Кошачья мама. Глава 3

Глава третья



          Фёдор медленно катился по центральной набережной. Размышлял о новой знакомой, об удивительном  совпадении имён и не единожды они совпадали. Так же как и женщины посетовал на запылённость в городе в связи со строительством олимпийских объектов. Понаблюдал за гастарбайтерами в море. Заходили в воду в одежде. Снимали бейсболки - стирали в море. Снимали футболки - стирали в море. Снимали шорты или штаны с трусами и стирали в море. Стираное клали себе на плечи. Выходили голыми на мокрую и уже холодную гальку, отжимали вещи, одевались и брели в мокрой одежде по местам ночёвки. Фёдор остался у моря в конце набережной один. К нему подошла поджарая собака, и смело положила голову на плотную ткань сиденья.
          — Покататься хочешь. —
          На что собака вспрыгнула на пустую подножку. Человек и животное ехали и объяснялись в любви друг другу.
          — Есть хочешь. А как же. Я припас. Сейчас остановимся и я достану. —
          Коляска остановлена и закреплена. Инвалид кормит пса небольшими кусочками. И только потом отдаёт крупный кусок, заранее зная, что собака сытая и последнюю порцию понесёт в зубах щенкам.
          — Пока. —
          Скажет ей в след.
          Убегающая собака помашет в ответ хвостом. Всё, как всегда. Всё, как обычно. Можно сетовать на эту обычность, обзывать её серой повседневностью, или серыми буднями, а попробуй их отнять, сопротивляться станешь, что есть сил. Выходит обыденность и есть наша жизнь, а кто с ней хочет расставаться? Фёдор оглядывается. Никого. Надо брать в руки краски и закрашивать серый цвет.

          Ухмыльнулся. Обозвал себя философом и стал считать повторяющиеся имена. Люся повар, Люся дочка, Люся кошка. Фёдор я, Фёдор неизвестный парень в Волгограде и Фёдор мой отец. Три Люси,  три Фёдора. Третий Фёдор узнает об этом чуть позже, когда за инвалидной коляской закроются ворота церкви и выключатся надворные фонари.
          — Да, интересные совпадения. Что-то да значат…. Только, поди, разберись…. —
          — Мать твоя мечтала о девочке и Люсей хотела назвать или Лизой, не помню уже. —
          — Жизнь она расскажет. Уже начала рассказывать. Свела всех вас вместе. —
          Изрёк батюшка Фёдор, отец Инвалида Фёдора и снял рубаху, и сел на кровать.
Сын Фёдор лежит напротив в своей кровати. Половина торса мужского прикрыта простынею, и если не приглядываться, в кровати находится крепкий молодой мужчина, приятной наружности с запрокинутыми за голову сильными, если не мощными руками.
          — Бог один знает наперёд. —
          Отец отвернулся лицом к стене и затих. Прошла минута.
          — Я в детстве видел фильм документальный «Воспоминания о будущем». —
          — Как это можно вспомнить будущее, если до него не дошёл ещё? —
          Отозвался отец Фёдор.
          — Там одни голые факты, снимки рисунков наскальных, с надгробных камней и усыпальниц людей древних. Всё говорит о том, что живые существа с других планет посещали нашу землю. Земляне назвали их Богом. —
          — И у тебя вопрос? —
          — Да. —
          — Вот тебе ответ. Пришельцев космических тоже кто-то должен был  создать. —
          — И вселенную, из которой пришельцы вынырнули. И планету, с которой взлетели и землю, на которую приземлялись тоже, кто-то должен был создать. —
          — Даже если и был некий гигантский взрыв до всего этого, то взорвалось тоже кем-то созданное. —
          — Точка отправления Бог, точка остановки тоже он. Человек уходит к создателю. —
          — В противном случае жизнь вечный страх перед смертью. —
          — Умирать всё равно страшно. —
          Возразил сын отцу.
