Такого города нет

На вокзале, у входа в основное здание - магазин. Мужик пьёт пиво из горла и ест пирожок. Блестят масляные губы, виден свернувшийся в комочки фарш. С другой стороны от входа тумба-холодильник, пристегнутая цепью. Над ней покупательница с красной шеей, ярко горящей в сумерках.

- Эскимо Филевское почём у вас?

Ответ продавщицы заглушает объявление. Сквозь шум в раковине огромного уха площади провозглашено, что ко второй платформе прибывает автобус на Иваново.

Женщина с красной шеей прижимает сумку к животу. Её оттесняет другая покупательница, эта ничего не пытается говорить и покупает мороженое, тыкая пальцем. Правой рукой она держит сумку, левой - ребёнка. 

Разминувшись с автобусом, на площадку медленно заезжает Нива.  Шуршит песком, наметенным на асфальт, останавливается. К машине идёт женщина с эскимо и ребенком. Не выпуская из рук ничего, ногой стучит в переднюю дверь.

По тому, как женщина держит эскимо и управляет всем миром другой рукой, по твёрдой лепке крупного зада в бриджах, по загорелым ногам в широко расставленных туфлях Сашка узнает типаж. Плохой выбор. Но другого нет.

Сашка делает шаг вперёд:

- До Снежовска не подбросите?

Машина тарахтит на холостом ходу. Отвечает женщина.

- Че-его?
- До города Снежовска не подбросите?
- Это ещё где?
- Это прямо по трассе. …там недалеко -  посёлок Юрьевец.
- Какой ещё Юрьевец?

Водитель подключается, нагибая голову из окна, чтобы увидеть Сашку:

- Я знаю Юрьевец.

Женщина тут же перехватывает:

- Ну. И где там ещё Снежовск?

Машина продолжает тарахтеть, мужик прячется обратно:

- Нет Снежовска…Река там. Как называется-то правильно?

- Чего, река?  - голос женщины привычно-снисходителен.

- …Не. Реку знаю. Город как называется, спроси его.

- Как город правильно называется?

Безнадежно.

- Снежовск называется.
- Ладно. Область какая?
- Снежовская область.

Женщина смотрит укоризненно:

- Шутник такой что ли?

Сашка качает головой.
Женщина смотрит на него сверху вниз:

- Такого города нет.

Хлопает дверца автомобиля. Звук двигателя, перешедшего с холостого на рабочий, слышен на весь городок. Ребёнок тянет шею, выглядывая с заднего сидения. Сашка с таким же выражением лица смотрит вслед.


Два мужика тащат ларь с мороженным в подсобку магазина. Гремит цепь. Подсобку заперли. Один мужик вытаскивает кнопочный телефон и звонит: открытые гласные, согласные с оттяжкой «э-тт-аа». Другой прячет в передний карман джинсов деньги, втянув живот и засунув руку до самого дна.
 
В здание вокзала идти нельзя. Кассир грозилась вызвать милицию.

Сашка просто хотел купить билет домой. Если теперь нет прямого сообщения, он готов ехать с пересадками. За стеклом видны были только светлые волосы, затянутые в узел. Она так же, как вот эти на машине, уточняла несколько раз область и название.
Потом разозлилась и захлопнула окошко.

Сашка вспомнил попрошаек в подмосковных электричках. Все они говорят, что им надо домой. Вот денег соберут, и уедут. Так же, как он говорят.

А ему правда надо домой.

Сашка подошел тогда к окошку «Справка» и нажал кнопку. Спросил, как попасть в Снежовск. Ответила та же кассирша. Сказала, куда идти. Нецензурно. И тогда он ей тоже сказал, куда идти. А она : «Милицию позову».

Сашка закуривает сигарету, она - предпоследняя в пачке. Надо купить ещё, пока магазин открыт.
Когда Ивановский автобус уехал, никого нормального на площади не осталось. Плоские кепки, бритые затылки. Они собираются где-то по углам, увеличиваясь даже не количеством, а пространством, как тени. Слышен матерок, харканье, набирающий скорость мотоцикл. Этим точно никуда не надо. Они уже здесь.

