Медвежья не охота. невыдуманные истории

                История первая.
                ТАРТАРЕН, ТЫ ЗА ЭТО ОТВЕТИШЬ!   

   Сквозь таёжный бурелом пробиралась по своим военным делам группа солдат в составе пехотного отделения. Во главе с командиром. Было начало апреля, крепкий наст облегчал движение. Двадцать пять градусов ниже нуля. При полном безветрии это, считай, оттепель. Солнце слепило глаза, ещё не поваленные бурями сосны отбрасывали на снегу синие тени.   
   Воины, конечно, передвигались не строем, и не в колонну по одному. Брели гуськом и не в ногу. Обходили высокие завалы, иногда проваливаясь в снег по колено. Когда спины начинали мокреть от пота, звучала команда «Привал!», и движение не на долго прекращалось.
   И вот, во время одного из привалов один из солдат не то, чтобы увидел, а ощутил некое колыхание воздуха над макушкой находящейся рядом снежной горки: то ли парок, то ли дымок, то ли еле заметное марево.
   - Гляди, братцы! – воскликнул воин, указывая рукой на это марево. И полез по сугробам на макушку горки. Увидел там небольшую дыру в снегу и почувствовал еле тёплый воздух с каким-то запахом. Быстро спустился с горки, взял тонкую длинную лесину, снова залез на горку и стал острым концом опускать лесину сверху в эту дыру. Занятие не из легких. Приходилось пропихивать остриё через наваленные под снегом стволы валежника. Когда лесина погрузилась метра на полтора и дальше не пошла, он стал ею шуровать по пустоте внутри горки.
   Солдаты вместе с командиром наблюдали за его действиями, пока прямо перед ними снег не стал вспучиваться и отваливаться, как будто его выталкивали изнутри. Воины насторожились и с любопытством ждали, что будет дальше.
   
    А дальше все они оказались в безвыходном положении. В каждой цепи или веренице событий может появиться звено, которое  сделает безвыходным положение их участников или просто наблюдателей.
    Когда из-под снега появилась медвежья морда, все замерли в оцепенении, а когда вывалилась с громоподобным рыком огромная лохматая туша, у каждого сработал инстинкт самосохранения, каждый мгновенно сорвал с плеча автомат Калашникова и без команды открыл огонь. Стреляли беспорядочно длинными и короткими очередями, стреляли все, включая  и командира.
    Не стрелял только тот, который шуровал лесиной в, как оказалось, медвежьей берлоге. Сам не зная как, он моментально оказался у подножия горки, но, как говорится, по ту сторону баррикады: с одной стороны братья по оружию, с другой – он, а между ними медведь. Открыв огонь, он запросто мог уложить пару своих.  Поэтому взял автомат наизготовку, но не стрелял.
    Стоит заметить, что стрельба в  медведя была вынужденной и оправданной. Все знают, что  делает медведь с теми, кто вынудил его  среди зимы выйти из спячки и покинуть берлогу. У солдат в полном смысле не было выхода. Они были окружены. Одним медведем. И  отступать было некуда – позади таёжный бурелом в глубоком снегу.

    Мы иногда сами себя загоняем в положение, откуда нет выхода. При этом у немногих из нас хватает смелости признаться самим себе, что виновата в этом не какая-то судьба, не рок, не стечение обстоятельств (мы сами их заставляем стекаться. Потом кручинимся, сожалеем, если живы остались, но опять находим некое подобие оправдания: если б знал(знала), если б, и так далее.
 
