Глава 7. Три деда. Август 60-го года

               
                I

    Солнце прошло половину пути от линии горизонта до зенита, но утренняя свежесть уже сменилась духотой и зноем южного лета. Два абрикосовых дерева, что росли возле невысокого забора, зазывно желтели своими дозревающими плодами, но Сергею сейчас было не до них. Крепко сжимая в руках автомат, он медленно и осторожно, озираясь по сторонам, пробирался вдоль выложенного из камней и обмазанного глиной белого забора. Забор тянулся по всему периметру городского парка, к южной стороне которого и направлялся Сергей. Там в кустарнике около высоких акаций, вероятней всего, и затаились враги.
    А вот и они! Среди кустов мелькнули светлые майки и два мальчугана с самодельными деревянными автоматами выскочили на дорожку, посыпанную светло-желтым песком Азовского моря.
    Но Сергей уже ожидал их и, вскинув свой автомат, сделанный вчера с помощью деда Афанасия, громко закричал, имитируя стрельбу:
– Та-та-та-та!
    Это была завершающая стадия их игры в «войну», так как все остальные участники уже были обнаружены и «обстреляны». Сегодня команда, в которой был Сергей, победила.
    Договорившись, завтра в это же время собраться здесь, пацаны разошлись, кто – по домам, а кто – сразу на море, до которого по прямой от городского парка было километра два не больше.
    Сергей направился домой, так как одному или даже с местными друзьями ему на море путь был заказан. Как твёрдо и решительно сказала мама: «Не дай Бог!»
Маму надо было слушаться обязательно, потому что отцовский ремень в её руках мог неожиданно появиться в самый неподходящий момент.
    Вот уже неделю Сергей вместе с мамой и старшим братом Николаем находился в гостях. Хотя, какие они гости для дедушки Афанасия Павловича и бабушки Евдокии Максимовны? Так официально их звали разве что только соседи и отец Сергея, а внуки, сам Сергей и его брат Николай, звали их просто: дед Панас и бабушка Дуня. Это были мамины родители, живущие здесь, в небольшом городке на побережье Азовского моря, куда практически каждое лето и приезжали погостить внуки.
    Как недавно узнал Сергей, это сейчас вся его семья носит фамилию отца – Александров, а раньше мама носила фамилию Годенко, потому что именно такой была фамилия деда Афанасия – маминого отца.
    Да и не планировал Сергей сегодня поход на городской пляж, так как дела были и поважнее. Сегодня, 20 августа 1960 года, к деду Панасу должны были приехать его братья: старший – Пётр и младший – Иван. Пётр жил неподалёку в селе Осипенко, а Иван жил в Москве, где преподавал в военной академии. Но каждое лето он вместе с женой Варварой Ивановной приезжал на юг в соседний город, расположенный на море, где у них было жильё – половина дома. Вот там они и проводили свой отпуск.
И каждый год летом три брата собирались вместе во дворе у среднего брата Афанасия, где в тени большого орехового дерева стоял накрытый стол, под которым, как вчера узнал Сергей, ставился ящик водки. Эту тайну по секрету ему сообщил брат Николай. Полный был ящик или нет, этого брат не знал. Все три деда воевали, поэтому имели полное право поблагодарить судьбу за то, что живыми вернулись с войны, подняв фронтовые сто грамм за живых и павших, вместе добывавших победу.
    Сам дед Панас не любил рассказывать о войне. Он даже в кинотеатр не ходил, если там показывали очередной военный фильм.
– Это всё брехня! – говорил он, давая таким образом понять внукам, что на настоящей войне всё происходит не так, как показано в кино. Всё страшнее, грязнее и более жестоко. И вообще, правда о войне, она не для детских ушей и глаз.
    Так что о том, что делали их деды на войне, внуки знали не очень много. В основном это была общая информация, из которой им было известно следующее. Сначала на войну ушли старшие братья, а младшего Ивана отправили учиться на артиллериста. Дед Петро сразу был направлен на фронт, где воевал и, в конце концов, попал в окружение. Но в плен он не сдался, а вместе с остатками своего подразделения долго лесами и болотами пробирался к своим, пытаясь догнать уходящий на восток фронт. Не догнали, но встретили партизан и влились в их ряды. Сначала отряд был небольшой, но постепенно он увеличивался и, в конце концов, стал частью большого партизанского соединения под командованием то ли Ковпака, то ли ещё кого.
    Дед Иван после учёбы, став офицером-артиллеристом, был направлен служить в артиллерию, но не простую, а именуемую Артиллерией резерва Верховного Главнокомандования. Как Сергею объяснил брат, это артиллерия большой мощности. Она не действует на переднем крае, а стреляет по врагам издалека.
    Вот поэтому деды Афанасий и Петро позволяли себе иногда, особенно когда выпьют, говорить младшему брату Ивану, что он пороха не нюхал и живого фрица в глаза не видал. Особо доставалось младшему деду от братьев за то, что он, пройдя почти всю войну, а как перечислил Николай, 17-я артиллерийская дивизия прорыва, где служил дед Иван, участвовала в освобождении Киева, Житомира, Львова, Польши, Берлина и Праги, ни разу не был ранен. Это по сравнению с братьями, когда Петро был ранен дважды, а Панас – целых четыре раза, было даже смешно.
    Что касается службы деда Панаса, то о ней было известно совсем чуть-чуть. Сначала он охранял разные объекты от диверсантов. А потом служил при штабе каким-то вестовым. Что это за служба, Сергей не знал, впрочем, как и его брат. Не знали они также, за что дед получил медаль «За отвагу», которая лежала в комоде вместе с медалью «За трудовую доблесть». Понятно, что медали он получил за проявление этой самой отваги в бою и такой же доблести в труде, но при каких обстоятельствах, дед никогда не рассказывал. Мол, служил связистом и – всё.
    В комнате у бабушки Дуни в одном углу висела икона Божьей Матери, а в другом – фотографии всех её близких родственников: её родителей, мужа, сына и дочери, а также всех внуков. И там же в специальной рамке висел рисунок, на котором изображён дед Панас в военной форме с какой-то круглой штуковиной в руках. Дед на портрете улыбается, а внизу написано: «Воронов Иван, май 1945-го года».
    «Кто нарисовал деда, где это происходило, почему дед улыбается?» – на все эти вопросы ответов пока никто не давал.
    Когда деды ежегодно собирались за столом, то они много разговаривали, обсуждая всякие события и рассказывая о различных эпизодах своей жизни, в том числе и случившихся на войне. Но это застолье проходило вечером, когда внуков уже отправляли спать. Поэтому они дедовские рассказы практически и не слышали.
Сегодня Сергей решил эту традицию нарушить.
    Когда он из городского парка добрался домой, то оказалось, что дорогие гости уже прибыли. Дед Петро, как обычно, приехал сам, потому что и жил он сам. Жена его умерла от рака лет десять тому назад. Один приехал и дед Иван, объяснив отсутствие Варвары Ивановны тем обстоятельством, что она плохо себя чувствует. На что бабушка Дуня негромко и почти деликатно заметила, что Варвара, когда приезжает сюда, то всегда себя чувствует «не в своей тарелке», потому что здесь все живут по-простому, а она, видите ли, вся такая городская, московская, что ей тут неинтересно.
    Сергей не понял, в какой такой тарелке должна находиться жена деда Ивана, чтобы почувствовать себя хорошо, но решил пока этот вопрос не уточнять.
Бабушка Дуня, сколько Сергей её помнил, всегда была маленькой худенькой энергичной пожилой женщиной с седыми волосами, контролирующей и регулирующей всю жизнь в доме. Она была одиннадцатым ребёнком в семье, помнила, что её деду, которому исполнилось сто лет, царь по такому случаю подарил красный пиджак (как уточнила мама, наверное, это был не царь, а какой-нибудь местный губернатор), а также и то, что, когда батька Махно со своей Любкой проезжал на тачанке через их село, то она вместе с босоногой ватагой сельских детей бежала за тачанкой и кричала вместе со всеми: «Батька Махно! Батька Махно!». Всю свою молодость она проработала в колхозе имени Чапаева, по привычке до сих пор вставала утром вместе с восходом солнца, поэтому всю грязную работу по дому и огороду она успевала переделать до того момента, когда гости начнут просыпаться. Мужу она позволяла дома делать всё, что он захочет, кроме выпивки. Спиртное, попавшее в дом, сразу изымалось и пряталось. Единственный день в году, когда запрет на спиртное снимался, – это была встреча братьев, запланированная на сегодня.
    Встречали гостей хозяйка дома бабушка Дуня и Серёжина мама. Хозяин, то есть дед Афанасий, был на работе, откуда он пришёл ближе к вечеру. Конечно, как пенсионер, дед мог и не работать, но, как человек, всю жизнь работающий, он не мог сидеть дома, поэтому устроился в какие-то мастерские, плести металлическую сетку, которая называлась «рабица».
    По установившейся традиции дед после работы всегда раздевался до пояса и шёл к рукомойнику, стоящему на границе двора и огорода. Сергей ему помогал, держа наготове полотенце. Так было и сейчас. И Сергей снова обратил внимание на шрам, что находился у деда на спине чуть пониже правой лопатки.