Сашка старается курить медленно. Затягиваясь, не выпускать сразу дым. Темнота наступает физически. Так бывает в маленьких населенных пунктах. Этот городок гораздо меньше Снежовска.

…Так темнота наступала в детстве, когда папа запретил ночник: «Ты уже взрослый». Гас последний свет в щели под дверью и плыло оранжевое лезвие вверх по черноте, рукою зажимаешь себе рот так сильно, что потом квадратные отпечатки зубов на коже. Не кричишь – с тех пор, как взрослый, не кричишь.

Темнота мешает курить. Сигарета, предпоследняя в пачке, уходит зря. Он зря сюда ехал, конечно. Это был неправильный ход.

Он был на Курском. Потом он был на Казанском. На Ярославском был и на Ленинградском. Он был на Щелковской.
Вот там он сделал ошибку.
Он должен был уехать с Курского. Но билет не продали. Он не догадался спросить Справочную, а думал почему-то о друзьях, их рассказах о бесплатных электричках и, наоборот, дорогих поездах.

Телефон разрядился утром. Обычное дело, так и раньше бывало. Б-ушный айфон.  Он тогда ещё не понял, как попал. Боялся пропустить поезд.

А и не было никакого поезда. Как будто все разом отменили и не предупредили никого. Все проходящие стали – проходящими, проезжающими молча, как будто не было этой станции - Снежовск.
 
Начал спешить, начал делать ошибки. Не найдя прямого сообщения, поехал на автобусе сюда.
Кто знал, что так будет.
Теперь, наверно, лучше вернуться в Москву. Но сегодня больше автобусов нет.
Никуда.

Сашка докуривает до кислой горечи у фильтра. Бросает бычок, тот катится по краю урны и падает наружу. Сашка секунду думает, подбирать, или нет. Не подбирает. Бредёт к магазину.

В темноте через стекло хорошо видно, что внутри. От желтого света, от привычных вещей вроде рекламы на холодильнике с напитками Сашке становится одиноко. Продавщица режет большим специальным ножом. Сашка заходит, и дверь легким хлопком отделяет от него цикад, ночной шорох, звук бьющегося где-то стекла. Внутри успокаивающе гудит холодильник. Нормальный, человеческий звук отрываемой пленки(под колбасу, она пахнет и в рот набегает слюна), шум задвигаемой коробки с печеньем, шорох крошек в этой коробке.
Хочется просто остаться тут.

В идеале, до утра.

Но магазин закрывается. Продавщица закончила свои дела с колбасой и печеньем, теперь смотрит на него, облокотившись на кулак одной руки.

Сашка вытаскивает из рюкзака отключившийся мобильник. Хочет спросить, вдруг у неё айфон. Но просто держит телефон в руке. Как будто изнутри схватило за горло, и не пускает. Даже если у неё есть зарядка. Выпустить телефон из рук таким, безжизненным, страшно.

- Ну, что? Что Вы хотели?

У продавщицы две крашенные в желтое косицы торчат вбок. А лицо, как подгнившее яблоко. Но глаза яркие. Сашка кашляет. Кадык ходит по тонкой шее, он дотрагивается до горла рукой.

- Ты хотел чего или нет?

Ему кажется, что она говорит: Такого города нет.

- Пива дайте.

Голос получился хриплым. Он быстро сказал то, что само лежало на языке. Хотел спросить сигарет, а оказывается - пива. Иначе этот день не пережить.

- Пива, Жигулевского.

Оно дешевое, успокаивает он себя. Город Снежовск есть, все бабы – дуры. Он уехал в Москву оброткой на день. Немного заблудился, бывает. Теперь надо придумать, как вернется.
Его дом находится километров за семьдесят отсюда.
Или больше?


Не может быть, чтобы больше.
 
Дом стоит на холме. Его видно, когда приезжаешь в город по железной дороге. Когда-то в частном секторе построили новый дом, и там кругом сады, сады... Жаль, он не водит машину. Он бы просто доехал до туда, и не было бы проблем.
Если бы, конечно, была машина.
Домой он бы не пошёл. Заглянул бы в окна, и всё. Они на пятом этаже живут, ничего не видно. Окна занавешены тюлью, а ночью ещё занавесками. Он несколько раз приходил смотреть на окна, когда ушел из дома. Надеялся, что выглянет мама. Но она не выглянула.

