Леонид Ершов. Нелегкая судьба провинциального поэт

1. Любил я беседовать с Леней Ершовым. Тот как-то с пединститута ударился он о философский камень, и с тех пор хлебом не корми -- дай ему порассуждать на эти темы. Жил он еще с пединститута, где кстати долгое время преподавал философию нашего марксизма-ленинизма, в общежитии. С семьей -- то есть женой и дочерью. Там у них преподавателям выделяли отдельную комнату с туалетом, душем и маленькой кухонькой -- этакая миниквартира.

По молодости, когда люди вообще шарохались по съемным углам, это было неплохо, но когда тебе за сорок, такое бытовое обустройство навряд ли можно назвать нормальным. Но Леня всегда умел себя обуютить. В своей единственной комнате, достаточно большой, он отгородил шкафом маленький уголок, где поставил стол и стул, прибыл на стенку шкафа несколько полок, где лежали его рукописи и материалы для работы. И таким образом у него создался рабочий кабинетик, настолько маленький, что если у него в гостях был не один, а два или три приятеля, то все они в кабинет не умещались и занимали часть комнаты. Да и он работал в кабинетике своей почти исключительно по ночам: от дневного шума ибо кабинетик не отгораживал. Много умных бесед мы с ним провели в этом кабинетике.

-- Трагедия человека в том, что желания и возможности его в конечном итоге не совпадают. Он хотел бы любить, но любовь оказывается безответной, он хотел бы постичь истину, но истина ускользает непостижимо, он желает и стремится к вселенскому согласию и миру, а согласия не находит даже с соседом и близким товарищем.. Наконец, он хотел бы (и хочет!) вечно жить, оставаясь бессмертным, но мгновенье и вечность -- как две капли под незатухающим огнем животворящего и всепоглощающего Солнца.

-- А я думаю, так человек не должен желать невозможного. Или соизмерять свои желания со своими возможностями. Иначе он сам себя изведет в бесплодных мечтаниях.

2. -- "Писатель необходим", -- сказал кто-то, -- "только я не знаю зачем". Я тоже не знаю. И все же одно из важных преимуществ писателя, что иметь дело с жизнью как таковой, с жизнью в ее повседневном проявлении, а не с "предметом исследования", как у ученых. Мне нелепа социология с ее дурацкими опросами. "Как вы относитесь к Китаю?" А человек либо вообще никак не относится к Китаю, либо, если у него и есть определенное мнение по этому вопросу, то занимает оно в жизни пятидесятое место. А писатель пишет о главном: о жене, любви, работе, увлечениях, характере. Не всякий пишет хорошо, но всякий пишет о главном.

-- Особенно в производственных романах...

-- Да вот потому-то они и искусственные эти производственные романы, что у человека в голове не надои-пудои, или проблемы организации соцсоревнования, а ссора с соседями, либо покупка новой мебели. Леня Ершов он всегда был погружен в бытовую тематику и мой запал на производство казался ему глупостью.

2. Писатели болезненно относятся, когда им мешают работать. И всячески огораживают свой покой.

Или как кого-то цитировал Леня Ершов:

В ночи, когда уснет тревога,
И город скроется во мгле,
О сколько музыки у бога,
Какие мысли на земле.

Сам-то он жил в однокомнатной квартире с женой и уже довольно взрослой дочерью. Но отгородил шкафами себе крошечный кабинетик, где был стол, пара стульев, на задней стенке шкафа были приделаны настольная лампа и небольшая книжная полка. А когда мы приходили к нему больше чем по одному, то только один умещался в этом кабинетике, а остальные на стульях оккупировали уже территорию коридора и вели диспут среди обуви и вешалок.

Интересный режим работы был у нашего алтайского писателя и ученого-тюрколога Суразакова. В городе он появлялся где-то в середине дня, обходил все злачные культурные места: институт, где он читал одну-две лекции в неделю, театр, редакцию газеты, обком, отдел культуры и т. д. После таких обходов где-то часам к 6-7 вечера его едва вдрызг живого привозили домой. А часа в 2-3 ночи в окне его кабинета загорался свет, и не гас до утра. Мой коллега, который тогда работал в областной газете и часто дежурил в ночную смену, видел, как среди ночи загоралось в доме напротив одинокое окно: это Суразаков заперся в своем кабинете.

