Право на предательство. Глава 20

      Глава 20. СВАДЬБА. ПИСЬМО


      Женя дёрнулся, нервно вздохнул и замер, родители подобрались, Алёша за их спинами скрипнул зубами, по рядам приглашённых прошло волнение. Невеста вышла из машины, одной рукой она опиралась на руку отца, в другой держала маленький букет. Ира была очень хороша: личико сияло, глазки блестели, всё, что было в её фигуре не особо убедительным, умело пряталось за кружевами, оборочками и напылёнными блёстками. Очень светлый, едва ли не молочно-кремовый шёлк выгодно подчёркивал благородное белое золото колье и серёг. Фаты на Ире не было. Невеста лучезарно улыбнулась Жене, слегка кивнула стайке однокурсниц на левом фланге и пошла навстречу жениху. Избранник спустился на несколько ступенек, отделяющих вход от тротуара, и взял Иру за руку, наконец выпущенную сопровождающим отцом. Зазвучали сбивчивые приветствия, защёлкали фотоаппараты корреспондентов, замелькали видеокамеры телеканалов и смартфоны приглашённых. Молодые поднялись и вошли в помещение, торжественная процессия двинулась следом.

      Опасения Жени об ожидании с глупым видом не оправдались: регистратор встретила их и провела за собой в довольно просторную комнату, быстро ставшую тесной и маленькой из-за битком набившихся в неё гостей. Соединительница судеб стала за столом, под потолок унеслись последние прокашливания и реплики, воцарилась тишина.

      — В этот торжественный день…

      Женя слушал, прерывисто вздыхая, и всё-таки, не удержавшись, кинул отчаянный взгляд на стоящего слева Алёшу; тот был бледнее друга. Лиза, покусывая губы, переводила взгляд с брата на его любовника, отслеживала эмоции, иногда отвлекалась на Павла Дмитриевича и к своему успокоению отмечала, что г-н Резников пока был занят исключительно дочерью.


      Как всегда и бывает при большом количестве приглашённых, гости, мало знакомые друг с другом, поначалу держались обособленными группками, своими небольшими сообществами. Сокурсницы и подруги Иры, самые молодые, следили за церемонией, завидовали, но считали, что их собственная красота невестиной не уступает, мечтали засветиться перед объективами фото- и видеокамер и попасть на глянцевые развороты и отловить: в лучшем случае — олигарха, в приемлемом — какого-нибудь чиновника с кошельком не тоньше брюха, на худой конец — кого-нибудь из приятелей Жени. Женщины на третьем десятке и бальзаковского возраста, почти сплошь семейные, знали, что на подобных церемониях можно завязать полезные знакомства и поспособствовать карьере инертных мужей; почтенные перезрелые дамы после официальной части готовились заняться тем же для своих детей. Друзья Жени восхищались тем, что их товарищ так ловко, удобно и выгодно устроился, думали о том, что им в жизни должно повезти так же, и отыскивали кандидатуру на место любовника или любовницы, отыскивали крупный счёт или влияние — в зависимости от предпочтений и амбиций. Мужчины постарше, обеспеченные работой и деловые, по возрасту не делились и, кроме поздравлений, намеревались уладить то, что лучше всего улаживается в неформальной обстановке. Все поголовно оглядывали и оценивали всех и собирались усердно помолоть языками, обсуждая увиденное, после окончания регистрации.

      Таким образом, Алёша оказался исключением, не интересующимся ни нарядами, ни оценками, не планирующим ни любовных, ни деловых проектов. Его жизнь рушилась у него на глазах; стандартные приветствия, формулы, вопросы и ответы доносились как сквозь вату, но били как град камней. «Является ли ваше желание…»

      Жених краешком глаза ухватил, что Лиза выдвинулась вперёд, готовая после подписания перекрыть фигуру любимого, и посмотрел на невесту.

      — Да.

      Ира замерла, решив из приличия подождать хотя бы две секунды после того, как аналогичный вопрос зададут ей.

      — Да.