          — Так и не умирай. Ступай к Богу. —
          И спохватился отец:
          — Ты о смерти разговоры то прекращай. Умирал уже…. —
          — Никогда не спрашивал, сейчас спрошу. Что видел то, когда сердце остановилось? —
          — Бежал за трамваем, а трамвай заезжал в туннель расплавленного солнца и сам весь светился изнутри. Бежал легко без устали, а ног уже не было, а я ими бежал. —
          — Догнал? —
          — Догнал. Женщина мне руки подала и затащила в вагон. —
          — А себя на операционном столе, как все рассказывают, видел с потолка? —
          — Нет. В трамвае я сидел рядом с женщинами. Увидел, что ног у меня нет, и описался от ужаса. —
          — Стыдно! А они не видят. Счастливые такие. —
          — Это правда, сынок. Врач рассказывала об этом. И не один раз описался. В наркозе ты был, а мочевой работал у тебя. —
          Отец смотрит на сына. Сын смотрит перед собой остановившимся взглядом.
          — Сватают тебя мои прихожанки за сироту местную с квартирой, город выделил как сироте. —
          — Все уши прожужжали. Ты ей нравишься. Знаешь, о ком говорю? —
          — Знаю. Я от неё уже прячусь. —
          — А зачем? Вдвоём жизнь совсем другая. Хорошая жизнь вдвоём. —
          — У неё чёрные точки на носу. В носу волосы. —
          В комнате повисло мужское злое молчание. Летит подушка, брошенная отцом в голову сына, и попадает в цель. Сын даже не убрал подушку с лица. Сквозь неё стал смеяться истерическим смехом. Натурально и искренне. Перестал, через какое-то время.
          — Сестра она мне по Богу. —
          — Как спать с сестрой? И ты с ними не спал. Может, и я обойдусь. —
          — Оно, конечно, многое можно отбросить в сторону за ненадобностью. Дети нужны всем. Внучку нянчить хочу. —
          — Что бы ты с ней делал? —
          — Радость бы твоей матери привёз великую в её лице. Помирились бы мы. —
          — Помереть хочу возле твоей матери, пусть даже борода у неё вырастит. —
          Бесцеремонно прошлись мурашки по половинке мужского тела. От сказанных отцом слов глаза у сына наполнились влагой. Тёплой влагой, точно такой же, что у батюшки Фёдора на соседней кровати.
          — Чего молчишь сын? —
          — Я не только ног лишился, я вас всего лишил. —
          — Что-то можно немного поправить. Главное не ленится душой, и не плакать над собой. —
          — Ты, в твоём положении хорошо зарабатываешь. Семью можешь завести и содержать. —
          — Жить где? —
          — Жизнь подскажет. Ты, главное, иди в неё, в жизнь иди. —
          — Чего сам не идешь? —
          — Грехи замаливаю, свои, матери твоей. —
          — Всю жизнь? —
          — А ты думал, придешь в церковь с перепугу, зажжёшь тоненькую свечечку, пошамкаешь трясущимися губами перед первой, попавшейся на глаза иконой, и грех твой испарится. —
          — Не думаю я так. —
          — Я вообще, обо всех сказал. —
         Вздохнул отец Фёдор
          — Не верится мне отец, что ты до конца уверовался в своей вере. —
          — Удивил! И мне не верится.  Запах ладана до сих пор не переношу, еле терплю, соплями исхожу весь. Дед твой, отец мой Севастополь держал, тоже соплями обливался, потом  и кровью. Ссал под себя, потому как времени на это порой у него не было. Чего смотришь? Сам рассказывал  он мне. Зассатым и засыпал в затишье. Жену свою и детей по памяти любил так, что весь приклад, кружку, ложку, фляжку, именами их забил и целовал каждую надпись после боя и Бога благодарил, что тот дал ему такую возможность. Сказал мне отец – Бог есть. Так оно и будет. Сказал мой отец – не отдам Севастополь иродам коричневым, так и сделал. —
          И зашёлся взрослый человек мужскими слезами на одинокой подушке, в темноте своего прозрения.
