Начальствующего не злословь

                ОТАР
                Мы все поляжем, как хлеба,
                Серпом подрезанные в нивах, -               
                Прими усопшего раба,
                Господь, в селениях счастливых!
                (А.К. Толстой)

                Летом наша эскадрилья с целью освоения курсантами лётной практики выезжала на станцию Отар, где был один из аэродромов нашего училища. Из города Фрунзе (Бишкек) сюда можно было доехать автобусом по трассе Фрунзе – Алма-Ата через Курдайский перевал, где в настоящее время находится таможня, определяющая границу двух государств - Казахстана и Кыргызстана. Трасса очень сложная. Натужно кряхтит мотор старенького, изрядно «поношенного» ГАЗовского автобуса, преодолевающего крутой подъём на высоту, наверное, около 2,5 тыс. метров. На вершине перевала закладывает уши, и слегка начинают одолевать сомнения в безупречной готовности нашего «тарантаса», набитого до возможного предела пассажирами и их скарбом, плавно скатиться «под горку» по такому крутому склону без приключения – очень надёжными должны быть его тормоза. В одну из поездок пришлось мне увидеть глубоко внизу в ущелье рядом с нашей трассой свалившийся туда и опрокинувшийся лесовоз. Невесёлые раздумья навевал вид «смотрящих» в небо колёс лесовоза. Слава Богу, мои путешествия и Софьи Сергеевны, которая иногда навещала меня в этом злополучном месте, обошлись без приключений.
                Когда-то на месте нашего временного пребывания, вроде бы, был кирпичный завод и печи, служившие для обжига кирпичей, теперь использовались в качестве помещений различного назначения, для общежития в том числе. Было и несколько домиков, один из которых присмотрел для своей семьи фельдшер Кубатько, семьянин фантастических достоинств. Даже в таких, не очень подходящих для семейного проживания условиях, когда вокруг никаких необходимых удобств, даже на короткое летнее время командировки не хотел оставаться без близких, родных ему людей.   
                Небольшое поселение, где можно было бы раздобыть что - то необходимое, от нашего аэродрома находилось на расстоянии около двух километров. Все остальные офицеры и военнослужащие-сверхсрочники оставались здесь без семей всё лето, и лишь по воскресеньям совершали поездки домой к семьям «на побывку».
                Кубатько за несколько дней привёл в порядок выбранное им жилище и привёз семью.  Дело оставалось за малым - надо было на тёмное время суток обеспечить свой семейный угол светом. С наступлением сумерек помещения нашего городка обеспечивались электрическим светом от небольшого движка, который находился около столовой. И надо же было так случиться, что основные работы по подключению электроэнергии были закончены как раз ко времени запуска движка. Кубатько влез на столб и приказал своему подчинённому солдату сбегать к столовой и попросить механика задержать запуск движка на некоторое время. Солдат убежал, а фельдшер на столбе начал присоединять провода, проведённые в квартиру, к проводам основной линии. Не успел солдат пробежать и половины расстояния, как застучал запущенный движок, и Кубатько, соединявший кончики проводов «голыми» пальцами, мгновенно был убит электрическим разрядом. Все попытки не поверивших сразу в реальность случившейся трагедии окруживших место происшествия медиков и сослуживцев всевозможными способами вернуть к жизни фельдшера желанного результата не принесли.
                Похоронили фельдшера Кубатько здесь, на местном кладбище; говорили прощальные речи. Командир эскадрильи, подполковник Вишняков Пётр Владимирович, бывалый лётчик с внушительным лётным стажем, крепкими нервами, волнуясь произнёс несколько необычную в данной ситуации, но такую неотвратимо правдивую по смыслу фразу: «До свиданья, дорогой товарищ!». Заботу о жене и детях фельдшера при возвращении их к месту проживания возложили, конечно же, на меня. Это было одно из самых трудных заданий за всё время моей службы.               
               
         Быть умнее начальства нельзя -                Никогда не   давайте понять
                даже с его  разрешения.                своему   начальнику, что вы умнее его.
                (Из законов Мерфи)
             Через некоторое время после прибытия в Отар я угодил на гауптвахту. «Наш уголок» посетил новый, недавно назначенный после окончания военной академии, командир полка   капитан Колесников.