      Подписи, кольца, вспышки и стрекот аппаратуры, бурные продолжительные аплодисменты, поздравления… Артемию Денисовичу и Алле Арчиловне впору было облегчённо перекреститься. Выйдя на сентябрьскую прохладу, приглашённые с блаженством вдохнули свежий воздух и расселись по машинам. Церковь была вторым актом спектакля, к ней относились с ещё большей опаской, чем к ЗАГСу, боясь, что после долгой церемонии ритуальных хороводов и песнопений от зажжённых свечей будет просто не продохнуть. Молодой муж утешился тем, что уже целых десять минут является единоличным владельцем двух миллионов евро, выделенных Меньшовым-старшим: брачный договор на то и брачный, что вступает в силу с момента бракосочетания. Эх, улизнуть бы сейчас с собственной свадьбы вместе с Алёшкой и положить на всё большой хер, а не ждать окончания, чтобы вскрывать им эту молодожёнку, со счастливым выражением лица пристроившуюся рядом!.. С другой стороны, и по её особняку пошляться, расположиться там в собственной спальне, с собственным сейфом в собственном кабинете, когда всё будет вылизывать прислуга, спору нет, комфортнее, чем мыкаться в бегах по каким-то съёмным квартирам и сомнительным мотельчикам… Всего и делов-то, что покопаться в этой пещере своим членом, конечно, там не так здорово, как в Алёшиной попке или у него во рту, и в его собственную задницу жёнушка не полезет, но финал-то один и тот же… Надо только не забыть с завтрашнего же дня, нет, с сегодняшней же ночи… или с вечера: чем он там ночью будет заниматься и в каком настроении после осваивания новых технологий окажется, ещё вопрос… или лучше всё-таки с ночи: так он и проверит силу своих собственных чар, приправленную сексом, на мадам Меньшовой-Резниковой… Итак, с ночи очертить границы собственной самостоятельности и независимости, в которые Ирка вступать не должна. А, ей же ещё документы надо переделывать — вот пусть и переделывает, а он в это время покувыркается с Алёшкой. Чёрт, не получится, завтра же выходные… Естественно, придётся держать ухо востро: весь этот наём — дворецкие, горничные, мажордомы, кастелянши — определённо, не прочь будет улучшить своё материальное положение, наушничая жене о том, что делает и куда звонит муж. Значит, наймом надо будет заняться самому — тогда будут докладывать ему, а не прекрасной половине, если он спланирует подловить жену на измене, но это в будущем… Да, и проблем, и задач много, но ничего, он справится. И с Алёшкой помирится.

      И, хваля себя за благоразумие, Женя чмокнул новобрачную:

      — Я тебя люблю.

      — Я тоже.

      У Иры было прекрасное настроение, она явно наслаждалась ходом празднества и всеми его подробностями, которые Женя считал томительным нудежом.

      — Ты не устанешь?

      Наверное, можно было перенести венчание на другой день, но в планы невесты («Жены, жены», — с горечью поправил Женя неточность в оценках) это не входило.

      — Ты что! Наоборот: это так увлекательно…

      — А я не люблю эти формальности. Стань где скажут, слушай что скажут, делай что скажут. Если бы ещё сами испытывали то же… У них, наверное, уже мозоли на языках от этих формул… Слушай, а в церковь ведь нельзя без косынки! Ну, на тебя венец наденут, при венчании невеста — исключение, а остальные?

      Тут же начались телефонные переговоры в головных машинах. О косынках забыли все, и решено было разжиться ими в самом святилище. Женя представил Лизу в платочке и хмыкнул. Ира, решив важный для себя вопрос, взялась за зеркало и начала смотреть, не пострадала ли её краса перед венчанием.


      В храме Алёша отыскал икону Николая-чудотворца и стал молиться о том, чтобы церковь разрушилась, священника хватил припадок или новобрачная спокойно отдала концы — и гнусное злодеяние не свершилось бы. Последний пункт — смерть новобрачной — его особенно привлёк, но мадам Меньшова-Резникова стояла непоколебимо и мысли о своей скоропостижной гибели никому не внушала. Вздохнув, Алёша занялся совсем непотребным для дома божьего делом: стал предполагать, как можно переправить душу злодейки на небеса (или в ад — какая разница!), подогнав кончину под несчастный случай, и что после сего знака милости провидения станется с десятью миллионами евро и прекрасным особняком. Не сделав окончательного выбора между кирпичом по голове и передозировкой снотворного, Алёша перевёл взгляд на молодожёнов. Их уже подвели к аналою и благословили, им уже передали свечи, уже отзвучала «Благослови, владыко!» Теперь молились об обручающихся и ниспослании им «любве совершенней, мирней и помощи»; вид при этом не только у Жени с Ирой, но и у всех присутствующих был довольно глуповатый. Алёша попытался абстрагироваться от действительности и представить, что эта стройная фигура венчающегося в чёрном костюме — абсолютно чужая ему персона, не понял, получилось это или нет, и снова поворотился к иконе. В нём начало закипать раздражение, весь этот театр он считал фарсом, артистов — лицемерами, а зрителей — притворщиками, только из приличия делающими вид, что всё идёт как должно и они довольны. Конечно, довольны двое из четырёх Меньшовых; не просто довольны, а злорадствуют Резниковы: наконец-то захомутали. А остальным ужасно скучно, они устали, позёвывают украдкой и ждут не дождутся, когда можно будет выйти на свежий воздух, проветриться и почесать языками, обмениваясь впечатлениями и критикуя лица, манеры и наряды. Да только далеко до этого: дьякон кончил ектенью, священник обращается к молодым с книгой и просит бога наставлять их на всякое дело благое. «Наверное, ещё не меньше часа», — обречённо подумал Алёша и стал отыскивать иконостас, паникадила, хоругви, клиросы, амвон, подрясники, стихари и всё то, что ещё мог припомнить из прочитанной классики. Когда дело дошло до епитрахили, стало ясно, что ситуация сложилась критическая. Священник потребовал руку Евгения и надел на последнюю фалангу его пальца Ирино кольцо. «Обручается раб божий Евгений рабе божией Ирине». С пальцем рабы божией Ирины проделали то же под ту же фразу. Потом кольца сняли, перекрестили ими молодых, вернули, и, наконец, каждый надел своё кольцо. «Призри на раба твоего Евгения и на рабу твою Ирину и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви…»

