Рыбацкие перегрузы. Глава 9

                9
      Был перегруз рыбы на болгарский транспортный рефрижератор “Златни пясъци“. Я был одновременно и счетчиком, и ухманом (корректировщиком опускания стропов в трюм). Наша бригада на этом судне уже успела разжиться спиртными напитками. Меня удивило, что лебедчик Гришин, которому я лечил аллергию и артрит (решивший поэтому обращаться со мной фамильярно), сидя за лебедкой. был в нетрезвом
состоянии. И те команды, которые я ему подавал (вира, майна), плохо понимал, а мои жесты воспринимал иногда наоборот. Пришлось сделать ему замечание и
пригрозить, что сообщу о нем администрации судна.       
     У болгар тоже был счетчик – врач Арсенов, пятидесятилетний, низкорослый мужичок с бородкой и лысиной спереди. Из его рассказа я понял, что их судовые медики практически бесконтрольны. Перед санэпидстанцией после рейса не отчитываются, контролем за питьевыми танками не занимаются. Это, мол, забота капитана. На камбуз с проверкой может прийти один раз в неделю. По договору ему должны платить двадцать долларов в день вместе с работой счетчиком.
Рейсы у них, в основном, южные, и поэтому они постоянно вынуждены принимать против малярии фансидар по одной таблетке в неделю.
      Наши суда стояли рядом с берегом. Из Сахары дула песчаная буря – самум. В глаза попадала мелкая песчаная пыль, в горле пересыхало. Приходилось
закутываться от нее шарфом.
      У меня не совсем правильно получались команды по корректировке стропов, поскольку я занимался этим впервые, и наши грузчики в трюме иногда за ошибки ругались в мой адрес матом. Но, когда однажды строп опустился в трюм на нужный уровень, и они начали его толкать сначала в один угол, а потом в другой и, потеряв время, дождались, что строп упал на пустую предыдущую площадку, я заорал на них матом “так вашу мать!“ Грузчики были удивлены: не ожидали, что доктор тоже может материться. Считали это своей привилегией. После этого они после
неудачного спуска стропа стали материть лебедчика. Так ему и надо! Наконец перегруз на болгарское судно закончился.
      Но меня на своем судне ждала неприятность: пришел в амбулаторию молодой матрос из команды добычи Павлов с опухшей стопой. Его левый глаз был подбит и синел большим кругом. Он объяснил, что на работе в трюме получил удар по ноге раскачавшимся пустым стропом, вследствие чего он упал и получил дополнительную травму лица. “Скорее всего, это результат драки, но вряд ли он признается в этом“, – подумал я. Я обследовал его ногу, и заподозрил перелом лодыжки. Наложил ему иммобилизирующую повязку, и сообщил капитану о данном случае. Я высказал
предположение, что с переломом кости лучше списать больного с судна. Тем более, что через неделю ожидается приход к нам судна “Атлантида“, следующего домой. Капитан сказал, что пойдет поговорить с пострадавшим.
      Ночью меня разбудил стук в дверь. Открыв ее, я увидел пьяного тралмастера Гришина, который был на перегрузе лебедчиком. “Плохо нашему Павлову, – сказал он. – Пойдемте, посмотрите“. Я вошел в каюту.
Сам больной Павлов был пьян, и извинялся за то, что его собутыльники меня вызвали. Но все же его беспокоит боль. Я сделал ему укол анальгина, а выше 
ушиба ввел новокаин. Боль стала меньше.
– Так что это у него по-вашему? – спросил Гришин.
– Думаю, перелом, – ответил я.
– Точно? – спросил Гришин.
– Поговорим завтра, – сердито ответил я, намереваясь выйти из каюты.
      Но Гришин загородил мне дорогу. Ему нужно было выяснить судьбу Панова: останется он на судне или нет. Я ответил, что возможно его списание с судна, и потребовал не загораживать мне дорогу. Я вышел из каюты. В коридоре Гришин извинился за свою бестактность. Я промолчал. Не люблю таких людей, которые считают, что можно причинить человеку неприятность, а потом извиниться – и все в порядке.
      На следующий день я говорил по радио с хирургом Раком. Он советовал иммобилизацию шиной хотя бы на три недели. А больного можно оставить на судне и
не списывать на берег. Это было главное то, что я хотел узнать. Я прикладывал больному к лодыжке холод четыре дня. Больной жил в своей каюте. Я предлагал
ему перейти в лазарет, где в настоящее время жил наблюдатель. Капитан согласился перевести его на пару недель в другую каюту. Но переходить в лазарет больной отказался наотрез.
     Прошло пять дней, и припухлость с ноги спала. Но на верхнем крае лодыжки все же оставалась вмятина, а сама лодыжка была увеличена в объеме из-за воспаления надкостницы. Я продолжал лечить больного.
                (продолжение следует)