рассказы старого бича

Рассказы старого бича.
Что, решили про бичевскую жизнь послушать? Правильно решили. Сейчас уж и бичей то нет. Мы, старики вымрем – и всё. Да и мы, старики, уже бывшие бичи. Вот и я не бичую. Какая –никакая, а квартирёшка есть, сижу зад прижал. Так и другие – кто осел, кто в бомжи подался, кто помер.
Э-э-э, нет! Бомжи –это не бичи. Бич кто? Работяга. Как это в песне -  мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз.
На бичах вся геология держалась, и не только…  А потом горных работ почти не стало, ручного бурения тоже, на буровых вахтовый метод. Одно это бичевскую жизнь под корень подкосило. А сейчас уж ни Союза, ни геологии –где ж тут бичам выжить. Вот и мрут бичишки.
Когда человек умирает? Когда жизнь ненужной становится. И жить ни к чему, и умирать страшно. Вот и выдумывает ненужная жизнь болезнь. А тут не просто человек – весь класс бичевской стал ненужным.
Но я то держусь, хвост пистолетом. Помру кто вам о старой бичевской жизни расскажет?
С чего начать то? Ведь начать то всегда труднее всего, а потом разговор сам покатится, одно за другое цепляться будет, тогда главное его в мелочах не утопить, важного не упустить.
А начну ка я с собак. Как никак, год собаки пришёл.

О собаках и собачатине.

А коли разговор о собаках, надо вспомнить Пирата и Альфу.
Хотите верьте, хотите нет, но получили мы их в обмен на практикантку.
Как на практикантку? Да очень просто. Повадился к нам в гости один пастух, или как он сам себя называл – ковбой.
Сперва у костра, потом у порога палатки, где жила практикантка, а потом и на нары перебрался.
Ну, в лагере от этой фифочки было мало толку, вот и предложил наш начальник Женя обмен – от отпускает практикантку с миром и полагающейся бумажкой, а бравый ковбой оставляет нам свою свору и седло.
В своре, помимо Пирата и Альфы были ещё две собаки, молодая сучка Найда и кобель, клички сейчас не помню.
Так, шалавы, но на подхвате за Пиратом и Альфой годились. В тех краях собаки помесные – лайка с немецкой овчаркой. В Пирате больше от лайки было – белый, хвост каралькой, и стать лаячья, но покрупнее, погрудастей, а Альфа в овчарочью породу удалась – серая, с чёрной спиной, но помельче и на ногах повыше, туловище покороче.
Мы с ними на барсука ночью ходили.
Первой выслеживала барсука Альфа, подавала голос и сдерживала зверя, но видать, в драку не ввязывалась до прихода Пирата. Во всяком случае, она всегда была целёхонькая, а Пирата морда частенько была драной.
Ну, а уж следом за Пиратом и эти две шавки , почти уже у нас на виду ввязывались в Когда собаки прижмут барсука к камню и держат – то тут его хоть стреляй, хоть пикой коли – дело твоё.
Дружба у Пирата с Альфой была –не разлей вода.
Всегда вместе, меж собой ласковы, Пират Альфе(виданное ли дело!) кусок послаще всегда уступит. Парень за девушкой так не ухаживает, как Пират за Альфой.
Ну и приспичило тут нашей Альфе её сучье дело.
И чтобы вы думали? Не подпускает Пирата, хоть тресни. А тут ещё угораздило нашего геолога Славу прихватить Альфу с собой в село.
Не знаю, не видел – сразу ли, потом ли пришли «женихи», но когда я вернулся с канавы, на нашей поляне собрались, однако, кобели со всех окрестных деревень.
Визг, рык, лай. Катаются клубками, шерсть клочьями. И среди этого побоища ходит Слава, наводит порядки и хоть бы какая тварь на него рыкнула, не то что укусила.
Альфа же снюхалась с каким то рыжим кобельком, примерно одного с ней ростика, а Пират, он покрупнее да позлее этого рыжего отгоняет.
Остальным псам вроде и делать нечего, надежд никаких, но крутятся вокруг, дерутся.
Женьке, нашему начальнику, надоела эта канитель, вынес ружьё и говорит мне:
- Которого замочить?
-А вон того –говорю,-  самого крупного.
Но самый крупный как увидел ружьё, сразу с поляны дёру, далеко однако не ушёл, ходит вокруг, морду из-за бугра высунет, на ружьё посмотрит – опять спрячется.
Ну ладно, делать нечего, жахнул Женька картечью какого то черныша, тоже крупненького пёсика – не взвизгнул – пал и задёргался.
Думаете, кобели с визгом и скулежом врассыпную? – как бы не так. Ноль внимания.
Только Пират подбежал, коротенько так взвыл и опять к Альфе, рыжего отгонять.
Ну мне то на выброску надо было ехать, там три горняка уже сидели, меня четвёртым.
Вот я и решил свежатинки прихватить.
Взял кобеля за хвост, оттащил подальше, подвесил к молодой осинке, чин-чинарём ободрал, выпотрошил, отрубил лапы и голову, сунул в мешок, приторочил к седлу – и в дорогу. Ну и геолог, конечно, поехал задокументировать что там мужики наковыряли да работу задать.
И опять Альфу на поводок, а поводок к седлу.
До реки нас провожало кобелей с полсотни, а в речку вслед за Альфой  - той деваться некуда- переплыли только Пират и рыжий. Подъехали к палатке. Ну, мужики с нами здороваются, Альфа с Пиратом им в ноги тычутся, рыжий скромненько в сторонке сидит.
Всё путём.
Вот я мясцо достал и говорю:
-Берите провизию, мужики.
-Что, говорят –опять баранина? – Славка им перед этим овцу привозил.
-Не,- отвечаю – собачатина.
Ну, тут один бич –Котёл его кликуха – взял тушу, поглядел, как умная Маша – да и говорит:
-Не трепись, я по рёбрам вижу, что баран.
Ну, баран, так баран. Наделали шашлычков, сидим жуём.
Говорят, собачатина псиной воняет – ерунда. Никто ничего не заметил, за милую душу всё схавали.
Только Славка отказался – не хочется что –то, сыт мол. Ну он то не в счёт, он точно знал, что собачатину жарили.
И уж всё съели – а вечеряли в палатке, сентябрь, холодно, как один из горняков, Колобок, вдруг и скажи:
-Паря, а где Пират с Альфой? Однако мы и впрямь собачатину жрали.
И в самом деле. Обычно псы крутились у ног, «разговаривали», ластились, а тут забились под нары и молчат, будто их и нет.
Рано утром, да ещё не утром, только светать стало, просто не выдержав холода Котёл встал растапливать печку, вылез из под нар Пират, подошёл к двери и смотрит на Котла.
Тот дверь расшнуровал, а Пират под нары. Оттуда стрелой Альфа а уж следом за ней Пират. И дай бог ноги до главного лагеря.
Да, потом Славка рассказывал, что следующей ночью, уж не знаю зачем, привязал он Альфу и Пирата в лагере.
Альфа перегрызла верёвку и сбежала к своему рыжему, а Пират вошёл в палатку – (поводок позволял) и горько пожаловался:
-А-а-а-а-а-ф-фа!!!
Вот такая история про собак и собачатину.
Впрочем, на Берди стояли, так там шавки запросто грызли собачью голову, правда – мёрзлую.