Потом Сашка пошел бы на съемную квартиру. Улица, на которой он снимает – тёмная, но не страшная. Тёмная она из-за крон густых тополей между старыми пятиэтажками. Где-то в этой зелени наверху святят фонари, свет как в бутылке. В одном дворе больница и поэтому днём там медленно ходят бабушки. Летом сейчас они все в вязанных кофтах поверх блузок и с большими брошками у шеи. В больницу надевают лучшее.

…а здесь он даже днём бабушек не видел. Одни бритые мужики. Равномерно бритые, по всей окружности, голова – колючий шар. Есть ещё тут их тётки, которые тут же пропадают в машинах. Днём ещё тёток было больше, а к ночи все куда-то подевались.
И на улице темно  – глаз выколи.

Продавщица сняла форму и собирается закрывать. Под чем-то красно-засаленным у неё черный свитер и грудь. Улыбку убрала с лица и стала лучше.
Сашка пошел к двери, остановился. Спиной к продавщице, лицом к двери.

Лампы больше не гудят. Наступает тишина, мертвая.

В углу магазина стоит деревянный стул. Сашка подходит, садится. Закидывает ногу на ногу, перекрещивает руки на груди. Пиво под мышкой. Молча ждёт.

- Мужчина! Это что за…

Он не привык ещё к обращению «мужчина», оно добавляет уверенности. Молчит ещё немного, держит паузу.

 - Мадам, разрешите Вас угостить!
- Знаете, что…
- Знаю.

Он специально сказал опять хрипло.
Женщина начинает улыбаться. Щеки у неё плывут, как яйца на горячей сковородке. Лет тридцать ей уже или сорок, не меньше.

Наплевать. Сашка распрямляется.

- Так идём?

- Куда идти-то? Сума сошел на ночь глядя?

…Сашке идти некуда.

- К тебе пойдём!

Зыркнула.

- Шустрый?!

Саша продолжает улыбаться. Отчаянно натягивает кожу у коренных зубов.

А она качает сумкой на плече. У Сашки в одной руке пиво, в другой куртка. Куртка новая, пахнет кожей. Сашке кажется, что именно запах её убедил. Продавщица цыкает языком.

- Ой, ладно, я Маринку позову.

Одной рукой она тут же достает телефон и засовывает трубку между плечом и ухом, слышны гудки, уменьшенный расстоянием голос. Тут же она вытаскивает пакет, встряхивает, и начинает закидывать туда ещё пиво, водку, продукты.

Сашка не колеблется ни секунды, достает последнюю бумажку, пятисотку. Только холодеет внутри.

- И сигарет бы…

Она гасит свет, они выходят через служебную дверь.


***


Сашка открывает глаза. 

Свет льёт через не до конца закрытые шторы, столб пыли над ковром. Сашка в одной рубашке, без белья. Под продранным пледом в большую черную и красную клетку. Хочет в туалет.

Приподнимается на диване, слышит кашель. Долгий, старческий кашель. В нём - харканье, и то, что никак не выйдет наружу, какая-то надсада. Непонятно, кашляют здесь, или у соседей.

Сашка видит свою куртку на стуле. Дотягивается до внутреннего кармана, нащупывает кошелек. Штаны валяются рядом с диваном на полу, трусы там же. Ботинки в коридоре. Сашка идёт в носках на цыпочках, под тот же кашель. Видит приоткрытую дверь в туалет. Там темно, он включает свет, заходит, накинув крючок. Пахнет сыростью, тряпками, мочой. Спокойно пахнет, по-домашнему. Журчит подтекающий бачок унитаза. Облегчение от воды исходящей и воды входящей. Он пьет из-под крана, мокрыми становятся губы, подбородок, отросшие волосы.

Когда выходит из квартиры, входная дверь щелкает автоматическим замком. Что-то там, внутри, поменялось. Кажется, прекратился кашель.

На лестнице квадратами лежит белый свет. У подъезда день, зелень кустов и деревьев, жара пахнет лопухами. Куртку Сашка несет в руке. Рубашка мокрая. Лает собака, недалеко шумит шоссе.

