de omnibus dubitandum 114. 63

ЧАСТЬ СТО ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ (1911-1913)

Глава 114.63. ПОКУДА В НАРОДЕ ДУХ ЖИВЕТ…

    Наша задача — научить смело мыслить, по-русски мыслить и по-русски чувствовать и не бояться исповедовать святое, наше. С этим вы согласны?

    — Превосходно. Я всегда так думал и, когда надо, действовал, — сказал Венков.

    — Надо, чтобы идея охватила массы, чтобы все были как бы в круговой поруке, как бы в приказе у России… чтобы все были, как верные ее солдаты!

    Слово «солдаты» приятно тронуло Венкова. Так всегда он думал: все — для России, все — верные ее солдаты.

    — Наша цель в том, — продолжал с горячностью Леонид Людвигович, — чтобы найти национальные основы, наши цели… иначе мы не нация, которая живет и развивается, а пыль, случайность, которая… может и пропасть в случайном!.. Случай — для слепых. Пора быть зрячими. А мы? Соберите десяток любых интеллигентов и спросите… какая цель России? Никто не скажет или каждый по-своему ответит… Полный разброд, как на распутьи… топчемся! Нет национальной, вЕщей цели. Мозг страны — в разброде. — Чего же спрашивать с народа!..

    — Позвольте… — вмешался батюшка, — дополнить. Цели не желают видеть, а она ясна, как солнце. Была и есть, только о ней забыли. По наблюдению, которое имею, самые честные и культурнейшие люди… был я недавно в Петербурге и слушал беседу в религиозно-философском обществе… лучшие люди растерялись и в большой тревоге… честнейшие и чуткие…. но хоть и ощупью, а ищут. Найдут ли? Далеко ищут, а оно близко, но… не в Петербурге! По-бо-жьи! — вот что. Вот она, цель России, вещая… И она — в народе.

    Божье зернышко упало на Россию с неба! У меня в приходе почти  тысяча… и даже самый последний, самый блудник и грешник, знает…

    - Что?

    - А вот что: надо жить по-божьи! Вот «основа». Положите во главу угла. Устроить нашу жизнь по-божьи — раз, и прочие народы научить сему — два. У других народов вы не услышите «по-божьи». В богатейших и славнейших странах… что? Там другое! Не по-божьи, а… «как мне приятно» и «как мне полезно»! Мне!..

    А как это приятное и полезное заполучить? А… «как возможно легче и практичней»! Правда, когда еще сказал Шеллинг, что христианство есть откровение Божества в истории! Божество-то открывалось, и не раз, и будет открываться… в истории, а его не могут и не желают видеть.

    Теперь сугубо не желают. Слишком теперь по-Протагоровски: человек есть мера всех вещей! И меряет. Помните Манфреда — «и кто всех больше знает, тем горше должен плакать, убедившись, что древо знания — не древо жизни»! Хоть и тоже давний, а господин Штирнер пронизал-таки всю жизнь, и теперь уже и у нас, в массы даже проходит принцип — «каждый свой собственный бог, и все против друг друга, и все со всех сторон против Бога»!..

    А душа народа нашего свое несет. Она за.., за государством видит… цель-то! У нашего народа государство в душе-то никогда и не было настоящей целью, а только средством к высочайшей цели, к Богу! Потому и негосударственен, он вождей высоких ищет… И дайте ему — вы-со-ких! Идите из его — «по-божьи»!

    А политикой его не взять, если политика во-имя только государства. Его пути на… запределье! Или к Богу, или уж, если поведут в другое запределье… так к дьяволу! Надо выбирать… Наши интеллигенты хотят его постричь, притишить, армячок ему приобрести, в «культуру» его ввести, чтобы он тоже — «как мне приятно» и «как мне полезно»…

    А он ломаться долго будет. Может и обломают, только, ведь радости тут мало. Ему… зернышко Христово пало с неба… вот и надо, как я понимаю «основы» ваши, набирать духовных воинов, в нем самом… можно и из интеллигенции найти, просеять… и вот на этой-то закваске и ставить тесто. Добрый будет хлеб!.. Это-то и значит, как я разумею… искать Россию!..