      Все завздыхали было с облегчением, но лица тут же вытянулись: оказалось, что церемония этим не исчерпывается. Перед аналоем постелили полотно розовой ткани и велели молодожёнам ступить на него; после зазвучали абсолютно идиотские вопросы о желании вступить в брак и отсутствии обещаний другим; началась новая служба. Жене и Ире желали возвеселиться видением сынов и дщерей; каким образом это могло произойти через «податися им целомудрию», не уточнялось; молодая мечтала с ним расстаться и испытать при этом долгожданный оргазм; молодой испытывал жажду и мечтал о бутылке кока-колы. Кока-кола уводила к воспоминаниям о том, как после секса с Алёшей Женя напивался с ним американской водичкой, произведённой в России, и Меньшов-младший отыскивал драгоценный силуэт в заполонивших церковь гостях, но фигуру любовника заслоняли приглашённые, и от печали по былым радостям отвлекали священник, надевающий венцы, и чаша с тёплым красным вином и водой, мало походящими на шипучее зелье. Иру и Женю повели вокруг аналоя; венцы поддерживали двое шедших сзади приятелей новобрачного. Наконец венцы сняли, священник прочёл последнюю молитву, поздравил пару и завершил:

      — Поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа. — И служитель культа взял у молодых свечи.

      Супруги обменялись поцелуем и пошли из церкви. Официальная часть закончилась, высыпавшая на паперть публика облегчённо и радостно отдувалась.


      Женя пытался собрать разбегающиеся мысли. Алёша — Алёшей, но в его жизни свершилось знаковое событие, был пройден поворотный пункт. О том, что он там кому-то что-то обещал, Женя не думал и исполнять это не собирался: «тайна сия велика есть» — всё ясно: дело тёмное, слова вообще даны людям для того, чтобы скрывать свои мысли. Тем не менее новый статус к чему-то да обязывал, и после самой Ирки Женину верность будет стеречь её сиятельный, могущественный и владетельный папочка со всем арсеналом своих многочисленных возможностей. Отслеживать и самого молодого мужа, и его перемещения будут зорко, улизнуть из-под этого надзора будет нелегко, и, чтобы он не начался с первого же дня Жени с Ирой совместной жизни, бдительность церберов надо будет усыпить тщательно. Конечно, можно послать всё это подальше, два миллиона — уже неприкасаемая личная собственность новоиспечённого супруга, задача-минимум выполнена, но остаётся ещё развод — и надо вести себя тише воды ниже травы, чтобы вырулить на него аккуратно и с железными аргументами для… «Развенчания, — подумал Женя. — Вот оно, то самое словечко. Свод — развод, венчание — развенчание. Для отыскания же несокрушимых причин надобны время и смекалка. Поживём — увидим, Алёшку надо только убедить, что не будет ничего страшного в том, что я немного потяну. А, чёрт! Там же ещё эти великие миллионы тестя и страстная любовь к ним моего папашки. Действительно, выйти из игры со своими двумя можно, но это будет ничья. Даже минус, учитывая все эти ухаживания и подарочки. А вот прихватить чужое очень соблазнительно. Как жаль, что убийство наказуемо! Нет-нет, я же принял для себя решение: думать обстоятельно, действовать аккуратно. Тогда сначала надо определить границы моего влияния на Иринку, уложив сегодня мадаму в постель, расширить свою власть — и будем продвигаться дальше. Какие здесь могут быть сложности? Во-первых, эта чёртова девственность, но будем надеяться на то, что её плёнка не протектор — прорвёмся, прорвём. Во-вторых, самому не увлечься: существует же эта самая привычка тела… Да, до опыта это всё установить проблематично. Тогда сейчас банально нажираемся и веселимся, а ночью — момент истины номер один».