Кобель в спальнике.
Когда то наша экспедиция вела разведку талька на Талуе.  Жили бичи в бараке, одна большая комната да две печки –вот и всё. Удобства на улице.  Ну, как то зимой, с получки, была большая пьянка.  Изба выстыла, холодина. Но вот, кто то, кто  больше замёрз или по нужде больше других  захотел, встал и растопил печку. Бичи зашевелились. Кто то не вылазит из спальников, ждёт когда, потеплеет, а кто то уже и оделся.  И вот один из наших бичей, Гришка взял нашего Барбоса –жил с нами такой здоровенный и добродушный пёс – и засунул к себе в спальник. А чё ему – он всё равно спал не раздеваясь. Пёс пригрелся, лежит довольный, только морда торчит. А тут и Федька, Гришкин сосед  проснулся и сладко зевнул. Следом зевнул и Барбос. Федька глянул, кто это так смачно рядом зевает и… Весь барак поднялся от жуткого крика.  Когда Федьку вытащили из спальника, в который он залез с головой, тот сказал, что первой его мыслью было – Гришка в кобеля превратился. А потом уже, в спальнике подумал –Ну всё, допился.

О биче по кличке Чугун.

Там же, на Талуе надо было отправить в какой то научный институт полузаводскую пробу талька. Ну отобрали, в ящики затарили, на тракторных санях спустили вниз, на станцию, а чтобы погрузить всё на платформу отправили трёх бичей из которых заводилой был Боря Орлов по кличке Чугун. А пробу принимал представитель института, такой сахарный интеллигентик.
И вот пошёл на наш интеллигент посмотреть как работа идёт –у платформы никакого шевеления, а из за ящиков слышится визг. Зашёл, смотрит: двое бичей держат собаку, а Боря Орлов тянет за верёвку, а в петле верёвки собачья шея. 
-Вы что делаете?
-Не видишь что ли, собачку вешаем.
-Что,  плохая была собачка?
-Да нет, какая попалась.
Вечером наш инженер институтский возвращается в комнатку и видит – на столе обглоданные кости, пустые бутылки, бичи в отрубе, а на его постели лежит в усмерть пьяный Орлов и  не только по малой нужде в штаны сходил, но и по большой.   
Наш интеллигент разгрёб кости, сел за стол и написал прославившее его заявление:
«Начальнику партии Васильченко. Прошу убрать от меня товарища по кличке Чугун, от него мерзко пахнет и он собачек кушает».
А  утром «Товарищ по кличке Чугун» снял штаны,  вывернул их на изнанку, обил об забор и сказал –  А вот теперь можно и по бабам, или я не красавец самец?


Бичевские похороны.

Как то в партии умер бич. Родных у него не было и хоронить его надо было нам. Сделали гроб, купили покойнику костюм, обрядили и поручили его друзьям, таким же бичам отвезти его на кладбище в город Междуреченск. А дорога туда одна – железная. Поставили гроб на площадку товарняка, узнали у машиниста, что поезд простоит часа два,  и решили сообразить. А соображать то не на что. И кто то удумал – А зачем покойнику новый костюм? Он и в робе так же сгниёт. Сказано – сделано. Костюм сняли, оттащили в лавку и обменяли на водку. А когда водка да разговоры,  кто же за временем следит. Короче – укатил товарняк вместе с покойником. Только в Новокузнецке  обнаружили гроб с покойником в трусах и майке.
Чей покойник выяснили быстро -наш начальник ведь заяву сделал. Да ещё на железную дорогу наехал – что ж вы нашего товарища то раздели – ведь поначалу то никто не сознался, что они костюм то пропили. И что ж вы думаете – возместила железка потерю.
  Забрали покойника в  Новокузнецке, увезли в Междуреченск, похоронили, выпили, выложили из пустых бутылок на могиле крест и наш начальник толкнул речь – Покойник был не дурак выпить, а теперь он спит спокойно, чего я и вам желаю.
Тогда всё это мне смешным показалось, а теперь вот вспомню –горько.

Гуси.
…Паниковский, Паниковский! Я тоже гусей воровал
Чё ржёте? Да я любому бичу в шары плюну, скажи он, что гусей не крал или хотя бы не ел краденой гусятины.  …Если он всю жизнь на северах провёл – другое дело, а у нас – не поверю.
Сам то я с этим делом ещё по молодости повязался.
Вели мы переоценку вскрыши на Голуновском карьере и били шурфы глубиной до 20м. Разместил нас  троих начальник в какой то пустующей «хавире» и укатил. Конечно, первое что мы сделали, это пропили тушёнку со сгущёнкой, а потом уже принялись за работу. Но шурф копать, когда изо дня в день лапшанники с маргарином что то скучновато.
Ну вот, сидим мы с Ваньком вечерком, чай швыркаем, вваливается Гришан, довольный – спасу нет.
Оттопыренную фуфайку обоими руками придерживает, а из под полы между ног гусиная шея болтается.
Я сразу уши навострил – слышу, соседка на улице разоряется. Схватил я у этого дурня гусака, окно растворил – и на улицу.  А там уже стемнялось и первый октябрьский снег повалил. Только я обратно занырнул, окно притворил, сапоги в снегу под койку – вваливаются участковый и соседка.
-Вот он, вот он гуся утащил – и пальцем в Гришаню тычет.
А Гришаня лыбится во весь рот:
-Никакого гуся, гражданочка, я и в глаза не видел.
У участкового аж фуражка на затылок поползла.
-Да у вас же руки в крови!
-Где? –«удивляется» Гришаня и рука – об руку – быстренько эдак кровь размазал.
-И на сапоге кровь – не унимается участковый.
-Какая кровь? – и Гришаня сапог об сапог – опять кровь затирает.
Участковый от такой наглости минуты две позевал, ничего выговорить не мог. Но смех то смехом, а штраф в 150 рублей он нам выписал. Дорого гусь нам этот обошёлся, но это полбеды, а беда, что мы его так и не съели.
Дождался я когда всё утихло, угомонилось, вышел на улицу – а снегу уже прилично навалило – не могу найти гуся – хоть тресни. И утром ходили искали –то ли собаки утащили, то ли ещё кто.
Но тогда то я сам не крал. А самолично стырил когда работал в одном шаражпроекте. Делали мы тогда изыскания под аэродром и в одном лагере стояли две партии – геологическая и топографическая. И у топографов один шоферюга решил гуся добыть. Стукнул монтажкой и бросил в будку своего полстапервого.
И вот, когда он проезжал по улице мимо дружной компании из начальника топографической партии, директора совхоза и участкового, гусь вылетел из окна ( у этого балбеса и стёкол не было) га-га-га!
После, где бы какая живность не пропала – к нам едут. Заколебали. Ну мы и решили – назло им всем – поедим гусятинку, но с топографами – разинями связыватсья не будем. Поехали в какое то дальнее село, по темну, в наглую, в гусиное стадо врезались, схватил я гусака, голову под крыло и под тент забросил, там ещё кто то ещё прихватил, в кузов и укатили. На другой день на участке гусаков ощипали – пух и перья в скважину, чтоб следов не было, и требуху туда же. Развели костерок, шофёра послали в деревню за самогонкой и за разговорами гусачков «усидели». Правда, по моему мы не самогон пили, зелье было синее и явно керосином воняло, но да это мелочи. Кости, однако, бросить в скважину не забыли.
И потом были… эпизоды.
Но вот как то вывозили нас с геологом в маршрут, машина вдруг остановилась – давай, кричат – вылазь, лови гуся.
Известное дело – двести метров от деревни – гусь дикий.
Шофёр с геологом парни молодые, гонят гуся на меня, а у меня нет азарта – пропустил я его. Может, был бы под турахом – и море по колено, а по трезвянке западло показалось мужику с сединой (а мне уж тогда к сороковнику подваливало) за гусаком прыгать.
Нет, ежели конечно прижмёт, я и сейчас гусю шею скрутить не побрезгую, только вот боюсь, что по молодости, да из озорства сходило с рук, на старости лет да от нужды может конфузом обернуться.


