10 02. Глава вторая. Первая фаза операции на Хисар

    На фотографии ущелье Хисарак, речка Хисарак. Бойцы идут вглубь ущелья.



               
          Рогачева назначили ИО командира роты. После обнародования «Коварного плана» наша рота замутила строевой смотр, как положено перед любой операцией. Рогачев провел его, как бухгалтер проводку – одной левой. Как выпивоха про водку – одной правой. Строевой смотр у нас был отработан до автоматизма. Все всё знали, умели, помнили и понимали. Наша рота дружно вывалила под тутовники перед расположением батальона, бойцы расстелили плащ-палатки, разложили на них боевые и пищевые припасы. Старцев, Зеленин и Рушелюк отрегулировали свои взводы так, что всё чикало-пикало. Сержанты проверили вверенные им отделения, командиры взводов – сержантов. Последним вдоль строя прошел Рогачёв, из-под хмурой брови осмотрел наше мотло, убедился, что всё ништяк. Бойцы были обмундированы, экипированы, укомплектованы, получили тонизирующую вздрючку, на любой вопрос отвечали: - «Я счастлив» или «Служу Советскому Союзу!».      
       Первая фаза операции на Хисарак началась назавтра, после объявления «Коварного плана». Началась она быстро и слаженно, сразу после наступления подъёма. Седьмая Рота выскочила с вещмешками и оружием из ротного дувала, вытянулась в колонну по одному, резво зашагала в сторону любимого и незабвенного КПП-1. Шагал в ту сторону и я, в семи метрах от Рогачева, не ближе, не дальше. В голове моей было чисто и свободно. Если вспомнить грусть-тоску, которая возникла перед первой операцией, то сегодня её можно было взять и забыть. Сегодня в моей голове всё изменилось. На первую операцию я шел в прямом смысле умирать от физических нагрузок, мин и пуль душманов. А на операцию по «нагинанию» Хисарака я вышел, как на «пионэрскую прогулку». Я знал, что согласно плану, сегодня вернусь в родной ослятник, спать улягусь на нары в расположении нашей роты. Я знал, что жратвы у меня полно, воды полно, что за время от сейчас до вечера всего этого мне не сожрать. Я знал, что в ущелье Хисарак течёт чистая и прозрачная речка Хисарак, знал, что воды в ней хватит на сегодня, на завтра, и ещё на каждый день до моего дембеля на весь батальон. Конечно же, по нам могли стрельнуть душманы. Но они по нам и так стреляли каждый день. Из миномёта, из ДШК, из снайперок. Недавно на походной кухне нашего батальона разрывом миномётной мины убило повара! Из-за этого события я подумал в полном охренении: - «Ёптить, повара убили! Где же справедливость»? Повар изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день вставал в 4 часа утра, херачил как Папа Карло, кормил весь батальон три раза в день горячим питанием. А в благодарность за всё это ему не дали дожить до дембеля. Представляете, что должно было твориться в Рухе и в Панджшере, если повар погиб на боевом посту?
       По всем признакам, в Рухе шла полномасштабная война. Сообразно логике войны душманы не могли сделать нам ничего нового в ущелье Хисарак. Могли сделать только старое – воспользоваться преимуществом высоты и устроить огневой налёт. По этой причине ходить по дну ущелья страшно и неприятно, однако командование обещало, что сверху мы будем прикрыты Шестой ротой и стационарным постом. Если мы будем прикрыты с обоих скатов ущелья, то душманы не смогут нам сделать ничего обидного. А если попытаются, то получат крупнокалиберным снарядом из артдивизиона.
       С этими мыслями я бодро шагал по дороге к реке Панджшер в ротной колонне. До реки мы дотопали без приключений. На подвесной мостик залезли, через реку переправились, тоже без приключений. В воду никто не шлёпнулся, в мину никто не впёрся, никто не тупил и не отставал. Рота двигалась, как единый, большой организм.
       Когда вошли в Мариштан, состояние мозга из «чисто и свободно» перешло в состояние «начал посцыкивать» насчёт как бы не подорваться. Я сосредоточился, чтобы контролировать, куда ставлю ноги. Передвигался только по крупным камням, что было привычным действием, в общем и целом, но очень тяжелым физически. Перепрыгивать или даже перешагивать «широким хватом» с одного валуна на другой, под давлением на горб здоровенного вещмешка, было трудно.
