Беглые. историческая повесть

Необходимые разъяснения.
Заводские служители.  Крепостные работники рудников и заводов. Среди них  бергайеры  (бергалы)– непосредственно работавшие на добыче или выплавке руды и просто служители на подсобных работах. Работники не имели права покинуть место жительства, место работы и были фактически на положении  рабов. Их обеспечивали пищей и одеждой и давали небольшое денежное содержание. Заводские служители либо становились таковыми по наследству, либо в результате рекрутских наборов среди заводских крестьян
Заводские или приписные крестьяне.  Тоже крепостные, но они принадлежали  не конкретному барину, а императорской семье, имуществом которой управлял кабинет Его Императорского Величества.  Заводские крестьяне платили налог государству и были обязаны исполнять повинности на «заводских работах» подвозка руды, строительство и ремонт дорог и мостов. Их положение было несколько свободнее, чем у заводских служителей или приписных в других местах, так как они были закреплены не за конкретным заводом, а за землёй, находившейся в ведении Округа, могли в этих пределах переезжать из деревни в деревню или брать разрешение на походы в тайгу на охоту или добычу кедрового ореха.
Государственные крестьяне, ясашные, оседлые инородцы. Русское старообрядческое население долины Бухтармы и Уймонской долины, которых Екатерина вторая уравняла в правах с инородцами. Лично свободные люди, вся обязанность которых перед государством состояла в уплате налога.
Кыргызы, калмыки, кочующие инородцы. Аборигенное население горного Алтая. В те времена они ощущали себя членами разных племенных союзов, единого наименования алтайцы не было, а русские в таких тонкостях не желали разбираться.
«Кыргызы» делились на верноподданных и двоеданцев. Двоеданцы кочевали в Курайской и Чуйской степи и по долине Чулышмана и платили небольшой налог и русскому государству и китайцам, сохраняя известную независимость от тех и других
Винтовое ружьё, винтовка. Как и современная винтовка имела нарезной ствол, но заряжалась не с казённой части, а через дуло. Пулю забивали не просто шомполом, а молотком, дело это было долгое, поэтому такое оружие в бою не применялось.

Глава первая. Нарушители границы.
Матвей Останин подозвал сына.
–Садись на завалинку рядышком. Поговорить  надо.
Иван, его сын, тридцати двух лет от роду, присел рядом. Отец разговор начинать не спешил и Иван его не торопил. Вечерело, солнце уже цеплялось за вершины пихт, и не то что похолодало, но тени стали длиннее, а в тени какое уж тепло?
Матвей, хотя ему шёл шестидесятый год и по тайге за зверем ходил так, что не всякий молодой за ним мог угнаться, и мешки с зерном и мукой ворочал как молодой и до сих пор оставался «большаком», главой патриархальной семьи.
-Слушай, сын – наконец заговорил он. –Завтра я зверовать уезжаю, но это для соседей, а главное – для начальства. Сам посуди – разве это жизнь – сколько податей заплатить надо, сколько повинностей исполнить – и мосты ремонтируй, и тракт отсыпай, а то и на возку руды подрядят. А ведь тракт то от Бащелака не близко. А главное –не люди мы для власти. Свободно молиться и то не можем, всё под себя никониане –табашники подмяли. Да ладно, хотят они щепотью молиться да бесовским зельем дымит – пусть, ответят за свои грехи перед Богом, а нас то зачем принуждать?
Вот я и собрался с Самойлом  Огневым из Уймона в горы не за зверем, а вызнать место для поселения. Огнев сказывал, что знает между Китайской и Российской границей места богатые зверем, рыбой, удобные для хлебопашества а главное, они всегда могут закрывать от преследования и поимки, а хлеб и порох можно получать от кочующих там азиатских орд. Прежде всего –порох, который азиаты умеют делать сами. И вот что я тебе скажу, сын. Стар я уже, всяко может быт, но выполни мой завет – поселись на земле, где не будет начальства, где можно будет вольно пахать, уезжать на зверовую ловлю или что купить или продать, не испрашивая бумаги от начальства, а главное – там, где можно свободно молиться, где не будет попов –никониан и защищающего их начальства.
Вообще старики часто говорили, что за горами есть Беловодье, заповедная страна, где и зверя в достатке, и рыбы, и хлеба родят каждый год в избытке, и начальству туда ходу нет,  что жить там могут только истинно верующие, какими и были они, поморяне старой веры. Да и отец не раз заводил такие разговоры о притеснениях начальства и о том, что вот жить бы вольно, без завода и попов, но первый раз он заговорил не просто, что вот хорошо бы найти такое место, а о том, что они такое место едут искать.
-Ну так что, исполнишь мой завет, пойдёшь на новую землю? –Святой истинный крест- осенил себя двуперстием Иван.
Наутро Останин верхом и с двумя вьючными лошадьми, привязанными к сёдлам друг друга, выехал из села. С ним выехал и крестьянин Степан Кокорин. Оба они были заводские крестьяне, но в возрасте и посему выписали билет на свободный ход в Алтайских горах без сроку, то есть на весь нынешний сезон, так что можно было не боятся, что их хватятся, начнут искать,  ловить. Ну, а повинности выписывались на семью и отдуваться за них придётся сыновьям.
Выехав из села Малый Бащелак,  они поднялись по правому берегу реки  Бащелака,  вёрст через двадцать пошёл крутой к  перевалу Тележанское Седло, а потом  спустились в долину Чернового Ануя,а там уж по набитой тропе, по которой в сухую погоду и на телегах ездили,  но пошли не вниз, а вверх по долине.  Дорога шла либо по водоразделам, либо по долинам рек с пологими склонами. Крутые склоны, обрывы, высокие скалы это всё ниже по течению, где вода набирает скорость, а здесь ещё всё полого и спокойно. И склоны заросли высоченными лиственницами и могучими берёзами- ещё на этих склонах и в этих долинах ни лес не корчевали под пашню, ни вырубок не было. Правда, зверя, особенно пушного, здесь выбили изрядно.