О  пакостниках.

В том же шаражпроекте мы делали изыскания под здание сельхозтехникума в одном маленьком степном городишке.  Разрез скверный – сверху, метра два, два с половиной – пески, а снизу коричневые вязкие глины, пропитанные известью.  Известковые гнёзда с краю рыхлые, а внутри – камень. И лопатой не возьмёшь, и кайло в глине вязнет.  Да ещё и крепить горизонт песков надо. Правда, у нас была металлическая каркасная крепь,  ставишь каркас и забиваешь досками –всё полегче. Но в инженерной геологии мало шурф пройти, надо ещё и монолиты отобрать – вырезать  из глины кубы размером в тридцать сантиметров и закутать их в пропитанную парафином марлю.
Но в конце концов нам это всё надоели и мы с напарником запили.  Жили мы с ним вдвоём в квартирке, в которую нас поселило на время работы местное начальство, техник дал задание и уехал куда то с буровой – сами себе хозяева. Ну, я то больше трёх дней пить  не мог –душа не принимает, а напарник то с катушек сорвался. Ну, что делать, пошёл на участок проверить что и как.  Машины у нас не было, потому перед началом пьянки мы закопали в отвал монолиты, верёвку, инструмент, да видать плохо спрятали. Пришёл я на шурф и гляжу –каркас крепи выдернут, в шурф сброшены доски, между досками уложены изрезанные монолиты, на доски сброшен каркас крепи и вороток, туда же и инструмент отправили. Хорошо – верёвку не нашли, да песок на счастье оказался устойчивым, не рухнул шурф. Спустился я, привязал верёвку к воротку, поднял наверх, потом всё остальное вытащил, восстановил крепь. Ничего смертельного, и монолиты можно по новой из стенок нарезать.  Но вот зачем людям понадобилось делать такую трудную и опасную работу, от которой им никакой пользы? Я вот по телевизору смотрю, в Европе анархисты буянят – покрышки жгут, стёкла бьют, машины переворачивают – так ведь шум, гром, весело. А тут – столько трудов и ради чего – только чтобы кому то напакостить?

О женщинах.

О женщинах говоришь рассказать? Да какие в бичевской жизни женщины?  Все женщины в прошлой жизни, а в бичевской…
Вот как то у нас буровая грохнулась в реку, в конце сентября нырять пришлось, трос заводить, да сорвалось, снова лезть, потом ещё. По очереди лазили, у всех обошлось, а вот Федька застудился.
Закапало у мужика с конца, пришлось к врачу ехать. А тут как раз за продуктами в посёлок время отправляться приспело, поехали туда  водитель с нашей геологиней на ГТСке и Федьку прихватили. Ну, вывалил он свой аппарат перед  доктором, жалуется, а тот ему:
- Трипперок, молодой человек, прихватили, однако
-Да господь с вами, у нас в тайге и женщин то нет.
- А это кто? – и показывает в окно. А там наша Люся в вездеход сумки и пакеты с продуктами в вездеход загружает.
-Да это не женщина, это геологиня наша.
Ляпнул Федька, конечно, не подумавши, но в общем то –верно. Геологиня, будь она и любительницей мужского пола, в отряде предпочитает с мужиками не связываться, если конечно, дело не к женитьбе идёт, там разговора нет, святое дело. А просто перепихнуться – так как же она после этого своему хмырю после этого что то сможет приказать и вообще, кто её будет хоть в грош в отряде ставить? Нет, геологиня в отряде не женщина. И привыкаешь к этому быстро. Другое дело – практикантки и поварихи. Это народ свободный, вокруг них всегда мужики, как мухи вокруг навоза, но ведь на всех то всё равно не хватает, да и не всегда обломится, хотя, конечно, истории бывали разные.
В деревне, особенно большой –там, конечно, шлюха всегда найдётся.
Вот, помню, была у нас в Семёновке такая отрядная ****ь.
Со всеми, кому не лень, дашь банку сгущёнки – рада радёхонька.
Вот только Ванька Ржавый боялся к ней подступиться. Старый уже был, порыпанный, страшненький. Ну как то эта… Дуська, её однако звали, но на самом деле, или так, для понта – не знаю, но проваландалась она у нас всю ночь, а утречком ушла.
А Ванька то в ночь работал, вот мы и решили спектакль устроить.
Жили мы в клубе, в двух комнатах, перегородка между которыми не доходила до потолка. Вот мы у одной стены поставили ящик, чтоб можно было из –за стены выглядывать – это наш зрительный зал, а сцена – в другой комнате. Ну и декорацию изладили, само – собой.
Положили на койку тряпьё, форму ему придали и накрыли одеялом. Посмотришь – не дать ни взять – лежит на кровати женщина на боку с подогнутыми ногами и бёдрышко эдак крутенько выгибается.
Ваньке мы навешали лапшу на уши, мол с Дуськой договорились, согласна тебя принять, ждёт. Ванька отнекивается, но по глазам видно – клюнул.  Лёг он на койку, ( «Дуську» мы по соседству с его кроватью соорудили) а мы вышли – якобы чтоб ему не мешать. На самом то деле, в соседней комнате на ящики взобрались и смотрим.
Сперва лежал молча. Потом заворочался, закряхтел, позвал тихонько: «Дуся». Потом встал и подался таким ли петушком бравым и трусишки топорщатся. Лёг осторожненько на койку, погладил «плечо», а потом и под одеяло полез. Прильнул он к «Дуське», замер, а потом шарь, шарь руками, вскочил, глянул на нас, и такие глаза…
Впервые я у него человеческие глаза увидел – обида, гнев, злость, а то всё какие то рыбьи. Даже жалко мужика стало. Да что сделаешь. Поржали мы, бутылку купили, пошли к Ваньке мириться. Но он всё равно долго дулся.