Куда точно идти, он не знает, не запомнил дорогу. Но городишко этот обошел раз сто вчера. Вокзал везде рядом. Надо просто идти.

Кассирша уже другая, слава богу. Купил билет в Москву 350 рублей. Это почти все, что осталось.
Голова наполняется болью, даже капли пота на лбу болят. У этой боли есть смысл: когда болит голова, курить не хочется. Сашка достает из кармана смятую пачку. Снимает полиэтиленовую обертку с нижней части, куда просыпалось несколько крошек табака, нюхает.


Автобус едет три с половиной часа. Кажется, быстро. Сашка не узнает населенные пункты. О двух он слышал, но никогда не проезжал.

До Москвы дорога простая, прямая, по трассе. Небо светлое, далеко видно с холмов. Поля, леса, деревеньки…Голова прошла. Но после сна во рту липко, вкус жохлый. Навстречу автобусу летит тёмно-зеленый лес. Мотор шумит, никто почти не говорит, сонно. Обычная для всех пассажиров дорога.

Все в автобусе, кроме Сашки, давно живут с Москвой. Не воспринимают её, как город. Думают о нескольких точках, о нескольких перемещениях. Там, по сути, роль. Они регулярно отвозят себя на автобусе играть эту роль. В то помещение, которое для них - Москва.

А Сашки нет нигде. Нет ни для кого. В Москве у него вся надежда на Лешку.

Лешка работает в отделе маркетинга сети магазинов «Связной».  Крупная шишка.

Говорит, самое тяжелое время – декабрь. Сплошные тендеры. Руководство не хочет доверять проведение никому, кроме Лешки. Требования, сроки, со всеми лично, потом к начальству. Потом стратегия, и тут как бы начальник выбирает, но на самом деле все на Лехе. Зато уж и Леха за начальника – и в ресторан, и с девочками…  по две сразу бывает. На тусовки зовут. Они в миг просекли, от кого решения зависят. Леха жаловался, что устает…

… Однако в первом попавшемся офисе Связного про Алексея Трепенева не слышали. Офисов много. И народ у них всё время меняется, приблуда подмосковная. Кому некуда идти – идёт продавать телефоны.

Сашке, наконец, дают номер отдела кадров и трубку. Девушка их стоит их рядом и смотрит, как он разговаривает. У неё толстый край выреза блузки придавливает грудь.  Хорошая, плотная грудь. Губы без помады, большие. Он намекнул про Лешку. Она не поняла. Или не поверила. Тем хуже для неё.

В трубке скучная мелодия. Сашка думает, отключились. Надо скорее зарядить свой мобильник. Здесь должны быть какие хочешь зарядки. Сашка засовывает руку во внутренний карман куртки. Здесь, в Москве, в светлом современном офисе, чувствуешь себя по-другому. Почему было просто не попросить у кого-нибудь шнур для зарядки раньше? Почему не попытаться поймать попутку до Москвы? Зачем было напиваться, зачем…с этой…

На том конце провода включается звук:

- есть такой, Алексей Трепенев. Вы неправильно уточнили должность. Он младший продавец на Авиамоторной.
…его смена до 11, завтра выходной. Вы по какому вопросу?

- Я…знакомый.
- тогда по телефону болтать не положено, знакомый, штрафы. Звоните ему после 11 на личный номер.

Сашка отчетливо ощущает пустоту.

В кармане. Там, где должен быть мобильник. В пальцах ничего нет, он ощупывает шов кармана изнутри. Шов целый. Телефона нет.

Кладет трубку, снимает куртку. 

- Ну, как там ваш друг? Повысили уже?

Сашка не смотрит на девушку, вытаскивает руки, отведя их назад, выпрыгивая из рукавов. Он держит куртку в руках, развернул к свету. Смотрит в карман.

Нет. Ничего. Ничего. Ничего.

- Потеряли что-нибудь?

- Да.




***
 «Не звоните, штраф снимут».

«Потеряли что-нибудь?»


По проспекту рядом с тротуаром бесконечное движение машин, шесть полос. Поворотники горят маленьким красным по команде большого красного. Люди идут через черные и белые полоски. Сашка идёт с ними, убыстряет шаг. Потом опять идёт медленнее, уткнув нос в застегнутый ворот.
Издалека доносится звук сирены. На секунду всё замирает, проносится белая машина. Потом люди продолжают идти, а машины ехать.