Переночевали один раз, в верховьях реки Щепеты. Коней не стреноживали – травы было много, поэтому привязали за длинные верёвки, которые  идут от недоуздка (киргизы зовут их чомбуром) к кустам рядом со становищем. И стреноженный конь за ночь то может упрыгать чёрти куда (хоть и не стоило бы поминать нечистого), особенно если напугается. Ищи и лови его потом. Ладно, если одна лошадь, а если их три? Полдня уйдёт, пока соберёшь.  А так – вскипятили воду в котелке, заварили сухарницы, поели, попили чаю, настоенного на травах, заседлали, завьючили – и в путь.
За Караколом дороги уже не было, тропа стала узкой, часто ветви били по лицу, приходилось наклоняться, но и полян было достаточно.  Тропа большей частью шла по увалам, только вдоль речки Мута по долине.  Ни теснин, ни обрывов, преграждавших путь не было, так что они где шагом, где рысью быстро домчали до долины Чарыша, до места, где в него впадает река Котёл, по кыргызски  Кан. Была и настоящая, тележная дорога от Каракола до Устья – Кана –по Аную, , через перевал, далее по реке Кан мимо Яконура, но верхом по тропе скорее..  От устья Кана поехали  вдоль Чарыша. По дороге стали попадаться стада кыргызов и их юрты – сами кыргызы звали их аилами. На Черновом Ануе тоже жили кыргызы, но там он они хоть немного, но землю пахали, и сено готовили, правда, кто то ставил стога как русские, а кто по старинке развешивал сено на сучьях лиственниц, но всё равно ведь косили.  Да и юрты-аилы у них были рубленные, только не о четырёх углах, а о шести-восьми, да стропила сходились высоким шатром, крытым  пластинами лиственничной коры. Здесь тоже аилы крыли лиственничной корой, но срубов не делали. Ставили по кругу жерди, связывали поверху, а уж потом застилали корой. Ну и конечно, ни земли они не пахали, ни сена не ставили. Да и то сказать – земля здесь была бедная, какая то бурая, чернозёмами и не пахло. Да и трава низкая. И леса в долине Чарыша не было. Да и по горам лес был не везде, только на северных склонах.  Потом, в Абае мужики им объяснили, что снега здесь выпадает мало, скот пасётся на сухой траве круглый год, потому и сена не ставят.
Переночевали не в сёлах, а близ устья Ябогана, там где известковая гора с пещерой. Травы  было  мало, пришлось коней всё же стреноживать, но там долина широкая, безлесная, да и становища рядом, больше не волков и медведей надо опасаться, а конокрадов.
Пришлось за конями походить по лугу, но не очень уж долго. Собрались  в путь, а дальше уже была широкая наезженная дорога до самого Уймона.
В посёлке Абайском их уже ждали Николай Паламошнов и Пётр Лубягин. Они тоже были заводским крестьянами и тоже Бащелакские, тоже сумели испросить билеты на звериный промысел, но выехали раньше. А в Уймоне уже собралась вся партия – заводские крестьяне деревни Бобровой Бухтарминской волости Степан Валов с братом Андреем и работником ФИлипом Борзенковым  и Александр Замятин. Степан Валов, и Замятин уехали на законных основаниях, у них был отпуск на двадцать восемь дней для продажи выделанных кож и обмена на них скота. Кожи они продали за серебряные монеты и ассигнации, так что время у них ещё было. У Борзенкова тоже был отпуск на работы. Ну и государственные крестьяне, которых по старому звали ясашными,  Самойло Огнев с сыновьями Тимофеем и Прокопием,   и Василий и Сергей Красновы из деревни Тургусунской  которые заводскому начальству не подчинялись и кроме уплаты налога  повинностей  не несли.
От Абая снова пошли чернозёмы, а  Уймон вовсе стоял в чернозёмной степи и жили там хрестьяне старой веры.
Самойло объяснил, что живут они в уймонской степи ещё с джунгарских времён, бежав от никонианской греховности.  Когда китайцы разбили Джугарию и эти земли отошли к России, сюда ещё больше народу понабежало. Поначалу посылали солдат, разоряли поселения, но больше не здесь, а на Бухтарме, но  они послали челобитную императрице, попросив  приравнять их к инородцам, к заводам не приписывать, в рекруты не верстать а брать только налог хлебом либо пушниной и скотом. А иначе, сказали, уйдут в китайское подданство. И императрица  Екатерина вторая согласилась. Правда, последнее время и их стали понемногу зажимать.
Дальше партию повёл Самойло Огнев. Горы стали другими.  Не было уже тех ровных водоразделов, везде приходилось то спускаться, то подниматься, а в долинах реки подмывали то один берег, то другой, и приходилось пересекать их вброд. Порой тропа шла по склону, среди крупных камней, или того хуже – мелкой шиферной осыпи, а на верху, там где всё же была равнина, леса уже не было, а вместо него приходилось идти по болотине, заросшей мелкими, по колено, кустиками.. Часто спешивались и вели лошадей в поводу.
Матвей заметил, что стал быстрее уставать, и вьючные сумины, которые он в начале путешествия забрасывал на седло как пушинки, вдруг потяжелели. И вот, однажды, когда они уже дошли до озера Тальменского, после днёвки,  он стал поднимать вьюк и уронил. За грудиной возникла тягучая боль, которая не давала пошевелиться, и в глазах потемнело. Не совсем, но светлым остался небольшой клочок неба на фоне которого чернели  пихты.»  - Вот и узнал, что значит –небо в овчинку – но это он подумал уже позже, когда боль немного утихла, а поначалу никаких  мыслей не было. Он сел на землю и замер. Боль понемногу отступила, в глазах просветлело и на лбу обильно выступил пот.
- Что с тобой, Матвей? – спросил Самойло.
-Что то занемог, сейчас отдышусь.
Но отдышаться не получилось. Только он  попробовал встать, как боль снова схватила его и принялась душить.  - Нет, не могу, прохрипел он.
-Ладно, сказал Самойло. –С Матвеем останутся Тимофей и Прокопий, а мы поедем дальше. Если Матвею полегчает, догоните, мы верстах в десяти  остановимся, пусть лошади отдохнут, подкормятся, а то здесь путней травы нет.