Про любовь.
Про любовь, говоришь, рассказать.  Были, конечно, у нас на глазах всякие истории. Ну вот одна. В то лето я на ручном бурении работал, а неподалёку бурили станком. Начальник поселился в ближайшем селе, у какой то бабёнки(он со своей уж года два был в разводе), и к нам заезжал редко – завезёт продукты, узнает как дела, возьмёт у геологини акт обмера и укатит. Так что вольница. Вроде бы один отряд, но мы в своём вагончике на берегу, стояли,  а буровики свой вагончик таскали за собой по профилям. Так что и друг с другом виделись редко.  Мы то сперва плот сколачивали, потом пробовали с плота бурить. Бесполезняк. Течение сносит, якоря не держат, трубы клонит, скважину уже метра через три бурить невозможно. Всё пришлось зимой перебуривать, со льда. А буровики свой вагончик таскали за собой по профилям. Нас в бригаде  пять человек, а в буровой- двое. Понятное дело, в каком вагончике жила геологиня. Тем более, что у нас ей делать вообще было нечего.  А геологиней была совсем молоденькая девчонка, первый год после техникума.
Вели мы разведку крупного месторождения песчано –гравийной смеси и стояли в долине Катуни. Сёла далеко, вокруг заросли облепихи, да что там заросли – облепиховый лес, конца и края не видать. Работа не бей лежачего,  особенно для геолога.  Разрез сверху донизу одинаковый, с опробованием тоже заморачиваться не надо, разложил материал со скважины по ящикам из под взрывчатки да этикетки положил – и всё. Мы то в свободное время рыбалкой развлекались, а ей то что? Грибов нет, ягода ещё не созрела. Скукота. Так что не удивительно, что она сошлась с бурильщиком со станка. Парень молодой, красивый, язык подвешен. Ну, как обычно – лето, вечер, костёр, луна, ля-ля ля…  И в конце концов, нары занавеской отгородили. В геологии такие дела втихушку не делаются. Не спрячешься. Частенько  женщине в отряде приходится жить водной комнате или одной палатке с мужчинами, или даже с одним мужчиной А днём они под прицелом глаз всего отряда и бичи безошибочно определят – ночуют они в разных спальниках, или одном. Всё равно словом, взглядом, прикосновением –выдадут друг друга. И внутри отряда секрет не сохранится, на базе обязательно станет известно. Если в отряде есть женщина, всё становится известно как только откроется дверь вахтовки. Если одни мужики – экспедиция узнает всё к вечеру, как только мужики начнут отмечать возвращение. Ну, если нажрались в дороге – утром, когда похмеляться начну.
Так что скрываться смысла не было, хотя бурильщик и был женат и сын у него был лет трёх.  Любовь, говорит. Всё, ухожу от жены. И он это на полном серьёзе, тем более, что его подруга «залетела».
Вообще то, как это на первый взгляд ни странно, но браки у геологов крепкие, и измены редки. Может как раз потому, что не скроешь. Конечно, бывало и так, что муж-кобель первостатейный, а жена при всех говорит, что её Вова нигде никогда, хотя отлично всё знает. Или вот, был у нас буровик, взял в жёны повариху. Напившись плакал –Ребята, не иби… мою Люсю, -однако, жил с ней. Любовь…
Но здесь, казалось, всё ясно. Новая семья.
И вдруг по рации сообщают – в доме бурильщика взорвался баллон с газом. Жена и сын в больнице, сильные ожоги.
И вот, поставьте себя на место нашего бурильщика. По любому он окажется подлецом – бросить соблазнённую им девчонку с грудным младенцем, или обгоревшую жену с сыном-без разницы. 
Остался он с женой. Молодая специалисточка родила, тоже сына, очень похожего на отца. Уезжать из посёлка она не стала, так и жили они рядом. Потом она, правда, вышла замуж за другого бурильщика.



Любовь напарника.

Был у меня напарником Иван Каршутин. Крепкий парень и видать, с калмыцкой примесью – плосколицый, скуластый, с раскосинкой в глазах, хотя волосы и глаза светлые. Попал он в геологию по недоразумению. Он товароведом работал, и оказался в компашке расхитителей. Землю под ними начало припекать, и хоть он в главарях не ходил, решил за лучшее уволиться. А тут узнал, что ему жена изменила. Она была без ума от солиста одного, как тогда говорили, ВИА, а тут он приехал к ним в городок. Ну и…
Короче, хоть и было у них двое детей, Ванька собрал вещички, ткнул пальцем в карту и сел в поезд.  Тогда документы для покупки билетов не требовались, но он, на всякий случай, сунул паспорт во внутренний карман пиджака. Выходя из вагона он сунул руку в карман и… Паспорта не оказалось. Он запаниковал, прошарил по всем карманам –нет. Открыл чемодан – трудовая и военный билет на месте, а паспорта и там нет.
А куда податься без паспорта? Шурфы копать. Подал он заявление в милицию и поехал к нам в отряд. Отряд был маленький – геолог, да мы, двое горняков. Потом должен был подъехать станок, а пока мы трое. Шурфы проходили по плотной коричневой или зелёной глине, геолог говорил, что это кобальт никелевая руда. Честно, я думал, что руда как то иначе выглядит. Но ничего. С кайла эта глина шла хорошо, стенки держала надёжно, крепить не требовалось, загазованности тоже не было.
Мы с Ванькой были одного возраста,  под тридцатник, а геолог совсем молодой, только после института. Но, вообще то, все тогда были молоды. И вот, недалеко от нашей палатки стали лагерем москвичи из какого то научного института и пригласили нас в гости, на «рюмку чая».
«Почаёвничали» мы хорошо. Возвращались уже по темноте, до палатки от лагеря москвичей было  с километр, и смотрю, Ваня начал заговариваться, нести какую то ахинею. Конечно, мы пьяны,  были, но не настолько – на ногах то твёрдо держались, а обычно -промочишь горло – ноги начинают заплетаться. А уже дождик начал накрапывать, только вошли в палатку, начался ливень. А в палатках у нас стояли не раскладушки, а самые обычные железные кровати. Сел Иван на эту кровать и вдруг его начало трясти, да так, что порой просто подпрыгивал на кровати.
Геолог испугался -Что с тобой?
Но я то с этим уже сталкивался – Чифира ему надо, срочно.
А как заваришь – на улице ливень, да и дров мы заранее не заготовили. Но я же знаю, что у москвичей была  газовая плитка. Схватил чайник, заварку и бегом под дождём, скользя и падая на тропе туда.
Заварил чифир у уже не торопясь, чтобы не разлить пошёл домой. Да и что спешить – всё равно мокрый до нитки.
В палатке налил чифир (а точнее, всё же не чифир, а очень крепкий чай, сделал я его по норме чифира, но не варил а заваривал) в кружку,  дал Ивану.  Он глотнул раз,  два и понемногу успокоился.
Потом рассказал –
В Сибири в шестидесятые о наркомании не слышали, но он из Астрахани,  Средняя Азия рядом и в молодости он, с двумя друзьями пристрастился к наркотикам. Но когда пошёл в армию, решил завязать. Перемучился, и хотя с ними служили азиаты, которым эту гадость завозили – ни разу не прельстился.  А его друзья… Одного посадили за ограбление аптеки, а второй с анаши пересел на морфий и умер от передоза.
Но вот иногда, когда перепьёт, старая отрава не всегда, но вылазит.
Но самое смешное, что на следующий день он стал перебирать вещи, и нашёл в кармане … паспорт. Обычно же документы суёшь правой рукой в левый карман. А у него паспорт был в правом кармане. Не нащупав его сразу, он запаниковал, и не ощутил гладкой корочки в другом кармане. Паспорта тогда были небольшого формата, зелёные, без пластиковой обложки, так что не удивительно. Заявил он в милицию, что паспорт нашёлся, но ничего менять в своей жизни уже не стал. Доработали мы сезон и он устроился на курсы помбуров. После этого наши дороги разошлись. Он поработал помбуром, потом стал бурильщиком и через какое то время уволился.
Года через три он снова появился в нашей экспедиции.
Говорит, работал на северах, деньги заработал хорошие, приехал на родину. Жена жила одна, с двумя детьми, но возвращаться к ней уже не хотелось. Построил он ей и детям дом и снова уехал. Жена забрала исполнительный лист на алименты – говорит, этого дома детям не только до восемнадцати лет хватит. Так что, -говорит- я теперь совсем свободный человек.
Но проработал он у нас недолго. Перед увольнением зашёл ко мне(а я только что в экспедиционном посёлке комнату получил), поставил бутылку портвейна, колбасу.
Посидели, поговорили.
И попросил он меня сказать одной геологине, молоденькой девчонке – технику, что он её любил.
-Понимаешь, она девочка, такая невинная, чистая, а я мужик жизнью тёртый, и баб у меня было выше головы.  Не будет у нас жизни, но сердцу не прикажешь. Потому и увольняюсь.
Как то, выбрав время, я выполнил его просьбу.
- Людмила задумалась – Надо же! Я и не предполагала. Он ничем своей симпатии не показывал.


Коньяк под суслики.