      Регистрацию Алёша воспринял болезненнее, чем венчание, — не потому, что она была первой, после которой всё последующее не могло уже ранить так глубоко, а потому, что она была правом — тем самым документом, который намертво закреплял статус. Конечно, после венчания в церковные книги вносились какие-то записи, но к религии Алёша относился, как к обряду, своего рода приличиям благовоспитанных граждан. Самого его крестили после рождения, как и Женю, как и Иру, но он прекрасно знал, что подавляющее большинство людей, родившихся в СССР, несколько десятков лет обходилось без этого — рождалось, жило, работало, женилось, разводилось — и не умирало без святого омовения. Венчание без регистрации в миру оставалось гражданским союзом, неправовым, невечным, что бы там ни говорили о навек прилепившейся к плоти плоти…

      Алёша снова стал относиться с недоверием к словам Жени; перемирие, установившееся между ними после Жениного нервного срыва и истерики, оказалось непрочным; слова приятеля о пышных замыслах теперь представлялись лишь неубедительной, наспех сфабрикованной отмазкой (чем они на самом деле и являлись); раскаяние раз-два в год ничего не меняло; если их собственные заботы о совместной жизни по существу оставались беспочвенными рассуждениями: «а вот мы тогда», «если сделать так-то», «как бы», «что бы» и т. д., и т. п. — то с другой стороны планы реализовывались скоро и твёрдо. Там, на той стороне, были право, договор, документы, обязательства — у Алёши не было ничего, кроме туманных обещаний и добрых намерений Жени — тех самых благих, которыми мостят дороги в аду. И больше всего Алёшу травило легкомыслие любовника: оно и жгло, и возмущало, и уязвляло. Женя вёл себя так, как будто отправлялся не в логово врага, а на праздничную прогулку, какой-то воскресный пикник, ему, видите ли, было интересно, как эта семейная жизнь развернётся, как он будет воздействовать на молодую жену. Он на самом деле мог действовать, пробовать, ошибаться, исправлять, да хотя бы предпринимать что-то на свои два миллиона — Алёше же приходилось только сидеть, ждать и выслушивать новости, которые могли быть иногда более, иногда менее, но всегда гадостными. «Может быть, он не любит? Я предан? Я действительно ошибался? Это не мой роман? Почему я всегда с ним соглашаюсь? Почему я принимаю от него всё? Почему я соглашаюсь с этим жить? Может быть, я посадил его себе на голову? Он сделал так, как ему удобно, раз второй, третий, я поворчал и заткнулся, а он почувствовал эту слабину и вообразил, что в наших отношениях может творить что хочется, что он неподсуден? Он уверился в том, что поступает справедливо, что он всегда прав, он прекрасно себя чувствует, сознавая свою безнаказанность. Так какого же чёрта я это терплю? А такого, что я сам тряпка и слюнтяй. Три месяца нервотрёпки, регистрация уже состоялась, она уже жена, а я сбоку припёку, личная шлюха в свободное от Ирки и института время. Пора открыть глаза. Я сам своей пассивностью, своим непротивлением поставил себя в это положение, он сегодня будет испытывать на прочность мамзелькино целомудрие, Ирка — наслаждаться, а я — сопли и слёзы ронять в подушку. Терпеть тебя не могу! Альфонс! Проститутка! Предатель! Изменник! Ренегат! Ненавижу! Разлюблю! Убью! Нет, решено окончательно и бесповоротно: сегодня ночью я ещё рыдаю, а завтра начинаю новую жизнь. С холодной головой. И ты мне не указ».

      Алёша стремительно пролетал в своих настроениях от печали до ненависти, от апатии до ярости, от вялой, рыхлой безнадёжности до страстного  желания что-то делать — что-то разрушительное: поносить, ударять, громить, разрывать в клочья, убивать. В его глазах зажигались и гасли сполохи всей этой гаммы, пробегали тени сомнений, сменяющиеся огнём отчаянной решимости. Если бы Женя внимательнее пригляделся к нему в эти минуты, он задумался бы серьёзнее и о своём поведении, и о мере терпения, которое конечно даже у господа бога, но Жене было не до того: на уме у него были иные соображения, а перед глазами — другие лица. И всё это в первый раз с момента их встречи вместо трещины обнажило пропасть.

