5. Три царства за любовь

МАР  ХУНДРЁДАРССОН
(Хромой Мар)
Купец

ТРИ  ЦАРСТВА  ЗА  ЛЮБОВЬ

1.
Не знаю уж, кто сейчас помнит и кому это в интерес? Всяк о славе и выгоде тщится, а время идет, и уходят кто в Асгард, кто - в Рай те, с кем дружбу водил или в битвы ходил. И сколько ушло! И мне уже пятьдесят шесть — дай Бог многим. И все чаще здесь, на чужбине, посередь моря, горестные мысли приходят, будто девице — где моя юность, мои семнадцать?
Устал уж.
Семна-адцать!

Когда было семнадцать, была Исландия. У отца на хуторе овец пас в родовом Городищенском фьорде. Так бы и пас, может, и сейчас, и сделался бы  бондом, а то и хёвдингом, если бы не сосед Гудлейк. Одно лето сходил куда-то викингом, богатства нагреб, в купцы заделался да пригласил к нему в охрану. Дело хлопотное и опасное, но — молодое, бойкое! Подвигов и славы хотелось! Эким, помню, тогда витязем почувствовал, когда первый раз длань возложил на рукоять боевого меча. Думал: лето-два, а оно вон в какую судьбу выложилось.

Одна Гренландия чего стоит, этот Дювлин! Если бы не случай встретить земляка, старого хёвдинга Бьёрна Бойца Широкого Залива, тут бы к праотцам и отправили. Вон куда судьба этого Бьёрна забросила! Давно уж преставился, конечно. Уже тогда стариком был. Меч тот богатый, с Гудлейком посланный, слышал, сын его, Кьяртан, с гордостью носил.  Знатный хёвдинг был, да как-то глупо погиб. Говорили, будто из-за любви, из-за какой-то женской мести, точно не знаю. Мать его, Турид с Вещей Реки, померла лет пять назад от болезни горла, и, говорили, что когда с этим миром прощалась, в запястье, Бьёрном присланное, вцепилась так, что потом едва пальцы разжали. Знать, любовь была с тем Бьёрном Бойцом! Жизнь-то вон она как порой оборачивается...

И брат ее, известный в Западной Четверти Снорри, бывший Годи, в тридцать первом, ровно двадцать лет уж как, отошел в мир вечный. А в славе был! И тоже — подумать: капищем потомственным владел, а изменил вере предков -  почил христианином. Две церкви построил: на Снеффельснесе и в Междуречье Обильной Долины. Так что теперь уж в раю непременно. А кто подумал ли, что у человека его уровня в душе происходит, если веру меняет?

Да, и вспомнишь еще порой тех... как их... тогда на Фарерах встретили?.. Да  - Хьяльти Скеггиссон и тесть его по имени... кажется... Гицур. Где-то теперь они, христианские миссионеры от Олава Харальдссона, когда и Олава, бывшего конунга, уж двадцать один год как на свете нет. Точнее - тела нет, а имя осталось во всем Христианском мире ! Теперь — Святой Олав. Канонизирован! И во всех храмах почитаем. Все хвалу воздают и поклоны бьют за подвиги ради веры Христовой.

И что это за вера, однако, не пойму я? Если ради которой под хоругви ее ты, сгоняя, как овец в стадо, чем больше возможных рабов ее истребишь и крови прольешь, - ты тем более и свят?! А потому и подозрение у меня давнее, что в Христовой вере как единобожии, что-то в корне есть такое, что в отличие от язычества, плодит фанатиков столь упертых, что лишает их чувства реальности так, что мир вокруг и события они меряют новыми сказами. Потому и не стремлюсь я в христианство и, когда черед придет, пред Одином предстану  в вере предков.