              Кстати, заместителем у него по лётной подготовке стал, не кто иной, как прославленный лётчик, дважды герой Советского Союза (в то время подполковник) Бегельдинов Талгат Якубекович. Это был весёлый, очень доброжелательный, удивительно скромный, открытый, всегда готовый к общению человек. Он часто встречался с курсантами и рассказывал им о своих подвигах. Надо ли говорить, какое впечатление производили эти рассказы на молодых ребят; с каким вниманием, с каким интересом они его слушали. Причём из его рассказов можно было сделать заключение, что успешные поединки молодого лётчика в смертельных схватках с опытным, коварным противником завершались победой только благодаря исключительно неизменной «госпоже удаче». К такому же ошибочному выводу можно было прийти и после прочтения его небольшой книжечки «Илы атакуют». Но ещё великим А.В. Суворовым было сказано: «Раз – везение, два-везение, на третий-то раз, помилуй Бог, может быть, уже умение?» Однажды Потёмкин прямо сказал Суворову, что результат его побед в обычном везении, на что тот ответил: «За везением следует иногда и талант».
               Командир полка, отличный лётчик, решительный, быстрый и крутой в решениях человек, навестил и наше подразделение. Мои курсанты, только что вернувшиеся из караульного помещения после несения караульной службы, не успели ещё сдать старшине патроны, как попали на глаза нашему суровому начальнику. Командир тут же вызвал меня «на ковёр» и стал жёстко воспитывать, испытывая на мне все известные ему педагогические приёмы и методы. Граждане нашей страны того времени, независимо от качества доставшейся им жизни, должны были очень гордиться тем, что они, несмотря ни на что, «самые читающие в мире». Разоблачение в равнодушии, безразличии к чтению художественной литературы должно было пристыдить, порой унизить или даже оскорбить неинтеллектуального оппонента. Некоторые газеты пестрели шутками и анекдотами на эту тему. Журналисты, в подавляющем большинстве своём выросшие в беспроблемных семьях, получившие бесплатное великолепное образование в престижных вузах страны, как бы соревнуясь, демонстрировали своё виртуозное мастерство владения пером, упражняясь в изобретении язвительных эпитетов и, на все лады осмеивая неудачные выражения, обороты  или неправильно написанные, с ошибками, слова в письмах, отправленных в газету в поисках справедливости «рядовыми» гражданами, совсем не задумываясь из чьих мозолистых рук получили они своё благополучие. В некоторых газетах и журналах даже появились такие рубрики, как «нарочно не придумаешь» и им подобные. Такой аргумент и стал решающим в нашей беседе. Командир меня спросил:
               - А вы читаете что-нибудь в свободное от службы время?
 Ответа своего доподлинно я не помню, но полагаю, что он был адекватным - я тут же «отхватил» десять суток ареста с содержанием на гауптвахте.
                Гауптвахта находилась в городе Фрунзе, и я с «первой лошадью» отправился к месту назначения. Не скажу, чтобы это наказание сильно меня огорчило, скорее наоборот - была насущная проблема немного отдохнуть от «трудов праведных» и использовать появившуюся возможность встретиться и пообщаться со старыми друзьями, которые остались во Фрунзе после моего переезда в посёлок Луговой. Прежде, чем занять назначенное мне место, я должен был пройти медицинское обследование. В медицинском пункте училища встретили меня восторженно и поинтересовались сколь велико моё желание задержаться здесь на такое время. Если же у меня его нет, то они меня снабдят необходимыми справками, которые обеспечат мне освобождение от «заключения» в связи с внезапным ухудшением состояния моего здоровья. Меня глубоко тронуло искреннее участие в моей судьбе моих верных товарищей. Я поблагодарил их от души и отказался – пусть свершится то, что мне предназначено. Fiat justitia! - пусть свершится правосудие!