      «И Гриша бы мне сказал: „Молодец, так и надо“, — докончил свои размышления Алёша. — Хорошо, что этот брак состоялся: в конце концов у меня на всё открылись глаза. И у меня теперь карт-бланш».


      Свадьба шла своим чередом. Все надеялись с лихвой вознаградить себя за пустословие в ЗАГСе и молебны в церкви: попросту говоря, поесть, попить, потанцевать, прогуляться по отчему дому новобрачной, в разбитом вокруг него саду, поглазеть на всё это богатство, проводить молодых в недавно отстроенную обитель и, конечно, во всех подробностях обсудить увиденное, а после, уже у себя дома поздним вечером или завтрашним днём — поделиться им с теми, кому не выпало счастье попасть в число приглашённых. Охрана особняка, временно принявшая на себя и должности распорядителей торжества, разворачивала и отводила машины, но не забывала и о своих основных обязанностях, зорко отсматривала, не покусятся ли злоумышленники на спокойствие хозяина и веселье гостей, не омрачат ли большой праздник.

      Все званые гурьбой ввалились в дом и, оживлённо болтая, уселись за стол. Алина Викентьевна так же, как и при помолвке, удостоилась чести сидеть поблизости от молодой четы и смотрела на невесту с любовью, нежностью и затаённой гордостью: что ни говори, а в последние годы она практически заменила Ире мать. Разумеется, цвёл и отец. После подписей в ЗАГСе словно гора свалилась с его плеч, дочь наконец-то пристроена и смотрит не налюбуется избранником. Жаль, конечно, отпускать такую красавицу в свободное плавание, селить отдельно, но он, конечно, будет её навещать и надеется на то, что это будет взаимно. У Павла Дмитриевича оставался один червячок сомнения — Алёша, севший рядом с Лизой и глубоко ушедший в себя. Ну ничего, заботливый отец разберётся в игре настроений в его глазах и разрулит возможные тёплые отношения этого прелестника с зятем в глухой тупик. Алла Арчиловна и Артемий Денисович радовались тому, что всё шло без сучка и задоринки, брак оформлен, венчание состоялось и они официально породнились с сиятельным мультимиллионером. Строительный магнат и с самим Путиным встречался, и в самых высоких сферах, в которые г-н Меньшов-старший, к своему глубочайшему сожалению, допущен не был, а конкретнее — влезть не смог, знакомства водил. Конечно, и министры, и капиталисты были Артемию Денисовичу не в новинку, но так на равных, так накоротке, так непринуждённо, как сват, он с ними не общался. Свадьба устраняла это недоразумение. Артемий Денисович знал, как много могущества, оснащённого безопасностью, сулит тандем власти с крупным бизнесом, как удобно можно расположиться под сенью значительного легального капитала. Он обладал прекрасным нюхом, в совершенстве владел искусством развязывания языков и выуживания полезной информации и намечал собеседников для возможных приватных разговоров. Размягчённые вином и сытным обедом обычно словоохотливы, и это сослужит хорошую службу в наше беспокойное время, да и жена не должна сплоховать. Под слегка поблёкшей к рубежу пятого десятка внешностью намётанный глаз мужа без труда определил боевой раскрас индейца, вышедшего на тропу войны. Алла Арчиловна умильно смотрела на невестку, простодушно любовалась домом, по случаю торжества обильно украшенным гирляндами, букетами, перекрученными жгутами разноцветных воздушных шариков и дополнительной праздничной иллюминацией, и в то же время оценивала степень значимости той или иной представительницы бомонда, прячущей под каскадом бриллиантов рыхлеющие прелести или выставляющей напоказ недавно приобретённые искусственные. Как и супруг, мадам Меньшова тоже собиралась обзавестись влиятельными подругами и потрудиться на благо семьи.

      То были тактические планы, а в будущем чета Меньшовых намеревалась прочно закрепиться на завоёванных позициях, стать неотъемлемой составляющей «высшего света», проводить состарившегося Резникова в гроб (только бы строительный магнат не затягивал со своей кончиной) и тихо-мирно отойти от дел, осев на капиталах покойного мультимиллионера.

      Молодёжь тоже намеревалась устроиться получше: женатые и замужние — засветиться перед состояниями и камерами и упрочить своё положение, приблизившись к месту под солнцем и набившись к новобрачным в закадычные друзья; незамужние девицы — наметить жертву позначимей и после обеда приступить к осаде избранного своими чарами, но не забывать и о симпатягах; парни — найти особу поважней и приволокнуться за ней, тоже после обеда, а в случае неудачи — пофлиртовать с мордашкой попригожее.