Они оставили верховых лошадей, вьючных всех забрали и уехали.
После ночёвки трогаться в путь они не спешили.  Если у Матвея хвороба прошла – догонит. Если нет, кто то приедет сообщит, что с ним. Дождались  они Тимофея Огнева, который сказал, что дело плохо.  Останин не встаёт и боль в груди всё никак не проходит.
Огневы и Паламошнов вернулись за Останиным, думали забрать его с собой, но посмотрели и решили – не жилец.  Он уже в себя перестал приходить. И в самом деле, к вечеру он помер. К седлу Останинской лошади был привязан топор. Этим топором они вырубили кол и вытесали деревянную лопату и утром колом и лопатой вырыли неглубокую могилу. На дно могилы и на тело Матвея наложили елового лапника, засыпали могилу землёй, поверху накидали лесин и камня. Отпеть бы его, или хотя бы псалом какой прочесть, но никто из них грамоте обучен не был.
От Озера Тальменского дорога пошла легче. Они вышли  к долине Катуни, там, где она огибает массив Белухи, но по долине шла хорошая тропа, такая же шла по долине Коксы, не той, что в Уймоне, а той, что приток Аргута. Потом они пошли вниз по Аргуту и Джазатору и вышли, наконец, в Чуйскую степь, которая в те времена называлась Ургутунской . Земля здесь вообще была хуже подзола, серая и сухая. И с травой было совсем плохо. Поэтому они постарались побыстрее пересечь степь  и уйти в горы по одной из долин. В степи стояли юрты, но уже настоящие войлочные юрты, а не аилы.
Они добрались  до Чулышмана, где товарищи Огнева собирались начать зверовать и в случае надобности готовились остаться зимовать, а прочие решили отдать вьючных лошадей двоеданцам и обратиться назад, как то: Николай Паламошников, Степан Валовой с работником и Алексей Замятин.  А вслед за ними отправились назад и бащелакские и уймонские мужики.
Бухтарминские закупили на деньги, вырученные от продажи кож скот, и погнали его домой, а Бащелакские сперва ловили вместе с ясашными соболей на Аргуте, а потом  те отправились по домам, но Самойло Огнев свел их со своим знакомым кыргызом, Байбабеком, и тот показал им места богатые выдрами, и научил на них охотиться. То есть, шкурки у них были и оправдать свою долгую отлучку они могли, ведь вернулись домой они уже в конце октября, по снегу.
28 февраля 1828 года.
Господину начальнику Колыванововоскресенских горных заводов.
Г. министру императорского двора управляющий министерством иностранных дел в отношении от 17 сего февраля между прочими сообщениями о первой Омской области начальника, что по известию, полученному нами от китайских пограничных чиновников в прошлом году, вновь перебежали на их сторону к озеру Ханхоль одиннадцать человек русских, кои однако, возвращены в свои пределы. О сём уведомляю его сиятельство господина министра на случай могущего открыться доказательства, что означенные одиннадцать человек беглецов, подобно предыдущим (возвращённым в 1826 году) принадлежат к горным колывановоскресенским заводам, присовокупляет к тому, что как монгольские смотрители пограничных караулов просят об удержании наших людей от самовольного перехода в иностранные земли, то необходимо провести расследование произошедшего.
Кабинет его императорского величества никаких сведений об означенных одиннадцати человек не имеет.
Рекомендуем вашему превосходительству: удостовериться в том, не заводского ли ведомства эти люди, и буде заводского, кто именно, и каких селений, равно о причине их побега и куда возвратились они, донести о том Кабинету и затее принять приличные меры дабы впредь подобного не было.
Подписи: Член кабинета  его императорского величия князь С.Урусов
Начальник горного отдела  кабинет его императорского величия Кулибин

Глава вторая. Долгие сборы.
Никаких других русских в это время в этих горах кроме тех, кто стоял на Чулышмане, не было.  И от стоянки этой до китайского озера Ханхоль было рукой подать.
Но власти  смущало, что китайцы говорили об одиннадцати нарушителях,  а в походе было десять русских. Так что кто был в Китае не доказано
Ясашные вообще люди от заводского начальства независимые, а губернские власти на Округ особого внимания не обращали. Да и посылать кого то разбираться в такую даль – на одних прогонных разоришься. А заводские все имели отпускные билеты и твёрдо стояли на своём – бежать намерения не было, в китайской земле не бывали, китайскую стражу не видели. Не вести же их на китайскую границу, предъявлять стражникам, тем более, что смысла в этом не было –для китайцев все русские на одно лицо. Валов с работником ФИлипом также вернулись вовремя, только брат его был в самовольной отлучке, но каялся, говорил что намерений к бегству не имел, так что наказывать никого не стали.
Но  мужики ещё не вернулись с гор, а кое что начало происходить  Прежде всего 22 июля неизвестно куда отбыл Григорий Останин с двумя девицами.
А 11 августа в волость донесли, что крестьяне Иван Останин и Иван Кокорин отбыли верхами с одной вьючной лошадью в деревню Чечулиху. ( ныне село Чечулиха, основанное в 1824 году, слилось с селом Владимировка, которого в описываемое мной время не существовало).
 Заподозрили, не повезли ли они припасы Григорию Останину и девкам. Уезжая Останин говорил, что они едут в посёлок Абайский для постановки сена, где однако ж по разысканию их не оказалось и по приказанию земского управителя  Губанова был учинён отряд в четыре человека для их розыска, коими в верховьях Хаир-Кумира нашли  Григория Останина и ещё шесть человек и две избушки, одну жилую и невдалеке одну строящуюся. Найденных отправили по домам, дабы не расстраивалось их хозяйство, а Иван Останин и Иван Кокорин вернулись домой сами, отговариваясь, что удалялись на богомолье.
Но настоящая подготовка к побегу в  Малом Бащелаке началась  сразу после возвращения из китайских пределов  . Бежать решили десять семей, точнее – большаки семей, главные мужчины и  большухи, вдовы патриархов.  Матери Ивана всё было известно, она ещё с Матвеем была заодно, а от жены и детей было решено пока свои намерения скрывать.