В подтверждение тому — история с тем же Олавом Святым, когда он из Хольмгарда отправился в Норвегию трон свой отвоевывать? Не знаю, кому сейчас это в интерес, и едва ли кто уж помнит ту роковую глупость его. Ведь князь Ярицлейв дал ему из своей дружины 240 воинов. Шведский конунг Анунд Олавссон - 480 самых лучших на выбор из своей гвардии да разрешил еще собрать добровольцев по всей Швеции. Своих земляков из Норвегии пришло 600. Дальний родственник Даг Хрингссон привёл 1200. Всего набралось 3600 воинов, а конунг Кнут выставил против него... 14400 - несметную армию.

Исход битвы и так был ясен, а Олав взял да и... выгнал из своего войска всех язычников, оставил 1300 христиан, недавно силой в новую веру загнанных, чтобы в бой шли с именем Иисуса. Не хотел, наверно, чтобы из-за него гибли те, кому не открыто Царство Небесное. Ну и поплатился. Не за тем победа, у кого лик на хоругви краше, а за тем, у кого рука с мечом тверже.

При Гудлейке хорошая служба была. Мир повидал, разный люд и княжества. И в Хальмгардсфари нас очень ценили, и  в покои конунгов вхожи были. И если бы не тот бой в шхерах, и сейчас бы, может, при нем состоял. Да не судьба.

Кстати.
Кстати уж сказать, бой тот не столь мне тем запомнился, что Гудлейк купец погиб, а я чудом спасся и живу, а — людской непонятностью. Ведь что вышло?!Ну, подстерег нас в шхерах у Эйланда Заячья Губа, побил и пограбил, так на то он и викинг. Большая сила побила меньшую. А Эймунд Хрингссон побил Торгаута и отнял отнятое у нас. И тут все и всякому понятно. Но мне непонятно, почему ты, Эймунд, добро, тобой в бою захваченное, ты — потомок самого Харальда Прекрасноволосого! - как гад ползучий, через две страны, моря, леса и горы приволок и под ноги с поклоном низким положил... врагу своему кровному, Олаву Харальдссону? Не он ли, возведенный теперь в Святые, а тогда конунг викингов, твой побратим и друг детства, взяв власть в стране, надругался над жизнью и честью твоего отца и одного из братьев твоих, а второго ослепил и сослал замерзать в Гренландию? Почему вместо должного возмездия ты, потомок Харальда Прекрасноволосого, лижешь стопы убийце во Христе? Где твоя честь?! Или ты прах?

2.
Бывает, приходят такие мысли, но — все реже. Наверно — устал уж. Да и  много событий наверно застило память новой важностью.

А вот что Рёнгвальд Ульвссон, сам от виселицы беглый, подобрал меня тогда едва живого на Готланде, так пожизненная ему благодарность. На службе у него, в дружине в Альдегьюборге, под командованием старшего сына его Ульва провел я одиннадцать лет. И спокойно было. В том смысле, что ни войн больших, ни каких-то уж очень кровавых схваток. Несколько раз довелось участвовать в походах войска князя Ярицлейва, который все с братьями своими тягался, так это все обычные у нас междуусобицы. Он тогда с семьей в Хольмгарде жил,  к Киеву его не допускали. Княгиня Ингигерд что ни год, ни два радовала его наследниками — на радость хозяину моему Рёгнвальду. Но всякие разные слухи ходили, что мужа своего, князя Ярицлейва, она не любила, а любила норвежского конунга Олава Харальдссона, за которого ярл Рёгнвальд ее, племянницу, еще когда в Швеции жил, сватал. А Ярицлейва это бесило. А потому из уст в уста тогда передавали об одном случае.

Однажды, желая произвести впечатление на княгиню, Ярицлейв повелел сделать для себя палаты, стены которых покрыли дорогими красивыми тканями. Когда княгиня Ингигерд вошла в палаты, Ярослав поднялся с трона и спросил, нравятся ли?.

«Мой повелитель, - говорит будто бы на это Ингигерд, - эти палаты очень красивые. Но все равно лучше тот зал, в котором восседает на троне конунг Олав Харальдссон, хотя там простые столбы». Хотя того «зала», о котором говорила, она не видела ни разу.