          — Уверовался, не уверовался, а ты иди к Богу всю жизнь, и умирать будет не страшно. —
          — Я услышал тебя отец. Будут и у меня имена, той кружки достойные. —
          — Да…. Никогда мы с тобой так не разговаривали. —
          Крепко сомкнулись влажные мужские глаза, поверившие в предстоящее счастье. Замерцали слова молитвы в сознанье мужском и усыпили разгорячённые беседой мужские головы.

          Две поварихи укладывались спать и смеялись без всякого повода. Посмотрят друг на друга и смеются. Им уже и в стену соседки стучали, не помогло. И ведь бывает  такие ситуации. Остановится невозможно, до тех пор, пока не заболит в груди и в горле, тогда только перейдёшь на хлюпающий шёпот, восстановишь дыхание и перестаёшь ржать.
          — Ух…. Отпустило. —
          С синюшним лицом от напряжения при смехе мама Люси откинулась на подушку и прикрыла ноги тонким одеялом.
          — Как я испугалась за Люсю…. —
          И покачала головой в темноте.
          — Понимаю. —
          — Что с Фёдором делали? —
          — А что с ним можно делать? —
          И снова безудержный смех, как в девичестве.
          — Красивый мужчина. В нём столько силы чувствуется. —
          — Женщины у него водятся? —
          — Безусловно. —
          — Откуда такая уверенность? —
          — Ты сама почувствовала его мужскую силу. —
          — А ты? —
          — Я его испугалась. Честно. Сидел на лавочке, и я присела. Недостатка его не увидела. Он спрыгнул на песок, как мешок с картошкой к ногам упал. Думала в обморок упаду. —
          — И что? —
          — Жалеть меня стал. —
          — Это как, за что? —
          — За то, что испугал меня. —
          — Как с таким можно в физический контакт входить? —
          — Только сидя, наверное. —
          — Мне так нравится. —
          Обрадовано удивилась Люба.
          — Вот и попробуй с ним. —
          — Жуть забирает от такой мысли. —
          — Значит, выброси её из головы. —
          — А через жуть? —
          — Тебе решать. —
          В голосе Люси появилась строгость.
          — Ну и решу. Чего это ты озлилась? —
          — Спать осталось совсем ничего! —
          — Прости. Спокойной ночи. —

          Спокойной ночи и городу Сочи. Устал он за время строительства олимпийских объектов. Устали от пыли и грохота жители. Спокойной ночи и вам люди. Одно море равнодушно к событиям и изменениям города. Оно само по себе шумит, оно заполнено собственным шумом и не слышит ничего человеческого. Его украшать, перестраивать, не надо. Оно море.

          Тоже пыльный и ночной Волгоград  притих, мигая жёлтым светом светофоров. Темнота поглотила зрительное восприятие дорожной пыли поднятой городским транспортом за день. Городская подсветка зданий ретуширует их изношенность. Нет суеты машин на дорогах и людей вдоль них. Люди и собаки спокойно пересекают полосатые когда-то переходы. Нет ни одной разметки на дорогах. В утрамбованной пыли вдоль дорожных бордюров проросла трава и стоит она цветом той же самой пыли. Днём Ворошиловский торговый центр на солнышке выглядит как  чёрный кубик Рубик. Напротив синий кубик КиноМакс. Тут же центральный Рынок. Не местному и не узнать о его существовании. Рынок закрыт со всех сторон сарайчиками, вагончиками, ларёчками, раскладушками с копеечным товаром. Стоит всё абы как, друг на друга наваливается. Внутри рынка и вокруг рынка люди не православные. Чувствуют себя, ведут себя, как если бы находились у себя на частном подворье. Седовласые мужчины с заявленной щетиной на щеках, в костюмах, как правило, на два размера