А дел предстояло много. Прежде всего надо было выделать кожи и наделать вьючные сумины  Второе – это насушить сухарей. Третье – прикупить лошадей, пригодных для, для вьюков и горных переходов- ведь не всякая лошадь, на которой можно пахать или возить руду на телеге может идти по горам с вьюком.. И, наконец, обзавестись оружием. То, что на их поимку будет послана команда из заводских крестьян, сомнений не было. Команда не была вооружена и при угрозе оружием бы отступила. Тем более, что составлялась она из заводских крестьян, пусть и прикормленных начальством, но всё равно таких же мужиков, которые вовсе были не настроены рисковать головой ради казённых интересов. Косы и вилы оружие серьёзное, но перевозить их с черешками, особенно косы, было неудобно, их надо было уложить во вьюки. Нужно было оружие которое тягости не имело,  к переноске способное, которое легко было вынуть и которое могло устрашить – сабли.  Лучше ничего не придумаешь. А у кого были сабли? У дворян и казаков. Но ведь не придёшь на завод или на рудник к горному офицеру или в станицу к казаку и не спросишь – господин хороший, не продадите ли саблю?  С какой это стати мужику, заводскому крестьянину может понадобиться сабля, боевое оружие? 
Саблю можно было достать только в городе, у перекупщика, к которому она могла попасть от вора, пропившегося казака, проигравшегося дворянина либо от солдата-дезертира.
Бащелакских на вывозку руды привлекали редко, но всё же в городе бывать приходилось, знакомые там были, и где напрямую, где через третьи руки, саблями обзавелись.  Ну и прикупили ружья, свинец и порох.
Девятнадцатого февраля земскому управителю Губанову поступил донос из волостного правления что в селе готовится побег: Останины,  Сердцевы и некоторые прочие часто топили свои печи по два раза на дню, что как отменно для означенной отлучки приготовляют сухари, притом крестьяне  ныне дубят скотские кожи, не дожидаясь лета,  как будто для приготовления вьючных сумм и увеличивают  против прежнего число сёдел
А вдова Аненкова и сёстры её девки Мария и Варвара в  добавлении к двум лошадям купили ещё шесть и также неизвестно для чего и винтовальное ружьё.
Кроме того мужики стали продавать незасеянную землю, а Гурьян Сердцев – вновь построенный дом.
Третьего апреля у всех сомнительных бащелакских крестьян были произведены обыски и описи имущества, но ничего, доказывающего подозрения волостного старшины не обнаружено. Лошадей они покупали  чтобы получить лучших лошадей для пахоты, земли что не засевали продавали –так это в чаянии переехать в посёлок Абай. Посёлок находился в заводском ведомстве, и ничего запретного  в действиях крестьян не было. Правда, старшина кричал, что сухари они запрятывают в потаённых местах, но где эти места – доказать не мог.
Власти ещё не знали, это потом, покинутая мужем жена Фёдора Паламошнова показала, что в дом к Фёдору часто приходили крестьяне, ковали ножи, топоры разных размерам, приделывали дужки к котелкам, чинили ружья.
А правлению заводов было вообще не до Бащелака.
Бухтарминский земский управитель Ложников донёс управляющему Томской губернией, что пойманных из бегов зыряновского рудника бергайер Варфоломей Бестужев на допросе(надо полагать, на допросе  « с пристрастием» показал, что с самой весны проживал в деревне Крестовой и прокармливался от крестьян той деревни Якова Нифонтова, Осинкиных  и Семёна Варфоломеева и был сговариваем ими бежать за границу с крестьянами деревень Тургусунской и Поречной, кои пойдут туда по окончании весенних полевых работ. А по слухам в деревне Поречной Валов подговаривает значительное число крестьян свести на вершины Енисея, в дальнее расстояние от российской границы. И конечно же, заводскому начальству было велено со всем этим разобраться, а начальник заводов Фролов, как назло, был в ту пору в Санкт  Петербурге.
Как проводилось следствие мне неизвестно, но Валов не стал дожидаться, чем оно закончится и уехал  в Уймон.
А в Малом Бащелаке, тем временем, подготовка к побегу продолжалась.
Заводилами во всём деле были Фёдор  Паламошнов и Иван Останин.  Да и мать Останина была в дело посвящена и была в нём участницей. Именно она присоветовала убрать с глаз долой сухари и кожи. Их спрятали в потаённых местах в специальных лабазах, таких, чтобы заложить в них припасы за один раз и потом, до самой выемки туда не лазить, дабы не оставлять следов. Лабаз, конечно, тоже штука приметная, но и без него нельзя – иначе сухари либо заплесневеют, либо их сгрызут мыши да бурундуки.
Когда сошёл снег стали понемногу вывозить и прятать имущество, которое может понадобиться на новом месте.
Уходить решили как отсеются.  Жён и детей предупредили за три дня. Они конечно, понимали к чему идёт дело, да и все в деревне видели, что дело пахнет побегом, но кто и когда –не знали. За три дня свезли в дома из тайги запрятанное имущество. Всё было готово.

Глава третья. Побег.
Вечером пятого июня, как солнце скрылось за пихтушками, начали собираться. Лошади паслись на лугу, их надо было согнать, а в этом беглецам помогали все соседи, даже старшина Зырянов. Помогали они и седлать, и вьючить(вьюки были уложены заранее). А за то, что односельчане помогли собраться, а более, чтобы до ночного времени не побежали докладывать начальству им  велели разбирать оставленное имущество, а старосте Зырянову отдали два сарафана Оксаны Останиной –один жёлтый, другой красный и ещё один алый с прозументами, да Ивана Останина железный инструмент.
Таким образом, вышли из деревни уже в сумерках и пройдя двадцать пять вёрст остановились на ночлег.  Там они простояли сутки ожидая своего предводителя Фёдора Паламошина и крестьян Платона Останина и Архипа Сердцева.