«Опять ты показываешь любовь к конунгу Олаву», - сказал будто бы на  это  Ярицлейв и на глазах приближенных... отвесил Ингигерд пощечину. Ну, это уже вообще край всему! Не по-нашему! Это — не рыцарь!

«Между вами разница гораздо больше, чем я могла бы выразить это словами», - ответила будто бы на это Ингигерд.

Представляете?! Ведь она его таким заявлением просто по его же трону размазала. И потом целым двором ее утешали, инцидент заминали, и первым сдался Ярицлейв. Еще бы! Кто он рядом с ней? Ну да — князь и муж, так и она не из чернавок. У него власть и трон тогда — на живую нитку, а у отца ее — великая сильная Швеция

А потом события пошли покруче.

В 1030 году, в конце лета, которого именно числа, не помню, случилась та самая битва при Стикластадире под Трондхеймом, в которой и погиб конунг Олав Харальдссон. Также погиб и неродной отец его Сигурд Свинья, воспитавший его двоюродный брат отца. А еще в той битве участвовал и спасся брат Олава, пятнадцатилетний Харальд Сигурдссон. Скрывался и лечился, как потом рассказывал, у какого-то крестьянина в Швеции.

Когда весной ярл Рёгнвальд Ульвссон о нем узнал, послал меня, Халльдора Сноррисона, Ульва Оспакссона и еще нескольких из нашей дружины во главе с бывшим приближенным покойного Сигурда Свиньи - Рёгнвальдом Брусассоном его встречать.

Помню, когда в Щвеции, в тайге, мы встретились, и провожатый его, сын крестьянина, нам его передал, меня этот юноша, «высокий человек в красном капюшоне», тогда шестнадцатилетний, поразил красотой и статью. А еще, что очень важно, он уже был овеян боевой славой и проявлял наклонности... к стихосложению. Пока мы двигались на конях через горы, Харальд очень в духе известных скальдов сказал, помнится, несколько вис, в их числе вот эту:

Вот плетусь из леса
В лес — немного чести! -
Как знать, не найдет ли
И нас в свой час слава.

Последние две строчки оказались пророческими, но об этом чуть позднее.
Потом мы вышли из тайги на берег Моря Восточного, сели на корабли и уже путем водным добрались до Альдегьюборга.

Это было начало лета 1031 года. Наместник Рёгнвальд Ульвссон поставил Харальда в дружину, кем-то вроде окольничьего к сыну-воеводе Ульву Рёгнвальдссону. А когда князь Ярицлейв взял Ульва к себе и поставил командовать дружиной в Хольмгарде, супруга его, княгиня Ингигерд, упросила взять поближе к себе и Харальда, сводного брата несостоявшегося мужа - явно в память о нем, покойном, но — любимом. Так у нас уж все толковали.

Для Харальда Сигурдссона такой поворот в жизни был, конечно, уж куда как предпочтителен. Ведь года еще не минуло как он остался без отца, матери и сводного брата, и «крыло» княгини Ингигерд было для него пусть не состоявшейся, но все равно как тетушки.

А я тогда остался при Регнвальде Ульвссоне в Альдегьюборге под командованием младшего сына его Эйлива, которого Рёгнвальд поставил начальником своей дружины, вместо Ульва. И только все мы стали обживаться в новых обязанностях, явилась напасть — да какая!

К тому времени наместник наш, Рёгнвальд Ульвссон, в должности этой, дарованной ему князем Ярицлейвом, пребывал уж двенадцать лет. И все эти годы, помимо исполнения обязанностей, возложенных князем, очень снедаем был заботой о распространении и утверждении в Альдегьюборге и всей Ингерманландии веры Христовой. В начале августа все того же 1031 года пришли к нему из Хольмгарда на лодьях священноиноки, которые стремились на Валамо на Неро с мощами святых Сергия и Германа для предания их там земле. И возгорелось ему пойти вместе с ними дабы воспользоваться оказией для утверждения власти над Валамо. Он велел сыну своему, воеводе Эйливу, отрядить стражу, несколько кнорров и драккаров для себя, паломников и охраны, командовать которой поставил меня.