Мариштан рота прошла без происшествий. Это хорошо. Однако в нашем мире абсолютно хорошего ничего не бывает. То, что Мариштан закончился и никто не подорвался, это было хорошо. А то, что он закончился и началось пренеприятное ущелье Хисарак, это было плохо. К моему состоянию «посцыкивать из-за мин» очень навязчиво добавилось ощущение, что меня сейчас въе@ут со склона. Поскольку я уже побывал несколько раз под пулями противника и сам пострелял в бойцов противника, то умел в свои 20 юношеских лет представить, как поведёт себя в горах вражеский пулемётчик. То, что я испытывал на дне ущелья, это не было трусостью или боязнью. Это было здравой привычкой не считать ворон на марше, а оценивать опасность, которая потенциально была заключена в том или ином уступе, в силу тактической выгоды позиции. Я шел по узкому ущелью вдоль реки, крутил башкой, рассматривал горы. Думал о том, что если бы я устраивал засаду, то первое, что сделал бы, это выбрал позицию для своего ручного пулемёта. С этой позиции должен открываться вид на «полянку» из россыпи небольших камней, за которыми солдаты противника не смогут найти достойных укрытий. Далее, у моей позиции должен быть надёжный путь для отхода за обратный скат хребта. Потому что после первых нескольких очередей атакованные мной солдаты попытаются обойти меня по горам в тех местах, которые я не просматриваю. Если это понимать, то надолго стрельбу затягивать не следует. После двух-трёх очередей надо незамеченным улизнуть со своей позиции и удирать как можно быстрее, чтобы успеть перевалить через хребет до того, как окажусь на линии прямого выстрела. Если это понятно, то нетрудно себе представить, как будет действовать вражеский пулемётчик или автоматчик. Собственно, они так всегда и действовали: в течение 10-12 секунд совершали огневой налёт, затем выходили из боя и растворялись в «тумане войны» и неизвестности.
После того, как пострелял в душманский дозор, я усвоил, что первые пули из очереди смогут поразить одного бойца. Для того, чтобы остальные пули попали в бойцов противника, а не в глину, стрелять надо в ту часть колонны, где просветы между телами меньше. То есть, надо стрелять туда, где бойцы сгруппировались в кучку. Грубо говоря, надо выбрать «толпу», подождать, пока она выйдет на полянку, затем дать по ней пару очередей и удрать за горизонт, то есть на обратный скат хребта.
       Не зря Рогачёв требовал находиться от него в семи метрах, не ближе, не дальше. Если подойти к нему ближе, то образуется «толпа» с ним. Если сильно отстать, то получится «толпа» с Васей Спыну. Как правило, за собой собирали «толпу» слабаки, типа Володи Ульянова. Пословица «выживает сильнейший» в данной ситуации должна звучать «первым погибает слабейший». А что должен делать сильнейший? Он должен стараться «выпасть из толпы». То есть от нависающей впереди удобной позиции нормальный боец должен сместиться вправо или влево с линии огня по «володе ульянову». На узкой, «пробитой» сапёром тропе хрен ты куда сместишься, а на полянке с каменистой россыпью – вполне. Полковник Суман П.Р. на занятиях по тактике называл такое построение «двигаться непонятной колонной». Это опробованный, нормальный тактический приём.
       Я шел по дну ущелья Хисарак, крутил башкой, прыгал с камня на камень, следил за тем, куда ставлю ноги, за моим положением на тропе, за нависающими скалами, за скалами, которые маячили впереди. Раньше, в гражданской инкарнации, я так никогда не поступал. Ходил по проспекту, пялился на ходовые части баб, ковырял пальцем в носу. В Хисараке я расхотел ковырять пальцем в носу, потому что мне не было ещё и шестидесяти.
       Долго ли, коротко ли мы шагали по каменистым россыпям, сильно ли задолбались или не очень, однако в середину ущелья Хисарак забрались без происшествий.
       В середине ущелья Рогачев подал команду. Мы разбрелись по склону хребта в том месте, где недавно мочили душманский «хвост». Разбрелись, выбрали себе позиции так, чтобы вокруг скалы и камни были покрупнее, чтобы проходы между скалами поукромней. Остановились на привал. Разведчики раcтасовались между бойцами нашей роты, один из них оказался рядом со мной. Мы завалились между огромных валунов, достали сигареты, закурили. Делать было нехрен, поэтому мы тупо лежали на тёплой земле и кайфовали, что дошли.
После того, как отдышался, я немного заскучал, решил потрындеть всякой фигни с разведчиком.
 - Слыхал анекдот, как пацан пещеру прочёсывал?
 - Давай, грузи. – Разведчик невозмутимо пыхкал сигареткой.
 - Короче, пацан на прочёске подошел к пещере и заорал в неё: - «Эй, есть кто-нибудь или нет никого?»
       Из пещеры ему в ответ эхо: - «Нет никого, нет никого, нет никого…» Тогда пацан сам себе задумчиво: - «А может гранату туда бросить?» Эхо ему в ответ: - «Нет никого, нет никого, нет никого…»
- Да ну нахрен. Не смешной анекдот. – На лице разведчика вообще ничего не шелохнулось насчёт хоть как-то выдавить из себя улыбку.