Фёдор Паламошнов  уходил без жены и детей.  Он слюбился с девицей Матрёной , падчерицей Лубягина, и как тогда говорили, вступил с ней в прелюбодейную связь. То, что она поедет с Фёдором было оговорено заранее, но мать и отчим заперли её в амбар, и когда за ней приехали, по поручению вожака Платон Останин и Артемий Сердцев , начался неизбежный в таком случае скандал и Платон с Артемием стали угрожать Лубягину ружьями. Сердцев сидел верхом и держал в поводу лошадь Останина, а тот спешился, чтобы открыть амбар.
На шум прибежали соседи, Плотников и Яков Паламошнов, двоюродный брат Фёдора Паламошнова.
Крестьянин Плотников палкой выбил ружьё из рук Платона Останина, но тот выхватил саблю и отсёк Плотникову большой палец на правой рук почти полностью и подхватил выпавшее ружьё. Яков Паламошнов не оробев, схватил Сердцева за ружьё и сдёрнул его с коня. Выхватив ружьё, он сунул его себе под мышку, чтобы взять коня под уздцы, но почувствовал сильный удар в левый бок. Оглянувшись, он увидел Платона Останина с ружьём. Потом, видя окровавленный бок Якова думали, что Останин его ранил саблей. Однако это ружьё, которое он выбил из под руки прикладом сильно раскровянило бок курком, но рубаха осталась цела.
А тут подскакал Фёдор, тоже с ружьём, и все отступились. Матрёна вышла из Амбара, села на подготовленную  лошадь и уехала вместе Фёдором Паламошновым и его товарищами.
Дождавшись отставших пошли дальше через Тележанский перевал, по той же дороге,  по которой  Фёдор ехал в прошлом году. Дорога была пустынна. Русские по долине Кана не жили, а кыргызы(их и калмыками звали) не желали встречаться с беглецами и уходили со стадами в лога.
Только у Ябогана  им встретился было всадник в русской одежде, но он также повернул в сторону и ушёл в лог.
Они не знали, что это был торговый мещанин Токарев, который  ездил по Кану и Чарышу договариваться с инородцами о скупке кож. Увидев беглых- а то, что это беглые догадаться был не трудно- поскакал донести о них в волостное правление.
Так они доехали до Абая. В Посёлке партия беглецов пополнилась.  К ним присоединились крестьяне деревни Чечулихи Тимофей  Носков и Потап Боронников с семействами, всего 11 человек, из посёлка Абайского  Гаврила Солдатов и МИхайл Колмаков, змеиногорские служители Космачёв и Демидов с жёнами и детьми, всего 7 человек, строевой казак  Иван Боков, единственный из всех мужчин с усами и стриженными наголо волосами. Он даже пику с собой прихватил. Кроме того в деревне Уймонской с ними  увязались четверо мужчин и три женщины, не назвавших себя. Только один сказал, что зовут его Никитой и он раньше был чиновником.
Тимофей Носков  был заранее предупреждён о времени выхода, и велел сыну Василию  отобрать  лучших 20 меринов, муки до 13 пудов, сухарей до 12 пудов, всё нужное платье. У Боронникова таких богатств не было, но хватало и лошадей Носкова. Пятнадцать голов рогатого скота и десять лошадей оставили без всякого присмотра.
Как пойдут беглецы было и без того ясно, но донос Токарева ещё более прояснил дело и сыскная команда из заводских крестьян под началом старосты Шераборина поскакала по Чарышу, но на Чарыше беглую партию не обнаружила, а нагнала их только на Катуни, в Устье Коксы.  Сыскная команда вооружена не была, а у беглецов они знали, были ружья и сабли, пытаться их уговорить вернуться тоже было бесполезно, поэтому они, остановились не доезжая стоянки беглецов, а как только начало светать, присоединившиеся к команде «калмыки»  отправились ловить  лошадей  беглых и вести к своему стану. Они уже поймали двенадцать лошадей, принадлежащих  Носкову, но Бащелакские мужики спохватились, похватали оружие  и Иван Останин и ещё десять человек с ружьями отправились  к стану сыскной команды. И хотя в сыскной команде было пятьдесят человек, а тех всего десять, но десять человек с ружьями и саблями, десять человек уже сорвавшихся с места и готовых к действию против безоружных мужиков, которым эта погоня была  постылой повинностью. Сыскная команда отстала, но вслед за ней  следовал отряд 9 казачьего полка атамана Литвинова с двумя урядниками и 20 казаками, которые настигли беглецов в Уймоне. Но к тому времени к беглецам присоединились одиннадцать человек из деревни Чечулихи, заводские мастеровые с жёнами и детьми, всего семь человек. Но и мужицкая сыскная команда и казаки отправились восвояси, доложив что только в Чечулихе к беглецам присоединилось двадцать человек и сейчас их более сотни. Казаки к тому же доложили, что они  переговорив  через толмача с «калмыками»  от калмыков и уймонских инородцев(интересно, что казаки уймонских русских, хотя они официально уже числились не ясашными а государственными крестьянами, называли инородцами) узнали, якобы беглецы проходят Чуей через Курайскую степь к Китайской границе и едва ли направление делают к вершинам рек Абакана и Кемчуга.
После их возвращения берг-гауптман Катин велел командиру казачьего полка  нагнать беглецов, но Алгазин стал отговариваться –мол казаки находятся в лагерном расположении, да и беглецы уже пересекли китайскую границу .  Но последовало повторное категоричное приказание Катина отправить при одном офицере шестьдесят хорошо вооружённых казаков, что бы те, не заезжая в деревню Уймонскую, в которой беглецов давно нет, следовали прямо на реку Чую, командир полка Алгазин послал сотника Черемнова с семью урядниками и семьюдесятью казаками для поимки беглецов.