Не буду рассказывать, как мы плавали и как там, на Валамо, старались для памяти святых Германа и Сергия. И все бы как надо было, да на обратном пути, когда уж один переход оставался до устья Волхова, где уж и дом наш, да вдруг в одночасье поднялась в ночь буря велика со страшным ветром, ладьи и драккары наши унесло в открытое необъятное Неро, раскидало, и опять, как тогда, в шхерах у Норвегии, не иначе как чудом удалось мне да еще двум из моей команды в ледяной уже воде среди диких волн на какой-то случайной доске от корабля к берегу прибиться. Остальные все числом в два десятка вместе с наместником Рёгнвальдим Ульвссоном утопли. А вот вышло как — впрямь будто по нехорошему пророчеству Рёгнвальда, который за минуту, как от берега отчалить еще в Альдегьюборге пожелал провожавшим «многие лета»... Будто, как оно сказывают, - приказал жить долго...

3.
Кончина наместника Рёгнвальда Ульвссона все его знавшие переживали глубоко. Муж он был строгий, но справедливый, обязанности, князем на его плечи возложенные, блюл и всем был отцом мудрым. И если бы не эта трагедия, многое бы сделал для процветания и славы Гардара — Севера земли, которую уже называли Русью.

Так осенью младший сын его Ульв, немного начальствовавший над дружиной в Альдегьюборге, поставлен был князем Ярицлейвом на место отца его, а Ульв Рёгнвальдссон на свое место поставил командовать дружиной уж меня. А тут осень, зима с глубокими снегами да морозами, а ближе к весне и потом — к теплу уже следующего 1032 года выплыла опять — гляди — незадача, причина которой очень даже... «рыцарская».

Оказывается, Харальд Сигурдссон, служивший в Хольмгарде при дворе князя Ярицлейва... полюбил младшую дочь его Елизавету — Эллисив, по-нашему. Ему - семнадцать, ей - едва девять(!), и... попросил ее себе в жены!

Нет, вы представьте, насколько человек, однако, «забылся»! Он, конечно, пусть и брат конунга, но — покойного и в изгнании; воин бравый, в бою смелый и верный подданный, но, вообще-то и по прямому родству - сын свинопаса, какого-то там Сигурда Свиньи покойного. Ни кола у него, ни двора, ни земли, ни денег, ни славы достаточной — всего, что составляло в те времена непременные условия чести и достоинства рыцаря и с чем можно бы претендовать на столь близкое родство с нашим князем из Хольмгарда.

Ярослав, конечно, так о нем и думал и в силу столь веских причин отдавать, да еще такую юную даже по тогдашним «юным» бракам Эллисив за безземельного норвежца не хотел, но... не хотел и отказывать ему так вот сразу  «в руке», а потому поступил мудро, ответив в том смысле, что...

-Если твое будущее будет таким, как ожидаю я, придет время, когда я не отвечу отказом.

И тогда... отправился Харальд Сигурдссон, сын свинопаса, движимый любовью и мечтой, за богатством и славой на... богатый юг. С помощью князя он собрал и возглшавил большой флот в десятки кораблей и в 500 викингов, взял из нашей дружины исландцев Халльдора Снориссона, Ульва Оспакссона, меня, и поплыли в Миклагард — Великой город, прекраснейший из всех христианских городов.

В ту пору империей тамошней правил Михаил IV Каталакт (попрошу обратить внимание на фамилию!). Он включил наш отряд в уже существовавшую элитную наёмную варяжскую гвардию для его личной охраны. Так Харальд и мы трое, самые к нему приближенные,  стали служить Великой империи. Харальд никому не сказал и нам не велел говорить, что он брат норвежского Святого, а велел дружине называть себя Норбриктом и молчать о его происхождении.