3. Это всегда плохо, когда писатель одинок в своем творчестве. Это ведь только кажется. что артист немыслим без партнеров и публики, а писатель один на один со своим письменным столам. Писательский труд это всегда часть коллективного труда. Недаром хоть и несколько утрированно говорят о писательском цехе. Писатель многократно нуждается в участии и возбуждении, если он хочет чего-то достигнуть.

-- Когда я пишу, я обязательно с кем-то спорю, -- говаривал Леня Ершов. -- Обязательно кому-нибудь что-нибудь доказываю. Чаще всего Сергееву: уж это его, что если ты не бросаешься по зову партии на первую амбразуру, ты уже и не гражданин своей страны. Сергеева уже и в живых нет, а я все продолжаю и продолжаю с ним спорить, привожу все новые и новые примеры.

4. -- Я в своих знакомствах стараюсь быть крайне разборчивым и требовательным. Мои знакомые должны разделять мои пристрастия и отвраты. Если нет, я с такими людьми стараюсь не сходится. Возможно, поэтому у меня мало не только друзей, но и просто знакомых.

-- Не по-писательски рассуждаешь, -- вздохнул Леня Ершов, -- не по-писательски. Хорош был бы врач, если бы он занимался только больными приятными ему во всех отношениях. Врач должен лечить всех и это вопрос его профпригодности умение находить подход ко всякому больному. То же и с писателем. Это большая глупость требовать, чтобы люди гармонировали с нашими пристрастиями и вкусами. Недаром говорят, писатель инженер человеческих душ. И он должен уметь заглянуть в каждую душу, понять ее и..

-- простить.

-- скорее исследовать. Но ведь человек не машина. Его не включишь и не выключишь по первому требованию. Нужно уметь с ним общаться, а для этого надо разговаривать с ним. Именно разговаривать, а не выпытывать у него, выуживая потребный тебе материал.

-- Как Горький или Томас Манн: вот кто умел подсматривать за людьми. У Горького даже скопились рулоны записок из наблюдений над людьми, как они ведут себя, когда их никто не видит. Один поп встал посреди комнаты и грозно сказал своим сапогам: "А ну-ка марш". Сапоги, естественно, остались на месте. "Вот-то то. И чтобы без меня ни-ни". Леня поморщился: -- Я не сторонник такого подхода. Беседа должна строиться естественно, плавно перетекая с предмета на предмет. И тогда человек так или иначе выскажет себя, обнаружит свою суть. Но для того чтобы беседа была свободной, она и тебе самому должна быть интересной. И ты не должен бояться и самому раскрыться. Но главное -- это не себя показать, а других посмотреть. А это возможно лишь, когда люди тебе интересны. Нет интереса к людям -- брось писательское ремесло: это не твое. Как ты был прав, Леонид Семенович. Очень многое можно узнать о людях, о жизни, когда просто внимателен к ним, когда слушаешь их. Я этому научился, к сожалению, только к старости. Да и то вынужденно. Последние годы моими коллегами были сначала молодежь, потом относительно по крайней мере меня молодые люди, а мои ровесники как-то растворились на пространстве жизни. И их темы были не моими темами, а мои темы не ихними. Так что я волей-неволей больше слушал, чем говорил.

5. -- Увы, мыслим и чувствуем мы гораздо глубже, чем излагаем, стараемся живописать эти мысли и чувства на бумаге.. Перо не слушается, не хватает слов, -- написал в своей статье Кудинов.

-- А по мне, так если не хватает слов, -- успорял его Леня Ершов, -- то и с мыслями швах. Когда мысль додумана до конца, слов всегда хватает Трудно судить о человеке на основе случайных высказываний, а о писателе тем более. Карлейль поражал современников неординарностью и противоречивостью своих суждений и поступков (часто только кажущуюся, ибо основывалась на непонимании этого философа). "Слишком много рубашек? -- обрушивался он на всеобщий вопль о кризисе перепроизводства, -- вот так новость для нашей земли, где 900 миллионов ходят раздетыми..." И он же проводил время в аристократических салонах, утверждая, что именно в аристократии может быть спасение человечества от волны коммерционализации и прагматизма (или, как тогда говорили, "утилитаризма"). Он уговорил одну из своих приятельниц леди Гарриет, очередную "незаконную комету в ряду расчисленных светил" бросить праздную жизнь, посвятить жизнь более возвышенным целям.