 - Граната - это не шутки. Как-то мы на Кабульской трассе отмечали день рожденья. Из офицеров никого не было. Наши деды-наркоманы зарезали собаку по кличке Пятачок. Стол накрыли мощный. Пили, гуляли. Я до сих пор не знаю, кого петух клюнул, но все побежали стрелять. На крыше с одной стороны дома стоял мой ДШК, а с другой АГС Коли Зекунова. Коля побежал к ДШК а я побежал к АГС почему-то. Пьяные, наверное, были. Я присел к АГСу и начал долбить. Потом чего-то оглянулся, увидел Володю Жаркова из Сургута. Он падал медленно, как в кино. Я кинулся к нему. А ему осколок в живот попал. Перед домом стояло ореховое дерево, граната попала в ствол дерева, разорвалась. От неё осколок в Володю угодил. Мы выбежали на трассу, остановили БТР. Загрузили Володю. БТР повёз его в Баграмский госпиталь. Всю дорогу он рыгал, так как был сытым. Потом ему несколько операций делали в госпитале. Так тяжело на душе, а ты ничего не можешь сделать.
  «Блин, на войне народ анекдоты понимает по-своему», - подумал я.
       В это время Рогачёв поорал пацанам потусоваться среди скал, чтобы изобразили какое-никакое движение. Пацаны поднялись, пошарились там-сям, сходили друг к другу в гости. В конце концов Рогачев подал команду: - «Седьмая Рота, уходим!»
  - Ну давай, братан, удачи! – Я поднялся с земли, стал затягивать себе на горб вещмешок. Руку разведчику я не протянул, чтобы сделать вид, что тут нет никого (...нет никого… нет никого…)
  - И тебе удачи.
       Мне было жутко от одной лишь мысли про глубину жопы, в которой оставался этот пацан на ночь глядя. Глубже жопы, чем ущелье Хисарак, трудно представить на глобусе нашей планеты. А что будет, если душманы зафиксировали наши телодвижения? Конечно же зафиксировали, не извольте сомневаться. Блин, где я оставляю боевого товарища? Какой дебил придумал эту операцию? Я уходил, а в голове моей звучали слова, которые только что высказал этот разведчик: - «Так тяжело на душе, а ты ничего не можешь сделать».
       Наша рота двинулась на выход. Пацаны выползли из-за скал и камней, спустились на тропу к речке Хисарак. Рогачев скомандовал «За мной», пошел первым, повёл ротную колонну на выход из ущелья к Мариштану.
       В этот раз Рогачев вёл нас не по воде, а по тропе, которой мы сюда пришли. Она была только что протралена сапёрами и ещё сотней мужиков. Мы шли резво и быстро, минут за сорок проскакали по всем зауголинкам ущелья Хисарак, подошли ко входу в Мариштан.
       Рогачев с разгону вламываться в заминированный Мариштан не стал, остановился на огромном валуне, под которым плескалась прозрачная холодная вода реки Хисарак. Я подскакал по таким же валунам к Рогачеву, остановился на соседнем каменюке.
- В Мариштан входим. Наступай только на камни. Между камнями не вставай. – Рогачев в очередной раз инструктанул меня, как надо здесь гулять. Он стоял на валуне, смотрел назад, контролировал как рота двигалась по тропе. Постоял, поконтролировал, затем сказал то ли мне, то ли сам себе:
 – Нет, ну его в жопу, этот Мариштан. Давай-ка слезем в воду. Береженого Бог бережет.
       Рогачев шагнул с камня в речку, погрузился по щиколотку. Через прозрачную ледяную воду хорошо просматривалось каменистое дно. Без тени сомнения я шагнул за Рогачевым.
       По воде мы прошли метров двадцать. И тут я понял, что присел на корточки практически жопой в речку. Через долю секунды до меня дошло, что я это сделал из-за громкого взрыва. Он был очень громкий, наполненный настолько насыщенным звуком, что показался плотным на ощупь. Может это от ударной волны, а может просто от страха и неожиданности.
       Я резко оглянулся на звук, увидел быстро разрастающееся облако черного тротилового дыма и летящую над землёй человеческую стопу, обутую в советский парадный ботинок. Стопа кувыркалась в воздухе, описывая пологую дугу.
  - Ё@ твою мать! – Воскликнул Рогачев, прижал левой рукой панаму к своей голове, опрометью побежал к тротиловому облаку. Я скинул ремень пулемёта с плеча, перехватил его двумя руками, побежал за Рогачевым. Подумал, что сейчас придётся стрелять. На бегу я следил за действиями командира, старался понять, где остановится и где мне занять позицию с пулемётом. Залечь пузом на берег не хотелось, - можно было угодить на ПМНку. И полетели бы клочки по закоулочкам. Падать в воду речки Хисарак тоже не хотелось. Вода была ледяная, в ней задубеть, как два пальца об асфальт. Решил побыть в воде стоя. Если не будут стрелять, то просто пригнусь на полусогнутых. А если выстрелят, тогда уж залягу в речку.