А беглецы пошли дальше. Шли они вдоль левого берега Катуни. Это сейчас там есть дорога до Тюнгура,  а во времена оны и до Тюнгура и далее шла  тропа, причём часто – по бомам. Те, кто ездил по чуйскому тракту до 1978 года помнят Катунские бомы – это с одной стороны скала, с другой обрыв или крутой склон, немногим отличающийся от обрыва, и дорога либо врезана в скалы, либо выложена каменной кладкой на крутом склоне.  А теперь представьте, что эти бомы не автомобильная, и даже не тележная дорога, а вьючная тропа, и идут по ней  не молодые туристы, а деревенские жители, из которых самому старшему,  Василию Максимову Сердцеву было 80 лет, а младшей, дочери Ивана Останина Орине -2, 5 года. Конечно, у них было двадцать пять лошадей, на плечах ничего нести не надо было, да и по истощению припасов всё больше лошадей из вьючных превращалось в верховых,  но в основном то шли пешком. Так что представьте, что это было за путешествие.   Во всяком случае, на бомах они потеряли двух лошадей упавших в Катунь. Так они дошли до устья Чуи. Через Катунь они переправились на случайно оказавшейся там лодке. Тоже не простая задача переправить 78 человека  и 23 лошади. Так что переправа заняла 4 дня.
А потом они пошли вверх по долине Чуи дошли до Курайской степи, где перешли Чую вброд.  Припасы были на исходе, ни зверя, ни рыбы добыть возможности не было, а кыргызы завидя партию уходили в ущелья вместе со скотом.  Пройдя степь повернули к Башкаусу но и там зверя не было – внизу травы для него было мало и он ушёл на вершины, а там, спасаясь от гнуса в тундре, жался к гольцам и снежникам, где гнус отгоняли холодные ветра и на альпийских лугах было вдоволь травы. Но путникам то от этого было не легче. Настоящего голода ещё не настало, но доедали последнее. Когда стали спускаться в долину Чулышмана встретили Валова, Огнева, и ещё одного ясашного – Вавилу Мамонтова и в удобном месте встали на днёвку. .
На днёвке, отведя в сторону Паламошнина, Носкова и Останина Огнев стал говорить, что рано они покинули свои дома, что на Абакане места удобного для проживания нет, Зря Паламошин потащил такую ораву, да ещё с малолетними детьми, и лучше им вернуться домой. Но Носков сказал, что куда дереве нагнуть, туда оно и клонится, и обратной дороги им нет. Тогда Иван Останин напомнил ему о том, обещании, которое тот дал покойному Матвею Останину, его отцу, что он его исполнить обязан. Огнев замялся, мол, есть места но… Прямо скажи – деньги нужны – спросил Иван. –Да не помешали бы. Паламошин обошёл беглых, собрали кто сколько мог и он отдал Огневу собранное – сто пять рублей ассигнациями.  Правда потом на допросе Огнев говорил, что не намекал и не просил, что общество сочло его слова о том, как найти дорогу за величайшее одолжение  и без всякой его просьбы дало ему эти 105 рублей.
Огнев рассказал им про дорогу на реку Чульча, где надо встать и заготовить по забокам много рыбы, после чего следовать в хребты Кемчуга на реку Сегеш, между Енисеем и Абаканом. Там места не доступные ни для русской, ни для китайской стражи, много зверя, рыбы и есть места пригодные для хлебопашества, мол они только что возвращаются с этих мест, возьмут дома всё необходимое для переселения, лошадей и тоже пойдут туда. Да, и ещё Огнев их  предупредил, что Мамонтов с ними не ходил, они только что его встретили, и чтобы они при нём языки не распускали. Это ещё больше уверило Останина в правдивости Огнева – мол и деньги ему нужны для того, чтоб обосноваться на новом месте.
 После чего Иван Останин подозвал Валова, с которым был давно знаком, был с ним дружен и знал, что он давно занимается торговлей. Потому то он и отдал ему семьсот рублей ассигнациями, чтобы он закупил всё необходимое для оседлой жизни и привёз на выбранное место.
Простившись с Уймонцами они пошли на Чульчу. Однако на реке рыбы не было вовсе. И следов зверей на местах, удобных для водопоя, травы примятой лосями и маралами тоже небыло. А припасы подошли к концу и уже начинался настоящий голод.  Тогда Иван велел своим родичам и старику Сердцеву с семьёй отстать от партии, а потом собрал их и сказал. Братцы, виноват я перед вами, бейте меня плетьми, но обманул нас ОГнев. Посмотрите, горы всё круче, места для пашни нет, зверя и рыбы тоже. И есть нечего.  Ещё немного –и мы замрём с голоду. Поворачиваем назад и сдаёмся властям. Я один за всё отвечу.
Назад они прошли недолго. Только спустились на Башкаус, как их встретили казаки, которые отняли у них винтовки и ножи.
На этом эпопея побега для 15 человек из партии беглецов закончилась.
Что же заставило их бежать? Ну, почему бежали заводские служители, рудовозы и бергаеры понятно. Работа по 10-15 часов, скудное содержание, буквально палочная дициплина.
А заводские крестьяне то почему?  Конечно, крепостное состояние(пусть крепостные не у помещика, а у императорской фамилии), подати, барщина(простите, заводские повинности) но ведь вольностей то у них было куда как больше, чем у помещичьих мужиков, и даже у заводских крестьян степного Алтая. Да, большинство беглецов было бедняками(по строжильческим сибирским меркам, конечно), но вожаки, Останин, Носков, Паламошнов были богатеями и заводские повинности давно сами не исправляли, нанимая вместо себя людей. Доплачивали до девяти рублей сверх платы, назначаемой заводским начальством. Носков был настоящим кулаком, Паламошнов, правда, ленился заниматься хлебопашеством и своё хозяйство запустил, но он был удачливым промысловиком и деньги у него водились. А у Останиных и хозяйство было крепкое, и на куницах и соболях они прибыль получали неплохую и жили, по тогдашним меркам, роскошно. У них был дом с двумя комнатами –редкость для деревни тех лет, сени, все хозяйственные постройки, богатые одежды, два винтовых ружья в серебряном окладе и, как вы только что увидели, большие деньги. Почему они бежали – это вопрос не давал покоя и следствию. Но об этом позже.

Глава четвёртая. Погоня.