После нашего северного холода оказались мы с Харальдом в пламени и хаосе смут внутренней жизни и внешних угроз Византийского двора. Как вскоре оказалось, Михаил Каталакт страдал эпилепсией, и реально империей правил его брат-опекун, придворный… евнух Иоанн Офранотроф. Когда Михаил Каталакт скончался на трон возвели племянника Михаила Каталакта (внимание к фамилии!) — Михаила Калафата.

Именно во время его правления Харальд показал свою отвагу в боях, завоевал уважение у нас и у гвардейцев. На протяжение десяти с лишним лет, до 1043 года, наше войско участвовало во многих походах:Сирия, Месопотамия, Иерусалим, Палестина, Сицилия, юг Италии, Болгария. По законам того дикого времени, мы завоевали и разграбили много богатых городов и одержали много побед.

Однако, победы и личные подвиги Харальд отнюдь не посвящал чуждой ему Византии и временщикам турецкого трона. По опыту предков он знал, что для человека, единственное ремесло которого меч, вернейший путь к богатству - война и грабежи. И всегда помнил, что пришел сюда за мировой славой и сокровищами, и везде, где это удавалось, загребал золото, серебро, драгоценные изделия и дорогие восточные товары.

А еще было у Харальда два, уже не «боевых», не связанных с внешними разбойными походами, канала обогащения. Во-первых, нас, его дружину, привлекали к сбору налогов внутри самой империи (в Альдегьюборге это называлось полюдье), когда по условиям треть собранного шла в казну, треть — войску и треть — нам, дружине, а значит и предводителю ее.

Во-вторых, при столь частых в ту пору для Византии дворцовых переворотах, когда мы, варяги, вдруг оставались без «предмета охраны», а значит и  подчинения власти, то пускались в... «обход палат» с сокровищами (то есть, все тот же откровенный грабеж), и каждый брал, что хотел и сколько мог унести. А Харальд и мы при нем на наше «счастье», пережили три смены правителей в Константинополе: Романа Третьего, Михаила Четвертого и Михаила Пятого. И Харальд всегда одержим был мыслью, что цель его - разбогатеть, вернуться на Русь и взять в жены Эллисив. Занимаясь в основном разбоем и грабежами, он оставлял себе «на жизнь» малую толику и почти всю «добычу» посылал в туго набитых сундуках со своими верными людьми на Русь, под власть и охрану Ярицлейва.

Со временем у его будущего тестя Ярослава скопились огромные сокровища, награбленные и присланные Харальдом.

4.
Однако, время шло, обстановка на «вершине мира» - при Византийском дворе - менялась, и над Харальдом, героем Миклагарда, принесшим ему столько славы, даже мы заметили, что начали... сгущаться тучи.

Сначала он попал в немилость к императрице Зое (Зоя Богатая, Зоя Могучая), дочери императора Константина VIII. После его смерти еще до нас, в 1028 году, она стала реальной наследницей императорского дома и в то же время... «формальной» правительницей Византии, поскольку на троне должен быть мужчина. Занять его мог... Харальд, но  судьба ему «не улыбнулась». Зоя - женщина очень красивая, очень любившая красивые одежды, дорогие украшения и тонкие благовония, большую часть жизни проведя «затворницей» в императорских покоях, была очень влюбчивой, любвеобильной, похотливой и опытной охотницей на любовников. Перебрав их числом немалым и поиграв судьбами их, она не родила, однако, для династии наследника и, добравшись уже до возраста, когда детей не зачать уже по старости, вдруг страстно возжелала в мужья себе... нашего Харальда(?!), которому едва исполнилось двадцать семь. И был такой случай.

Когда веселый Харальд сидел с нами и свитой на земляном валу, к нему вдруг подошла Зоя и вполне в духе «кокетства императрицы» повелела дать ей... прядь волос с его головы. На что Харальд тоже вполне в духе «кокетства воина-викинга» ответил на глазах у всех:

-Заключим сделку. Дай мне несколько волос из той бороды, что растет у тебя на животе!