    Стрельбу прекратили, когда медведь неподвижно улегся на снег, густо забрызганный его собственной кровью. А через какие-то секунды из норы показалась вторая медвежья морда, и выкатился мохнатый комок. Снова раздалась автоматная очередь, и мохнатый комок с медвежьей мордой замер неподвижно на снегу. Возле расстрелянной мамы. Его прикончил самый быстрый и расторопный воин. Опять же – со страху.
    Теперь  поняли все – убита была медведица, а с ней и медвежонок. Солдат, который его порешил, не знал, что два взрослых медведя в одной берлоге не зимуют. И, когда через малый промежуток времени из берлоги выкатился ещё один мохнатый и совершенно не свирепый комочек, никто уже не стрелял. В случае чего, с ним можно схватиться  врукопашную. Тем более, среди тех солдат были те ещё верзилы спортивного телосложения.
    Второй медвежонок прибарахтался к маме и, почуяв(если медвежата способны чуять) неладное, принялся плакать, правда, не по человечески, но все вокруг поняли, что он плачет, у каждого в душе проснулось человеческое. Всем стало стыдно и тоскливо. И командиру тоже, он ведь мог в самом начале подать команду этому верхолазу:«Отставить!», а всем: - Продолжать движение. И медвежья семья была бы цела, и не осиротел бы медвежонок.
    Но случилось то, что случилось. Без долгих дебатов решили медвежонка взять с собой, а дальше что-нибудь придумать: куда его девать и что с ним делать. Сообразили  быстро: выбрали тонкую, но крепкую жердинку, ремнями перевязали медвежонку передние и задние лапы и, продев эту жердь между лап, подняли двое на плечи концы жерди,  понесли его в расположение части – отдельного батальона. Он неумело посопротивлялся, а потом выбился из сил и затих. 

    Идти солдатам оставалось километров пять, и в батальон они пришли дотемна. Носильщики менялись. Медвежонок весил ничего себе, да и дорога – не городской асфальт. В батальоне всех взбудоражило такое пополнение отделения. Медвежонок после перенесенной дороги выглядел измученным и жалким. Весь личный состав проникся сочувствием, а командир батальона скомандовал старшине:
    - Зачислить медведя на довольствие,- и ушел в штаб вместе с командиром злополучного отделения – разбираться.
    Кто – то предложил прежде всего накормить сироту. А чем, многие не знали, пока один не вспомнил, чем кормят грудных младенцев. Старшина выдал банку сгущенки, её разбавили теплой водой, чтобы смесь хорошо лилась в медвежье горло из наспех сооруженного подобия бутылочки с соской. Пришлось повредить электрическую резиновую перчатку, отрезать от неё большой палец и проделать в нём дырку. Медвежонок сразу почувствовал сходство соски с мамкиным сосцом и за один приём опорожнил бутылку сладкого молока. А за ней и вторую.
    Малыш подкрепился, а батальон был в восторге. После небольших нотаций отделению отважных стрелков(на солдатском лексиконе) обсуждение прекратили и приняли медвежонка в свой коллектив. После разборки у комбата отделённый командир вышел хмурый и озабоченный, ничего не сказал даже своим коллегам-сержантам, и всё на этом закончилось.