Ну, первым делом властей, узнавших о побеге было создание «спецотряд» командиром которого назначили жителя Сибирячихи Черепанова, чтобы тот нашёл в Сибирячихе и Солонешном 10 крестьян попроворней и ехал с ними в алтайские хребты, убеждая инородцев, кочующих по Аную, Кану, Ябогану, чтобы те изловили беглецов. Но им это было совсем ни к чему.
О попытке сыскной команд крестьян под началом старосты Шараборина и казаков нагнать и поймать беглецов, кончившейся срамом,  описана выше.
Как ни упирался комполка Алгазин, но всё ж таки был вынужден послать в погоню отряд казаков под командованием сотника Черемнова состоящий из семи урядников и семидесяти казаков. С отрядом выехал и бийский земский исправник Корсаков. Отряд Черемнова встал на Урсуле, а передовая группа, под началом Корсаков поехала дальше. В команде кроме казаков были и вооружённые «калмыки», хорошо знавшие местность и знавшие язык калмыков толмачи, всего до пятидесяти человек..
Корсаков не сразу нашёл место для переправы. Дело в том, что на месте, где обычно переправлялись через Катунь лодок не оказалось и они был вынуждены идти к среднему переезду. Трудно в рукописном варианте узнать названия, но похоже, нижний переезд был близ устья реки Кадрин, а средний, как написал Корсаков, «в урочище называемом калмыками Мунчева Елань».  Вероятнее всего этот средний переезд был у устья Ини, а верхний, где переправились беглые –возле Инегеня, где сейчас паром, потому что им потом потребовалось вброд переходить Чую.
На средней переправе отряд Корсакова нашёл лодки и сделали переправу. Здесь же они узнали от двоеданцев, что шайка беглых давно переправилась через Катунь не далее чем в 30 верстах  выше и направились они к Чуе.
Зайдя в Курайскую степь, он пригласил одного из двоеданских старшин  к себе и хотел вызнать от него о том куда и когда прошли беглые, но тот отговорился в незнании. Но видя, что двоеданец лукавит решил убедить его в своей искренности и прибег к испытанному способу – водке. После нескольких рюмок водки двоеданец стал разговорчивее и обещал разведать что и как и обо всём рассказать. Не доверяя данному им слову, Корсаков уговорил его остаться на ночь и, как можно предполагать, продолжил пьянку. Во всяком случае,  наутро он привёл его к присяге и он сказал, что шайка беглецов действительно прошла Курайскую степь на речку Башкаус в большом числе людей, у многих были ружья, однако обманул со временем перехода, сказав, что беглецы прошли три недели назад и достичь их уже невозможно, а сам улучив момент скрылся.
Лошади в команде Корсакова были изнурены, многие обезножили, а переменить их возможности не было – калмыки, при виде корсаковского отряда, так же, как и при встрече с беглецами, уходили в ущелья.
Поэтому Корсаков остановил преследование и оставив команду на Курайской степи поехал к китайской границе, надеясь склонить двоеданческих зайсанов к пособничеству, убеждая их, что Российское правительство не оставит их вниманием и наградами. Вначале те вроде бы согласились, но потом связались с китайскими караулами и сказали,  что идти вожаками и показать путь без воли китайского правительства не могут.
Тогда он вернулся к своему отряду и, поскольку лошади уже немного отдохнули, повёл его по следам беглецов к Башкаусу,.
Первым они встретили ясачного из деревни Уймонской Мамонтова, который возвращался со звериного промысла. Мамонтов сообщил, что повстречался с уймонскими же инородцам Прокопием и Тимофеем Огневым, бухтарминским крестьянином Андреев Валовым и курганским мещанином Пластовым с девкой, которую он называет своей дочерью, и что они так же возвращаются домой. 
На подходе к  Башкауса Корсаков остановился –припасы кончились, лошади снова пришли в негодность, а переменить лошадей и достать провиант возможности не было. Огневы, Валов и Паламошин с дочерью вышли на него сами.  Останина с людьми ему привели позже два казака и пять калмыков которых он послал на разведку на Башкаус.  А тут подошёл и весь отряд на свежих лошадях и с провиантом.
После допроса Останина стало ясно, что Огневы играли не последнюю роль в побеге и Прокопию сказали, что если желает избежать наказания со содействие побегу, то он должен выдать место стана, где расположились беглые и его отец.
Огнев отпираться не стал и дорогу описал подробно. Из показаний Останина было известно, что среди беглецов двадцать двое мужчин, которые могут быть бойцами, восемнадцать винтовок и холодное оружие. Но измученные голодом беглецы не только никакого сопротивления не оказали, но сдались казакам с явным облегчением.
В побег  они отправились в начале июня, а тут уже было начало сентября. Три месяца пространствовали. В верховьях Абакана, где обнаружили беглецов  стояла избушка, в которой жили пустынник Дементий Орлов с двумя сёстрами схимницами. На Орлове под одеждой нашли власяницы из конского волоса и железные цепи-вериги.  Сказали ещё,  что незадолго перед приходом казаков возник спор Дементия Орлова с заводским служителями, после чего Лазарь Рыбаков с женой и Иван Худяков с девкой Ефросиньей уплыли в лодке вниз по Абакану.
Обычно беглых крепостных, секли плетьми а потом отправляли в ссылку по этапу, приковав всех вместе к одному железному пруту. Но куда ещё ссылать из Сибири? Да и в округе каждый человек был на счету, поэтому начальник Колыванововоскресенских заводов  написал распоряжение:
1. По доставлению крестьян дабы не расстраивать их домоводство и дабы даже хозяйство они могли содержать и способны к выполнению повинностей отправить их домой под строгий присмотр сельского и волостного начальства, и следить, не подают ли они знаков о намерении нового побега.
2. Ружья у них отобрать и отдать за печатью в Алтайское волостное правление , кому какое ружьё пронумеровано.
3. Взять допрос от бергайера Косачёва и препроводить его в Змеиногорскую горную контору, а потом в Горное правление Колывановоскресенских заводов для предания суду в Змеиногорской комиссии военного суда.