      После того, как все расселись, первое волнение улеглось и официанты наполнили фужеры, в воцарившемся за столом молчании, взяв бокал с шампанским, Артемий Денисович решительно встал; Алла Арчиловна и Алина Викентьевна вытащили заранее заготовленные платочки; все взоры устремились на поднявшегося.

      — В этот замечательный день мы все счастливы. Соединились два сердца. Новая семья — перед людьми и богом. Совет да любовь, счастья и детишек! — Артемий Денисович не сдержался, его лицо по-женски распустилось, голос дрогнул. — И горько!

      Все, забыв о регалиях, возрасте и манерах, с воодушевлением подхватили «горько!» мощным ором; молодые в смущении поднялись и соединили губы в поцелуе. Алёша поедал пару жёлчным взглядом, закусив губу, пока Лиза, призывая неудачника момента к выдержке, не толкнула его локтем. Выпили, Алла Арчиловна и Алина Викентьевна промокнули глаза, родители и домоправительница обменялись с детьми и друг с другом лобызаниями и объятиями, к облегчению Павла Дмитриевича, первый тост не окончился битьём бокалов: г-н Резников не хотел, чтоб свадьба вылилась в разухабистую гусарскую сходку.

      — А у тебя в приданом такие же красивые тарелочки? — улыбнулся Женя молодой супруге.

      — Слушай, а ведь они ещё не распакованы! — ужаснулась Ира. — И откуда мы будем есть утром? И что?

      — Не волнуйся, ближе к вечеру я пошлю пару официантов с кем-нибудь из охраны. Захватят что-нибудь со свадебного стола, заедут в супермаркет. Чай, кофе, паста, мыло, сыр, колбаса, хлеб… Включат холодильник, забьют, сервируют лёгкий ужин и отбудут, — сообразил Павел Дмитриевич.

      — Па, ты чудо! А вещи я завтра захвачу.

      — Надеюсь, не все сразу, а то для вывоза твоих нарядов самосвал понадобится.

      — Не волнуйся, в крайнем случае воспользуемся твоей строительной техникой, — отшутилась Ира.

      — Ты не все огурцы из деревенских запасов съела? — Молодой муж заговорщицки посмотрел на спутницу жизни. — А то могут скоро понадобиться. — И Женя хитро прищурился.

      — Ой, я всё-таки надеюсь, что не в ближайшие годы, — отвечала мадам Меньшова-Резникова.

      — А я и против октября не возражал бы, — Павел Дмитриевич не забывал, что дожил до середины шестого десятка.


      Официанты носились как угорелые, но Алина Викентьевна всё же не сдержалась, пару раз наведалась на кухню и даже кого-то за что-то распекла — больше, конечно, для виду. Фауна и флора десятка морей, рек и озёр, трёх океанов и трёх континентов были представлены на пиршественном столе: от оленины из тундры до мраморной говядины южных широт, от дальневосточной лососёвой икры до атлантического тунца, от французских персиков до кавказских гранатов, от индийской папайи до латиноамериканских бананов и апельсинов. Десятки салатов, сотни колбас, копчёностей и сыров, разносолы, маринады, грибы, охлаждённая жареная и копчёная рыба, икра, паштеты, устрицы, винегреты и овощные рагу — это были только закуски. Бульоны на нескольких основах, супы разных заправок — от острых и пряных до очень мягких, почти диетических, борщи и рассольники, маседуан, восточные пити, довга и душбара подавались на первое. На второе из кухни и огороженного на свежем воздухе пятачка для мангалов в столовую поплыли огромные осётры, поросята с кашей, шашлыки из баранины, говядины, индейки, курицы и осетрины, пловы, макароны под итальянскими соусами, увесистые котлеты по-киевски с аппетитно торчащими косточками, длинные кулебяки и солидные прямоугольники пирогов с мясом под ажурной плетёнкой из теста, миниатюрные расстегаи и слоёные пирожки. Кастрюли, казаны и котлы взоры присутствующих оскорбить, конечно, не могли — по этой причине повара обслуге не помогали, и с гарнирами официанты носились, уже включив второе дыхание. Ко второму часу обеда многие мужчины ослабили галстуки и незаметно распустили ремни, женщины возблагодарили бога за то, что корсет давным-давно канул в Лету. Десерты с тортами всех форм и размеров, муссами, суфле и парфе, мороженым с чем угодно и фруктами в чём угодно, вареньями, сливками простыми и сметаной взбитой, мармеладом, шоколадом и конфетами были восхитительны. Кофе и чая было выпито не менее алкоголя и соков из экзотических фруктов, не уступавших количеством и качеством блюдам. Только новобрачная почти ни к чему не притронулась, она предпочитала переваривать в уме и душе церемонию в ЗАГСе и венчание и с замиранием сердца ожидала отъезда в свой дом, где этой ночью Это наконец-то произойдёт. Павел Дмитриевич всегда ел более чем умеренно, не изменив своей привычке и на свадьбе. Женя немного расслабился, сидя через стул от тестя. Раньше ему редко приходилось видеться с Павлом Дмитриевичем, он не то что побаивался отца Иры, но всё-таки немного остерегался его, держался чуть настороженно. И вот он уже второй час находится в метре от г-на Резникова, и выясняется, что буржуй совсем не страшен и нисколько зятя не напрягает. Остаются жёнушка и его собственная роль первопроходца в её тушке. Женя взял рюмку с коньяком, но отпил только глоток, решив от греха подальше с крепким алкоголем перед тяжёлым испытанием не связываться, отставил рюмку, пригубил шампанское и посмотрел на жену. «Боится сплоховать. Бережёт силы, координацию и эрекцию», — по-отечески покровительственно подумал Павел Дмитриевич и улыбнулся про себя — тепло и понимающе. Алёшу за столом молодой муж взглядом не отыскивал, хотя тот сидел неподалёку, в немой разговор с ним не вступал и двусмысленными гримасами не обменивался. «Правда, ещё остаются танцы и гуляние в саду, но я не могу ошибаться, — думал г-н Резников. — Алёши и в мыслях, и в сердце Жени сейчас ноль процентов. А вот сколько Жени в Алёше? Отсюда не определишь, но видеонаблюдение ведётся и здесь, и на всей территории владения. Завтра выясним, просмотрев съёмку. Можно даже сегодня навестить охранку, чтобы взглянуть мельком, — вывел Павел Дмитриевич. После его мысли перескочили на бытовые: — Кстати, и посыльного снаряжу. И систему кондиционирования проверю. Вроде всё в порядке, но свой глаз алмаз. И официантам не мешает немного наличности в конвертиках в качестве премиальных подбросить: вон как зашиваются. И поварам соответственно. Да, надо навестить доблестных телохранителей».