     Потом были ещё какие-то мелкие домашние дела, затем – быстрый ужин для детей в летней кухне, чтобы не мешались под ногами мамы и бабушки, накрывавшими большой стол под ореховым деревом.
    Дом был одноэтажный, но многокомнатный. Сергей помнил, что буквально несколько лет тому назад дом деда был меньше и состоял из небольшой веранды, кладовки, четырёх комнат и примыкающего вплотную к дому большого каменного сарая. В сарай можно было попасть со двора, а можно было туда войти и через отдельную дверь из маленькой четвёртой комнаты дома. А в прошлом году всё изменилось. Дед из сарая сделал две комнаты с отдельным входом и переселился туда вместе с бабушкой, увеличил веранду, а из кладовки сделал нормальную ванную комнату, как в городе. Теперь четыре комнаты в старой половине дома стали гостевыми, куда и заселялись летом многочисленные родственники, приезжавшие, с одной стороны, в гости, а с другой, отдохнуть на море.
    Женщины, то есть бабушка и мама, немного посидели за столом с дедами-братьями, так сказать, для приличия, и ушли в дом, каждая на свою половину. А ветераны остались во дворе за столом.
    Стемнело.  Во дворе включили светильник, висевший на дереве, что нависало над столом. На свет с огорода сразу же потянулись всякие мошки и мотыльки, тени от которых причудливым подвижным узором замелькали на белой стене летней кухни.
Сергей выждал момент, когда мама занялась своими делами, а Николай погрузился в чтение какой-то книги, и тихонько проскользнул на веранду. Если встать в углу веранды и открыть форточку, то можно было слышать, о чём разговаривали люди за столом во дворе.
    А именно это и хотел послушать Сергей.

                II               

    Никита Сергеевич Хрущёв – первый секретарь ЦК КПСС, он же – председатель Совета министров СССР, снова прочитал небольшой текст на листе бумаги, который со вчерашнего вечера лежал на столе в кабинете, и стукнул по листку кулаком. Стол в кремлёвском кабинете был добротным, массивным, поэтому на нём ничего не вздрогнуло, не звякнуло и не подпрыгнуло.
    «Ну что за люди? – обижено подумал руководитель Советского Союза. – Одни придумывают чёрт-те что, а остальные верят всякой чепухе! Значит, это кому-то нужно? И ясно, кому. Тем, кто не меня хотел видеть во главе страны. А почему страной должен руководить кто-то другой, а не я. А кто из членов Политбюро, кроме меня, был не в тылу, а на фронте в качестве члена Военного Совета? Вот тыловые крысы и делают то, что умеют лучше всего, распускают слухи, клевещут, хотят опозорить моего сына, а, значит, и меня! Но пора поставить точку в этой гнусной истории!»
    На бумажке, переданной Никите Сергеевичу вчера, был написан текст стихотворения, заканчивающегося такими строчками: «...Шептались – в плен его сынок
      В разгар войны без боя сдался.
      Высокий преступив порог,
      Тот «вождь» спасти его пытался.
      А Сталин желтизною глаз
      Сверкнул и тронул кончик уса:
      – Я своего орла не спас,
      А ты пришел просить за труса».
    В этих строчках речь шла о его сыне Леониде, военном лётчике, погибшем в воздушном бою в 1943 году. Но так как в горячке боя никто толком не видел, как был сбит самолёт старшего лейтенанта Леонида Хрущёва, а потом ни самолёт, ни тело в лесистой, заболоченной местности обнаружить не удалось, то поползли всякие слухи. В том числе и домыслы о том, что он якобы попал к немцам в плен, вёл там себя неподобающим образом, даже агитировал против войны с Гитлером. Поэтому он был выкраден из лагеря отрядом СМЕРШ во взаимодействии с местными партизанами, переправлен в Москву, где был осуждён за измену Родины и расстрелян. Никакие просьбы о помиловании своего сына, которые будто бы предпринял Никита Сергеевич Хрущёв лично перед Сталиным, не помогли.
    Эти слухи то затихали, то снова усиливались. А когда на двадцатом съезде в феврале 1956 года Хрущёв открыто выступил с осуждением культа личности Сталина, некоторые товарищи решили, что это своеобразная месть Хрущёва Сталину за своего сына.
    Никита Сергеевич понимал, что это не могло быть правдой по определению. Да, он согласен, что Леонид не был таким уж образцовым и дисциплинированным офицером, были у него всякие прегрешения и злоупотребления, даже по пьяной лавочке он случайно и пристрелить кого-то мог… Но предателем его сын не мог стать. В конце концов, его точно никто у немцев не крал и в Москве не расстреливал, и, соответственно, сам Хрущёв, на то время первый секретарь ЦК Компартии Украины, Сталина за сына не просил.
    Пришло время окончательно поставить все точки над «и». Страна должна знать своих героев, а его сын – один из них. И звание Героя Советского Союза (посмертно) он заслужил.  Никита Сергеевич уже провёл определённую подготовительную работу в этом направлении, поэтому поднял трубку и передал в приёмную:
    «Пусть Судец войдёт!»
    Через несколько секунд высокая дверь отворилась, и в комнату вошёл Командующий дальней авиацией, маршал авиации, Герой Советского Союза Судец Владимир Александрович. Хрущёв хорошо знал этого генерала, неоднократно пересекался с ним в годы войны и уже предварительно переговорил о том деликатном деле, которое ему поручалось. Чтобы окончательно всем доказать, что его сын не является никаким изменником, а наоборот – героем, чтобы снять с сына и, соответственно, с самого Никиты Сергеевича всякие подозрения, учреждается специальная комиссия под председательством маршала авиации Судец Владимира Александровича с широкими полномочиями.
    Поздоровались и, обменявшись рукопожатиями, они сели напротив друг друга в удобные кресла.
– Так, Владимир Александрович, ты определился с составом комиссии? Мы говорили с тобой, что к этой работе ты можешь привлечь любого человека, любого специалиста.
– Никита Сергеевич! Много людей здесь не нужно. Главное – качество работы, тщательная работа с документами. От своих я включу в комиссию старшего офицера четвёртого отдела управления кадров ВВС полковника Бурмистрова, а из Центрального архива Министерства обороны – старшего научного сотрудника подполковника… – Судец открыл небольшую папку, которую держал в руках, посмотрел туда и закончил фразу, – …подполковника Фоста. Я думаю, что нужные сведения из КГБ будут беспрепятственно нам переданы. Но и немецкие документы нам понадобятся. Официально за годы войны ни один наш лётчик не перелетел добровольно к немцам. Но мы то знаем, что это не так. А есть ещё то, чего мы не знаем.
– Об этом не переживай. Я позвоню Президенту ГДР Вильгельму Пику. Если надо, слетаете в Германию. Всё там посмотрите. Проблем с немцами не будет. У нас больше проблем со своими. Леонид в своём последнем бою был ведомым у командира звена старшего лейтенанта Заморина. Так тот Заморин уже несколько раз менял свои показания в рапортах.  В одном рапорте он пишет, что видел, как подбитый самолет Лёни в штопоре пошёл к земле, в другом – что он его потерял из виду и подумал, что тот пристроился к общему строю при возвращении на аэродром. Он, наверное, толком ничего не видел, был занят боем, вот и крутит. Воздушный бой – это же карусель. Надо всё видеть и учитывать: где противник, где свои? А то чуть в сторону стволом поведёшь – и свой самолёт собьёшь. Голова у лётчика должна крутиться на триста шестьдесят градусов. Одним словом, надо установить и довести до всех истину. Так что работайте!
    Когда маршал вышел, Хрущёв поднялся из-за стола, подошёл к окну. Честное имя сына будет восстановлено. Плохо, что Жуков, когда был министром обороны, не подержал предложение Никиты Сергеевича о представлении Леонида Хрущёва к званию Героя Советского Союза. Но это прежде всего «плохо» оказалось для самого Жукова. Не может министр обороны не поддерживать руководителя страны. Вот Родион Яковлевич Малиновский, с которым Хрущёв немало поколесил по дорогам войны, – это единомышленник. Поэтому он три года назад и сменил на этом посту Жукова, который был отправлен в отставку.
    Пока Жуков был министром обороны, разногласий с ним у Хрущёва было много, и не только по поводу сына. Война закончилась. Германия и Япония разгромлены. Сильных внешних врагов, способных вооружённым путём грозить стране Советов, имеющей самую профессиональную, мощную, опытную армию в мире, не осталось. А ядерное оружие в стране уже было. Так зачем надо содержать такую огромную армию? Но попытки Хрущёва начать резкое сокращение армии, натыкались на сильное противостояние со стороны министра обороны. Приближалась сороковая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, и по такому случаю на Красной площади должен был пройти традиционный военный парад. Так Жуков представил план такого грандиозного парада, что по своему размаху он должен был превзойти всё, что до этого происходило на Красной площади. Планировалось и привлечение войск из 11 стран социалистического содружества, и показ новых видов техники, включая новые мощные реактивные комплексы и артиллерийские системы, стреляющие атомными минами и снарядами, в том числе «Конденсатор», «Ока», «Коршун» (некоторые весом до 65 тонн), которые имелись только в опытных образцах. Воздушную часть парада вместо обычных 60-65 самолётов предлагалось увеличить в три раза. Понятное дело, что денег для проведения такого парада потребовалось бы очень много.