       Рогачев остановился возле двух валунов, на которых мы с ним только что стояли. Прямо между этими валунами лежало тело бойца, всё заляпанное горелым мясом, кровью и грязью. Боец наступил на песок ровно между камней. А там была ПМНка. Это же Мариштан, ё-маё!
       Боец был в сознании. Он стонал и протягивал к подбегавшим к нему солдатам избитые осколками руки.
Я остановился в семи метрах от Рогачева. В воде. Повернулся к нашим спиной. Как мог, пригнулся под тяжестью вещмешка, чтобы не отсвечивать ростовым силуэтом. Принялся просматривать возвышавшийся над нами склон. Если душманы организовали тут засаду, если они засели тут, то я должен стрелять в них из пулемёта, пока раненому оказывают помощь.
       Рогачев быстро организовал круговое наблюдение. Бойцов расположил на больших валунах, с перекошенным от злобы лицом выкрикнул инструкцию по технике безопасности: - «Бл@ть, жопа! Сколько раз повторять – между камнями мины»!
       Я крутил башкой, как полярный филин. Постоянно просматривал склон, периодически оглядывался на то, что происходит сзади.
Рогачев вызвал санинструктора. Прибежал сержант Баратов, присел на корточки над раненым, приподнял с обожженного взрывом песка изувеченную голень. В руках Баратова оказался кусок полуизжаренного мяса из которого торчали обломки костей, перемазанные кровью и гарью.
     Баратов перетянул это кровавое месиво жгутом, подставил снизу развёрнутый ИПП. Из голени вывалилось длинное красное от кровищи сухожилие с красной шайбой пяточной кости на конце. Баратов поймал пяточную кость развёрнутым перевязочным пакетом, прижал к остаткам разбитых мышц. Начал обматывать всё это месиво бинтом. Если бы я увидел такое на гражданке, то я непременно вытошнил бы всё, что мог. И ещё половину того, что не мог. Вид и вонища от сожженного взрывом мяса, от крови выворачивали наизнанку. Я отвернулся к нависавшему над нами склону.
     Перевязывать бойца Баратову помогал замполит. Он прибежал по минному полю на звук разрыва, опустился коленями на огромный валун. Затем, не сморгнув глазом, взял в руки страшное, развороченное и обожженное мясо, бинтовал его, помогал накладывать жгут, сделал укол промедола. Он вымазался, перепачкался, но мужественно, а самое главное – грамотно и сноровисто, оказывал медицинскую помощь. Его никто туда не звал, потому что перевязывать раненых – это не прерогатива замполитов. Любое перемещение, любое неловкое движение на минном поле могло привести к подрыву и замполита, и Баратова, и того, кому оказывали помощь. Однако наш замполит рискнул своей жизнью ради того, чтобы как можно быстрее оказать помощь раненому бойцу, а с квалификацией в этом вопросе у замполита был полный порядок.
 - Cколько раз вам говорить, чтобы не наступали между камней? Когда вы уже усвоите? – Рогачев в бешенстве переводил взгляд с бойца на бойца, с рожи на рожу.
 - Это Хайдаров, молодой солдат из пополнения, только с вертушки. – Саня Манчинский присел на корточки над Хайдаровым.
 - Пи@дрыксь! И улетел моя нога!
 - Сука, на вы-хо-де! Сраный километр остался, и потери! – Рогачев был злющий, как сто чертей. – Уложили раненого на плащ-палатку и бегом в полк!
       Понятно, что в полк мы неслись, как угорелые. Тяжело раненый Фарход Хайдаров лежал в плащ-палатке, его надо было доставить на вертолётку как можно быстрей. Ранение было очень серьёзное, он был контужен, потерял много крови. Мы бежали к вертолётной площадке, не жалея ни себя, ни сил.
       В конце концов Хайдарова мы передали на БТР, который метнулся к нам навстречу прямо ко входу с подвесного моста, стоял ждал нас над обрывом с заведёнными, прогретыми движками. Как только на него загрузили раненого, БТР моментально стартанул в сторону вертолётки, а мы с нехорошим настроением поплелись в расположение роты. С таким возвращением, да видал бы я в гробу эти «пионэрские» прогулки! Сука, обидно было, аж до слёз!
       Вот так прошла первая фаза операции по чудесному «нагибанию» Хисарака. Началась, как по нотам, закончилась кровью и пОтом.