    Медвежонок Мишка (солдаты не стали долго думать и присвоили ему это имя) быстро освоился в батальоне и стал всеобщим любимцем. Беспрепятственно бродил по всей казарме, то и дело получал всякие лакомства, любил посещать кухонное  отделение солдатской столовой, резвился с солдатами на спортивной площадке, когда растаял снег и зазеленела трава, ходил с сопровождающими бойцами на прогулки в лес. Солдаты в спортзале занимались с ним вольной борьбой, без болевых и других опасных приёмов. На питомник, так называлась территория, где обитали служебные собаки, водить его категорически запретили: собаки, едва почуяв зверя, забывали все свои правила поведения и с яростным лаем были готовы сорваться с цепи, чтобы наказать врага.
    Он сам упорно отказывался появляться на глаза свинье Хивре в подсобном хозяйстве. Однажды, завидев его вблизи, она подняла такой визг и хрюк, что медвежонок сам убежал подальше от этого визжащего не своим визгом чудища.
    На солдатских харчах и при всеобщем внимании Мишка рос, набирал вес и мускулы. Пехотный батальон – не цыганский табор кочевой. Особым трюкам его солдаты не научили, не прижимал он к сердцу лапу и не просил деньжонок, но кое-что умел. Например, ходил на задних лапах с кем-нибудь за ручку (лапу), кувыркался через голову, отзывался (прибегал на зов), когда его звали – знал, что просто так не позовут. А между тем – потихоньку и незаметно матерел. Кое-кто даже приобщал к его имени отчество – Потапыч.
    Своим ещё пацанячьим умишком Мишка наверно думал, что батальон - это его родная семья, и сам он – один из её членов. Забыв маму, а папу вообще не знал, он не имел перспективы стать настоящим медведем, хозяином тайги. По украинской националистической терминологии – недомедведь. И не светило ему выжить одному в тайге, без сородичей из батальона в одежде цвета хаки.
    Но  командование батальона однажды заявило: потешились, и будя. То есть, пришло время куда-то Мишку определять.
    А определять его было некуда. За сотни верст от расположения воинской части  ни одного зверинца, не говоря о зоопарках. Обыскали командиры всю округу, и не нашли. А надвигалась инспекторская проверка, а это очень ответственное и серьезное мероприятие. Да и сам генерал, командир дивизии, грозился приехать и посмотреть своими глазами, как живет в этих краях служивый люд. Присутствие в казарме живого медведя могло обернуться неприятностями для командного состава.
    С учетом всего этого комбат сделал официальное заявление: если через неделю медведю не найдется приличного пристанища, придется его везти в таежную глухомань и отпускать на волю. Ему  самому жалко было этого зверёныша, но прежде всего - дисциплина и устав. Кто-то даже предложил подарить медвежонка самому генералу, дескать, примите, Ваше высокопревосходительство, специально для вас отловили и подготовили. Но никто не знал, как к этому отнесется его высокопревосходительство.
    Да и побоялись вопросов: откуда, при каких обстоятельствах, где родители, почему сразу не доложили, и прочее.

    Уже морально все как будто были готовы расстаться с Михайлой таким способом, но подвернулся вариант. Местный житель, работал в леспромхозе и занимался  охотой в тайге, предложил отдать медведя ему на содержание и дальнейшее воспитание. Наговорил ворох аргументов и заверений, в том, что медведю будет у него не хуже, чем в батальоне. И уговорил. Отвели к нему Мишку. Жил охотник в посёлке в деревянном финском домике со своей супругой. Детей при  них не было, сын уехал в областной центр учиться в техникуме.
    В небольшом посёлке, где все знакомы, но не настолько, чтобы знать друг о дружке, если не всё, то достаточно много, о нём ничего дурного никто не сказал, как, впрочем,  и хорошего. Они с женой жили уединённо и особой дружбы ни с кем не водили. Да и жители посёлка были не очень разговорчивыми. Леспромхозу отроду было каких-то три десятка лет, все работники – пришлые, большая половина – из мест заключения после отбытия сроков. Эти обстоятельства не способствуют тесному сближению даже соседей.
    Поэтому объективной характеристики этому охотнику солдаты получить не могли. Оставалось только верить его словам и устным гарантиям.