    Да, Жуков помог Хрущёву не только удержаться у власти, но и усилить его позиции по итогам Пленума ЦК в июне 1957 года, когда Маленков, Молотов, Каганович лишились своих постов, а руководящие кресла под Ворошиловым и Булганиным зашатались. Да, Жуков полностью поддержал Хрущёва в его действиях по развенчанию культа личности Сталина. Даже доклад об этом Жуков был готов сделать вместо Хрущёва на XX съезде КПСС. Но, по мнению Хрущёва, в этом вопросе Жуков «стал перегибать палку», действовать по своему собственному плану наступления на сталинизм и сталинистов. На правах члена Президиума ЦК Жуков начал активную работу по реабилитации многих генералов, попавших в жернова необоснованных репрессий, особенно, в годы войны. И это можно было ещё понять, как и то, что по настоянию Жукова и на основе представленных им документов к ответственности стали привлекать заслуженных, находящихся на пенсии бывших сотрудников НКВД, которые фальсифицировали многие дела, применяя преступные методы следствия. Но Жуков пошёл дальше. Так как многие из репрессированных были ложно оклеветаны, привлечены к ответственности на основе лживых доносов, то Жуков поставил вопрос о привлечении авторов этих доносов к ответу, лишении их всяких званий и наград, так как они зачастую действовали в корыстных, карьеристских целях, устраняя неудобных и требовательных своих начальников, чтобы занять их места. Получалось, что целый ряд начальников высокого ранга, включая руководителей государственного уровня, попадали под такое подозрение, а некоторых пришлось реально убирать со своих должностей. И если двигаться в этом направлении дальше, то можно дойти и до лиц высшего партийного руководства, и (об этом даже страшно подумать!) до руководителей государства. По большому счёту, свои пыльные «скелеты в шкафу» можно найти, если не у каждого руководителя, то у многих. Движение по карьерной лестнице у большинства начальников той эпохи было сродни движению по минному полю. Поэтому многие представители госаппарата становились всё более заинтересованными в смещении Жукова. Да и Никита Сергеевич не очень-то хотел, чтобы неудобные вопросы стали возникать в чьих-то головах по отношению к нему самому.
    «Так, что-то я хотел ещё услышать от маршала? – подумал Хрущёв. – Вспомнил! Надо было уточнить о количестве стратегических бомбардировщиков у нас и у американцев. Везде, по всем направлениям, работаем под лозунгом: «Догнать и перегнать Америку!», а вот по носителям ядерного оружия от американцев капитально отстаём. Догнали их с атомной бомбой, опередили в космосе. Скоро наш человек туда полетит, а со вчерашнего дня собачки там летают. Как их? Белка и Стрелка. Плохо, что для этого космоса приходится боевые межконтинентальные ракеты использовать. Надо бы бомбардировщиков побольше наделать».
    Хрущёв вернулся к столу, посмотрел на настольный календарь, где стояла сегодняшняя дата: «20 августа 1960 года», а ниже находилась короткая пометка красным карандашом, сделанная вчера рукой самого Хрущёва: «Суд!».  Он поднял трубку телефона и спросил:
– Материалы со вчерашнего суда над Пауэрсом уже доставлены?
– Так точно! – ответил из приёмной дежурный секретарь. – Разрешите занести вместе с другими поступившими документами!
– Да!
В кабинет вошёл дежурный секретарь с папками в руках, открыл верхнюю и, доставая некоторый бумаги, сказал:
– Вот текст обвинительной речи Генерального прокурора СССР товарища Руденко на суде, вот речь адвоката, речь Пауэрса… А вот приговор: лишение свободы на десять лет, хотя прокурор просил пятнадцать.
– Оставьте! Свободны!
    «Обнаглели американцы! Думали, что мы их самолёт на высоте двадцать километров не достанем. Достали!» – подумал Хрущёв с чувством удовлетворения, бегло листая материалы суда, состоявшегося вчера над американским лётчиком-шпионом Гарри Пауэрсом, сбитом первого мая над Свердловском. Суд вчера закончился поздно, а Никита Сергеевич допоздна не работал, так как считал, что руководитель должен заканчивать рабочий день вовремя, не очень поздно, чтобы быть работоспособным с утра следующего дня. И от своих подчинённых он требовал именно такого отношения к делу. Ночные бдения эпохи товарища Сталина отошли в историю.
Закрыв папку с материалами суда, Никита Сергеевич некоторое время поразмышлял о непостоянстве и склонности американских лидеров к обману. Они же всего год назад хорошо принимали руководителя СССР в своей Америке, говорили о мире, всеобщем и полном разоружении, прекращении испытаний ядерного оружия. Хрущёв даже выступил на Генеральной Ассамблее ООН, где призвал все страны к разоружению. Планировался ответный визит американского президента Эйзенхауэра в Москву. И на тебе! Самолёт запустили. Никакого визита теперь быть не может.
    Подумал Никита Сергеевич и о том, что майский полёт американского самолёта, кроме того, что подтвердил эффективность нашего зенитно-ракетного комплекса С-75, показал и наши проблемы в системе ПВО. Ведь тогда, несмотря на то, что американский самолёт-нарушитель практически был сбит первой ракетой, ещё 13 ракет было запущено. И одна из них сбила наш самолёт, который был направлен на перехват американского шпиона. Лётчик Сафронов погиб. Леонид Ильич Брежнев, ставший 7 мая 1960 года Председателем Президиума Верховного Совета СССР, сменив на этом посту Ворошилова Климента Ефремовича, подписал свой первый указ на новой должности о награждении лётчика Сафронова (посмертно) орденом Красного Знамени.
    Хрущёв открыл следующую папку, поморщился. Там лежали материалы на первого секретаря Рязанского обкома КПСС Ларионова А.Н. Началась эта неприятная история два года назад, когда Хрущёв в первый раз в этом кабинете встретился с молодым и энергичным руководителем Рязанской области, который всецело поддержал лозунг «Догнать и перегнать Соединённые Штаты» и заявил, что в 1959 году Рязанская область перевыполнит план по производству мяса в три раза. Позже Ларионов доложил о выполнении этого плана, о чём Хрущёв заявил с высокой трибуны декабрьского Пленума ЦК КПСС по сельскому хозяйству в прошлом году, похвалив Рязанскую область и её руководителя за увеличение производства сельскохозяйственной продукции в 3,8 раза и заготовок в 3 раза. В декабре 1959 года Ларионов получил звание Героя Социалистического Труда.
    Последующие проверки выявили, что такие показатели – это обман. Чтобы выполнить такой план, Ларионов давал указания скупать животноводческие продукты в соседних областях и сдавать их государству в целях демонстрации липовых достижений своей области в сельском хозяйстве. В папке лежали документы на лишение Ларионова звания Героя Социалистического Труда и освобождение его от должности, которые необходимо было подписать.
    А тут ещё в ЦК КПСС поступила информация о приписках по обработке, сбору и сдаче хлопка в Таджикистане. Никита Сергеевич решил до конца года не спешить в этом вопросе, дать шанс, руководителям Таджикистана хорошо закончить год, а уже потом начать проверку этих сигналов. Может, недоброжелатели клевещут на первого секретаря ЦК Таджикистана товарища Ульджабаева, на председателя Совета Министров республики Додхудоева. Инспекция ЦК КПСС под руководством Фрола Романовича Козлова на месте разберётся, что к чему. Но если информация подтвердится, то меры будут приняты самые решительные. Козлов, обладающий огромным опытом работы в промышленности и в партийных органах, был довольно резким и жёстким руководителем. Два года он проработал первым заместителем председателя Совета Министров СССР. Под его руководством фактически был создан малый Совет Министров СССР, призванный максимально разгрузить Н.С.Хрущёва в Правительстве СССР. Даже большинство постановлений Совета Министров выходили за подписью Козлова, а не Хрущёва. А с мая 1960 года Козлова избрали секретарём ЦК КПСС, и он фактически стал исполнять обязанности второго секретаря ЦК КПСС. Хрущёв планировал на очередном пленуме ЦК КПСС открыто заявить о положении Козлова, как второго секретаря ЦК КПСС, хотя такой статус никакими руководящими партийными документами не был определён. Но Никита Сергеевич не скрывал, что видит в Козлове своего преемника на посту главы государства, о чём ещё в 1959 году обмолвился в беседе с приезжавшим в Москву Авереллом Гарриманом, представителем президента США.
    Подписывая бумаги на Ларионова, лишая того звания и должности, Хрущёв подумал:
    «Ну как с такими руководителями мы построим социализм, чтобы двигаться дальше к коммунизму? А ведь строить коммунизм придётся молодым людям, так сказать, нашим детям и внукам. Вот почему так важно хорошо воспитывать детей в семье, не только сыновей и дочерей, но и внуков. Вот Леонид погиб, а его сын, мой внук – Юрий, стал лётчиком, сейчас заканчивает военно-воздушную академию. Сказал, что будет лётчиком-испытателем. Хорошо, что я вовремя подключился к его воспитанию».