Здесь, в Москве, 12 миллионов человек находятся официально.
 А он? Где он теперь? Кто он теперь?

Большая буква М на столбе уходит вниз. Туда, куда ему надо.
Однажды ночью Лешка его встретил у метро и оставил ночевать. Сашка напился, а Лешка его переночевал и загрузил в поезд домой. Сашка помнит дом, дверь. Вот как бывает. Теперь он опять хочет домой. Хочет курить.

Дом на пригорке, лицом к темноте с московскими звёздами. Тогда, пьяный, он всё шёл к огням и натыкался на качели.

Сашка заходит в подъезд и идёт к лифту. Лифт чистый, старый. С ободранной фанеркой на стене. 13 этаж. Женщина в квадратных очках и отглаженном плаще идёт мимо внутрь, не дожидаясь, пока он выйдет. Сашка пожал плечами.
Дверь первая налево. Без звонка. Он пытается заглянуть в глазок, там в белой капле света плавает черное дно.

Стучит. Дверь обита дерматином, звук глухой. Гвоздики кое-где повылезали. Сашка стучит громче, ребром ладони, с каждым ударом сжимая руку сильнее. На третий удар повернул получившийся кулак и постучал часто, со всей силы. Остановился. Прислушался. Тишина. И внутри что-то бормочет, играет короткая музыка, радио. Кажется, Маяк. Сколько-то часов.

С телефоном пропало время. Сашка прижимается щекой к двери. Разобрать отдельные слова невозможно. Хорошо слышно телевизор у соседей, скрип пола. Пахнет супом, кипятком с капустой. Снизу скрипит дверь.
Сашка старается услышать в тишине квартиры что-то ещё. На дерматине двери белые капли старой краски. Сашка стучит опять: равномерно, с размахом и промежутками. Стучит несколько минут. За одной из дверей соседей слышится шорох, щелкает замок.

Сашка отходит от двери.

Выпускают кошку. Она тут же принимается есть что-то вроде рыбьей кости с остатками мяса. Прямо на коврике. Увидев Сашку, хватает добычу и бежит на лестницу. К запаху вареной капусты прибавляется запах сосисок. Звуки телевизора становятся громче. За дверью общественного балкона Сашка замечает движение. Какой-то человек смотрит на него с той стороны. 

Он медленно идёт навстречу. Человек за дверью балкона тоже подходит. Как будто он его ждал. Наблюдал все это время. Сашка видит, что дверь заперта на шпингалет изнутри. Как он там оказался, вообще? Часть балкона освещена светом из коридора. Виден потолок. Запаянный люк пожарной лестницы. Не по лестнице, значит. Где-то внизу есть проход? Прямо – перила, несколько железных перекладин с дырами темноты внизу. 

Сашка переводит взгляд на человека, закрытого на балконе снаружи.
 
Он понимает наконец, что это отражение. Лицо в черном стекле кажется белым. Черные провалы глаз. С нарастающим тихим гулом, повисев на одной ноте приезжает и останавливается лифт. Из лифта выходит Лешка. Не глядя по сторонам, брякает ключами у двери. Сашка видит и его отражение в стекле балкона. Поворачивается:

- Контакт.

Лешка, никак не реагируя, вставляет ключ в дверь. Сашка повторяет ещё раз, громче:
 
- Контакт!

Леха разворачивается, зашуршав синтепоном курточки.

- О! Шурик! Ни хрена себе! Есть контакт!

Сашка улыбается, показывая зубы.

- Ты как тут?
- Вот, решил прошвырнуться по Москве и вспомнил о тебе.
- Круто, че! Позвонил бы…

- Да это проблема.
- В чём проблема?
- В телефоне.
- Разрядился?
- …почти.
- Украли?
- Ближе.

Сашка стоит, все улыбаясь, но больше зубами, чем глазами.

- Да ты проходи. Только не кури. Прибьет хозяйка.
- Я бросил.
- Когда?
- Недавно.
- Правильно.

