Свекровь

Свекровь


— Куда в отпуск-то едем? Опять в Алма-Ату? По путёвке бы куда-нибудь...
— Что там делать? Достопримечательности смотреть? Я родителей целый год не видел. Ты, что ли, не скучаешь по своим?
— Ну, в Алма-тау так Алма-Ату... — ох, как не хотелось Алевтине опять в Алма-Ату. Ежегодно  эти пьянки-гулянки до глубокой ночи...  Как у них, у Ливадных, здоровья хватает, утром же на работу всем. Или впрямь закалка с детства — вместо соски тряпица с жёваным хлебным мякишем, смоченным самогоном. Свёкор Николай Михайлович её не донимал, а свекровь Любовь Ермолаевна...
На долю этой бабы выпало немало бед. «Женщина» — это не про неё. Прадед её по отцу, переселенец с Украины, имел хороший земельный надел и крепкое хозяйство. Через два поколения семью раскулачили, пришлось начинать всё с нуля где-то  в Омской области. Встали на ноги, но в колхоз не вступили, так и обретались «единоличниками».
Молодые годы Любы прошли в тяжком сельском труде с редкими передышками по праздникам. В неполных четырнадцать лет «выскочила» за Николая Ливадного, родила мёртвую девочку, едва не умерла от перитонита, но спасли в областной больнице. Через десять месяцев родился Юрик, будущий муж Алевтины. В конце войны Николая призвали в армию, и когда он вернулся из Германии, Юрику было уже шесть лет. Появился на свет Коля - «маленький», следом Наталка.
Перебрались из Омской области в Алма-Ату, где Юрик поступил в Медицинский. Всё домашнее хозяйство всегда было на ней. Только генеральную уборку с побелкой делала не реже раза в два месяца. Плюс работа, плюс «толчок», плюс регулярный контроль за Николаем Михалычем, всегда готовым отвлечься на стороне. Выслеживала, являлась, иногда била окна «обидчице», дома потом бывала бита сама, но мужа в семейное русло возвращала.
Женился Юрий, и стала Любовь Ермолаевна свекровью, а вскоре «бабушкой Любой». Алевтина ей в снохи явно не годилась: «Не нашего поля ягода, ни украсть, ни покараулить. И гулять не умеет. Читает всё. Что в этих книгах?! Если я про свою жизнь расскажу — на десять книг хватит. А то про французов да про старую жизнь...»
Пыталась «отворотить» Юрика от неугодной снохи, к ворожейке ходила, но без толку. Жили молодые после Юриной Военно-медицинской академии по военным городкам в разных местах, а за месяц их отпуска много ли успеешь!
С Колей- «маленьким» ей было попроще — Коля женится, баба Люба разводит, он опять женится, она опять разводит, и так четырежды. Коля шутил: «Люблю гулять на своих свадьбах!» Наконец, четвёртая, Ольга, оказалась ей не по зубам.
С Натальей тоже история — сначала сделала всё, чтобы сын её подруги развёлся с женой (благо там детей не было, на чём баба Люба и сыграла) и выдала за него дочь. Пыталась и их потом развести, да сил не хватило. Ну, хобби у неё такое — сводить-разводить!
Ещё до Алма-Аты закончила Любовь Ермолаевна  бухгалтерские курсы, трудилась теперь где-то бухгалтером, но не это было её любимым занятием. Любимое — это «толчок»  по воскресеньям. Шила плащи болоньевые, лихо раскраивая их прямо на полу без всяких лекал и выкроек. Потом платья из кримплена. Знала, что «пойдёт». И «шло» у неё.  После «толчка» — в парикмахерскую, яркое платье, туфли на высоченных каблуках (ростом не вышла, а Николай Михалыч — мужчина видный, вот и «добирала» каблуками)  и — в ресторан. Непременно зовёт «сватов», родителей Алевтины, и ещё пару-другую, в складчину, конечно. Частенько после ресторана отправлялись к Ливадным «догулять». Бывали вечеринки и без ресторана, то у Струговых, то у Быковых, а чаще у Ливадных. Назывались они «гулянками». Приглашение озвучивалось следующим образом:
— Приглашаем на два, садимся в три, — но уж к трём чтоб не опаздывали.
Вот этих-то застолий часов до двух ночи и страшилась Алевтина, отправляясь в  отпуск в Алма-Ату. Даже встреча с собственными родителями теряла свою прелесть из-за них. На «гулянках» у Ливадных принято было говорить нескончаемые поучительно-утомительные тосты, пить за каждый из них, танцевать и петь песни.
Голоса у них были сильные, и если бы  не так громко, Алевтина получала бы истинное удовольствие. Пели русские и украинские народные, иногда на два голоса, но уж слишком громко.
Коля - «маленький» неплохо играл на гитаре, и все его жёны пели вместе с ним цыганские романсы. Это можно было слушать с упоением, не опасаясь за барабанные перепонки.
Прооравшись, принимались за следующее возлияние. После второй «очереди» опасаться следовало уже бабу  Любу. Она могла выкинуть что-нибудь неординарное или пристать с поучениями. Словом, надо было быть начеку.
— Аля, пригласи дедушку выпить! — её отец тоже любил «погулять» с Ливадными. Таким образом она пыталась заставить выпить и Алевтину, но та увиливала, как могла.
Однажды Любовь Ермолаевна вскарабкалась на сервант с хрусталём и выпила из горлышка целую бутылку водки (никто же не знал, что вслед за этим она отправится в туалет «опорожняться» с помощью двух пальцев).
Кстати о хрустале. При полном серванте хрусталя у Ливадных пользовались второсортной посудой, даже при гостях.
Как-то Ольга, четвёртая жена Коли- «маленького», в пылу ссоры принародно объявила:
— Не прекратите до меня до...ваться, разнесу всю вашу антикварную лавку, — к удивлению Алевтины баба Люба угомонилась.
Случалось, что угомонить её было нечем. Тогда Николай Михалыч давал ей «леща», она летела куда-нибудь в угол со словами: «Коля, за что?!» Потом шла в ванную, сморкалась-умывалась и выходила оттуда, как ни в чём не бывало. Сразу за стол, либо плясать. В пляске из неё горохом сыпались частушки:
   
Эх, была я молода
Да была я резва,
Через тын в монастырь
К монаху залезла.

А мой миленький не глуп,
Завернул меня в тулуп,
К стеночке приваливал,
Замуж уговаривал.

Коля, Коля, Колечка,
Тебя сгубила водочка,
Русска водка горькая,
Ещё и Люба бойкая.
На Алевтину неотвратимо надвигался очередной отпуск в обществе «бойкой» свекрови.