больше и обязательно большего  роста, гортанно и громко ведут беседы между собой и по сотовым телефонам. Их туфли с загнутыми носами отдельная тема, рука непременно в брючном кармане, на руке складками лежит край пиджака, как если бы его вообще сняли, смяли и повесили на руку. Непременно белая рубашка. Зачем? Так они же в собственном офисе, при делах, и на всеобщем обозрении. Одновременно разговаривая, они наслаждаются собственной персоной, рассматривают проходящих молодых женщин и девушек так, будто откусили свежеиспеченный мамой чебурек, или только что отвесили одной из проходящих женщин аппетитный шлепок по попке. Зайдите в рынок. Он огромен и девственно пуст. Вопрос, зачем тогда вокруг него такое количество торговых точек? Что бы на лихом конё и впереди всех! Никак нельзя на коне. Ноги конь поломает. Что ни шаг – яма, за ней ещё одна, слева и справа ещё по одной и сей комплект повторяется неоднократно вдоль тротуаров и дорог. Лунный пейзаж? Нет, это Волгоград. Машины стоят одна на одной.  Между ними порой не пройти вовсе. Машины старые и грязные, очень. Ждут своих  громкоголосых, седовласых хозяев. Им стыдно и они прячут глаза-фары под слоем дорожной грязи. На десяти квадратных метрах её хозяин продаст овощи, цветы, накормит глупого прохожего шашлыком, пожелает его маме долгих лет жизни, а захочет и помоёт свою машину тряпкой, которой его жена или родственница протрёт вам арбуз или дыню. Злюсь? Нет. Рисую для вас словом. Занимаюсь тем, что приносит мне удовольствие.
          — Что стоим? —
          Фёдор держит в руках арбуз возле застопорившейся Люси. На нём шляпа из цветного сатина и очки.
          — Сзади нас суперсовременное здание, перед нами смесь вокзала, базара, бардака и кавказкой кухни.  Буквально два шага и упираешься в красивые послевоенные здания. В нашем городе есть главный архитектор? Чем он занят? —
          — Поеданием шашлыков и сезонных фруктов, и его ждёт неминуемая гибель от переедания. —
          — Скорее бы. Мне мама рассказывала, что в 1989 году ещё мыли улицы каждое утро. Люди шли на работу, и им хотелось петь от ощущения свежести нового дня. —
          — А ещё что? —
          — Молочные кухни были в каждом квартале для новорожденных. Путёвки  давали на работе каждый год в Прибалтику, дети в пионерские лагеря ездили бесплатно. —
          — Мама сильно расстроилась из-за моего присутствия в вашем доме? —
          — Расстроилась. Она бы точно так же поступила с тобой и кошкой Люсей на моём месте. —
          — Чего ты меня так рассматриваешь? —
          — Хорошая ты девочка Люся. —
          — А ты плохой? —
          — За лёгкими деньгами погнался и попал в передрягу. —
          — Пройдёт всё! Увидишь, пройдёт. —
         Молодые люди сели в маршрутку и уехали.

          Люся кошка проснулась. Потянулась, не раскрывая глаз. Втянула ноздрями воздух. Запаха девочки Люси рядом не было. Нет, он был, конечно, но слабый. Здесь всё слабо пахло девочкой Люсей. С девочкой Люсей кошке Люсе хорошо. Намного лучше, чем с Фёдором. Он сегодня такой смешной был в шляпе. Очень хотелось поиграть с ним и снять шляпу с его головы. Кошка прислушалась к тишине в квартире. Этажом выше гавкнула собака. Люся вскочила, спрыгнула с дивана и залезла под него. А пыли то! Понюхала. Чхнула. Растёрла нос лапами. Снова чхнула и вылезла на звук открываемой двери. Это пришла девочка Люся. Вкусная Люся, и Фёдор в смешной шляпе на голове.
          — Арбуз будешь кушать? —
         Шляпу сняли и повесили на крючок вешалки. Та плавно покачалась, заставляя дрожать шкурой наблюдавшую за этим кошку Люсю.