Безнаказанно подобные шутки не проходят, и глубоко оскорбленная Зоя велела... бросить его в темницу. А вместе с ним и нас, его ближних друзей: меня, Халльдора и Ульва. За то, что смеялись шутке Харальда громче всех. Но когда нас вели в заточение, Харальду чудесным образом явился... погибший в той самой битве при Стикластадире под Тронхеймом в 1030 году брат его, святой Олав Харальдссон конунг, и сказал, что поможет спастись от гибели.

Темница в которой оказались и томились мы четверо, была в виде башни, открытой сверху. Ночью святой Олав исцелил от неизлечимой болезни одну местную знатную женщину, в уплату за это послал ее сюда с двумя слугами, они бросили нам сверху веревку и вытянули друг за другом наружу.

Еще был случай нам совсем не на руку, происшедший раньше. Причиной его стала назревшая к тому времени... напряженность в наших отношениях. В бою все мы четверо вели себя одинаково бесстрашно, а характерами стали заметно расходиться.

Ульв Оспакссон все более выказывал себя покладистым в суждениях, благоразумным, умеющим молвить веское слово и внушить другим впечатление о себе, как о человеке пусть и юном, но не по годам мудром. Харальд, все эти годы в Азии скрывавший свою родовитость в Норвегии, становился все более жаден до власти, денег и прочего богатства и из награбленного дружиной присваивал не в меру. Халльдор Снорриссон все более «уходил в себя», становился немногословным, резким в речах, упрямым, непреклонным и уже плохо ладил с Харальдом, командующим дружиной, на службе у которого было много людей, между прочим, в Норвегии и у нас в Швеции знатных, рядом с которыми исландец Халльдор выглядел человеком «без роду, без племени». И это обострение отношений стало носить  уже формы открытые.

Помню, в жестоком бою под стенами одного из городов на Сицилии, когда судьбу победы решали минуты, пал знаменосец, и Харальд повелительно крикнул:
-Халльдор, подними знамя!

Халльдор повиновался, но, поднимая знамя, бросил необдуманно и резко:
-Kтo жe пoнeceт пepeд тoбoй знaмя, ecли ты тaк poбкo пpoдвигaeшьcя?

Я рядом был, все слышал и теперь помню, насколько это выглядело оскорбительно и несправедливо, поскольку Харальд был oчeнь мyжecтвeнным вoинoм. Ожесточенная битва кoнчилacь победой нашей дружины, крепость была захвачена, а напряженность в отношениях между Харальдом Сигурдссоном и Халльдором Снориссоном достигла уже предела.

Еще из той Византийской поры помню одну будто бы любовную историю со «знатной дамой» которую приписывали Харальду. «Знатная дама» эта была принцесса Мария, которую он, якобы... обесчестил. И будто бы к этой принцессе приревновала его та самая Зоя и из мести... бросила его на... съедение льву, которого Харальд будто бы... «голыми руками задушил»! А мы-то уж знали, что «девица Мария» была не кто иная, как... мать  низверженного и ослепленного императора Михаила Пятого - почтенная старушка. Впрочем, чем более славен рыцарь, тем больше развешивают вокруг него завистники его и искатели славы на его имени грязного исподнего...

А еще немало гадостей наделал ему и нам при дворе соратник по оружию и совместным походам, предводитель грекоязычной части войска прославленнный тогда у них военачальник Георгий Маниак. Сжигаемый ревностью к ратным удачам Харальда и образу его героя-победителя, он распространил при дворе слухи, что по возвращению из Палестины Харальд намерен со своими варягами...  окружить и захватить Константинополь, как это в прошлом уже бывало при участии гвардии здесь, в Византии, и Риме. Плюсом к тому его обвинили (что немалой частью было, говоря между нами, правдой) в утаивании части захваченных в боях сокровищ, считавшихся военной добычей для казны императора.