Тогда мы били шурфы на разведке месторождения  керамических глин.  Месторождение было небольшое, на крутом склоне, буровики его распатронили как надо, а на две точки  буровую никак  было не поставить –круто, вот нас и прислали. Думали быстро кончить, а завязли на две недели. И глубина то всего по десять метров, но порода… Прежде всего склон оползневой, Глина под давлением и выстреливает кусками из стенок. Пришлось крепить. Пусть и не сплошная крепь, в разбежку, но повозиться надо. Как в разбежку? Выпиливаешь из тонкого ствола чурку чуть пошире стенки шурфа, раскалываешь её клином повдоль, плоской стороной к стенке и заколачиваешь, чтоб горизонтально встала. Так же и по другой стенке. Так и закрываешь стенку в шахматном порядке –доска на одной стенке, а на другой стенке напротив доски глина обнажается.  И проще чем венцовая крепь и вывала не будет.  Но и сама глина досталась –не приведи бог. То что её лопатой не возьмёшь –дело привычное, но и кайло не брало. Завязнет, выдернешь –чуть чуть на краешке глины вырвет и всё. Пришлось рубить топором пластины и в бадью укладывать. А тут ещё загазованность какой я нигде ни до ни после не видел. Обычно чувствуешь  запах неприятный и всё. Потом геолог пойдёт документировать –жалуется, что дышать в шурфе трудно – настоится к тому времени газ. Ну, в крайнем случае, зажжёшь на краю шурфа костёр, вытянет дурной воздух, а тут работать невозможно, пришлось везти с базы ручной вентилятор и чуть что – крутить ручку.
Ну, кое как  закончили. А на ту пору и буровики разбурили ещё один участок неподалёку, только в степном предгорье и нас вывезли к ним, чтобы потом вместе отправить на базу. К тому времени и у нас и у них и деньги и продукты подошли к концу. Из жратвы только картошка, а денег на хлеб в притирку.  А тут приехали топографы – последний аккорд – привязка пробуренных скважин. Ну, побегали мы с товарищем за реечников, закончили рано, делать больше нечего, а выезжать домой поздно. Решили отметить окончание участка и топографы на это дело выделили денежки. Деньги дали шофёру и наказали купить столько то водки и пожрать.  Село было неподалёку, километрах в трёх, вернулся наш шоферюга быстро и выгрузил требуемое количество бутылок, но… коньяка. Не было, говорит, водки.  Про жратву и спрашивать было нечего – все деньги на коньяк ушли.
Ну, я достал ведро, взял палку и говорю – кто со мной на охоту?  Наши то знают что за охота,  а вот одному новому помбуру, из Белоруссии, пришлось объяснить, что мы пойдём выливать сусликов. Со мной пошли геолог, топографиня, молодая девчонка только что из техникума и этот самый помбур. Все взяли по ведру, благо до речки недалеко, а мужчины ещё и палки.  Пошли парами. Я с помбуром, а геолог с топографиней.  Ну, вылили первого, обычно суслик вылазит из норки неторопливо, а это выскочил и бежать. _Ванька, бей, - кричу я помбуру. Тот глаза зажмурил и ударил так, будто не суслика, а волка, по меньшей мере, решил забить.  Второй вылитый суслик вылез, как положено – сначала выглянул, потом потихоньку  стал вылазить. Мокрый, прилизанный.  Ванька глянул на него – и этого есть? Крыса крысой.
-Ладно говорю, этого не будем, маленький.
-Нет, не могу я на это смотреть – и ушёл.
Ну что ж, пришлось в одиночку. Добыл я ещё штуки три- думаю –хватит.
Принёс в лагерь, сел обдирать, а тут ещё геолог мне подбросил свою добычу.
-Ну -говорю,- как Танюшка?
-Да бегала за водой, выливала как положено, только когда я суслика забивал отворачивалась.
 Ободрал я сусликов, начистил и нарезал картошку и потушил картошку с сусликами.  Объеденье, особенно если до этого несколько дней была одна голая картошка без мяса и жира.
А  тут ещё и коньяк. Наш топограф поднял кружку с коньяком и говорит –
-Коньяк под лимон пил, под шпроты – пил, а вот коньяк под суслики – первый раз.
А вот Ванька не смог. Вроде бы налил себе чашку, начал есть, но вдруг всё бросил и убежал. Даже пить не стал.  Я говорю, ты что?
 –Да как этого суслика мокрого вспомню – с души воротит.
Ну, вспомнил я этого суслика. Никаких причин для того чтобы это мне аппетит уменьшило не увидел.

Буря по расписанию.
Как то отправили меня с напарником на выброску. Основной то участок был рядом с селом, потому отряд там арендовал избу, а нам дали на двоих пятиместную палатку с каркасом.  Ну, напарниками то мы не были. Там мы били не шурфы, а канавы, а на канавах каждый за себя, сколько кубов вынул –все твои. 
Поставили мы палатку прямо на участке.  Там был такой лог, на участке   узкий, но с ровным плоским днищем, и склоны  там были крутые, но ровные,  почти безлесные, а выше лог резко расширялся, а  днище становилось круче.  И ниже по склону лог также становился круче и шире.  Вроде бы на участке было самое удобное место для палатки, даже родничок бил.
Переночевали мы нормально, только вот  напарничек – его все звали Малескином –поговорка у него такая была –чуть что – такой сякой малескин. Так вот – этот Малескин мешал мне спать – слушал до полночи по своему «Океану» (был тогда такой навороченный транзисторный приёмник) «Голос Америки». Утром  наварили лапшанников с тушёнкой, поели, чаёк пошвыркали и пошли кайлить. Встали из-за Малескина поздновато, потому и обедать стали уже в третьем часу. Разожгли костёр, поставили кастрюлю разогреваться, да чайник кипятить, как откуда ни возьмись, налетел ветер, и наша палатка покатилась на своём каркасе вниз по склону. Палатку поймали, придавили с краю глыбами покрепче –глядь – а фуфайка Малескина, которую он оставил у костра горит. Вата горит не пламенем, тлеет, но зато её чёрта с два потушишь.  Вроде сбил пламя – глядь – она в другом месте шает.  Словом, фуфайка только на выброс, а в начале июня в горах ещё не жара...  Ветер был недолго – с полчаса самое большое, потом всё стихло.  Поставили палатку обратно, решили что фабричные колья хиленькие, надо что то покрепче. Вырубили колья побольше, вот только оказалось  их глубоко не вобьёшь – везде камни. Ну, не стали каркас собирать полностью, сгношили из пятиместной палатки подобие двухместной, а на «лишний» брезент навалили камней.  Вроде всё нормально, но на следующий  день  в то же время новый порыв, треплет палатку так, что того и гляди разорвёт. Плюнули мы на это дело и перенесли палатку вниз, к речке. До канав дальше ходить, зато спокойнее. Потом с геологом поговорили, и рассудили, что наверху, в котловине за ночь скапливается холодный воздух. Он и внизу холодный, но днём он там, в широкой речной долине нагревается и поднимается вверх, а холодный скатывается по логам вниз. Там где лога постепенно расширяются книзу, и спускаются постепенно, там и воздух сходит потихоньку, а у нас получилась узкая горловина, да ещё  и ниже неё  крутой склон, вот и получается такая «буря по расписанию».