                На гауптвахте меня также встретили приветливо – там тоже были «свои люди», которые хорошо меня помнили по моей прежней здесь службе, ведь прошло ещё не так много времени. Моим «сокамерником» оказался лётчик дальней авиации (кстати, тоже Колесников, однофамилец одного из моих училищных друзей, а также моего сурового начальника). Условия содержания были вполне сносные; чувствовали мы себя совершенно комфортно; мы свободно общались с друзьями, посещавшими «узников»; на подоконнике в полулитровой банке стояла водка, граммов этак с двести, как бы вода, но употреблять её в этих условиях не было никакого желания. Несколько раз за время моего «заточения» ко мне приезжали мой тесть, Сергей Георгиевич с Софьей и, конечно же, привозили мне всякие вкусные продукты. Всё было вполне прилично. Но даже такое, не очень серьёзное ограничение свободы стало невыносимо гнетущим где - то через двое - трое суток вынужденного безделья. Но я проявил твёрдость духа и с достоинством выдержал это «тяжкое испытание».
                Армейская дисциплина тяжела,
                но это тяжесть щита, а не ярма.
                (Ривароль)
                После «освобождения», возвратившись в часть, я был командирован в город Токмак, что недалеко от Фрунзе, для занятий по военной подготовке со студентами-выпускниками высших учебных заведений Киргизии. Приятные воспоминания у меня остались только от занятий со студентами института физической культуры. Отлично развитые физически они легче студентов других факультетов адаптировались к условиям воинского распорядка, воинской дисциплины; они, естественно, значительно легче переносили физические нагрузки, скорее осваивали различные приёмы обращения с оружием; увереннее действовали на занятиях по строевой подготовке. Они прямо хоть сейчас, немедленно, готовы были стать в солдатский строй. У меня сразу же с ними установились очень хорошие, доброжелательные отношения и взаимопонимание.
                Студенты же других ВУЗов: университета, сельскохозяйственного и медицинского институтов с трудом свыкались с условиями, максимально приближёнными к «тяготам и лишениям воинской службы». Для них оказались весьма тяжёлыми физические и моральные нагрузки, предъявляемые военнослужащим в нашей армии. Особенно не нравились им требования внутреннего распорядка, а строгость воинской дисциплины они встречали с каким - то страхом и скрытой злобой. Когда в воскресный день я зашёл в палатку, где к студентам приехали навестить их родители, студенты и их старички так испуганно и стремительно вскочили при моём появлении, словно нашкодившие дети. Зато, когда я встретился случайно в городском парке с одним студентом, он мне рассказал, что его товарищи, проходившие военные сборы в Токмаке, обещали при встрече крепко поколотить какого – то старшего лейтенанта, отличавшегося особой требовательностью и жестокостью по отношению к ним. Я понял, что речь идёт обо мне, и промолчал.  Так. На всякий случай.
                Памятен остался город Токмак ещё и тем, что здесь мне однажды пришлось побриться у парикмахера–алкоголика, который даже во время работы бывал иногда в лёгком подпитии, но о случаях повреждения им лица клиентов слышать мне не приходилось. А надо помнить, что брили в то время в парикмахерских только бритвами «опасными». Это, конечно, как мне кажется, из области слухов, но мне рассказывали именно так.
                Во время командировки я познакомился с преподавателями университета и с его проректором г. Тузиным в том числе. Он оказался замечательным, коммуникабельным человеком и, по моей просьбе, помог мне восстановиться в числе студентов-заочников университета. Среди преподавателей военной кафедры оказалось и несколько бывших офицеров Ташкентского пехотного училища и среди них наш бывший училищный «стратег», преподаватель тактики подполковник Нечкин. 
                Не отказывай в благодеянии нуждающемуся,
                когда рука твоя в силах сделать это.
                (Соломон 3, 27)
                И опять бурные жизненные обстоятельства прервали мою неуверенную поступь «в большую науку». Уже понемногу давала о себе знать травма, полученная мною во Фрунзе. Меня понемногу начали тревожить головные боли.