          — Какая она всё-таки красивая и необыкновенная. —
          — И денег больших стоит. Я попробую уехать из вашего города. Если её у тебя увидят, может дойти до полиции, или они сами будут искать и найдут. Скажешь, что нашла на улице, кошка сама за тобой пошла, потому как ты молочной смесью пахла. —
          — Ага…. В гостинице тётка на рецепшн меня видела. —
          — Не думаю, что она тебя запомнила в лицо. В вестибюле не горел свет. По коридору ты шла спиной к ней. Не докажет. Хорошие девочки все на одно лицо. —
          — А плохие? —
          — Тоже. —
          — Как же вы своих  подруг различаете? —
          — Ты сейчас о чём? —
          — Мальчикам всё равно, кто возле них, раз девочки все на одно лицо. —
          — Ты сердишься? —
          — Ты сказал глупость. —
          Люся подняла у вешалки кошку Люсю и поволокла её на диван.
          — Согласен. Ты отличаешься от всех. —
          — Чем? —
          Голос Люси стал мягче, наверное, от того, что кошка Люся такая мягкая и диван тоже.
          — Ты смелая. Умная. Ты человек сопереживающий. —
          Разумеется, совсем не этого хочется слышать пятнадцатилетним девочкам от молодых людей летом, в каникулы, да ещё при таких интригующих  территориально близких обстоятельствах, еще и в отсутствие родителей. Перечисленные парнем качества применимы к человеку взрослому и даже более чем просто положительные, они серьезные. Люся поняла, что придётся ими довольствоваться, надула губы, вздохнула, перелезла через кошку Люсю и пошла на кухню. Тяжело спрыгнув на пол, кошка последовала за ней. По дороге обернулась на Фёдора, рыжими глазами пригласила идти за собой.
          — Сегодня кормлю вас я. —
          Осведомил обиженную Люсину спину Фёдор.
Люся села на табурет. Её впервые собирался кормить мужчина. В этом доме у плиты стоят женщины, в доме бабушки стоит бабушка. У подружек кухонная плита принадлежит тоже женщинам.
          — Овсяные хлопья зальёшь молоком из холодильника. —
         Озвучила предположение Люся.
          — Мясо, с черносливом тушённое в зелёном чае. Гарнир рис. Причём рис выкладывается на тарелку, вокруг стакана. Образовавшееся кольцо от него заполняется приготовленным мясом, и всё это посыпают молотым грецким орехом. Но я люблю зёрна граната. —
          Люся представила кольцеобразно поданное ей блюдо украшенное зёрнами граната и сглотнула наполнившую рот слюну. Кошка Люся облизнулась и боком упала на пол.
          — Поздно уже. Вредно на ночь плотно кушать. —
          — Это готовится двадцать минут. Потом мы с тобой погуляем. —
          Парень срезал мясо с костей, озвучивал процесс и кидал небольшие кусочки с прожилками кошке.
          — Может ей нельзя сырое мясо, глисты заведутся. —
          — А пусть наша необычная кошка живёт обычной жизнью, в обычной семье, с обычной девочкой. —

          Что происходит с парнем в футболке с изображением рыси? Он назвал Люсю обычной девочкой. Разве он не ведает, что каждая девочка необычная для самой себя. Что он несёт сегодня весь день?
          — Я не буду, есть твоё мясо. У меня пост. —
          — Это что ещё такое? —
          — Время, когда есть мясо запрещено. —
          — Тебе? Кем? Ты мусульманка? —
          Люся молчит и, закипая внутренне, разглядывает куст сирени за окном.
Фёдор разглядывает её курносый носик, нахмуренный лобик, сдвинутые бровки.
          — Красивая девочка должна потреблять мясные белки, чтобы оставаться красивой. —
          Так держать парень! А то начал умничать некстати перед поздним ужином на кухне.
          — Тогда мне тоже с гранатом, как и себе. Жаль, что сирень не цветёт всё лето. —
          — Мне не нравится её запах. —
          — Мне и маме тоже, но она красивая. —
          — Кстати о маме. Будет ругать тебя за моё присутствие в доме? —
          — Мама не умеет ругаться, никогда не кричит на меня. —
          — Ты такая правильная во всем? —
          — Я обычная. —
          Вот вам и метаморфоза. Только что девочка была не согласна  быть в глазах парня обычной.