    Прошло месяца два. Первое время солдаты наведывались к охотнику проведать Мишку, узнать, как он там себя чувствует, чем-нибудь угостить. Мишкиному хозяину (так теперь следовало обозначать его статус) это не очень нравилось, и посещения косолапого прекратились. О нем расспрашивали охотника в бане. Каждый четверг в батальоне был банный день. Баня стояла на отшибе, на берегу небольшой речушки, и была оборудована по всем северным канонам: предбанник, собственно баня и парилка с каменкой. Банщик был местный житель, он с утра делал все приготовления, и батальон мылся повзводно по очереди практически целый день
    Часто по четвергам  туда заходил и охотник, для кое-каких переговоров  с солдатами. Там и интересовались парни житьём–бытьем медвежонка Мишки. А  ближе к осени кто-то заметил, что охотник перестал появляться в бане по четвергам, когда она была в распоряжении личного состава батальона.
    И однажды один сержант, помощник командира взвода, ведя взвод из бани, передал командование одному из командиров отделений, а сам  решил сделать маленький крюк, и свернул к дому охотника. Подойдя  к дому с западной стороны, он увидел на глухой безоконной деревянной стене...распластанную медвежью шкуру. Точнее,  еще  не настоящую шкуру взрослого медведя, а небольшую шкурку медвежонка. Сержант понял, чья это шкурка. Хозяев дома не оказалось. Может быть, и к лучшему для хозяина.
    Сержант был из Ростова, а там есть ребята лихие, и миндальничать не привыкли. Он нашел во дворе кучку древесных угольков, и на еще не успевшей потемнеть от времени деревянной стене дома рядом с прибитой шкурой крупно печатными буквами  написал:
    «Тартарен, ты за это ответишь!»
Он был начитанным парнем и читал Альфонса Доде. Да и ростовский юмор злости не помеха. И наоборот. А угольная записка была своего рода черной меткой.
    Весть быстро облетела батальон. Взбудораженные солдаты были готовы даже сжечь к(дальше нецензурно, поэтому пропускаем) весь его дом в месте со шкуркой. Конечно, в этом возмущении было больше слов, чем обдуманных намерений, но иногда одно слово сродни  зажженной спичке в бензин.
    Поэтому весь батальон был построен на плацу, и комбат с замполитом лично довели до солдат, чем грозит каждому из них расправа в любом виде над представителем мирного населения. А начальник штаба, между прочим, участник боевых действий и обладатель планок за ранения, добавил, что у него  самого руки чешутся наказать супостата, да погоны не позволяют.
    Таким образом, накал страстей был охлажден, и до самосуда дело не дошло. Только весть о гибели несчастного медвежонка облетела весь посёлок. Особенно была огорчена совсем юная и молодая, скажем так, поросль поселкового общества. Дело в том, что Мишка пользовался популярностью во всём поселке. Его знала почти вся детвора, он в сопровождении солдат бывал в поселковой школе; когда его солдаты водили по поселку на прогулку  в лес, дети слетались, как мухи на мед, целыми стаями. Безобидное и потешное животное  не оставляло никого равнодушным, и многих приводило  в восторг.
    А грозная записка углём на стене дома «Тартарен, ты за это ответишь!» стала своего рода лозунгом и боевым кличем. В разных вариантах она появилась на стенах зданий, заборах, даже на листах бумаги, приклеенных к столбам. Детским почерком и печатными буквами:«Тартарен живодёр», «Тартарен шкура», просто «Тартарен». В разговорах между собой  жители поселка всё чаще применяли это, явно понравившееся имя: Тартарен, которое прилипло к нему настолько, что уже стали его произносить вместо фамилии: Гришка Тартарен.
    Есть клички, которые не прилипают, есть временные, которые спустя время отпадают сами собой, а есть такие, которые сродни клейму. Почти все  обладали в детстве такими, своего рода позывными, и все знают, что любые специальные приемы, даже рукоприкладство, чаще всего бесполезны. Видимо, это понимал и охотник Григорий.
    У сержанта ростовчанина спросили, почему он так назвал охотника, и он ответил:
    - Не знаю, вспомнилось в тот момент, вот и выскочило.
    И вкратце рассказал про Тартарена из Тараскона.
    Надпись углем со стены дома охотника полностью не исчезла, как хозяева ни пытались её смыть и соскоблить. Её сержант с такой яростью втирал  углём, что, мелкие частицы, как татуировка, проникли в древесину, да так там и застряли. А медвежья шкурка со стены исчезла на другой день.
    Жизнь в посёлке шла своим чередом, постепенно это событие вытеснили другие, и о нём потихоньку стали забывать. И невольно вспомнили уже зимой.