                После Токмака снова Отар. Не помню времени возвращения из Отар в Луговой, зато хорошо помню, что оно могло для меня ознаменоваться величайшим конфузом, если не сказать больше. Меня, как самого «проворного» и ответственного, командировали в Алма–Ату заказать для личного состава эскадрильи два вагона в пассажирском поезде, следующем через станцию Отар и затем через станцию Луговую дальше на запад.  Меня обеспечили всеми соответствующими документами, и я отправился на вокзал. В железнодорожную кассу за приобретением билета я опоздал - их не оказалось на нужный мне поезд, и передо мной замаячила перспектива прокатиться до Алма–Аты «зайчиком». Такие «подвиги» не в моём характере, но выбора у меня не было - приказ серьёзный и его необходимо выполнить в любом случае. «Через не могу» прошёл я в коридор первого, попавшегося мне вагона, проходившего в нужном мне направлении поезда. Поезд тронулся, а я, стоя в коридоре, погрузился в глубокие размышления. Ехать предстояло недолго, около трёх часов. Мерно постукивают колёса, «быстро лечу я по рельсам чугунным», через мутное стекло вагона разглядываю пробегающие мимо скучные азиатские пейзажи и «думаю думу свою». Вдруг слышу скрежет открываемой двери и голос, вроде бы обращённый ко мне. Поворачиваюсь и вижу: передо мной стоит мужчина средних лет и протягивает ко мне руку, желая получить от меня документальное подтверждение моего законного здесь присутствия. Поскольку никаких нужных в данный момент документов у меня не было, (я имею в виду билеты) разговор наш плавно перешёл в фазу вопросов и ответов. И как мне теперь снова не возблагодарить, уже в который раз, моего Ангела Хранителя, вложившего неожиданно в мою руку кончик «ниточки Ариадны», которая неведомыми путями так удачно вывела меня во время обсуждения моего положения из лабиринта сложившейся неловкой ситуации на глубокоуважаемого мною моего непосредственного начальника, командира роты, Виктора Ивановича Житкова. Такое совпадение как чудом или Божьим Провидением не назовёшь. Оказалось, что и мой контролёр отлично помнит этого прекрасного человека по совместной службе в армии и, как благодарная дань тому приснопамятному прошлому, как опосредованный знак уважения Виктору Ивановичу, через его непосредственного подчинённого, совершилась помощь этого благородного человека, совершенно облегчившая мне моё непростое предприятие. По приезде в Алма-Ату он для моей эскадрильи заказал два необходимых вагона, сообщил телеграммой по адресу о выполнении задания, и, как в сказке: он «меня накормил, напоил, и спать уложил», устроив мне место в вагоне. Да. Были люди в наше время! Меня нашли и разбудили друзья–однополчане, когда эскадрилья уже полностью погрузилась, и была готова к отбытию на зимние квартиры.
               Дети мои! Не забывайте делать добро, (не принимая во внимание тот нетипичный случай, о котором я расскажу ниже), оно обязательно, совершив «кругосветное путешествие», непременно вернётся к вам или вашим детям, или внукам, неважно, но обязательно вернётся.  Живите дружно с ближними вашими. Любите друг друга, избегайте ссор, а более всего, избави Господи, ненависти. «Не враждуй на брата твоего» - говорится в Библии. «Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нём пребывающей» (Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова 3, 15)               
                Добрые дела никогда не
                остаются безнаказанными.
                (Из законов Мерфи).
 
                Вскоре сюда в Луговой, в наш полк прибыл для прохождения дальнейшей службы из Фрунзе мой бывший коллега по ШМАС, лейтенант Пётр Богданов. И однажды мой друг задал мне такую загадку, которую я разгадываю вот уже почти шесть десятков лет. Прошёл год его службы на новом месте.  Пётр получил очередной отпуск и пришёл ко мне с не совсем обычной просьбой. Он мне сказал, что едет в Ленинград, что родственники надавали ему много денег на покупку для них в центре России различных, необходимых им вещей, которые невозможно достать здесь. Чтобы чувствовать себя в относительной безопасности, ему нужен пистолет.
                У каждого помощника командира эскадрильи по строевой подготовке в отведённой для этого комнате в помещении штаба полка находились сейфы, в которых хранилось личное оружие офицеров эскадрильи. Уходя в отпуск, Богданов на это время сдал свой сейф под ответственность одного из офицеров своего подразделения. Там он уже взять пистолет не смог, поэтому обратился ко мне. Поступок мой, конечно, был более, чем легкомысленный, но тут под угрозой оказывалась безопасность моего коллеги, и не просто сослуживца, собрата по воинской упряжке, а друга, и я дал ему свой пистолет. Но, как помним: «нет ничего тайного, что не стало бы явным». Неведомыми путями слух о моём «благодеянии» просочился «наверх». Но мне опять повезло. Я отделался «лёгким испугом» - пятью сутками домашнего ареста. Всё окончилось благополучно, но вопросы остались: кто и с какой целью организовал мне такое испытание? Кто опять «стукнул»? «Cui prodest?» - кому выгодно?