      Алёша поначалу вовсе не хотел есть и даже подумывал о том, как бы смыться побыстрее, но Лиза, болеющая за парней, решила настроить на креатив несчастного влюблённого, вспомнила «Бронзовую птицу», подпихнула соседа в бок и, вытянувшись к его уху, доверительно предложила:

      — Обожрём капиталистов!

      — У меня аппетита нет, — вяло ответствовала жертва чужих раскладов.

      — Неважно: он приходит во время еды. У тебя дел полно, вот и начинай переводить резниковские капиталы на себя, то есть в себя. Это же так здорово: набраться сил за счёт врага. Сперва с малого, потом на большее перейдёшь. Лиха беда начало… И танцуй только со мной, а то Иркины подружки на тебя уже рты пораззевали. Прицепятся — потом отцепляй, морока…

      — Ты настоящий друг!

      — Точно. Как думаешь, что сейчас новобрачная вспоминает из русского фольклора?

      — «Девки гуляют — и мне весело;», — прошептал Алёша, в свою очередь изогнувшись к Лизиному уху.

      Та расхохоталась, но вскоре снова перешла на доверительный шёпот:

      — Именно. И не кисни. Смотри, как Резников мало ест. Может, у него что-то такое, что в рак желудка скоро перейдёт и отправит буржуина к предкам. В любом случае со всем в жизни надо встречаться во всеоружии и обязательно предварительно наевшись.

      Лиза вонзила вилку в рыбу, Алёша подцепил салат и к концу обеда действительно немного отошёл от тоски. К тому же он уже решил про себя, что завтра начнёт новую жизнь. «В самом деле, чего себя на диету сажать: и вкусно всё, и так соблазнительно обожрать капиталиста, попользоваться вражьим в его же логове. Что нам на пользу, врагу во вред. Ещё неизвестно, кому что впереди уготовано. Поживём — увидим! Поплакать-то я всегда успею».


      Обед прошёл успешно: всё удалось на славу, Резникова благодарили за великолепный стол, система кондиционирования работала без сбоев и приятно освежала воздух в столовой, несмотря на большое количество народу, прилично нагружающегося горячими блюдами и горячительными напитками. С гостями всё тоже было в порядке: никто не выходил справляться с отказавшим чувством меры радикальным способом, удаляя излишки обратным путём, никто не валился под стол. Обед плавно перетёк в танцы, Женя увлёк Иру в центр театра действий, пара больше обнималась, чем двигалась. Завязывались беседы, полезные и не вполне, обговаривались дела, тёмные и не совсем, закручивались романы, бурные и не очень.