    Действительно, после возвращения жены Леонида с сыном Юрой из эвакуации в Москву в 1943 году, Юра был отправлен в только что созданное Калининское суворовское военное училище, где учился вместе с двумя внуками Чапаева, племянниками Орджоникидзе и Рокоссовского, внуком Будённого и даже с внуком Сталина – Евгением Джугашвили. Там же Юра подружился с Виктором Гастелло, сыном знаменитого лётчика. После СВУ Юрий обучался в Московском пехотном училище имени Верховного Совета РСФСР, откуда уже направился учиться в академию.
    А вот сын Сталина Василий в сентябре 1959 года был осуждён Военной коллегией Верховного суда СССР к 8 годам лишения свободы за незаконное расходование, хищение и присвоение государственного имущества, а также «враждебные выпады и антисоветские клеветнические измышления в отношении руководителей КПСС и Советского государства». Он неоднократно обращался к Хрущёву и в ЦК КПСС с просьбой о помиловании. В начале 1960 года Хрущёв решил вызвать к себе, в свой кабинет, Василия Сталина вместе с председателем КГБ Шелепиным и генеральным прокурором СССР Руденко.
    Никита Сергеевич вспомнил об этой встрече, на которой Василий не просто просил, а умолял его освободить, плакал и обещал не пить, вести себя правильно, просил дать ему работу… Растрогал тогда Василий Никиту Сергеевича до слёз.
– Милый Васенька, что с тобой сделали? – вопрошал хозяин кремлёвского кабинета и Советского государства сына бывшего вождя. Не похож был этот униженный, морально опустошённый человек на того Василия, смелого и бравого лётчика, что в годы войны боевые вылеты совершал без парашюта, чтобы в случае, если его подобьют, не оставлять себе никаких шансов остаться в живых. Недопустимо было, чтобы и второй сын Сталина попал в плен.
    После этой встречи поступила команда подготовить документы для Президиума Верховного Совета о применении к Василию частной амнистии, о его досрочном освобождении из заключения. 21 января 1960 года Василий был освобождён, чтобы весной опять быть арестованным «за продолжение антисоветской деятельности».
«Я сделал всё, что мог, но он не изменился!» – успокоил тогда себя Никита Сергеевич.
    На столе лежала ещё одна папка с грифом «Секретно». Там находилась справочные материалы о состоянии Американской космической программы. Никита Сергеевич просматривал их не очень внимательно, так как в общих чертах был с ней знаком.
    «Американцы, конечно, молодцы… в кавычках, – рассуждал Хрущёв, листая бумаги, – то, что им выгодно, делают легко, быстро и непринуждённо, несмотря, что сами при этом же нарушают свои американские законы. В обход директивы президента США Трумэна, в которой ясно говорится о недопустимости вербовки тех, кто «был членом нацистской партии и был более чем формальным участником её деятельности или активно поддерживал нацистский милитаризм», самое активное участие в разработке и исполнении космической программы в США принимают бывшие германские преступники под руководством немецкого военного учёного Вернера фон Брауна,  руководившего  ранее  изготовлением  ракеты Фау-2, которой немцы в годы войны обстреливали Лондон. Полтора месяца назад этот Браун, получивший американское гражданство, назначен директором центра космических полётов НАСА в США. Его надо судить, как члена нацистской партии, штурмбанфюрера СС, загубившего тысячи жизней при изготовлении ракеты и её боевых пусках в годы война. А он – ведущая фигура американской космической программы. И не только он один. Сначала американцы вывезли около 14 тонн технической документации по немецким ракетам и подключили к работе около сотни немецких специалистов, а потом и, вообще, этих специалистов из Германии стало почти восемьсот.
    Конечно, американцы отстают в космосе от нас и кусают локти. Надо будет уточнить, когда же Белка и Стрелка приземлятся. И вообще, что эти собаки кушают в этой ракете? Не летают же они всё время голодными…»
    Вопросы оборонного военно-промышленного комплекса СССР, включая развитие космической техники, курировал Л. И. Брежнев, как секретарь ЦК КПСС по оборонной промышленности. И со своими обязанностями в этом направлении он справлялся достойно. На последней встрече он доложил Хрущёву, что если всё пойдёт по плану, то к весне можно будет в космос запускать человека. Отбор астронавтов уже проведён в прошлом году, и двадцать человек из военных лётчиков-истребителей приступили к подготовке к полёту в качестве кандидатов. Никите Сергеевичу сразу не понравилось такое иностранное слово – «астронавт». Предложил заменить его на более понятное, связанное с «космосом». Обсудили тогда, что темп в подготовке техники и людей к космическому полёту набран высокий и сбавлять его нельзя. Американцы чуть отстают, но по всем данным в следующем году они тоже будут готовы к запуску человека в космос. Сначала вроде планируют обезьяну запустить, как мы – собачек. Но от американцев всего можно ожидать. Чтобы всех опередить, они могут обойтись и без обезьяны и сразу отправить в космос человека. Их надо опередить и в этом вопросе во что бы то ни стало!
    Последним в стопке лежал ещё один секретный документ. Это было небольшое, всего в один печатный лист, сообщение о чрезвычайном происшествии, о котором нашим разведчикам стало известно недавно. Оказывается, полтора года назад, а именно 5 февраля 1958 года над побережьем американского штата Джорджия случилось авиационное происшествие – столкновение бомбардировщика В-47 и истребителя F-86, в результате которого истребитель упал и разбился, а экипажу бомбардировщика пришлось в аварийном порядке сбросить водородную бомбу «Mark-15» в океан. И эта бомба до сих пор не найдена.
    «Нет, определённо, они странные люди, – подумал об американцах Никита Сергеевич. – К некоторым очень важным и опасным вещам относятся так поверхностно, что диву даёшься. Подумаешь, бомба ядерная где-то там упала, потерялась… И, главное, молчат себе в тряпочку, думают, никто не узнает. Наверное, ждут, пока её прибоем на берег вынесет. Дети найдут и начнут в ней ковыряться. Тогда и военные подключатся. Ох! Это ещё одно подтверждение того, что мы их догоним и перегоним! Мозги у нас другие, по-другому работают!»
    Хрущёв снова подошёл к окну. За окном продолжалось, а вернее, заканчивалось московское лето.
    «Где-то в начале сентября надо будет дней на десять съездить на море, – подумал Хрущёв. – В Пицунде ещё жарковато, а вот в Крыму сейчас хорошо, жара спадает. Ворошилов подсуетился и ещё в пятьдесят четвёртом году, как Председатель Президиума Верховного Совета, подписал указ о передаче Крыма Украине. Да и Нине Петровне, жене, больше нравится отдыхать в Крыму. Других планов на первую половину сентября вроде нет. А в конце месяца придётся ехать в Нью-Йорк. Надо будет лично поучаствовать в юбилейной пятнадцатой сессии Генеральной Ассамблеи ООН. В прошлом году я там выступил разок, а надо эту трибуну использовать по полной. Пусть слышат наш голос, знают наше мнение. И посмотрим, как осенью поведёт себя Китай.  Вот не было проблем с нашим соседом – и на тебе…»
    Никита Сергеевич никак не ожидал, что руководитель Китая Мао Цзэдун, с которым он встречался много раз, так болезненно воспримет кампанию, развернувшуюся в Советском Союзе, по развенчанию культа личности Сталина. Посол СССР в Китае докладывал, что в беседах Мао с ним, тот неоднократно подчёркивал, что «Сталин, безусловно, является великим марксистом, хорошим и честным революционером», что «по большинству крупных проблем» он осуществлял «правильную линию». Вот с этого и пошли трещины и разногласия в отношениях между компартиями двух стран, взглядах на текущую внутреннюю и внешнюю политику. Понятно, что Хрущёв в такой обстановке и при своём субъективном отношении к бывшему руководителю СССР не мог серьёзно реагировать на прежние требования Сталина: «Как угодно, любой ценой сохранить дружеские отношения с Китаем. Наш союз с Китаем обеспечит революционное преобразование мира». Ещё недавно над страной летали слова песни «Москва-Пекин», по радио звучала китайская музыка, и все были уверены, что «русский с китайцем – братья навек». Буквально в одночасье всё перевернулось. Ухудшение отношений привело к тому, что позавчера, 18 августа, из Китая были отозваны все советские специалисты и технический персонал со строек китайского народного хозяйства. Это означало, что советская помощь Китаю практически прекращается. А завтра Хрущёву должны представить проект заявления КПСС с осуждением догматизма китайского руководителя Мао Цзэдуна. 