А потом последовали другие бурные дворцовые события, для Харальда и нас порой очень драматичные, связанные с дворцовым переворотом Михаила Калафата. Воспользовавшись всеобщим хаосом, мы бежал на кораблях через пролив Золотой Рог в Черное море. Позади были десять с лишним лет чужбины с ее войнами и лишениями, впереди — мирная жизнь и родина, настроение у нас, четверых, и тех, кто остался жив из наших было радостное. И помню, во все время пути вдоль западного берега Черного моря до устья Днепра, откуда до Киева, где его ждала Эллисив, было «рукой подать», Харальд по обычаю скандинавского рыцарства сочинял висы и посвящал их «герде монет в Гардах» - Эллисив. И сочинил их, этих «вис радости» целых шестнадцать. Но он не был скальдом, и висы эти были у него как бы однообразными. В них он сначала как вы восхвалял себя, вроде: я умею слагать стихи, быстро ездить верхом, плавать,  скользить на лыжах, метать копья, владеть веслом; я также знаком с игрой на арфе и поэзией. Я родился там, где уппландцы натягивали луки. Теперь у меня есть корабли, которые плавают среди островов, и корабль мой рассекал много морей. Мы у южного города храбро сражались своими мечами. Я прокладывал путь острием копья. А кончались стенаниями влюбленного, что, мол, при таких больших достоинствах, однако, не хочет девушка в Гардах чувствовать к нему склонности. И что подвиги его ему не дороги, поскольку Эллисив знать его не хочет.

5.
На Русь мы вернулись осенью уже 1043 года. Как давно это, кажется, уже было, и мало кому, кроме наших, это сегодня в интерес.

Князь Ярицлейв к тому времени жил и сидел на троне уже в Киеве. Харальда он принял со всеми почестями, поскольку тот теперь полностью отвечал представлениям князя о возможном зяте - муже для  своей дочери, княжны Елизаветы. В свои 28 он был уж куда как славен и сказочно богат настолько, что, как потом это известно стало, никто еще у нас на необъятном Севере не имел в одних руках таких сокровищ.

Уже этой зимой брачный союз его с Эллисив был заключен, а весной 1044 года мы, его ближние друзья и наша гвардия сопровождали молодую чету на север через Хольмгард и Альдегьюборг в Швецию, а там и на родину Харальда, в Норвегию, где по праву родства со святым королем и отцовского, Сигурда Свиньи, наследия Харальд предъявил свои претензии на Норвежский престол.

Но все это будет потом, а в ту весну, когда мы появились у озера Неро, в Альдегьюборге, нашли много всяких перемен, происшедших на двенадцать лет нашего отсутствия.

Оказывается, в том же 1032 году, когда мы отправились в Византию, летом, по приказу Ярицлейва начальник дружины его Ульв Рёгнвальдссон собрал большой отряд и отправился на восток, куда-то к морю Белому, на какой-то, как называли, Вайгач. А еще называли Железные Ворота какие-то. Наверно, дань собирать. Да там и погиб. А с ним погибли многие знакомые мои по тогдашней дружине: оба скальда княгини Ингигерд Гицур Черный и Оттар Черный. Рёгнвальд Брусассон, с которым мы плавали тогда на запад за Харальдом Сигурдссоном.

Только та и радость была, что из бывших встретил нас Эйлив Рёгнвальдссон, наместник теперь Киевского князя Ярицлейва здесь, в Альдегьюборге, поставленный на должность и кормление после гибели отца его,  Рёгнвальда Ульвссона. Возмужал и очень похож на отца! Супруга же Рёгнвальда, мать Эйлива, после гибели мужа вернулась в Швецию и живет теперь наверно где-то здесь у родных, а скорее померла уж — годы.

В память об отце Эйлив Рёгнвальдссон на другое после гибели Рёгнвальда лето воздвиг на высоком берегу Волхова пониже по течению от Альдегьюборга и Княщины, где он жил, могильный курган и озаглавил христианским крестом. Курган тот сыпали по три лета благодарные жители Альдегьюборга как дань ему и последняя честь за благодеяния.