    Этот Тартарен, в отличие от своего тарасконского тезки, всё-таки слегка промышлял охотой. И однажды зимой ушел с утра в лес на лыжах в полной охотничьей экипировке. Сказал жене – на охоту, и ушел. А к вечеру не вернулся. Не вернулся и утром. Погода была тихая, и безветренная, мороз градусов 25, а это для северян, как для южан оттепель. Поэтому жена охотника не поднимала тревогу раньше времени. Только поздним утром пришла в расположение батальона и обратилась к командиру с просьбой организовать поиски пропавшего мужа.
    Комбат распорядился назначить отделение лыжников с поисковой собакой и провести поиск.
    Женщина показала дорогу, по которой обычно уходил в лес Тартарен, там была свежая лыжня, а собака сразу взяла след. Поиски были не долгими. Охотника нашли на краю поляны километров за семь от поселка. Он лежал на снегу на животе, неловко подвернув ноги в валенках, пристегнутых к лыжам. Правая рука вытянута вперёд, а в руке – стволы ружья. А на расстоянии метра полтора от приклада – мёртвая лисица, вся в брызгах крови и с размозженным  черепом.
    Проверили, охотник был бездыханным. Ничего трогать не стали, немедленно отправили гонца в батальон с известием. Приблизительно  через час прибыл на место происшествия военный дознаватель из батальона и поселковый врач с милиционером. Первым делом сфотографировали, и труп охотника, и лисы. А когда перевернули тело охотника, расстегнув ремни крепления лыж, некоторым сделалось плохо. Охотник лежал в застывшей луже собственной крови.
    Провели ещё следственные действия, соорудили из лыж охотника нечто подобное волокуше и доставили в поселковую больницу.
    Дальше–картина происшествия, засвидетельствованная следственными  органами.
    Оба ствола заряженной двустволки были пустыми. По найденной гильзе констатировали, что первый выстрел охотник произвел по лисице, ранил её, и, уползающую, решил добить прикладом. Взяв ружье за стволы, он догнал животное и со всего маху опустил приклад, перебив лисе хребет. От удара прикладом сработал спусковой механизм второго ствола,  и весь заряд дроби попал в грудь охотнику. Вторая гильза так и осталась в стволе.
    От этого выстрела он смог только в левую ладонь зачерпнуть горсть снегу.
    Эта нелепая смерть поразила весь поселок. Жене сочувствовали, об охотнике молчали. Но у многих возникла мысль о какой-то неведомой связи между смертями медвежонка, лисы и охотника, хотя вслух об этом ничего не было сказано. В батальоне тоже все обходили молчанием случившееся, только один парень попытался пофилософствовать и выразил мысль, что, всё-таки, существует некая  высшая справедливость, непостижимая разумом человека, на что его собеседник , сержант из Ростова, ему ответил:
    - Вот и не постигай, раз непостижимая.

                История вторая.
                ТЫ МОЛОТОК, МИША!    
             
    Это случилось однажды летом в  Западной Сибири, в окрестностях города Сургута, на берегу речки Пим. Эта река –  приток Оби. Петляя и извиваясь в таёжной глухомани, она то разливается до 70 метров  между берегами и течет спокойно, то, сжатая каменными тоннелями, ускоряет свой бег, чтобы быстрее проскочить эту тесноту. Где-то на её берегах песчаные пляжи, а местами на излучинах толпятся у самой воды могучие кедры. Темная, окрашенная торфом в коричневатый цвет прозрачная вода, и много рыбы. Правда, рыбу из Пима, как, впрочем,  и из других рек в тех местах, без интенсивной термообработки есть нельзя. Описторхоз, которым заражена почти вся рыба, внедряется в печень и съедает её в полном смысле до конца. Впрочем, это не касается так называемой благородной рыбы – нельмы, муксуна.   
    Эту речку обсели немногочисленные таёжные поселки нефтяников. В одном из таких поселков работала и квартировала наша бригада вахтовиков из шести человек. Жили мы в «скворечнике» - отдельном одноэтажном коттедже с почти всеми удобствами.
    В описываемое время вдали от поселка  бушевал лесной пожар. Самому посёлку пожар уже не грозил. Подразделения МЧС делали свою работу, и к нам западный ветер доносил только гарь, не удушливую, вполне терпимую, но всё же неприятную. Тем не менее, заядлым рыбакам из нашей бригады захотелось рыбы. Был выходной день, мы бездельничали, и решили сварганить ухи.
    Решено, сделано. Рыбаки прихватили все свои снасти, и мы двинулись на берег Пима. Выйдя  на берег и найдя  место, обустроенное местными любителями рыбной ловли, стали располагаться – рыбаки ладили удочки и спиннинги, куканы и прочие принадлежности, а мы, своего рода ассистенты, собирали сушняк для костерка – отгонять комаров и прочего гнуса.