Малескин.
С Малескином мы на выброске были долго, разговоров много разговаривали, интересный он был мужик, хотя и со странностями. Хотя что говорить – у нас в экспедиции анекдот ходил – когда начали работу на уголь, которым раньше никогда не занимались, начальник решил переманить к нам специалиста из другой организации и стал о нём расспрашивать – что мол за человек. Ему и отвечают –мол специалист хороший, только со странностями.  –Ну, это не беда- сказал наш начальник – у нас пол экспедиции со странностями.
В ту пору мне только только к тридцатнику стало подваливать, а Малескин уже полста года три как отпраздновал.  Возраст у мужика был фронтовой, но на фронт он так и не попал. Эшелон их разбомбили, он получил осколок в голову и попал в госпиталь. Комиссовали и поставили на учёт в психодиспансер.   
Малескин пришёл на приём к врачу в диспансер и сказал – я же не псих, почему меня поставили на учёт? А если псих, почему в больницу не положили? Врач ему и ответил, мол псих, но не совсем. А поскольку мы всё равно должны тебя трудоустроить, а людей сейчас нет – пойдёшь в психобольницу санитаром.   Пошёл он санитаром. Но говорит, в психобольнице не очень хорошо, в лучше в психоинтернате.  –Почему – поинтересовался я. А в психобольнице больных бить нельзя, они выйдут, пожалуются, могут и к ответственности привлечь.  А из психоинтерната  уже не выходят.
Надо же – а с виду – мухи не обидит.
В геологию он попал уже под старость. Уйдя с должности санитара он умудрился долгое время не работать, и не попасть за тунеядство. Жил на иждивении женщин, выращивал кроликов и нутрий на продажу, причём без патента, бутылки собирал – возможно, справка из психодиспансера выручала.  А потом спохватился – пенсия то вот –вот, а стажа нет. Вот и подался горняком в геологию.
У нас в отряде большинству мужиков закрывали наряды на 90-100 кубов канав, мы Шаровым выдавали по 150-160 кубов. Могли бы и по двести, но зачем – расценки срежут. А Малескин –кое как 40-50 кубов выкидывал. Правда – всё вылизано, геолог нарадоваться на такие канавы не мог.
-А зачем мне больше –говорил Малескин – расплатиться за продукты да на батарейки для транзистора хватит, а больше мне ничего и не надо.
В компании он не пил, но в одиночестве бывало, употреблял.  Однажды нашёл на него стих. Купит четок, перельёт во фляжку, отмерит себе норму на день и копает,  пока фляжка в канаву не упадёт.  Досталось только мох с камня содрать – всё, он сегодня уже не работает. Попал на разлом, будет ночью при луне кайлить, но пока фляжка не упадёт, из канавы не уйдёт. Видать, справку не  зря дали.
Осенью нас на другое место перебросили, в палатке уже вчетвером жили, печку поставили.  А раз печка –дрова нужны и вот, приходя с работы каждый тащил на себе лесину.
Вот и Малескин пришёл,  сук сбросил и говорит-
-Заколебали гномики.
-Что за гномики?
-Да вот такие п..ы – и рукой показывает, какие.  –На канаву приходят, прыгнут, в воздухе шпагат сделают и нос кажут.
- Они в полушубках – а уже снег лёг.
- Да нет, в штатском.
Так я и не понял, придуривался он, или в самом деле у него галлюцинации.
Когда партия закончилась, на базе экспедиции в общаге мы закатили большую пьянку. На халявную выпивку местные прибежали, шум. Соседи пожаловались,  и на разборку явился сам начальник экспедиции.  Трезвым был один Малескин, но именно он и начал «качать права» -мол, время нерабочее, народ отдыхает как может, и никто не может нам указывать как нам проводить соё личное время.
Мы все были устроены на сезон, но всех, кто хотел остаться в экспедиции, оставили. Кого на ручное бурение, кого на курсы помбуров. Всех, кроме Малескина.

Новый напарник.
Канавы или расчистки можно и в одиночку копать, а вот на шурфах напарник нужен. Конечно, есть спецы, которые и с пяти метров могут грунт выкинуть, но это, в общем то, не работа, а цирковой фокус. Точно так же  проходка с двойной перекидкой. Копал я раз с двойной перекидкой, но это был один шурф на участке, причём – вообще последний шурф у нас в партии. Стоял август 1991 года.
Но вот как то, году в 71 остался я без напарника.  Идиот - пьяный в драбадан стал справлять малую нужду и колеса трактора Беларусь. А тракторист, не менее пьяный сдал назад и проехал ему по ноге.  Увезли в больницу. Как оказалось, обошлось без перелома, но нога распухла как бревно и в этом сезоне он не то что копать, ходить нормально не сможет.
Что делать? Но был у нас помбур из сидевших, вот он и говорит начальнику –дай мне машину с шофёром, съезжу в город, на вокзале обязательно кто то из бичей ошивается, привезу горняка.
И в самом деле, вечером выгружает из кузова человека. Поставили его на ноги- именно поставили, сам он встать не мог,  представили его обществу и увели в палатку. На следующий день в отряде началась вялотекущая пьянка. Приходила буровая смена, шли в палатку пить, потом спали и на работу. Точно так же другая смена. Тогда не вахтами работали, а по восемь часов. Так что четыре смены.  Но они то пили посменно, а бедолага без перерыва. Однако, всему приходит конец. Через неделю он, опухший и сгорбленный, выполз к общему столу. Есть он, конечно, не мог, но чая со сгущёнкой всё же попил. Ну и с отрядом познакомился по новой.
Оказалось, он действительно проходчик, но не с геологоразведки, а с шахты. Жил он в шахтёрском городке и была у него гражданская жена, украинка, молодая специалистка. Закончился у неё трёхлетний срок распределения, и она укатила на родину, сказав ему – если захочешь – приезжай. Он подумал, подумал, и подался. Что нельзя было сунуть в чемодан, продал, получил расчёт и поехал. Но мужик был запойный алкаш. Он мог по году полтора не пить, а потом срывался и месяц –полтора не просыхал. Вот и тут, в дороге он развязал. В краевом центре у него была пересадка, но он, конечно же, проспал, и его высадили  на конечной станции, где он продолжил пьянку на вокзале. Конечно же, и собутыльники нашлись, так что к тому времени, как его подобрал наш товарищ, денег у него уже не было.  Наши буровики у него пропивали уже облигации. Словом, дорога и всё с ней связанное для него было как в тумане, когда он пришёл в себя над головой был потолок палатки и лес. Ни денег, ни облигаций, хорошо – документы целы. Ну, куда подашься? Только копать шурфы.
Нас вывезли на выброску, с дороги было до участка не очень далеко, но многое по тропе среди оползневых бугров и коряг не пронесёшь и мы ограничились палаткой,  спальниками, инструментом, посудой и продуктами. Решили(точнее, я решил) обойтись без копра, грунт поднимали на верёвке ведром. Конечно, нарушение ТБ, но шурфы были глубиной до восьми метров, так что ничего страшного.  Проходили шурфы с кайлом, но ничего сложного – нормальная глина и галечник связанный глиной.  Жили мы в палатке вдвоём, геолог наезжал раз в два –три дня, задаст новые точки, задокументирует нашу работу и опять уедет. Мне такая жизнь в кайф. Никто над душой не стоит, сам себе хозяин, вокруг природа. А вот напарник спустя полмесяца заскучал. Конечно говорит, гораздо легче, чем в шахте, и обратно в забой его не тянет, но он привык быть среди людей и работать с техникой. Так что как только возможность представилась, он подался в помбуры.

Как попадают в бичи.