Лёнька морщится и наклоняется снять ботинки. Кажется, что пахнет кошками. Хотя это не так, несёт съемным жильём холостяка. Бесприютностью, влажным, немытым, старым. Занавесок нет, лампочка отражается в черноте за окном.

- Жрать хочешь?
- Не голоден.

- Да ладно... У меня, а то, нет ничё. Вот, хлеба купил.

Сашка, сняв ботинки, остается в грязных носках. Он хочет их снять, но пол холодный и не особо чистый. Тапки тут были одни и их надел Лёнька.

- Так я не понял, что тебя принесло? К сестре?
- Да… точнее, хотел…
- Иии?... За деньгами?..

Лешка откусил кусок от батона, наполовину вытащив его из пакета. Потом достал весь и ткнул им в сторону Сашки с этим своим «иии?»

- Нет.

Он чувствует зверский голод в этот момент. Живот словно разрывает на куски, рот наполняется слюной.  Но он только чуть поднимает подбородок и смотрит прямо. Лешка держит батон в протянутой руке:

- Ты че? Обиделся? Не злись, братан. Знаешь, у меня щас такой на работе…уйй.

Леха идёт на кухню, к холодильнику.  Открывает, смотрит.

- И не уйдёшь никуда.

Свет на кухне никто не зажёг. Сашка идёт к окну. В тёмно-серых сумерках провода и птицы. Перекрёсток дорог между домами, белеют кирпичи, из окон льёт золотой свет.

Лешка хлопает дверцей холодильника.

- Есть нечего, могу хлеба пожарить, будешь?
- Давай.


Поздний вечер, ночь.Говорит Лешка, идёт дождь. Серебристые нити в бликах за черным стеклом двигаются, на столе сковородка с отмеченными угольками квадратами. Солонка с перцем и солью. Крышки перепутаны, соль на хлеб сыпется через дырочки в форме буквы P. Перца нет. Растительное масло в бутылке янтарного цвета, рядом с плитой. Лешка щедро полил свой кусок и Сашкин, потом, не переставая говорить, поставил бутылку на место.
Есть некоторые вещи – у них есть свое место. И люди.

Свет включили. Сашка вспоминает, что, когда он лежал пьяный, Лешка драл на кухне какую-то деваху. Большая часть стекла на двери заклеена плакатом, но снизу оставалась хорошо-освещённая щель размером с ладонь.  Были видны голые части, неестественно белые в электрическом свете. Сашку тошнило, но он ждал, пока они закончат. Через короткий коридор - ванная и совмещенный санузел.

- Как твоя девушка?

Сашка спрашивает, чтобы прервать монолог Лехи. Он говорил о проблемах на работе, текучке, начальстве, которое не хочет ничего делать….

- Она ушла.

Лешка сказал быстро, сразу. Сашка не то хотел услышать, он отклонился назад, ладонями уперевшись в угол столешницы.

В Снежовск не добраться. Время уходит. Он не может перебить друга и сказать…Что… Вот как это объяснишь? Это же нельзя так, сходу, это не понятно, как говорить. Будет, как с этими, как их, кассиршами… Но ведь Лешка-то, в конце концов, из Снежовска. Да, да, вот только он не был дома давно… давно. 

Снежовск не может исчезнуть. Надо только интернет, и сразу всё станет ясным. Без интернета, без связи ты как будто не до конца здесь, как будто сидишь в какой-то комнате, а все там, в зале за стеной. Всех слышно, и понятно, что в комнате должна быть дверь, но дверь эту не найти. А стучать и кричать неприлично. Ну правда, как  - помогите, я тут? Даже и не услышать.
Ну что там может быть такого, в Снежовске? Что-то с транспортным сообщением наверняка. Ремонтные работы? Учения? Военные. Поэтому засекречено.

Как Сокол. Ему батя рассказывал: был командный пункт стратегического назначения. Устанвока, ракеты. Такие, что одна сотрёт с лица земли любой город Америки. Ракетная установка называлась: Сокол.  А теперь там человек живёт. У него озеро, бункер… И человек разливает воду. Этикетка блестит серебром, птицей. Минералка «Серебряный Сокол».

Только ведь Снежовск – большой город. Областной центр.

Сашка открывает рот спросить про интернет.