    На противоположном западном берегу сидел рыбак из местных. Он сидел неподвижно и смотрел на поплавок, изредка подергивая удочку. Ширина Пима была в этом месте метров 50. Окликать и здороваться с рыбаком мы не стали – не принято тревожить рыбу на рыбалке. Собрав сухих веток и сучьев, уже стали зажигать, когда один из «ассистентов» громким, и потому страшным шепотом прошептал всего лишь одно слово:
    - Мужики!
    Мужики обернулись на его шепот, посмотрели по направлению его указывающей протянутой руки  и оцепенели. Мы увидели рыбака на том берегу, а за его спиной буквально в шаге нависала над ним... медвежья голова таких размеров, что его голова казалась головенкой ребенка. Раньше  никто из нас не видел не то, что медведя, зайца вблизи поселка. Бурундуки на кедрах попадались, но чтобы живой громадный медведь – этого не было никогда. Этого медведя загнал сюда на берег реки пожар. Он бы шел и дальше, если бы не это водное препятствие.
    Наш старший успел быстро, но непререкаемо, проговорить таким же шепотом:
    - Всем стоять тихо и не шевелиться!
    А мы и так стояли, как столбы, боясь переступить с ноги на ногу. Меня охватил ужас, которого я прежде никогда не испытывал. Воображение мгновенно нарисовало картину расправы медведя над несчастным рыбаком. Один взмах лапы, а потом...сами понимаете, что потом. Ужас сковал всё тело и, наверное, мозги. Говорят иногда - мурашки пошли. По мне пошли совсем не такие мурашки. Мы понимали – малейшее движение рыбака может включить эту страшную звериную машину в действие, малейшее наше движение или звук может испугать медведя и мгновенно привести в ярость.
    Наверно, у каждого из нас лихорадочно мозги искали выход, но выхода не было. Даже мысленно мы не могли ничего сказать рыбаку, чтобы не нарушить то состояние равновесия, которое пока ещё сохраняло мужику жизнь,а он, ничего не подозревая, сидел неподвижно и спокойно смотрел на застывший в воде поплавок, в мыслях где-то далеко – далеко.
    Это длилось минуту или две, но какими  же длинными были эти минуты! Медведь тоже застыл, как изваяние, как будто в раздумье–что делать с этой  неподвижной спиной, не подающей признаков жизни. И тоже не производил ни малейшего звука.
    А потом, как будто решив в уме задачу, отворотил  морду  от рыбака... и медленно побрел по берегу вправо от своей по какой-то причине  не принятой жертвы. Мы ещё не поняли, что произошло – слишком слабой была надежда, что рыбак останется в живых, и слишком огромным было желание, чтобы всё обошлось. Мы боялись спугнуть удачу, вдруг так неожиданно улыбнувшуюся этому человеку.
    Он продолжал сидеть неподвижно, а медведь медленно удалялся под наши еле слышные возгласы: «Какой же ты молоток, Миша!», «Михайла Потапыч, ты настоящий друг!», и так далее. А когда медведь удалился по песчаному пустому берегу метров на сорок, мы осмелились окликнуть рыбака. Он не реагировал, как будто уснул, а может,  и в самом деле уснул. Позвали громче. Он поднял голову, посмотрел на нас, и наш бригадир, сложив руки рупором, почти прокричал:
    -Посмотри влево!
    А мы всей компанией руками показывали мужику, куда нужно смотреть. И он посмотрел. А потом вскочил на ноги и изо всех сил рванул вправо – подальше от медведя. Как далеко он убежал, мы не видели–он скрылся в прибрежном кустарнике. Медведь тоже - в противоположную сторону.
    А мы... мы всей нашей компанией закатились неудержимым смехом. До слёз, до колик в животе, до сведения челюстей. На секунду смех прекращался, и вновь вся округа оглашалась хохотом нескольких глоток. Смех, конечно, был истерическим, разрядкой после нервного перенапряжения. Смеялись, наверно, дольше, чем несколько минут назад стояли статуями, как каменные бабы в скифских степях. Оборвался смех, как по команде, так же неожиданно, как и начался.
    