          — Всё со мной бывает…. Мама не орёт на меня, как это принято у соседей, у подруг, она грустит. —
          — Можно спросить, где отец твой? —
          — Его не было. —
          — Тебе говорить, что так не бывает? —
          — Почему не бывает? Лет ему тогда было, сколько мне сейчас. Какой он отец? Он не мог им быть. —
          Фёдор залил обжаренное мясо с черносливом заваркой зелёного чая, и закрыл крышкой. Запах наполнил кухню до отказа.  Занялся рисом, размышляя над словами девочки. Кошка занервничала. Ей необходимо ощутить сейчас в пасти то, что так пахнет.
          — Ты красивая и умная девочка. —
          — А ты разговариваешь, как пожилой школьный учитель. —
          — Да ты что! Разве? —
         Люся кивает головой.
          — Это от того, что ты правильный и скромный человек. Мне необходимо соответствовать тебе. —
          — Ты прикидываешься со мной?! —
          Фёдор расстроился, не знает что отвечать.
          — Ты должна понимать, я в вашем доме незваный и нежеланный гость. Как гости ведут себя в гостях? —
          — Вежливо. —
          — Правильно. Я стараюсь таковым быть. —
          — Сводишь меня в кино? —
          — Свожу, если покажешь куда. Я вашего города не знаю. Соседи скажут маме, сколько я у тебя жил и тебе достанется. —
          — Я сама ей скажу, и врать не буду. Как есть. —
          И пожала плечами.
          — Уеду домой, буду тебе звонить. Если кошка не приживётся, но судя по всему это не так, найду ей хозяев, к тому времени, и Шах даст о себе знать. —
          — Не дружи с ним. —
          — Это понятно…. Есть обязательства, я их дал, должен выполнить. —
          — Кошку не отдам. —
          — Не могу ничего обещать  наперёд. —
          — Скажи, что потерял, когда бегал. —
          — По обстоятельствам…. Договорились? —
          — Кошку не отдам. Она со мной жить будет, я сердцем к ней прикипела. Вот они и обстоятельства! —
          — Согласен. —
          Они сели за стол. Рис с поджаренным луком и морковью, посередине мясо горкой, да присыпанный зёрнами граната выглядел как картинка из книги «Кулинария».
          — Оставайся  у нас жить. Ты вкусно готовишь. —
          — Спасибо. У каждого свой дом. —
          — Где твой дом? —
          — Там где сейчас твоя мама работает, в Сочи. —
          — Там сейчас  пыльно. —
          — Это да. Но овчинка выделки стоит. Утрём нос Европе и Америке. —
          — А наш кто утрёт? —
          — Тебе пятнадцать лет? —
          — Да. —
          — А вопросы задаёшь, как бывалый политик. —
          — А ты, как и подобает бывалому политику, уходишь от ответа. —
          — Хотел бы я посмотреть на твою маму. —
          — Её не привлекают молодые парни. —
          — Весь мир считает, что сытая женщина добрая. —
          — Я ещё не женщина и я почему-то не хочу, что бы ты уезжал. —
          Люся жуёт и смотрит на отцветший куст сирени за окном. Она нашла объяснение своему хмурому настроению. Фёдор перестал смотреть на сосредоточенное лицо девочки и тоже стал смотреть в окно.
          — Вместо меня с тобой останется Люся. —
          — За неё тебе отдельное и огромное спасибо. —
          Оживилась девочка.
