость – тискать их и ухаживать за ними. Она даже спала с большим сибирским котом в обнимку, как с плюшевым мишкой.
А однажды, около калитки, ведущей в сад, Люська подобрала и раненого голубя. У него было сломано одно крылышко. Рана кровоточила. Сердобольная Люська взяла его на руки, прижала к груди и стала гладить.
—  Бедненький! … Больно тебе? … Кто тебя так?  — жалобно обращалась она к птице.
Голубь то закрывал, то открывал глаза и дрожал. Маруське тоже захотелось его погладить.
—  Жалко птичку! … Собаки, наверно, её подрали. — сказала она, с жалостью посмотрев на голубка,  — Надо бы его подлечить.
—  Я бы взяла его домой, но, сама знаешь, у меня коты. … Съедят ещё. — обращаясь к подруге, размышляла вслух Люська,  —Маруська, … а возьми его ты!
—  Ой, я боюсь! … Куда ж мне его деть? … Что я буду с ним делать? —  испуганно ответила Маруська,  — А кошка – и у нас есть!
Но когда она взяла его в свои руки и ощутила тепло его дрожащего тельца, почувствовала сострадание к этому маленькому существу.
—  Да, возьми! — не унималась Люська.
Так, прижав этот едва живой комочек крепко к груди, Маруська принесла его к дому. Положила она голубя в картонную коробку. Нарвала и насыпала туда травки, чтобы птичке было мягче лежать. Поставила рядом жестяную консервную баночку, налив в неё водички. Потом эту коробку с больной птичкой Маруська спрятала под верандой дома, чтобы никто не видел, и кошка чтоб не съела больную птицу.
—  Сейчас я буду тебя кормить. — бормотала она, засовывая в клюв птицы маленькие кусочки хлеба.
Но голубь никак не реагировал – не глотал, не пил он и водичку, которую Маруська усердно пыталась влить ему в клюв.
—  Что же с тобой делать? … Надо тебя деду показать!  — вдруг осенило девчонку.
Она вытащила из коробки птицу, голова которой уже повисла, как тряпка, и побежала быстрей в соседнюю половину дома.
—  Дедулечка, … миленький, … спасай голубя! — с порога жалобно прокричала Маша.
Дед осмотрел пернатого, махнул рукой и заявил:
—  Да не жилец он уже!
Маруся заплакала навзрыд. Слёзы катились и катились из её глаз.
—  Эко, расстроилась! … Не плачь! … Глаза выцветут! — пошутил дедушка.
—  Как это – выцветут? — хлюпая носом, спросила Маруська, поглядывая на деда.
—  Не будут такими чёрными, а станут жёлтыми, как у тигра. — улыбаясь, ответил он.
—  А что, … тигры много плачут? — удивлённо спросила, сквозь слёзы,  Маруська.
Дед ничего не ответил, усмехнулся только,  достал бинт, намазал его краешек зелёнкой и помог внучке перебинтовать крыло птички.
Успокоившись, она снова унесла коробку с птицей под веранду.

А на следующий день Маруська чуть свет побежала посмотреть на своего раненого питомца. Голубь по-прежнему лежал в коробке, но голова его была как-то странно запрокинута назад. Девчушка взяла в руки уже холодное и окаменевшее тельце и зарыдала:
—  Как же так! … Как же так! … Дыши! … Дыши!
После уроков, позвав Люську, она со слезами хоронила голубя в овраге, положив его в коробку, а потом засыпав в ямке землёй.
—  Да! … Жалко птичку! — тоже поплакав, сказала Люська, — Ей бы ещё летать, да летать!