    Под шутки и экспромты острот стали заниматься тем, зачем пришли. Рыбалка удалась. Я впервые тогда взял в руки удочку - мне доверили добывать живца, мелкую рыбешку, которую потом настоящие рыбаки (во всяком случае, они сами были такого мнения о себе) использовали в качестве наживки для ловли хищников – щуки и окуня.
    Удочку мне они смастерили тут же из тонкой гибкой лозины, привязав к ней кусок лески с крючком и поплавком. Банку с червями заготовили заранее. Я выбрал себе место, чтобы не мешать основным рыбакам, и, поглядывая на них, занялся делом. Надо сказать, мне повезло. Место, куда забрасывалась удочка, кишело всякой мелочью. В моём активе было десятка два краснопёрок, карасиков, другой  какой-то мелюзги и – ерши. Мелкие, длиной с ладонь, они заняли особое место – на них хищников не ловили. Они сначала побывают в ухе, а потом их, сваренных,  отдадут собаке Динке. Она у нас была придворной собакой (так её определил Юрка Левчёнок, он же главный специалист по приготовлению ухи и «жарёхи»- жареной рыбы).
    Рыбная ловля закончилась, когда была поймана щука средних размеров и десяток приличных размеров окуней. Мы, что называется, смотали удочки в свой скворечник, готовить уху. А случай с медведем и рыбаком ни у кого не выходил из головы. Разговоры о нем не утихали и были вроде фона, на котором происходило всё дальнейшее – обыкновенное, будничное. А в тот вечер царило в нашей компании праздничное настроение, и виновником был медведь.
    Когда уха была готова и куски хорошо прожаренных окуней переместились со сковородки и легли на большое блюдо, все уселись за стол, и начался праздник. Он проходил под знаком медведя. Первый тост (его в торжественных случаях, как и подобает, провозгласил наш старший)начался так: когда уже все были готовы, но еще не все повернули головы к тостующему, он постучал вилкой по бутылке и произнёс:
    - Чтоб все!
    Все удивились такому вступлению, а наш старший продолжил:
    - Не путайте меня с Шариковым. Я хочу, чтобы все выпили за здоровье самого гуманного медведя в мире – российского медведя. Сегодня он это доказал на собственном примере. За его здоровье, и чтобы не переводился на земле российской его род.
    Такое пышнословие (именно так заметил тут же Юрка Левчёнок) было не присуще нашему бригадиру, обычно он выступал в суховатом  деловом тоне без выспренних оборотов речи, но оно только подчеркнуло торжественность момента. Конечно, все с энтузиазмом присоединились.
    Разными были последующие тосты, а когда выпили за здоровье «ухаря» (такое звание получил шеф-повар Юрка Левчёнок, причем это слово произносилось с ударением на «а»), когда спало праздничное возбуждение,  и потекли задушевные разговоры, всё равно доминировала медвежья тема.
    Строили разные предположения, почему медведь предпочел оставить в покое рыбака и уйти своей дорогой. Кто-то говорил,что медведь попался «неправильный»; кто-то, что ему -  медведю, не понравился (в кулинарном смысле) рыбак. Даже было мнение, что медведю было известно правило: лежачих (в данном случае сидячих, но какая разница) не бьют. Предположили, что медведь принял неподвижного рыбака за мертвеца, или за каменную бабу из скифских степей.