Большинство в бичах оказывались после какой то жизненной катастрофы. Недаром говорили бич – это бывший интеллигентный человек. Впрочем, не обязательно интеллигентный, но чаще всего бывший. Работал у нас, к примеру, колхозник. Запахал ночью прицепщика, уснувшего в борозде. И хоть установило следствие, что он не виновен, не мог он уже и в селе жить, и на тракторе работать. А так - работал у нас и доцент алма-атинского университета, и шеф повар Ленинградского ресторана, и капитан госбезопасности, и армейские капитаны, и инженеры просто и инженеры главные.  Доценту у нас даже гонорары приходили за старые статьи.  Развёлся и запил –это самый простой и банальный сюжет. В середине шестидесятых у нас даже дезертир два года отработал. Потом сам сдался – надоело. Геологическая, а тем более –бичевская жизнь не для всех. Потом то это стало невозможно, хоть какие то документы предоставлять надо было.
Но чаще всего в бичах оказывались после зоны, после того или иного срока лишения свободы.  Есть справка об освобождении – и достаточно.
Разный народ попадался. Иные начинали пальцы веером гнуть, но их быстро обламывали, да они и не задерживались в партиях надолго. Пальцы веером гнут те, кто год –два отсидел, кого не проняло до печёнок, кому ещё можно к маменьке вернуться. А у нас были мужики с большими сроками, да не с одной ходкой, кому эта воровская романтика давно поперёк горла встала. В разговорах меж собой вспоминали зоны, где сидели, где какие порядки, где какой «хозяин», но никогда – за что сидели.
А порой и  о том, что сидели помалкивали. Хотя тогда это можно было определить сразу – пришёл новый человек, сел у костра или печки на корточки – понятно из каких. Это сейчас вся страна на корточки присела.
Был правда, у меня напарничек, любил хвастать, как он в драке, мужика порезал.
« я его ткнул, он упал, а не понял, почему –что, на приём взял, на приём?»
Но он недолго проработал. В экспедиционном посёлке двери не закрывали, вот он там из квартиры ковёр вытащил и поволок. Только вышел из леса в город – его менты и повязали. Может, если бы днём и сошло бы всё с рук, но он, дурень, решил, что ночь –это время воров.
Но есть и те, за плечами которых ни драмы особой, ни зоны. И я из таких.
После школы захотелось романтики, устроился  в партию и закрутилось. Большинство из тех, кто шёл в рабочие геологоразведочных работ отработают сезон –другой и  слиняют. А я вот задержался. Поступал на заочное, но не потянул. Да и не моё это дело – с бумажками. Ну и такое дело – у меня зарплата до трёхсот доходила, а у геолога в те времена оклад был сто двадцать. С полевыми и коэффициентом –до  180. Так вот жизнь и прошла. Поначалу мотался по разным шаражкам, а потом вот задержался в этой экспедиции. Здесь бичу и зимой была работа – глубокие шурфы, ручное бурение со льда. Так что я жизнью доволен. С семьёй, правда, не получилось – развёлся, детей нет. А вот Семён Яблонский тот не только с женой живёт, но и семь ребятишек настрогал. Зимой работал в стройцехе, летом на шурфах и штольнях. Вообще таких бичей как мы немного. Большинство, попавших в бичи по несчастью, либо, обжившись и успокоившись, уходили из геологии, либо спивались. А мы –кадровые. Потому и выработка у нас всегда выше чем у других. Это только кажется – бери больше, кидай дальше.  На шурфах, канавах,  расчистках – везде свои хитрости.
И заметь – у нас, кадровых, кличек нет, по фамилии зовут, а вот «бывшие» - все с кличками.

Бичевские клички.

Вообще клички в геологии штука интересная.  Вот часто клички дают по любимой поговорке – тот же Малескин. Или у нас один любил говорить – срамота то какая – сам стал Срамотой, и прилипла кличка намертво.
Часто по фамилии, хотя и не сразу это поймёшь. Был у нас бич Румянцев – стал Румян, а потом как то незаметно в Румына превратился. То же самое самое с национальностью.  Вот кто по вашему,  был по национальности помбур по кличке Хохол? Ага, как бы не так. Татарин он был.
Ну, ежу понятно, что бывший капитан госбезопасности, копавший у нас шурфы, был «повышен в звании» и получил кличку Майор Пронин.  Вообще то клички дают не только бичам, но и геологам, и начальникам, но, понятное дело – за глаза.  Понятно, что если начальника партии зовут Тятей – это одно отношение, а если Плюшкин  или хитрый Ян – другое.  А наша геологиня имела сразу два прозвища – Кармен – из-за цыганской внешности и РТ-140/80. Не сразу и поймёшь. Вообще РТ  на буровой – разворот трубный, но в данном случае это были инициалы молодой специалистки, оклад 140 рублей и её непременное требование обеспечить выход керна не менее 80%.  Ну, кому могут дать кличку Февраль, по моему, объяснять не надо. И что из себя представляет повариха которую зовут Стюардессой, то же понятно.
А вот чтобы знать иные клички надо знать их историю.  Вот, например, бич Камбожда – почему? А старожилы партии мне объяснили – да потому что он пнём –пень. А Пном-Пень, как вам известно, столица Камбоджи. Или Братка Лю. Почему? Да потому что пришло двое бичей одинакового ростика, один немного монголистый, а тут как раз был мультфильм с этими братьями Лю.  Потом их разбросали по разным партиям, но так они Братьями Лю и остались.
Или вот история.  Возвращаюсь я с работы, гляжу, у костра сидит какой то новый бич и режет в кастрюлю мухоморы. Я по кастрюле пинком – ты что говорю – отравить нас решил?
- А что –я грибы решил сварить, вроде не червивые.
Не надо объяснять, что после этого к нему иначе, как Мухомор никто и не обращался.
Сначала он у нас на шурфах был, потом закончил курсы помбуров, ушёл на буровую.  Года через три мы снова оказались в одном отряде и вот мой «крестник» достаёт бутылку водки и говорит – всё ребята, отвальная. Отмухоморил я у вас три с лишним года, пора и честь знать.
Ага, отмухоморил. Перешёл то он в другую экспедицию, и даже другого министерства, вот только каротажники то у нас одни. И там он снова стал Мухомором.

Как из бичей выходят.

Как? По разному.  А кто и не выходит, так и помирает. Чаще от пьянки. Вот как новосибирский бич – пил одеколон на берегу речки, подполз к берегу попить, руки подломились и всё – утонул, хотя весь почти был на суше.
Или по пьяни, поскандалили, один другого ткнул мордой в суп. Тот встал, утёрся, а потом вернулся с рукояткой кайлушки. Один в могиле, другой на зоне.
Интересно, что в поле, когда отряд стоит вдалеке от жилухи –никто не пьёт, и не манит. И возникают у бичей надежды – мол я третий месяц не пью, значит- могу. Вот закончится сезон, денег заработано много, уволюсь из экспедиции, устроюсь на на нормальную работу, уеду на родину… Словом, начну новую жизнь. Бывает, начинают, но редко.  Вот был у нас такой бич- Колобок.  Развёлся с женой, пропил деньги за половину дома, полученные при разделе, и подался к нам. Пять лет бичевал, а потом куда то делся. Встречаю его как то в городе – весь упакованный, куда там. Вернулся в систему, откуда ушёл, теперь завсклад, уважаемый человек.
Но обычно все  мысли о новой жизни испаряются, как только показались крыши ближайшей деревни.  Бичи начинают молотить по кабине и требуют заехать в сельпо. А потом уже пьянка, начавшаяся в дороге, заканчивается на базе, где деньги и пропиваются окончательно.
Денег нет, устроился ты на сезон. Надо как то зиму перекантоваться. Кто то сможет остаться в партии на постоянную работу, а кто то нет.     Иди на стройку или на завод. Но кадровики ведь не глупые – посмотрят на трудовую, где пестро от штампов – понимают, что толку от такого работника мало. А кого то и самого заводская жизнь не манит. Многие зиму перекантовывались в котельных. Устроен один, а ночуют в тепле два-три. Ходят разгружать вагоны, собирают бутылки. Санька Ржавый говорил, что в теплотрассе как то зиму перекантовался, но я что то не спрашивал у него что там за жизнь, а он не распространялся..
Я вот шёл в какой ни будь шаражпроект – там и зимой шурфы копали, а потом задержался в стационарной партии на проходке опытного карьера, стал кадровым.