                В декабре 1956-го года в наш полк на освоение советских реактивных самолётов МИГ-15 прибыли арабские офицеры и кадеты. Изо всех сил наше начальство постаралось как можно лучше обустроить быт гостей. К их приезду на территории городка была построена неплохая баня (до этого мы ходили на помывку в душ железнодорожного депо), однако остальные «удобства» остались по-прежнему, как в деревне, «на дворе», в том числе большой, хотя и кирпичный, традиционно российский многоместный туалет - типа «сортир».
                Первая партия арабских лётчиков была из Сирии. В основном это были члены семей высоких сословий.
               - Мой папа хозяин всех (каких-то?) магазинов Дамаска - говорит один.
 Умершая тёща другого оставила ему два завода, и он не знает, как ими распорядиться.
               - Наверное, я их продам и уеду жить во Францию - наконец выдаёт он своё решение.
                Так что наши удобства для них были в диковинку и очень даже непривычны. Зато им очень понравилась построенная к их приезду баня. В баню наши гости отправлялись обязательно с коврами и самоваром. В этой же постройке была предусмотрена и комнатка для парикмахерской. Однажды трудившаяся там женщина-парикмахер ушла по какой-то крайней надобности, забыв выключить электроплитку, стоявшую на табуретке. Подробностей я уже не помню, но мне кажется настоящего пожара не случилось лишь по причине герметичности, если можно так выразиться, окон, форточки и дверей этой каморки – не хватило необходимого для горения кислорода. Пострадала только табуретка. Уцелела к неописуемой радости жителей всего городка с таким трудом и построенная долгожданная банька, и реноме училищных хозяйственников.
              Затем прибыла группа кадетов. Среди кадетов сразу заметно выделился «накачанный» культурист Сулейман. Он с первых же дней начал активно общаться с нашими курсантами и очень скоро понемногу уже на русском языке, причём пытался до предела использовать для этого всё своё свободное время и время своих новых друзей. Это был до самых корней волос своих убеждённый солдат. Он любил строй и с нескрываемым негодованием отзывался об отсутствии надлежащего воинского порядка среди прибывших с ним кадетов, с которыми он вынужден будет провести некоторое время, изображая подлинность настоящей воинской службы.  Остальные арабские юноши выглядели довольно хлипкими по сравнению с нашими ребятами. Во время очередного нашего субботника они изъявили желание поучаствовать вместе с нами в этом традиционном нашем мероприятии. Смешно было смотреть на беспомощные попытки этих работников укротить такую непослушную технику, как лопата, грабли и другие дачные инструменты.
                К сожалению, вместе с большим количеством интересных памятных фотографий при переезде мною была утеряна одна фотография, где был запечатлён момент моей попытки избежать возможности попасть в неприятную историю с объяснениями компетентным органам цели своего «несанкционированного» контакта с «капиталистом». В один знаменательный день я решил немного пообщаться с сирийскими кадетами. Со словами: «Я, ты – камера!» один из них ухватил меня за рукав шинели и буквально стал тащить к «фотографу». Этого ещё мне не хватало! Такого поворота событий я никак не ожидал. Зафиксировать свою личность чуть ли не в обнимку с «представителем мира империализма» в таком документе мне было крайне нежелательно, поскольку за мной уже кое-что нехорошее было задокументировано в комсомольской характеристике по окончании военного училища, и неизвестно как теперь отреагировали бы бдительные органы того времени на мой столь «легкомысленный» поступок. Я попытался избавиться от назойливых посягательств на мою неприкосновенность, однако всё равно, непреклонной твёрдости политической позиции советского воина, верного и убеждённого патриота своей социалистической родины, отстоять мне не удалось – «фотограф» оказался проворнее и успел появиться как раз в нужном месте и в нужное время.