    «Ну, кажется, с меня довольно», — решил Венков и хотел подняться. Но тут вмешался огородник Валунов.

    Это был высокий, очень сильный человек, с пышными седыми волосами, крепкоскулый, похожий на апостола Петра. В синей, щеголевато сшитой чуйке, он чувствовал себя свободно: ходил размашисто и подбоченясь, пристукивая каблучками. Венков на него залюбовался: «вот такие бывали атаманы».

    — Крестница вот моя, Юленька… (см. фото) — кивнул он к Юленьке, которая сидела за столом и мыла чашки, — сейчас мне говорит: «Кресенький, что як ты не скажешь?».

    Хозяйку надо слушать, особливо разумную хозяйку… Чашечки перемывает, а ничего не забывает! И вот я скажу. Правильно, батя. Хоть мне и давно пора, в четыре подымаюсь, но скажу словцо.

    Будем из истории. Покуда в народе дух живет, он живет. Как дух его пропал — долой со счета. Зернышко Христово в нас есть, да плохо прорастает. Мало, чтобы только по-божьи. Моя старуха живет по-божьи, а и ей этого мало. Ей обязательно подавай — царство небесное! Она вон в вечную жизнь нацеливается! И дорожку туда ведет.

    Другое. Вон у меня ребята даже поют: «Наша Матушка-Расея всему свету голова!..». А мы будто тому не верим, а? А кака махина-то! Будто и без причины? Без причины и чирей не садится. Для чего удостоены такого поля? По такому полю и дорога не малая, а прямо тебе большак на самый что ни есть край света! А где поводыри? Идем слепыми, где поводыри?

    Римская Империя тоже была махина, но свое сделала. Это глупые люди писали раньше — па-де-ние Римской Империи! Не падение, а победа! Из такой нивы вырос такой колос, наш Поводырь-Христос! И сказал: Империя Моя во весь свет! И оборотился ко всем народам. И было много званных, мало же избранных. И пришел в конце концов к самым распоследним, к лесным-полевым-водяным, от моря до моря сущим… потому что не пошли на Его зов душевно прочие, а занялись своими делами. А вот к нам, бездельникам, все стучится. Ибо есть куда: велики мы, и широки, и глубоки.

    Но мы все не отворяем. Вот, последнее место осталось Ему на земле. Или отзовемся, и сами в Царствие внидем, и других приведем, или… велит вострубить Архангелу, и Суд начнется.

    И пойдет новая история, из отсева и остатков. Вот во что надо ударять России. Но только сие не с Питера пойдет, и не от суетных интеллигентов, а от смиренных и верных установленному от века гласу — «во Имя Мое»! Россия-то нужна, но надо, чтобы и дух в ней был, чтобы знала, зачем она. А то — так размотается без пути, как прочие. Ну, поехал, и будьте здоровы.

    Прощаясь он подошел к Венкову.

    — Извините, господин офицер, спрошу вас… не вы будете есаул Венков, пластунского батальона, по 2-й сотне? Номер-то я вижу…

    — Да, я Венков. Что вам угодно?

    — Позвольте-с пожать вам руку. У меня внук у вас в сотне, Конон Козлов.

    — Да. Исправный урядник, хороший взводный. Что вам угодно?

    — Да ничего-с, господин есаул! — весело сказал старик, блеснув зубами.
— О-чень вас хвалил…

    Венков засмеялся.

    — Очень рад.

    — И мне вы очень пондравились… осанка-то у вас такая!
Старик повел плечами и размахнулся — хлопнул по руке Венкова, сдавил клещами. Оба взглянули друг на друга и засмеялись.

    — Если что, жучьте его что ни есть строжей, ваше благородие!

    — Не за что пока, — сказал, смеясь, Венков, — а придется, за этим не постоим.