6. -- Как нам не хватает хорошей критики, -- жаловался Леня Ершов с теми же интонациями и с тем же запалом, с каким он жаловался на дефицит. Хорошая критика, -- это та, которая указывает, что такое хорошо и что такое плохо. И при этом не придумывает разных концепций, как современная литературная наука, которая занята собой, а не писателями. Поэтому лучшими критиками я считаю тех, кто отбирает хорошее: прежде всего стихи, анекдоты, не в смысле похабные, а в смысле короткие рассказы, сценки. Тогда, кто бы там чего потом не навараксал, как бы не испортил своими толкованиями писателей, сам текст скажет за себя. А то до чего дошли: мне, например, интересны Августин и Джойс. Я уже прочитал о них массу статей и рассуждений, а с ними самими только и имел дело, что в выдержках.

Ну и комментарии нужны хорошие. Особенно при переводах. и особенно стихов. У нас переводчиков и нет комментаторов, оттого так однообразна и одинакова вся импортная поэзия.

7. -- Очень важно для писателя прислушиваться к голосу критики, особенно исходящей от читателя, -- снова берет голос в своем кабинетике Ершов. -- Но слушать читателя еще нужно уметь. Люди больше настроены высказаться сами, чем слушать других. Поэтому мнение о своих произведениях нужно скорее ловить, чем выдавливать. И, кроме того, люди чаще всего исходят из своих фриков и опыта. Вот недавно один из читателей привязался ко мне из-за одной фразы. У меня было написано, что мой герой со своей девушкой опоздал на концерт, и обтирал коленки слушателей, сидевших по милости строителей так тесно, как бочки в селедке. Он мне доказывал, что строители тут не причем. Строители строят так, как заложено в проекте. Поэтому виноваты в тесноте строители, а не проектировщики. И это единственное предложение он обсуждал битый час, притом отстаивал горячо с примерами из жизни и цитированием строительных норм. И так всегда. Нужно очень большое терпение, чтобы это выслушивать. Но зато попадаются такие перлы, которые тебя вознаграждают за все.

8. По-разному пишут писатели. Я вот к примеру, если на меня накатывает должен довести дело до точки: ну там закончить фрагмент или закруглить мысль. Если прервусь, то потом восстановить настроение, писать в том же ключе для меня практически невозможно. А вот у Лени Ершова все шло иначе: -- Большое дело для писателя опыт. Теперь я прекращаю работу не раньше, чем смог ухватить тему за хвост, впасть во вдохновение, как говорят миряне. А точнее было сказать сумел сконцентрироваться на предмете. И нужно обязательно прерывать в тот момент, когда у тебя есть еще что сказать. Тогда если ты снова образно говоря берешься за перо (удивительная вещь: вот я сейчас работаю исключительно настукивая по клаве, но всегда, когда речь заходить о работе, говорю, что "берусь за перо"), ты легко и без раскачки входишь в тон. Да и концентрации внимания это здорово помогает. Когда у меня что-нибудь не клеится, я тупо перечитываю написанное раньше. И обязательно что-нибудь зацепить, что-нибудь подскажет мысль, образ, оборот -- и пошло-поехало.

9. Нужно ли работать только по вдохновению или регулярно, как бухгалтеру. Для одних такой проблемы даже и не существует. Вот Марк Иосифивич. Ему клочок бумаги и огрызок карандаша и он тут же на первом подвернувшемся листке бумаги начнет строчить рассказ или стихотворение, да еще в компании, да еще принимая деятельное участие в разговоре. А Ивана Павловича Кудинова все отвлекает от творчества, все ему мешает. Он пишет исключительно на даче, притом ездить туда в будние дни, чтобы уж совсем тишина и одиночество.

А Егоров так тот даже купил домик в деревне и проводит там зиму, когда народу вокруг никого.

-- А я вот не жду вдохновения, -- говорит Леня Ершов. -- Это даже удивительно, как силой воли можно побеждать обстоятельства. У меня часто болит голова. И все равно: 10 часто вечера, мои засыпают, я запираюсь в своем кабинетике и пишу. Дух не должен идти на уступки тело. Только дай раз поблажку, и потом фиг что наверстаешь.