    «Представления Мао о войне, военной политике и стратегии – это детский лепет. И никакого научного коммунизма у китайских коммунистов нет, одни лишь лозунги! И с этим надо бороться! – раздражённо подумал Хрущёв. – Что мы и будем делать! А нам самим надо двигаться дальше и переходить от социализма к коммунизму. Вот сказал поэт: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым». И что получается? Что нашему поколению, победившему в Великой Отечественной войне, не удастся дожить до коммунизма, пока его будет для себя строить молодёжь?  Нет, ребята, так не пойдёт. Я думаю, что срок в двадцать лет мы вполне осилим и к тысяча девятьсот восьмидесятому году построим в стране коммунизм. Хоть на пенсии при коммунизме поживём».
    Никита Сергеевич вернулся за рабочий стол, достал папку и раскрыл её. Прочитал несколько абзацев текста, делая пометки.
    Хрущёв, как и другие члены Политбюро, понимал, что существующая Программа КПСС уже устарела и перестала соответствовать требованиям времени. Политический курс надо корректировать или даже менять. Партия должна уже отказаться от так называемой «диктатуры пролетариата» и заняться воспитанием достойных членов социалистического (а в перспективе –  коммунистического) общества. Поэтому два года назад была создана рабочая группа, возглавить которую поручили секретарю ЦК КПСС Б.Н. Пономарёву.
    И сейчас Никита Сергеевич, просматривая некоторые материалы, наработанные этой группой, размышлял о том, что в третьей редакции Программы, которую, надо будет принимать в следующем году, будет прописан «моральный кодекс строителя коммунизма» предусматривающий, что члены нового общества должны сочетать в себе «духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство». А для этого, в первую очередь, надо усилить на всех фронтах борьбу с религией, потому что она является пережитком капитализма в сознании и поведении людей. А раз так, то борьба с этими пережитками должна стать составной частью работы КПСС по коммунистическому воспитанию. Религии нет места в светлом коммунистическом обществе. Уже два года антирелигиозная борьба ведётся по всей стране. Но ясно, что её надо усиливать и усиливать в противовес тому же Сталину, который, как считал Никита Сергеевич, заигрывал с церковью. Зачем в 1943 году он разрешил открыть церковные учебные заведения и провести Архиерейский собор Русской православной церкви, избрать нового патриарха? Колокольный звон, разрешённый Сталиным, пришлось опять запрещать.
    Хрущёву докладывали, что патриарх Алексий I весь прошедший год добивался у него аудиенции, но безуспешно. Нечего слушать этих священников! Хрущёв даже публично пообещал в конце семилетки «показать последнего попа по телевизору». Сделано много: взорваны, закрыты, переоборудованы под склады тысячи храмов и монастырей, преследуются священники и монахи, упразднены почти все высшие духовные учебные заведения…
    «Надо будет усилить борьбу с тунеядцами, – подумал Хрущёв. – В Уголовный кодекс пора вносить более жёсткие наказания за это. Где эти попы работают? Нигде! Надо привлекать…»
    Он вспомнил свою недавнюю поездку в Псков. Активно поработал, поинтересовался, закрыт ли местный монастырь, Псково-Печерский? Ответили, что нет! Пришлось туда лично съездить. Настоятель (или как он там называется?) встретил, показал монастырь. Фамилия у него Воронов, а по церковному – Алипий, участник Великой Отечественной войны. Награды имеет, даже орден Красной звезды. Собирал картины известных художников, а потом в музей их передал. В общем, заслуженный человек, а такой ерундой, как религия, занимается. В конце экскурсии Хрущёв сказал ему: «Я твой монастырь закрою!»  На что этот Воронов, нисколько не боясь, спокойно и коротко ответил: «Попробуй!» А потом он завёл руководителя страны и партии в келью к одному старцу по имени Симеон. Рассказал по дороге к нему, что этот старец в годы войны помогал нашим партизанам и разведчикам, прятал их в пещерах под монастырём. Даже нашу радистку прятал. Старец посмотрел на Хрущёва и говорит: «Как хвалят, Никита Сергеевич, тебя, так и ругать будут».  А потом посмотрел на отца Алипия и сказал: «Действуй смело, тебе ничего не будет!»
«Ну ничего не боятся! – опять подумал Хрущёв о священнослужителях. – Надо активизировать с ними борьбу. Прессу на всех уровнях загрузить статьями об этом мракобесии нашего времени. Пора уже и Киево-Печерскую лавру в Киеве окончательно закрыть. Да и этот монастырь под Псковом тоже. И обязательно на очередном съезде партии в следующем году надо принять окончательное решение о выносе тела Сталина из Мавзолея. Сколько можно его там держать рядом с Лениным!»
    Мысли Хрущёва не случайно перескочили на эту тему. Он понимал, вся его деятельность на посту руководителя страны так или иначе воспринимается народом в сравнении со Сталиным. Почти 30 лет понятия «СССР» и «Сталин» были неразделимы как внутри страны, так и за рубежом, потому что за это время аграрная и нищая страна превратилась в мощнейшую военно-индустриальную державу мирового масштаба. В годы Великой Отечественной войны, когда решалось – быть стране или нет, Сталин всю полноту власти и ответственность взял в свои руки, потому что все ветви власти должны были заработать в одном ключе с одной задачей: не дать стране погибнуть. Любое решение необходимо было принимать сразу и приступать к его выполнению немедленно по всем направлениям и службам. Сталин с такой задачей справился и с трибуны Мавзолея смотрел, как к его подножию летели штандарты и знамёна тех, кто хотел поработить весь мир, убил миллионы людей, в том числе – его сына. Да и сына Хрущёва тоже. В этом вопросе они были равны. Но только в этом.
    Хрущёв, придя к власти, понимал, что подняться в масштабе страны, да и в глазах мировых лидеров до уровня его предшественника он не сможет. Поэтому основной целью Хрущёва было низвержение Сталина с его высоты, максимальное принижение его достижений путём очернения всеми правдами и неправдами, обвинений во всех грехах, вольных, невольных и даже придуманных. Двигали Хрущёвым и мистический страх перед вождём, способным за ошибки уничтожить любого человека, и понимание личной ответственности за погубленные жизни как в годы репрессий, когда он подписывал «расстрельные» списки, так и в годы войны в ходе неудачных операций, где участвовал сам Никита Сергеевич. Да и обиды, оскорбления, нанесённые, по мнению Хрущёва, ему лично Сталиным не всегда заслуженно, он не мог забыть и простить. Когда в мае 1942-го года 6-я и 57-я армии, общей численностью более 200 тысяч человек (под руководством Тимошенко и Хрущёва) попали в окружение под Харьковом, то Сталин высыпал пепел из своей трубки прямо на голову Хрущёва и объяснил, что, мол, так поступали в Древнем Риме. Когда римский полководец проигрывал сражение, он посыпал голову пеплом.
    Пришло время рассчитаться по долгам.
    Подняв трубку, Хрущёв сказал дежурному:
– Заберите документы. Заканчиваем рабочий день!
– Есть! Только что звонили из ЦУПа. Собачки благополучно приземлились!
– Отлично!
    Отдав папки дежурному, Хрущёв какое-то время ещё посидел за столом, размышляя о собаках.
    «Вот они – настоящие друзья человека. Среди людей даже друзья могут предать, не говоря уже о врагах, а собаки – никогда. В войну они сколько помогали на фронте… и раненых вытаскивали, и донесения доставляли, и объекты охраняли, и даже немецкие танки взрывали! А сейчас вот помогают космос осваивать. В июле после старта две собачки погибли, Лисичка и Чайка. Жаль… И жаль, что Нина Петровна не любит собак, – снова подумал он о жене. – Придёт время уходить на пенсию, друзья-товарищи отвернутся. Товарищи по партии – это не друзья по жизни. С кем тогда останусь? С женой? Да не пойду я на пенсию! Как Сталин буду рулить до конца. А если заболею, то преемник на примете есть. Козлов Фрол Романович, что сейчас практически вторым секретарём работает, справится. И вообще, при коммунизме всё будет по-другому. Ленин о нём мечтал, Сталин думал. А я войду в историю навечно, как первый руководитель страны, построившей коммунизм. А никто в меня в детстве не верил, только мама».
    Никита Сергеевич вспомнил эпизод из своего далёкого босоногого детства. Он пас коров на полянке в лесу. И тут к нему неожиданно подошла старая женщина, практически старуха, неизвестно откуда появившаяся. Она, молча, остановилась около мальчика, долго и пристально на него смотрела прямо в глаза, от чего даже оторопь охватила пацана.  Затем она произнесла слова, которые Никита запомнил на всю жизнь: «Мальчик, тебя ждёт большое будущее».
    Никому, кроме матери, Ксении Ивановны, не рассказывал Никита об этом. Но именно мать, женщина с сильным характером и волей, настояла на том, чтобы сын пошёл в шахту и, не только для того, чтобы заработать денег, а и нашёл себя в обществе. Она сама отправила сына в шахту на опасную работу ещё и затем, чтобы он стал большим человеком. Всю свою жизнь Ксения Ивановна была ангелом-хранителем и ценителем своего сына, да и единственным его судьёй. Она боготворила сына, называла его царём и хвалилась, что всегда знала: из Никиты выйдет большой человек. Умерла в Киеве в марте 1945 года, куда перед этим вернулась с семьёй из эвакуации (из Куйбышева), так и не дождавшись вести о конце войны.