    А позвольте, — пошутил Венков, — как же это он здесь в батальоне оказался? Здешних больше в Варшавский округ направляют…

    — О, какой вы то-нкий, ваше благородие… — весело мигнул старик. — Верно, что было бы не по закону… дескать исхлопотал, мошенник! Только я-то Валунов, а он Козлов, внук от дочки… а она в Катеринодаре, своя торговля скобяная. Оттоле и прислали, как угадали, мне на счастье, а вам на выучку. А что, ваше благородие… хорошие у нас казаки?

    — Хорошие, — ответил в тон ему Венков.

    — Так что, если нас когда били или будут бить… казак не виноват, ваше благородие?

    — Ну, конечно.

    — Так-то, ваше благородие, и народ не виноват, я полагаю, что разные там непорядки?

    — Ну, конечно! — все так же весело сказал Венков.

    — Всегда так думал-с. Теперь вы Валунова Илью знаете. И вот-с, как Нижне-Садовую минули, за речкой дом на горке… Милости прошу ко мне, ежели не побрезгуете, попить чайку с медком. Очень вы мне пондравились!
Даже отступил и пригляделся. Венков засмеялся.

    — Очень приятно. Вы мне тоже.

    И опять пожали руки.

    «Вот чудак, прилип!» — подумал весело Венков и пошел к Юленьке проститься:

    — Не очень сердитесь?

    — На что? — окинула она глазами.

    — Да очень накурили!

    Она чуть усмехнулась:

    — Памятливый вы. Нет, на вас тем более.

    — Почему же ко мне такая снисходительность?

    — А… крестному понравились… — и она по-детски засмеялась.

    — Вот почему… Он для вас большой авторитет?

    — Очень. Он никогда не ошибется в человеке. Значит, вы хороший.

    — А как вы сами думаете?

    — Так же, — сказала она серьезно.

    — Ох, не сглазьте! У вас глаза не черные?

    — Нет. У меня серые глаза, — взглянула она доверчиво.

    — Правда, у вас… смелые глаза.

    И засмеялись оба.

    Дождь кончился. Сияли звезды. Венков шел счастливый, смотрел на звезды. Свежий воздух был напоен ароматом сирени. Он слышал только этот запах, белый. Видел окно и Антонину с веткой. Сирень уже завяла. Он поцеловал её и спрятал. Любит!.. — говорил он звездам. Звезды отвечали — ЛЮБИТ.

    Сонный Власик доложил, что все исполнил. Венков не узнал квартиры. В пустынной спальне стоял бывалый гинтер. Застонал, когда Венков повалился. Заснул он сразу.

    … Крапал дождик, сумерки сгущались. В открытое окно светлело небо. Кто-то поглядел оттуда. И пропал. Слышались шаги у дома. Осторожно постучали в спальню.

    — «Кто там?» — спросил Венков, зная, что это женщина. Он был голый и поспешил закрыться. Увидал, что это старая его шинель, с войны. Дверь стала тихо отворяться.

    Женщина вошла неслышно.

    — «Что вам нужно?» — спросил Венков.

    Женщина молчала, шла к нему, неслышно. Он понял, что это Лиза Королькова, только другая, совсем старуха.

    Молча, посмотрела и села рядом, очень близко. Стало ужасно неприятно, страшно. Он чувствовал ее коленку, льнущую к нему. И понял, что она хочет лечь с ним рядом. И они легли…

    Он проснулся от ужаса и отвращения. Как наяву, — он слышал вздохи, поцелуи. Он вскочил. Пахло сырой землей, болотом. В окне серел рассвет. До боли колотилось сердце. Ужас и отвращение не проходили. Долго он сидел на гинтере, смотрел, как рассветало… Засыпая, слышал нежный, монастырский перезвон.

    Разбудил Власик:

    — Ваше благородие… их благородие ротмистр Удальцов приехали!

    — Что такое?.. Попроси… сейчас. Ах, новый день!

    Как по тревоге, начал одеваться.