      К вечеру немного похолодало, но ветра не было, уходящий день был ясен и погож, и гости с удовольствием высыпали в сад, где на всякий случай в трёх местах был приготовлен фуршет с лёгкими закусками, десертами и слабым алкоголем. Для защиты от дождя, буде таковой пойдёт, были приготовлены специальные стойки, мгновенно раскрывающие лёгкие навесы над столами и гуляющими, но они не понадобились, и приглашённые без помех любовались праздничной иллюминацией, костюмированным балетом, фейерверками и лазерным световым шоу.

      «Ну всё! — Резников удалился в свой кабинет, открыл сейф и сверился в бумагах с числом официантов и поваров. — Всё прошло нормально, накинем по стольнику официантам и по две сотни поварам. — Павел Дмитриевич вытащил из сейфа пачку евро и отыскал в письменном столе стопку чистых конвертов. — Отдам Славе, пусть разложит и разочтётся, дополнительно установленные плиты завтра демонтируют. И куда их девать? Ну да, как же сразу не догадался: в коттеджную застройку. Винтаж в кухне. — Мультимиллионер критически и довольно хмыкнул, размял руками шею и плечи и пару раз прогнулся в пояснице. — Женька увлечён, спору нет, вон ведь как к коньяку не притронулся. Телом Ира его, конечно, дополнительно может привязать. И, вообще, больше в браке зависит от женщины. Она умница, она справится. Что ещё осталось? Ну да, ужин молодым и продукты на завтра. Колю, что ли, послать? Пойду в привратницкую».

      Павел Дмитриевич не любил иностранные слова и никогда не называл свою компанию холдингом, контору — офисом, телохранителей — бодигардами и доску объявлений — биллбордом. Таким образом, и за будкой охраны не закрепился какой-нибудь англицизм. В списке построек она проходила под названием привратницкой. При воротах — значит, привратницкая. То, что в ней располагался не дворник или сторож, а личная служба безопасности, Резникова не волновало.

      — Слава, вот тебе список официантов и поваров. Раскидай по стольнику первым и по двести — вторым и вручи.

      — Серая зарплата, Павел Дмитриевич? — добродушно улыбнулся Славик.

      — Чаевые! — поправил Резников. — Налогом не облагаются, а с фирмой, их предоставившей, я уже расчёлся в белую. Коля, теперь ты. Пройдёшь на кухню, пусть там соберут что-нибудь молодым на ночной перекус и завтрак, возьмёшь машину и одного официанта, загрузишь, по пути в супермаркет загляни. Кофе, чай, хлеб, сыр, колбаса, щётки, паста, мыло. Вот, держи деньги. Скинешь у Иры на кухне, холодильник включи, продукты размести, сервизы распакуй, а официант пусть лёгкий ужин сервирует.

      — Понял, Павел Дмитриевич. Почту вам сейчас отнести или завтра просмотрите?

      — Что там?

      — Рекламные буклеты, как всегда, в макулатуру. Вот — несколько писем. Наверное, с извинениями и поздравлениями от тех, кто не смог приехать. И что не по интернету?

      — Ты же знаешь, «широка страна моя родная».

      — И до сих пор остались края, где ни связи, ни сети ещё нет.

      — Вот именно. Как там в песне… «В этот край таёжный только вертолётом можно долететь».

      — Так возьмёте?

      — Давай, просмотрю, пока гости ещё не расходятся.

      Павел Дмитриевич взял лежащие на столе конверты, осведомился о функционировании иллюминации и кондиционирования и пошёл в кабинет, потрепав по щёчке замирающую в танце с Женей Иру, встреченную в столовой.

      — В сад, в сад, молодые люди. Ира, отпусти Женю. Может, ему покурить хочется.

      Мельком брошенный на мониторы в привратницкой взгляд совершенно успокоил Павла Дмитриевича. Алёша шутил с Лизой во дворе, а в доме молодой супруг сжимал новобрачную в нежных объятиях. Всё было идеально.

      — Ты куда, папа? Неужели и сегодня работа?

      — Да нет, не беспокойся. Просто просмотрю вечернюю корреспонденцию.

      Войдя в кабинет, Резников прикрыл за собой дверь и опустился в кресло, рассеянно перебирая взятые в привратницкой конверты. Одно письмо привлекло его внимание аккуратно выписанными печатными буквами адреса, в которых строитель-капиталист моментально распознал чертёжный шрифт. Павел Дмитриевич вскрыл конверт, в нём лежал тоненький листок всего с несколькими словами, выведенными такими же буквами.

      «Ира не ваша дочь. Сделайте анализ ДНК, любящий отец!»

      Резников закрыл глаза.