Эйлив Рёгнвальдссон помог нам собрать и подготовить в Альдегьюборге корабли для плавания на запад, в Скандинавию. В благодарность Харальд Сигурдссон подарил ему из своих награбленных сокровищ большой перстень необычайной красоты, который, - я это хорошо помню, поскольку было на моих глазах, - два года назад он при последнем «обходе палат» дворца в Миклагарде сорвал с пальца какой-то турецкой княжны. Да получилось это у него не сразу, и Харальд хотел уж, было, отхватить палец кинжалом, и княжа от боли и страха визжала на весь дворец...

6.
Все это семь лет уж как в прошлом, и мне уж далеко на шестом десятке. И от всего того пережитого устал уж...

...Вернувшись тогда из Альдегьюборга на свою холодную родину, сошел я на берег на дорогом мне с юности Готланде. На родине, в Исландии, меня никто не ждал.  Харальд предлагал остаться при нем, да какая мне радость числиться в нахлебниках. Служить уж не мог из-за того ранения в колено на Сицилии. Зажило, да нога не сгибается, и меня тут «окрестили» уж — Хромой Мар. А поскольку надо чем-то жить и кормиться, вспомнил службу свою при Гудлейке и его купеческое ремесло. Купил большой драккар, собрал отряд в охрану из таких же как сам, бездомовых-вольных и плаваю теперь по Морю Восточному от Дании до Гардара.

Торговый Готланд наш — место бойкое, на жизнь себе и дружине хватает. Обзавелся новыми друзьями-купцами. Вот братья-норвеги Бьёрн и Карл. В прошлом солевары, накопили денег, купили по кораблю, занялись торговлей. Хравна Ездока в Хольмард, которого по Фарерам помню, в живых уж нет, так получилось вот, будто я за него. На восточных рынках уж дважды был. В Альдегьюборге у Эйлива Рёгнвальдссона гостил. Заказал тамошнему стеклодуву Сигурду в Холопьем городке ожерелье стеклянное, чтобы глаз не оторвать — обещал к будущему лету.

Но главный мой товар, помимо прочего, - мягкая рухлядь. Соболь, горностай, белка, лисица рыжая и черно-бурая, куница, бобер, выдра, заяц. У нас, в холодных странах, да и в Дании, Голландии, у венедов, ободритов шкурки их в цене, особенно у людей состоятельных. У меня товар хороший, уж я в том толк знаю. Да! На базаре в Хольмгарде в последний раз купил себе шапку из смушки, в которой хозяин мой бывший, Гудлейк Гардарский, ходил, не снимая.  Теперь вот я хожу. Хороша шапка! Очень мне идет! Говорят, я в ней прямо конунг Готланда.

А конунги и всякие там битвы их за власть мне более не интересны. Навоевался я, намахался мечом, ради богатства их и славы. Живите они всяк в своей вере. Что мне? Когда  из восточного похода вернулся, в здешней Швеции, к которой остров Готланд относится, конунгом сидел Анунд — сын Олава Эйрикссона Шётконунга и жены его Эстрид, взятой в плен у ободритов. В прошлом году трон его занял Эмунд - сводный брат, сын любовницы Шётконунга Эдлы, тоже «трофейной», где-то в германских землях подобранной. По-моему, так это не есть хорошо. 

Из бывших друзей Халльдор Снориссон уехал на родину к себе, в Исландию, и осел, говорят, где-то там на хуторе, живет мирно и неслышно. Ульв Оспакссон только остался при Харальде. Правая рука у него и окольничий. Вот он-то про Харальда уж все знает. И про всех других всё и вся. Он ведь у нас  мудрец и сказитель, и красивоговоритель. Это уж — к нему.


МАР  ХУНДРЁДАРССОН
(Хромой  Мар)
Купец.

Восточное море.
о. Готланд.
Западный берег
Долина Висбю
Май 1051 г.