    Никита Сергеевич Хрущёв вышел из кабинета, находящегося на третьем этаже недалеко от музея-квартиры Ленина, спустился во внутренний двор Кремля, где его ждала машина. Хрущёв, как и Сталин, никогда не ночевал в Кремле. Сталин, хотя и имел в Кремле оборудованную квартиру, всегда возвращался после работы в кремлёвском кабинете или в Кунцево на Ближнюю дачу, или в Успенское – на Дальнюю. Хрущёв жил в столице на Ленинских горах, что раньше назывались Воробьёвыми, где для руководителей страны, членов Президиума ЦК был построен специальный жилой комплекс: большая территория, много зелени, рядом Москва-река. Пора после решения государственных дел ехать домой к семье, чтобы завтра продолжить управлять большой страной, занимающей одну шестую часть земной суши, будучи почти в два с половиною раза больше, чем Соединённые Штаты Америки, которые предстояло советскому народу «догнать и перегнать». Вот в новой Программе КПСС так и будет указано: в течение десяти лет обогнать США. А что касается Китая, то наводнения и засухи в этой стране в течение двух последних лет, приведшие к деградации сельского хозяйства и, соответственно, голоду, от которого уже умерло не менее десяти миллионов человек, должны, по мнению Никиты Сергеевича Хрущёва, вправить мозги китайскому руководству. 

 
                III

    Форточка на веранде была открыта, и голоса людей во дворе слышались вполне отчётливо. Сначала Сергей услышал голос деда Петра:
– Что ни говори, а мы счастливые люди. Мы оттуда, можно сказать, с того света, смогли вернуться домой.
– Я слышал такое определение счастья: счастье – это когда ты утром с радостью идёшь на работу, а вечером – с радостью возвращаешься домой, – вступил в разговор дед Иван. – Но это касается только мирной жизни. А на войне действуют совсем другие понятия, другие определения. Представьте, что мы смогли вернуться домой живыми, а победы нет. Мы проиграли свои бои, но остались живы, а победы нет. Мы дезертировали, остались живы и убежали домой, а победы нет. И что же это тогда за счастье? Мы счастливые люди, потому что вернулись домой живыми и с победой. За неё!
    Сергей услышал, как звякнули стаканы.
    После небольшой паузы, связанной, как понял Сергей, с выпивкой того, что находилось в стаканах, и необходимостью закусить, заговорил дед Панас:
– Под Харьковом у нас много народу дезертировало, а я бы не смог, даже если подвернулась бы такая возможность. Как потом жить? Пробрался бы я домой и что бы я сказал семье, как посмотрел бы в глаза Дуне, Любе, Толику?
    «Люба – это же моя мама! – понял Сергей. – У неё есть брат, дядя Анатолий. Но его сейчас тут нет, так как он поступил в зенитно-артиллерийское военное училище, чтобы стать военным, как дед Иван. Но дед Иван заканчивал артиллерийское училище. И сейчас он полковник. А дядя Толик поступил в зенитно-артиллерийское, то есть он ещё и самолёты будет сбивать. Значит, он будет ещё круче, чем дед Иван, и, наверное, станет генералом.
    Размышления Сергея были прерваны голосом деда Ивана:
– В академии мы проводили научную конференцию по итогам войны. В нашей стране число убитых, пропавших без вести и попавших в плен очень большое. Намного больше, чем в других странах. А я тогда подумал, вот, если бы каждый убитый в бою наш солдат забрал с собой на тот свет хотя бы по одному фашисту… то немцы не то что к Сталинграду не дошли, они, пожалуй, и Киев бы не захватили.
– Погоди! – не согласился с братом Афанасий. – А почему только к убитым у тебя претензии? А к попавшим в плен? Ведь если бы каждый перед тем, как попасть в плен, в свою очередь, убил тоже хотя бы одного немца, то война закончилась бы ещё быстрее… около границы.
– Тогда досталось бы не только немцам, но и румынам, и мадьярам, и «макаронникам»  – заговорил Петро. – Всем, кто против нас воевал.
– На всю Европу хватило бы, – согласился с братьями Иван. – Поддерживали немцев и финны, и словаки, и хорваты… Знаю, что под Ленинградом испанский добровольческий корпус воевал. И знаю также, что все эти войска гитлеровских союзников, кто воевал на Советско-германском фронте, были разбиты в пух и прах.
– Но пленные-то были разные, одни вынужденно попали, например, при окружении, а другие добровольно сдались, дезертировали… Дезертиры были готовы не то что немца убить, а скорее нашего кого-то укокошить, чтобы выслужиться, – сказал Панас.
– Меня пытались в дезертирстве обвинить, но, слава Богу, нашлись весомые фигуры в командовании нашего отряда, которые заступились за меня, – сказал после небольшой паузы дед Петро.
– Так если командиром отряда у тебя был Герой Советского Союза Медведев, то это, действительно, величина. Кстати, если ты был в отряде у него, то должен был пересекаться с разведчиком Николаем Кузнецовым. Встречал такого? – спросил Иван.
– Это потом мы узнали, что он Кузнецов. А для всех он был Грачёв Николай, по-моему, Васильевич. Часто выезжал в Ровно в немецкой форме.
– А что вы все под Ровно делали, если столица, где должно жить всё начальство, в том числе, и немецкое –это Киев? – спросил старшего брата Панас.
– Да Киев был весь разрушен. Хотя я не понимаю, почему так оказалось. Боёв-то в Киеве не было. Вон – в Сталинграде всё ясно – за каждый дом дрались. А Киев? – спросил в свою очередь Петро, обратившись к младшему брату, так как было понятно, что ответы на вопросы, связанные с проведением тех или иных военных операций, мог знать только один человек в их семье, а именно – полковник Иван Годенко, преподаватель военной академии в Москве.
– Ох, Петро! Бой в городе – это самый сложный вид боя. Каждый дом, квартира, чердак, окно – это огневая позиция. За всю войну только в двух наших больших городах – Сталинграде и Воронеже, линия фронта длительное время проходила через город. Немцы везде старались обойти города, создать угрозу окружения, чтобы оборона городов нашими войсками становилась невозможной. Вот, к примеру, возьмём Харьков. Афанасий, ты же его оборонял? – обратился Иван к младшему брату.
– Нет!  –  не согласился с такой постановкой вопроса к себе Панас. – Я толком не успел его пооборонять. Я только видел и знаю, как Харьков готовился к обороне, как везде устанавливались заграждения, противотанковые ежи, баррикады на перекрёстках. В эти баррикады даже трамваи устанавливались. А наша дивизия должна была оборонять город. Но когда немцы подошли к Харькову, то начальство решило провести контратаку силами двух батальонов. Меня потом и послали в один из тех батальонов, что выбил немцев со станции Рыжов на западе от Харькова. Там я и был ранен. Но повезло, что случилось это не в поле или в лесу, где я бы и остался лежать, а в самом что ни на есть санитарном эшелоне, который я как раз отправлял с этой станции в направлении на Харьков. Говорят, что у каждого из нас есть свои ангелы-хранители. А я своих даже знаю в лицо: санитарку Люсю, что тут же перевязала меня, оказала, так сказать, первую помощь, и врача Валентина Семёновича, что сразу же прооперировал меня, оказав вторую и все остальные виды помощи. Вот они меня и спасли. А я с этим эшелоном так и уехал из Харькова. И как я потом понял, вслед за нами и войска потянулись из города, потому что опять возникла угроза окружения.
– Вот так же случилось и с Киевом! – продолжил дед Иван свой ответ на вопрос, заданный ему ранее Петром. – В сентябре немцы вошли в Киев, оставленный нашими войсками и практически окружённый, и сразу стали размещаться с комфортом в центре города: штабы и комендатуры – в административных зданиях, офицеры – в гостиницах, начальство – в добротных жилых домах на Крещатике. Но такая спокойная жизнь продолжалась всего несколько дней, потому что двадцать четвёртого сентября – всё это взлетело на воздух. Всё стало взрываться и гореть – штабы, комендатуры, гостиницы, магазины, дома – всё! Всё, что раньше было заминировано нашими войсками при отступлении. Начались пожары, как в Москве восемьсот двенадцатого года. Так продолжалось до конца месяца. Так что из-за такого не просто тёплого, а, буквально, горячего приёма столицу оккупированных территорий пришлось немцам размещать в Ровно. Там боёв не было. Тихий, спокойный, зелёный город.
– …Был, пока там не появился Грачёв, то есть Кузнецов, – уточнил Петро.