-- Но для поэзии это не годится. Здесь нельзя принуждать себя. Здесь если не достигнешь определенного настроя, ничего не получится. Я часто беру ручку, примериваюсь -- нет говорю себе: сегодня ничего не выйдет. И откладываю.

-- В прозе то же самое. Без нужного настроя дело на лад не пойдет. Но у писателя есть на этот случай масса черновой работы: разбирать или собирать материалы, править тексты в соответствии с нормами русского языка.. да мало ли чего.

10. -- Невозможно писать, если ты не отталкиваешься от конкретных прототипов: людей, ситуаций, предметов. Но тут есть опасность, что ты будешь описывать свой личный опыт, никому, кроме тебя не интересно. Если же ты будешь писать об общем, или о типическом, что одно и то же что среднестатистическое, у тебя не будет необходимой конкретике. Необходимой прежде всего даже не для читателя, а для тебя самого. Как художник рисует с модели или воспроизводит натуру с эскизов, так и писатель должен "видеть" то, что он описывает.

-- В философии это называется соотношением общего и конкретного. Знание выступает как их союз в форме т. н. особенного.

-- В философии это все понятно, а вот в реальной жизни: Писатель, если он правильно развивается проходит три стадии: романтизм, реализм и классицизм. Романтизм -- это молодость, когда ему ничто кроме своих охов и восторгов не интересует. Он думает, что и весь мир должен разделять с ним и потому пишет общими фразами. Реализм -- это зрелость, когда уже опираешься на опыт.

-- А классицизм старость и маразм.

-- Где-то так, но у некоторых это еще и мудрость. Вот классицизм как раз и соединяет общее и конкретное. Конкретное -- это реальность, воспроизведение живых моделей, а общее -- это некоторые художественные приемы, с помощью которых и к которым он и подгоняет свое конкретное. Я вот, -- продолжал Леня Ершов, -- всегда и сознательно строю рассказ по образцам известных случаев или анекдотов. Берешь их из ЖЗЛ и пересказываешь. Только вместо известных персонажей подставляешь свои и переносишь их действие в хорошо знакомую тебе среду. Ничего нового все равно уже выдумать невозможно -- все выдумано до тебя. Но когда ты известный анекдот приспосабливаешь к конкретной ситуации -- а иначе и не получится: если анекдот тебе не интересен, тебе и пересказывать его не захочется, -- ты невольно, а лучше вольно обогащаешь его своим опытом.

-- Или обедняешь.

-- А это уж как получится.

11. -- Исторический роман -- это особый жанр. Писателю мало иметь таланта и даже знания источников. Нужен сам материал. Это история -- значительные события. Раз. И это историческая личность, которая бы управляла этими событиями или была с ними вровень. Личность, в которой выражался бы дух истории. Это два.

И с тем и с другим у нас в России дело швах. Поэтому, кроме как "Петр I" А. Толстого русской литературе и предъявить на общечеловеческий стол нечего.

-- А "Война и мир"?

-- Ну ты используешь запрещенный прием.

-- Это почему же?

-- Кто же осмелится поднять, кроме компьютерных троллей, хвост на Льва Николаевича? И все же "Война и мир" это не исторический роман. Это эпопея. Где схлестнулись не исторические персоны, а эпические -- два богатыря: одноглазый Ахилл и коротышка Геракл. Исторического романа нет, ибо в России нет истории.

-- ??

-- Ну войны, нашествия. Это все страдательная история, то что Россия претерпевала. А история должна быть действенной. Эпоха Петра -- это да. И Петр I личность под стать эпохе. Минин и Пожарский, А. Невский, Владимир? Тоже да. Но нет материала, зацепиться не за что.

-- А Ленин тоже запрещенный прием?

-- Нет. Но нет и осмысления эпохи. Революция еще не стала историей. Она еще в колыбели, в непонятках

Мы многого еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы
И песни новые по-старому поем,
Как нас учили прадеды и деды.

-- Но сам-то ведь ты пытаешься писать из истории партизанского движения на Алтае.

-- Вот я и хочу осознать ленинскую победу, -- скромно подытожил нашу беседу Леня Ершов.