Не удавшееся свидание.
Помните, работал у нас бич, Рэм, к нам из топопартии перешёл.
Так вот, тоже решил было завязать человек. Закончился сезон, и он не поехал на вахтовке на базу, а забрал у начальника документы и попросил его высадить на  автобусной остановке. Всё мол, завязываю я с этой бичевской жизнью, еду на родину. Там и мать, и сёстры, и другая родня.
На следующую весну опять к нам наниматься пришёл.
-Ну что –спрашиваю, ездил на Волгу?
Он сам то был горьковский.
-Да ездил, говорит. – Вышел с поезда, взял такси, подъехал к дому. Смотрю на окна, выходить надо – а не могу. Не был в этом доме двадцать лет. Давно меня уже оплакали, похоронили, и вот –здрастьте, явился. Кому я там нужен? Только лишнее расстройство людям.
 Вот я говорю шофёру – давай обратно на вокзал. В ту же ночь первым подходящим поездом мотанул обратно.

Кем должен работать человек кавказской национальности.
 
Кто бичи по нации? Ну вот горняки у нас были почти все русские, да ещё татары попадались. Один старый бурильщик(он был старым когда я ещё был молодым)  говорил, мол он по свету помотался много чего повидал, так по его наблюдению на самых тяжёлых работах  русские и татары.  Среди бурильщиков и помбуров  разные попадались –тоже больше русские, ну и татары, конечно. Попадались мордва, немцы. В соседней партии на ручном бурении армянин работал.  Вот со Средней Азии не встречал, хотя  одна  бичёвка –узбечка у нас поварихой работала.  Красивая деваха, и язык подвешен, но оторва – пробы ставить негде. Мало того, что она шлюха –это полбеды, так она ещё и наших девчонок техников перед увольнением обокрала.
Евреи? Нет, ни одного еврея горняка или бурильщика, или там бульдозериста я не встречал, хотя геологи  евреи  не редкость.
Вот как то в Казахстане  подъехал к нашему шурфу на ишаке старик чеченец, сел, любопытствует.  А геологом  у нас  тогда был Игорь Либерман.
Если шурфы не глубже 20 метров и проходятся без взрыва, их ширина  -ширина плеч горняка и геологи –мужики, а порой и геологини покрупнее да поспортивнее  спускаются в шурф не в бадье, а в распорку, упираясь в стенки попой и ногами либо по вырубленным в грунте углублениям -ступеням.  И Либерман выползает из шурфа, потный, грязный, да ещё на шее рюкзак с пробами висит.
Вот этот чечен  и зацокал языком- 
-Зачем кавказскому человеку на такой тяжёлой работе работать? Ты кто по нации?
-Еврей.
- Всё равно  кавказский человек. А кавказский человек торговать должен.
Где он сейчас? А догадайся с трёх раз? В 90е занимался бизнесом и всё говорил:
 – Ну когда же коммунисты совершат революцию, надоело всё, в геологию хочу вернуться. 
Не дождался. В начале нулевых укатил в Израиль.  Ну ладно, они  хоть умеют торговать  и им есть куда уехать.  А нам то куда податься?

Из бича в бомжи.

Было это в 91, уже после путча. Я тогда уже не горнячил, последний шурф выкопал в августе 91 – и всё. Но бурения в партии было много, в тайге, порубочный билет был и  руководство экспедиции наладило бизнес – мы из леса, срубленного при прокладке дорог для буровых рубили срубы домов и бань на продажу. Брёвна нам частенько подтаскивал на трелёвщике такой небольшой мужичок по фамилии … Да зачем вам его фамилия-всё равно не знаете. Прописан он был в городе, у дочери, но там квартирёшка была маленькая, ютились на головах. Вот он себе срубил избёнку на участке и жил там безвыездно. И вот где то в октябре получил он новый трактор. Последний привет от советов. И надо же – незадача – запорол двигатель. На заводе плохо прикрутили крышку, он не проверил, масло и вытекло. Ну – бывает. Другие не по одному двигателю угробили и бахвалились этим, а для этого мужика единственный случай за одиннадцать лет. То ли от стыда, то ли от страха, но бросил он трактор, бросил свой домишко и трудовую и слинял. Как то поехал я, уже зимой,  в город на отгулы и вижу на привокзальной площади знакомую фигуру. Пригляделся – батюшки, наш тракторист, шпажки шашлычные собирает. Я к нему. Засмущался, но ничего поздоровался, разговорился. Так вот мол, бомжую, бутылки собираю, шпажки. Голодать не голодает, даже на выпивку хватает, и для ночлега тёплое местечко нашлось. Я уж не стал спрашивать, где это тёплое место.
Но говорю мужику – что ты мол дурью то маешься. Никто тебя наказывать не будет, трактористы нужны, возвращайся, возьмут без разговора. Хочешь, я с начальником  партии поговорю. Словом – убедил я мужика и когда отгулы кончились, он с вахтовкой вернулся на участок.
Как то морозяка стоит, гляжу, под трактором на телогрейке лежит этот бедолага, стучит молотком. Что то мне вспомнилось как он на площади ошивался и подумалось, что в бомжовской жизни ему так мёрзнуть не доводилось.  Видать, он то же самое подумал. Заездки две он отработал, а потом снова пропал. Видел я его у вокзала, но он, увидев меня, отворачивался и бочком – бочком в сторону  уходил. Ну что ж. Вроде бы бомжом потруднее жить, а однако, с какой стороны посмотреть.  Попробовал жизни, в которой не надо вкалывать, и уже возвращаться не захотелось. А он ведь не один такой.

О культуре и матерщине

Уже в нулевые меня один знакомый геолог пристроил на разведку никеля опробщиком. Написать на узких длинных бумажках название участка, номер скважины, интервал, стрелкой   показать как керн следует, разложить это всё по перегородкам ящика, потом  геолог всё это сфотографирует,  а я с двумя помощниками  должен затащить эти ящики в избу(дело то зимой было) чтобы керн(в основном глина) оттаял. Ну, а после того, как керн опробуют, ящики надо было снова вытащить и сложить в стопки.
Жили мы в селе на востоке Алтая. А надо сказать, что если вообще на Алтае даже колыбельные матерщинные, то в этих краях не матерятся. Ну, если молотком по пальцу стукнут, то конечно, а так – ни ни.  А разведку вели варяги, откуда то с Урала.  Я то привык, что к сверстникам у нас все обращались по именам. Ну, конечно, если я  буду у начальника просить отгул, то Юрий Владимирович, а если у костра сидим, или, не дай Бог, вместе водку пьём –то Юра.
А эти нет – строго по имени отчеству, и себя требовали в любых условиях называть только по имени отчеству.  Ну ладно бы с буровиками или местными, нет, и друг с другом, хотя по разговорам я знал, что они знают чуть не полвека- только по имени отчеству.
Культурные. Вот только эти «культурные» слова без мата сказать не могли. Там где можно было –заменяли нормальные слова матом, ну а если уж никак нельзя  было слово заменить матерным, они добавляли ничего не значащую матерщинку.
И честно, мне было стыдно, когда мои товарищи, мужики –колхозники  с восемью классами говорили на правильном литературном языке, а начальники с высшим образование – на матерщинном.
А буровики у нас жили непосредственно на участке, в вагончике, который таскали следом за станком. И вот, уральский шофёр проштрафился, его уволили и взяли местного, но не из села, где мы стояли, а и райцентра. Нормальный местный мужик, то есть, говоривший на нормальном языке без мата. Ну, он и поселился в вагончике с буровиками. Прожил он там одну заездку, то есть пятнадцать дней.  Но заездка закончилась, приехал он в село, пока автобус придёт, скоротать время на базе. Гляжу – а он уже, не хуже уральцев, разговаривает на матерщинном.