          — Не спеши радоваться, как бы она не принесла тебе неприятностей. —
          — Ты снова говоришь глупости. Я приютила одинокую кошку. Нет такой статьи в законе, что бы за это наказывать. И маме этим не забивай голову. Ей зарабатывать надо. Нам в эту зиму тёплые вещи с ней покупать. —
          — Мне с ней и не встречаться. —
          — Как это не встречаться? Ты ей от меня посылочку повезёшь. Ты не откажешь мне в этом? —
          — Что маме пошлёшь? —
          — На что денег хватит. Она конфеты грильяж любит Волгоградского Конфила, и мыло «Арбузик». —

          Они отправятся в кино, в Ворошиловский торговый центр. Он будет платить за билеты, за фреш фруктово-овощной, она будет вертеть головой, что бы увидеть хотя бы одно знакомое лицо, которое бы это видело. Как назло, никого! Сидя в удобном первое время кресле Люся в последний раз осмотрела редких людей в зале. Знакомых девчонок нет.
          — Хочешь попкорна? —
          — Хочу, чтобы в зале был кто ни — будь из моего класса или гимназии. —
          — Похвастаться взрослым парнем? —
          — Ты этого стоишь. —
          — Люсь! Девочки не должны делать комплименты мальчикам. Они могут задрать нос. —
          — А то я не знаю…. У тебя нет времени задрать нос, ты завтра уезжаешь. —
          — Ещё ты зависишь от меня. И ты далеко не мальчик. —
          Хорошо, что свет медленно убывает, зажёгся экран и парню не надо ничего отвечать.
          — Я подарю тебе эту шляпу на память. —
          Люся задрала подбородок и задорно посмотрела в лицо нахмурившегося парня сбоку и снизу. На Фёдоре солнечные очки в качестве лёгкой конспирации. Он скосил глаза на девочку, но она об этом не знает.
          — Я оставляю на память кошку, и пусть с вами всё будет хорошо. —
          — Ещё ты должен оставить денег на прокорм кошки, их у меня в обрез. —
          — Уже оставил, под салфеткой, на которой стоит шкатулка. —
          — Спасибо. Приду, переложу в шкатулку. —
          Весь фильм будет поглощаться детской головой с маниакальным вниманием, если не пристальностью. Парень будет откровенно скучать, и искать удобное положение головы на спинке кресла, что бы вздремнуть. Время около полуночи.
          — Лабуда. —
          Дала оценку фильму Люся когда, не дожидаясь полной остановки проекции фильма на экран, окружающие их люди  начали вставать и протискиваться между их коленями на выход. Сайгами поскакали по ковровым ступеням мальчишки, поднимали руки, изображали тенями от них на светящемся экране головы животных.
          — Ты так внимательно его смотрела. —
          Хмыкнул парень.
          — За него деньги уплачены не малые и чужие. —
          — Нам нужно купить мыло «Арбузик» и конфеты грильяж для твоей мамы. —
          — Мыло у меня дома есть. Я его сразу купила, как только она уехала, а то деньги разошлись бы. —
          — Купим ещё. —
          — Не купим. Моё мыло подарок, твоё подарком не может быть. —
          — Как же конфеты? —
          — Конфеты купишь, как бы от себя за волнение, ей доставленное своим нахождением в нашем доме. —
          — Пескарь премудрый. —
          — Это хорошо или плохо? —
          — Это необыкновенно. —
          — Необыкновенная…. Ласковая, нежная. —
          Мелодия песни с такими вот словами покрыла их невидимым облаком нежности. Чей-то телефон, музыкальным своим сигналом сообщал всему миру о существовании у человека необыкновенной девушки, может девочки, а может женщины. А может доченьки.

          Казалось бы, это не правильно. Чья-то несовершенно летняя дочь, среди ночи в большом городе покупает конфеты грильяж. Рядом с ней молодой человек, не местный, не знакомый совсем, в розыске вдобавок и ночевать будет с ней в её доме без присутствия родителей. Куда хуже! Но они купят конфеты, и придут домой, и заснут крепко, без сновидений. Всё неправильно! А вдуматься и вглядеться…. Поступки их положительные, искренние, добрые. Это мысли по этому поводу могут быть чёрными и окрасить происходящее в такой же цвет. Так было ли слово первым? По-моему мысль первостепенна.


Продолжение.Глава 4 - http://www.proza.ru/2019/11/22/1717