–  Он же – немецкий офицер Пауль Зиберт, – добавил Иван. – Твой командир отряда офицер НКВД Дмитрий Медведев после войны стал писателем и написал несколько книг о своём, соответственно, и о твоём, Петро, партизанском отряде особого назначения, который назывался «Победители». Много славных дел вы совершили. Я читал справку, что только за лето сорок второго года было пущено под откос свыше восьмидесяти эшелонов, уничтожено одиннадцать генералов, по-моему, две тысячи гитлеровцев и шесть тысяч всяких немецких прислужников: полицаев, бандеровцев и прочих... Но об одной важной развединформации, добытой Кузнецовым, Медведев не написал. Кузнецов узнал, что на Сталина, Рузвельта и Черчилля в Тегеране готовится покушение. Главный немецкий диверсант Отто Скорцени его готовил. Но наши приняли соответствующие меры и немецкий план провалился. Кстати, у нас под Москвой есть городок Красногорск. Там размещался в своё время основной лагерь для пленных немцев. И генерал-фельдмаршал Паулюс там находился и другие немецкие офицеры. Так вот Кузнецов, прежде чем отправиться под Ровно, специально в этом лагере общался с пленными немцами, чтобы попрактиковаться в немецком языке.
– Я думал, что он немец, –  сказал Петро.  – Шпарил по-немецки только так. И по-украински. У нас в отряде были испанцы, так он с ними, по-моему, и по-испански «балакал».  Но внешне похож на немца, не отличишь. Говорят, что в конце войны погиб от рук бандеровцев, переодетых в красноармейскую форму.
– Докладываю голосом, – сказал Иван. – Его могилу сравнительно недавно, нашли в лесу подо Львовом. В последнем бою, когда его бандеровцы окружили, он подорвал себя и их гранатой. И в прошлом году его перезахоронили во Львове на Холме Славы.
– За тех, кто не вернулся! – сказал Панас.
    Звякнули стаканы.
    И тут же скрипнула дверь на веранду, в проёме которой на фоне света, падающего из коридора, появилась тёмная фигура Николая. Не увидев затаившегося в углу за занавеской брата, он, сказав тихо, почти про себя: «И тут его нет», закрыл дверь. Сергей, поняв, что его уже ищут, всё же решил, держаться до последнего и пока себя никак не обнаруживать.
– Афанасий! – раздался голос Ивана. – Ну с фирменными блюдами Дуни, фаршированным перцем и фаршированной рыбой, мы знакомы. А я вот не пойму, что это за колбаса? Я такой и в Москве-то никогда не видел.
– Это вопрос не ко мне и даже не к Дуне, – сказал Панас.
– А что? Люба привезла?
– Я привёз! – раздался голос Петра. – Мало того, я её сам сделал!
– Да, ладно! – не унимался младший брат. – С каких пор ты научился так колбасу делать?
–  С партизанских времён я её делаю. Просто не было случая вас угостить. То колбаса есть, а вас нет, то вы есть, а колбаса кончилась. Вот какой принцип базирования партизанского отряда? – задал Петро неожиданный вопрос братьям и, не дожидаясь ответа, начал сам отвечать. – Отряд располагается в глухом, труднопроходимом месте, чтобы его не обнаружили. И свои задачи он выполняет, направляя отдельные группы партизан для совершения различных диверсий в разные места. Расстояния до этих объектов разные, где – в суточный переход, а где – и побольше. Сутки туда, сутки назад, и около объекта сутки-двое – вот и набегает четверо-пятеро суток. А без еды в дороге никакой марш или диверсию ты не совершишь. А оттуда ещё ноги надо уносить, чтобы пятки сверкали. Где продукты брать, да ещё, чтобы они не портились? Вот мы и наловчились такую колбасу делать. С тех пор иногда и балуюсь, готовлю партизанскую колбасу.
– Значит, пока я овладевал артиллерийским делом, ты учился делать колбасу? – констатировал дед Иван.
– Одно другому не мешает, и я бы так сказал, что и то и другое дело помогало бить фашистов. Вот так! Не нравится моя колбаса – не ешь! Нравится – ешь и молчи!
– Да нет… колбаса отменная. Просто для меня сам факт, что можно самому делать такую вкусную колбасу, удивителен. А тот факт, что её умеешь делать ты, – неожиданный.
– Я вот что думаю, – в очередной раз сменил тему разговора Петро. – Мы, три брата из одной семьи, ушли на фронт, воевали, воевали… И все трое вернулись. Это случайность, везение?  Что это? Я узнавал в сельсовете – из  нашего села на фронт ушло семьсот девяносто три человека, и из них не вернулось четыреста сорок три.
– Я, конечно, не бухгалтер, – сказал Панас, –  но могу посчитать, что в село вернулось триста пятьдесят человек, в том числе и мы с Петром. А вот Ванька не вернулся, остался в Москве. Его надо считать дезертиром и перебежчиком.
– Петро, ты, как выпьешь, тебя так и тянет пофилософствовать. Хочешь узнать, почему ты вернулся с войны в то время, когда другие не вернулись? – спросил Иван старшего брата, не обращая внимания на едкие слова среднего. – Нет ответа на такой вопрос! Вот у нас в артиллерии говорят, что снаряд дважды в одну и ту же воронку не попадает. Почему? Потому что на процесс выстрела и полёт снаряда влияет очень много мелких факторов, среди которых температура, вес, плотность, скорость и так далее и тому подобное. Отличаются они друг от друга на микроны, тысячные и даже миллионные доли. А чтобы снаряды попали в одну воронку, надо чтобы все эти факторы совпали, что, в принципе, невозможно. Вот на войне у каждого из нас, вернее, на каждого из нас постоянно влияли тысячи факторов. И любая случайность могла привести к гибели каждого из нас, но в то же самое время происходила другая случайность, которая нейтрализовала опасную случайность. Я не думаю, что мы по жизни эдакие везунчики. Были у каждого из нас и чёрные полосы, у тебя – в отношении жены, у меня – с сыном… У Панаса тоже… Может, наше личное везение на войне компенсировалось ударами судьбы по нашим близким?
– Дело было так! – неожиданно к этому философскому разговору подключился дед Панас. – Под конец моей армейской службы, имеется в виду служба до войны, назначили моего взводного командира лейтенанта Вяземского начальником караула по сопровождению груза по железной дороге и отправили в командировку, куда он взял с собой четырёх человек: сержанта Перебийноса – разводящим, меня и ещё двух солдат из нашего взвода – караульными. Получили мы груз, а это две цистерны (обращаю внимание, не две канистры, а две цистерны) с чем-то секретным, сели в теплушку, прицепленную к этим цистернам, и поехали. При любой остановке, на станции или полустанке, один из нас выходил и, как часовой, охранял эти цистерны. Где-то в середине дороги загнали нас в тупик, отцепили от паровоза, и мы стали ждать, когда нас прицепят к другому составу, двигающемуся в нужном нам направлении. Кто-то отдыхает, кто-то несёт службу у цистерн, а я, приоткрыв чуть-чуть дверь теплушки, сижу около печки с голым торсом и подшиваю воротничок. Дело было в октябре. Рядом проходит ещё один железнодорожный путь, на котором формируется новый состав. Вагоны, спущенные с горки, катятся сами по тем рельсам, куда их направили. Вот один вагон прокатился мимо нас, стукнулся о стоящие другие вагоны, остановился. Другой вагон прокатился, остановился. Вот цистерна приехала, остановилась напротив нашей цистерны. А за ней катится ещё одна цистерна, стукается об ту, что приехала раньше, и останавливается как раз напротив нашей теплушки. От удара через открытый верхний люк у этой цистерны вылетает «шлепок» мазута и летит к нашей теплушке. Я потом проверял – ни одна капля на стенки теплушки не попала – весь этот сгусток, всё, что вылетело из цистерны, попало точно в дверную щель, оставленную мной, и приземлилось на мою голову, шею и правое плечо. Вы понимаете, что это я, только я один был целью этого мазута? Это что, везение или невезение? Вы не представляете, как с меня, в том числе и с головы, ножами мои товарищи соскребали этот мазут. Как они хохотали при этом, вы, конечно, представить можете. Может, поэтому я вскоре вообще стал лысым.
    Пока братья смеялись, Сергей успел подумать: «Наверное, поэтому», – так как он, сколько себя помнил, всегда видел деда Панаса лысым. Кстати, лысым был всегда и дед Иван. Они, вообще, были очень похожи друг на друга и по среднему росту, и по внешности. Сразу было видно, что они – братья. А вот дед Петро был выше их, носил густую седую шевелюру и ни капельки не был похож на своих младших братьев.
–  А, давайте, посмотрим на этот полёт мазута с другой стороны, – продолжил свою историю дед Панас. – Ведь если бы этот мазут попал не на меня, а чуть левее, он угодил бы прямо на горящую печку. Вероятней всего, тут же начался бы пожар. А к чему мог привести пожар в деревянной теплушке, где пол, стены, нары – всё из дерева, то есть очень горючее?  А горящий мазут чем тушить?  А воды-то у нас – «кот наплакал», от силы – полканистры. А кто знает, что в наших секретных цистернах находится, и как оно себя поведёт в случае нагревания? Может, и   хорошо, что мазут попал только на меня? А теперь посмотрим на эту историю с третьей стороны…
– Господи! – не выдержал кто-то из братьев. – Так тут не всё так просто, что и третья сторона имеется!