    А когда был поставлен вопрос, что было бы, если бы на месте рыбака оказался медведь(они тоже не прочь полакомиться рыбкой, и умеют её ловить), а на месте медведя – человек с ружьем, все задумались. А потом пришли к выводу не в пользу представителей рода человеческого, который с театральным  сожалением  был озвучен все тем же Юркой Левчёнком: как редкая птица долетит до середины Днепра, так редкий человек с ружьем не воспользуется шансом убить медведя.  Возразить этой сентенции невозможно. Никто и не возражал.
    И мне вспомнилось, как в моём родном городе на окраинной улице среди бела дня была убита взрослая лосиха. Каким образом она туда забрела, никто не знает. В  нашей местности лоси не водятся, им негде там водиться – нет ни лесов приличных, ни озер, чтобы напиться воды. Одни лесопосадки и степь, засеянная озимыми и яровыми. Но откуда-то забрела ваенга (не путайте с Еленой Ваенгой -  это её псевдоним, а ваенга – лосиха у карелов) по февральской слякоти, месиву снега с дождем, на городской асфальт.
    Прохожие быстро сообщили в правоохранительные органы, всё-таки опасно, прежде всего, для городского транспорта и самой лосихи, но там не спешили реагировать, думали - розыгрыш.
    Среагировал человек. Он сбегал домой за ружьем (видно, недалеко жил) и уложил лосиху на газон бульвара, она брела по нему. Уложил и сбежал. Люди стали спрашивать, зачем, кто ты такой, и прочее. Только после этого приехали из органов, установили смерть лосихи, составили акт и увезли тушу.
    Я не слышал, что лоси нападают на людей в черте города, не на своей территории. В отличие от нас. Мы считаем себя вправе вторгаться на их территорию и бесчинствовать там «не корысти ради», а в своё удовольствие.
    Дама в зоопарке увидела лисицу, обладательницу роскошного хвоста. Глядя на него плотоядными глазами, не удержалась от восклицания:
    - Какой воротник гуляет!
    Рядом стоящий дядя ехидно спросил:
    - Что, завидуешь? Сама бесхвостая, так оторвала бы его у лисы себе хоть на воротник? А там вон в бассейне целый десяток дамских сумок из крокодиловой кожи болтается в воде без толку. Воротник из лисьего хвоста без сумочки из крокодила не смотрится. 
    Дама обиделась, но промолчала.
    Известному витязю тигровая шкура была нужна, потому что носить было в те времена нечего, а в овечьей шкуре на тигровой и волчьей территории гулять опасно. А нынешним витязям -  им зачем медвежьи шкуры на стене или на полу?
   
    Я знал одного охотника, который охотился на всякую дичь с фоторужьем. Свои охотничьи трофеи он развешивал в рамках на стенах в квартире. Его коллекции завидовали многие. Там были и хищники, и пернатые, и травоядные. Были хищники, «застреленные», что называется, в упор. Заметьте, не забитые, остававшиеся живыми после встречи с охотником. Была у него и охотничья собака, только он не всегда брал её с собой, идя на охоту. Было и охотничье оружие. Разных типов и калибров, огнестрельное и холодное. Рядом с фотографиями оно хорошо смотрелось. Только не было патронов.
    На вопрос: а это не опасно, на дикого зверя с фотоаппаратом? – он с хитринкой в глазах ответил:
    - А как вы думаете?
    И после короткой паузы добавил:
   - Не переживайте, вас, безоружного, я с собой на фотоохоту не приглашу. И даже с ружьем. Всю дичь распугаете, в том числе и меня с собакой. Конечно, защита у меня есть, на самый крайний случай. И чтоб жена не переживала. А для моих фотомоделей она вполне безопасна, эта моя защита.