4. Двух мужчин и  двух женщин, называемых пустынниками содержать под стражей в городе Бийске.

Глава пятая. Следствие.
Но на этом история не закончилась.  Из санкт Петербурга в Барнаул прибыл для проведения следствия надворный советник Щигровский.
Щигровский  начал с того, что подробнейшим образом допросил всех, как бы мы сказали ныне, фигурантов дела – беглецов, их соседей, лиц командовавших погонями, пустынников, всех кроме Матвея Останина умершего год назад и девицы Натальи, скончавшейся по дороге в Бийск.
Там где это возможно, показания проверялись обысками.
 И что выяснилось –история с побегом началась задолго до лета 1828 года и даже похода в Китай.
Дементий  Орлов истово верующий старообрядец убедил себя, что в грешном миру душу спасти невозможно. Сначала он жил в деревне Гилёвой,  в дому у инвалида Демидова, тоже ярого старообрядца, с которым они вместе читали  старообрядческие книги, что его ещё больше укрепило в вере и он пошёл странствовать. Сначала он жил пустынником в долине Коргона, выше каменоломен, где научился  жить тем что даст тайга и обходиться без хлеба. Однако, лошадь у него была.  Из хвоста лошади он сделал себе власяницу, а потом нашёл в каменоломне цепи и одел на голое тело, под одежду. Спустя год такой жизни он понял, что  может начать проповедовать  и пришёл в  Уймон. В дороге он встретил сестёр – странниц и поселился с ними в двадцати верстах от деревни в глухих местах. Сначала он сам приходил в деревню для разговоров, а потом сами мужики стали приходить к нему в скит, слушали как он читал книги священного писания и убеждал их, ссылаясь на книги Ефрема Сирина и других  ревнителей старой веры, что нет спасения в миру, а следует имеющему спасти душу свою следует сокрыться в горах и там в уединении и независимо от правителей вести богослужение.
ОН вёл проповеди в течение двух лет и поколебал умы многих малосведущих или легко внушаемых людей. Каждый, ставший последователем пустынника Дементия, по секрету сообщал о нем друзьям и приятелям и слава его росла. В прошлом году к Огневым, , приезжали крестьяне из Бащелака с которыми они вместе зверовали.
Наконец набралось много охотников искать заповедные земли, они выехали под предлогом звериного промысла и взяли с собой Дементия Орлова с сёстрами. Построили избу, оставили там Дементия с сёстрами, а поздней осенью и сами приехали туда зимовать, думая остаться там совсем ради спасения души. Но по глубокому снегу они, против ожидания, звериных следов не увидели, мяса добыть не могли, сухари кончились и питались в основном толчёной рыбой смешанную с толчёной же пихтовой корой которую они пекли наподобие лепёшек.  Летом жить стало полегче, но Огневы постепенно выбросили из головы мысли о спасении души в пустыне, тем более увидели, что образ жизни пустынника Дементия с сёстрами далеко не праведный, не соответствует истинной цели, а просто ему нужно за каким то случаем укрыться от правительства.  Потому Прокопий и Тимофей выехали домой, а отца оставили из за нехватки лошадей которые пали зимой от бескормицы. С ними же выехал и курганский мещанин с дочерью.
 Когда шли допросы, Прокопий Огнев  почти расплатился за те сто пять рублей, что он получил от бащелакских крестьян. Свою лошадь, которую оценили в сорок рублей, он отдал Сергею Останину и тридцать пять рублей деньгами для раздачи другим крестьянам,  да Тимофею Носкову отдал пятнадцать рублей. Таким образом долгу за ним оставалось пятнадцать рублей. Признал свой долг перед Иваном Останиным и Валов.  В доме старосты Зырянова Сарафанов и мельничного железного инструмента, о которых говорил Иван Останин не нашли и он от своих показаний отказался. А вот в доме, где до отъезда на Абакан квартировал курганский мещанин Пластынин со своей дочерью, нашлись его просроченные паспорта.
Выяснилось, что сёстры пустынницы прибыли на Алтай за три года до того с фальшивыми отпускными билетами из Соликамска.
Щигровский, в общем то, согласился с решением Фролова.  Все местные крестьяне, тем или иным образом причастные к побегу, и заводские и государственные были отправлены по месту жительства под присмотр сельского и волостного начальства, кроме Фёдора Паламошнина, которого сослали в город Бийск «под строгий полицейский надзор».  Государственный крестьянин челябинского уезда Моисей Добродин, приставший в партии к Абае отправлен в Челябинск.  Мещанин Пластов с четырнадцатилетней дочерью Бийскй земский суд отправил Курганскй суд.
Заводской служитель Космачё, вероятнее всего,  по решению змеиногорского суда, был бит батогами и снова отправлен на работы.
Пустынножителя Орлова приговорили к «суровому тюремному содержанию» в Бийске.
Одна из его подруг, Надежда, померла в дороге, а другая, Ефимия, на суде вела себя дерзко, порицала официальную церковь и священников и, о дерзость! Позволила слово о непочитании государя. В результате за сокрытие первобытного состояния и фамилии, бродяжничество и хулу на церковь и государя её приговорили к публичной порке – двадцать пять ударов плетьми- и ссылке в Иркутсккую губернию на поселение.
Вот так и закончилось это дело о попытке мужиков найти Беловодье. Маркс и русский историк Соловьёв писали, что для создания буржуазного рынка при наличии свободных земель необходимо рабство. Но, в те времена, о которых я написал, свободных земель, по большому счёту уже не было. До любого уголка могла дотянуться рука государства, и  рабство уже потеряло свой смысл. Но по инерции ещё больше тридцати лет будут существовать и приписные и крепостные.
Да, ещё – Бащелакских и Чечулихинских мужиков заставили оплатить  затраты на прогоны надворного советника Щигровского, то есть зараты на его проезд из Санкт-Петербурга на Алтай, всего 615 рублей. На двадцать человек не так у и много.
А на следующий год, весной Фёдор Паламошнин из Бийска бежал. Впрочем, как говорится ныне в одной телепередаче, это уже совсем другая история.