– Так вот, – невозмутимо, не реагируя на несущественные замечания, продолжил свои рассуждения Панас, – если бы мазут пролетел чуть правее от меня, он попал бы на нары, где спал разводящий сержант Перебийнос. Предположим, что сгусток мазута попадает ему прямо в голову, залепляет рот, нос, глаза. Как ему оказать помощь? Чем этот мазут выковырять, чтобы спасти спящего человека? Повторяю свой вопрос, может, оно и хорошо, что мазут попал только на меня? Опять же… это везение или невезение?
– Панас, я, как артиллерист, скажу тебе, что мазут вылетел из люка и полетел по определённой траектории. Он не мог попасть внутри теплушки ни левее, ни правее от тебя, потому что тогда он попал бы в наружную стену. Он попал в слегка приоткрытую дверь туда, где находился ты, и других вариантов у него не было. Всё! – сделал свои выводы из истории с мазутом дед Иван.
– Ваня! – обратился к младшему брату Петро. – Не делай нам умное лицо со своей траекторией. Из трёх приведённых вариантов случиться мог любой, поэтому получается, что из всех зол попадание мазута только на Панаса – меньшее зло. А раз оно меньшее, то, слава Богу, что произошло именно так, а не иначе. И вообще, железная дорога, которой мы все пользуемся – это непростой вид транспорта. Вы же слышали о нашей аварии в прошлом году, когда поезд, перевозивший детей в пионерские лагеря на Азовском море,  сошёл с рельс?  Давайте, выпьем!  Пусть не будет таких аварий!
– А из всех зол, если нельзя их никак избежать, то пусть случается меньшее, – добавил Афанасий.
    Пока деды чокались и закусывали, Сергей тоже подумал о железной дороге, по которой они и приезжают на море каждый год и уезжают домой. В прошлом году на вокзал их провожал дед Панас. Посадил в поезд и, не дожидаясь его отхода, до которого оставалось минут двадцать, ушёл по своим делам. И тут мама вспомнила, что билеты-то остались у деда. Она и побежала его искать. А Сергей с Николаем и все вещи остались в вагоне. До отхода поезда остаётся десять минут, пять минут, две – а мамы всё нет. Проводница в панике! Что делать? Надо детей высаживать! Поезд никто задерживать не будет. И в последний момент, буквально за секунды до отхода поезда на перроне появилась мама и вбежала в вагон, который сразу же тронулся. На маму больно было смотреть. Она же не спортсменка какая-то, а простая учительница ботаники. Когда догнала деда и взяла билеты, то поняла, что бежать к поезду надо изо всех сил. Вот из последних сил и успела вбежать в вагон. Еле отдышалась. Проводница её чаем отпаивала.
    Разговор за столом продолжил дед Иван:
– Панас, то, что ты отправил сына в военное училище – это правильно. Хотя можно было бы его отправить и в Москву. Я бы за ним приглядел.
– Москва далеко, а Полтава ближе. И потом, он сам выбирал, куда поступать. Решил, что в зенитчики пойдёт. Главное – не в пехоту. Насмотрелся я… 
– У нас получается, что каждому поколению выпадает своя война, – сказал Петро. – Отец наш в Первую мировую воевал, мы – во Вторую. Неужели нашим детям выпадет – третья?
– Пока предпосылок таких нет, – авторитетно успокоил всех Иван. – Но порох надо держать сухим.
– Правильно, что Толик в зенитчики пошёл. Всё на новой войне будет техника решать. Пехоты, наверное, не останется. А шпиона американского наши зенитчики ловко сбили весной, – заметил Петро.
– Нет, не зенитчики его сбили, а ракетчики, –  уточнил Иван. – А от пехоты отказываться не спешите. Одними самолётами, бомбардировками и ракетами войну не выиграешь. Теория военного искусства гласит, что никакая территория не считается завоёванной, пока на неё не вступила нога солдата-пехотинца.
– Иван, а вот в прошлом году мы говорили о параде, – сменил тему разговора Петро. – Так ты скажи, как обстоят дела с военным парадом на день Победы? Что там наверху решают? Вы, участники победного парада сорок пятого года, добились чего-нибудь?
 – Да витает эта идея – проводить парады девятого мая на Красной площади. Праздник есть, а парада нет, но сначала надо, чтобы этот день стал нерабочим, праздничным по-настоящему, – ответил Иван, которому старший брат тут же задал следующий вопрос:
– Что слышно в Москве по космосу?  Спутник полетел, потом вон вчера запустили собачек… Белку и Стрелку. Что, скоро обезьяну туда пошлют?
– А обезьяну-то зачем мучить? Вот – собака, а вот – обезьяна. А кто из них друг человека? Конечно, собака! Я думаю, человек скоро полетит! Сначала вокруг Земли, а потом – на Луну, – ответил Иван.
– Кошмар! – отреагировал на такой обстоятельный ответ брата Петро. – Думали ли мы на фронте, что вот пройдёт несколько лет после войны, и человек полетит на Луну, как в какой-то фантастической книжке?
– На фронте об этом точно не думали. Некогда было. Были более важные дела. Но знали, что после войны жизнь будет другая! – сказал Иван и после паузы спросил, обращаясь к среднему брату. – Панас, а ты, что молчишь? Расскажи, как ты Сиваш форсировал, когда Крым брали.
– Да иди ты со своим Сивашом. Я как раз думаю о… космосе, – глубокомысленно заявил дед Панас. – Вот зачем козе баян? Понятно, что до Луны мы рано или поздно долетим. А зачем? Только из-за любопытства? Тут на Земле непочатый край работы. Крышу надо перестилать, забор в огороде поменять. Думаю, из «рабицы» его сделать. А что касается друзей… То не собака – друг человека. Вернее, она тоже друг, но не главный. Как на украинской «мове» звучит слово «муж»?
– Да знаем мы, как! – сказал Петро. – «Чоловик». Муж и жена – «чоловик» и «жинка».
– Вот! Получается, что лучший друг человека – это его жена. Поэтому надо в космос сначала чью-то жену отправить. А что далеко ходить? Можно мою Дуню отправить. Она худенькая, невысокая, в ракете много места не займёт. А за ней уже можно и меня, да и вас всех. Колбаса-то у нас есть. Выпивка тоже. Не пропадём! А Сиваш… – Панас помолчал и продолжил. – Идёшь по пояс то ли в жидкой грязи, то ли в грязной воде, а это болото, под названием «Гнилое море», всё никак не кончается. А было это не летом, вода-то холоднючая. Кстати, проводником у нас был именно тот рыбак, который ещё в Гражданскую войну показывал нашим красноармейцам броды через Сиваш, когда Турецкий вал на Перекопе штурмовали.
– Так грязь там, наверное, лечебная, – пошутил Петро.
– Ну да… целебная. Вот до сих пор здоров, ревматизм не берёт, – ответил Панас. – Как почувствовали ногами, что болото кончилось, то ноги сами побежали вперёд. А немцы там укрепились, будь здоров! Кто живой из наших остался, все награды получили. Такой рукопашной в моей жизни больше не было!
– Что, круче, чем в молодости после танцев, когда мы схлестнулись с болгарами около клуба? – спросил Петро.
– А я не помню такого! – встрял в разговор старших братьев дед Иван.
Петро стукнул кулаком по столу.
– Молчи, малец! Ты не можешь этого помнить. Я вот тоже не помню, ты в это время уже пешком под стол ходил или ещё только под табуретку?
    За столом раздался сначала смех, а затем голос деда Ивана: «Когда над тобой смеются – это не страшно. Страшно тогда, когда над тобой плачут».
    Снова скрипнула дверь, ведущая на веранду. На этот раз из коридора появилась мама. Не заметив Сергея, она вышла во двор, подошла к столу, где вечеряли её отец с двумя братьями.
    Сергей окончательно понял, что дальнейшее его пребывание на веранде становится опасным. Да, если честно, то и глаза уже как бы сами по себе начали закрываться. Он быстро юркнул в комнату, где уже спал Николай, быстро разделся и нырнул под одеяло.
    Перед тем, как уснуть, успел подумать, что, когда вырастет, то станет военным. Мама говорит, что все профессии хороши, а отец говорит, что настоящее мужское дело – это быть шахтёром. Но военным быть тоже – мужское дело. Правда, трудно выбрать, каким именно… Партизаном, как дед Петро, он не будет. Те обычно живут в лесу около болота, чтобы их не нашли враги, а Сергей не любит лягушек. Артиллеристом, как дед Иван – тоже… Они слишком громко стреляют… И если стрелять издалека, то потом все будут смеяться, что он врага-то в лицо даже не видел. Ещё есть военные моряки, но Сергей плохо плавает. Есть лётчики… Сергей пробовал залезть на верхушку шелковицы, что растёт за сараем… Не получилось… Страшновато стало… Остаётся, как дед Иван, батин отец, что воевал в пехоте. В пехоте же есть командиры?
    «Буду учиться на командира в пехоте!» – с этой мыслью Сергей и заснул.
    Ему приснилось, что он по пояс в грязи бредёт по какому-то болоту в темноте, постоянно озираясь и пригибая голову, так как периодически над ним пролетают сгустки мазута, а впереди виднеется берег, где горит костёр, освещая стоящий на берегу стол, за которым сидят три его деда и громко смеются.
    Наступила августовская ночь конца лета 1960 года.