Лёнька отворачивает лицо, а поворачивает гримасу. Брови подняты. Лоб пересекают морщины. Верхняя губа изогнулась вверх, к носу. Сашка ни разу не видел такого лица у мужиков.

- Ушлаа-а-а-а. Яна.

Он останавливается с этой фразой. С полуоткрытым ртом. С пустыми, слезящимися глазами.

 - Я не говорил, не хотел про это… грузить…. Но раз ты спросил…

- Слушай. Эта тварь. Когда меня не было дома, у неё ключи были. Забрала всё и дверь захлопнула. Зачем так было делать? Зачем вообще приходить, если ушла, зачем, что, сразу было не забрать свои шмотки, или вообще не приходить никогда? Тварь. Никогда, никогда, никогда… Что она забрала, ты спрашиваешь? (Сашка не спрашивал). Там, зубную щетку, что-то из косметики, духи. В ванной всегда стоял маленький флакончик, ..ять, розочкой, брелоком, я таких раньше не видел. Знаешь запах? Оху…«Опиум»…называется, тяжелый, мне не нравилось. Раньше. Я стал сходить от них с ума.
До сих пор пахнет подушка, там, где лежала она, её волосы.

Леха тяжело дышит.

Сашка прикладывает все силы, чтобы не зевнуть. Оказывается, он жутко устал. От усилия заболел рот. Лешка продолжает говорить, наращивая скорость.

- Ты помнишь песню? «Ты ушла рано утромммм…чуть позже шести….на подушке остала-ась…пара длинных волос»

Лешка не фальшивит.

- Она своим родокам врала: на дискотеку. Уезжала с первым трамваем. Что мне делать? Что мне делать вот с этим, что?

Сашка смотрит в черное непрозрачное окно, на блик лампочки, на луну. Луна желта в сравнении с электрическим светом.

- Лёнь…Лёнь…А.. слушай, тебе надо отдохнуть. Нам нужно отдохнуть, поспать.

Бесполезно.

- Знаешь, почему ушла? Я, понимаешь, одолжил у неё денег. … задолжал немного долг…Тупо…

Лешка встает, идёт к окну, открывает форточку. Резко тянет сквозняком по ногам. Холодно на улице. Начинает светать. Значит, где-то четыре утра. Сашка не курил сутки.

- Леш…

Он не поворачивается, стоит спиной.

- Мне за квартиру платить было нечем. Хозяйка пришла, а мы тут…Ну, вобщем. Янка оделась. И чай. Милота! Обычно курит, как паровоз, смотрит сквозь челку. Лишний раз не подвинется. А тут с чайником, чашками, варенье где-то раскопала… А старушка бла-бла-бла. И как медсестрой работала, и как роды в поле принимала, и, короче, давай по ушам ездить. Кто-то у неё на руках умирал, и она потому эксперт, как молодым надо жить.  Шесть часов говорила, можешь себе представить?
Янка пообещала ей денег.  Я не знал, что она так сделает. У меня вообще – ноль просто. И взять негде. Она так на меня посмотрела. Я сказал, что верну через неделю. И не вернул. …а она у мамы, ..ять, брала. И мама эта, ..ять, обиделась. Бред. 

 Сашка кашляет, говорит чуть севшим голосом:

-   Может, это, сбегать? Купить? Есть что открытое? Я не при деньгах, но…

Лешка смотрел до того потухшими глазами, но внезапно в них загорается свет и он рычит:

- Нечего! Нечего, б…ть. Денег нет от слова совсем. Две недели в бреду.

Сашка опускает глаза вниз. Замечает выправленную из пояса белую несвежую рубашку, который его друг так и не снял.

- Ну и…х… с ним.

- Правильно. Ложись на матрасе.

Матрас у Лешки был один.

- а….а ты где будешь?

- Тебе не пох? Я буду где я буду. Или не буду. Уже.


- Слуш, ну не дури…

- Ложись, кому говорю. У меня мешок. Я в мешке.



***

На следующий день Сашка просыпается от холода.
В комнате, кроме матраса, полупустой шкаф с открытыми полками. Гора тряпья: брюки, свитера… Над тряпьём на стене гвоздиками прибитые, как расстрелянные, белые рубашки. Обои светло-зеленые, в мелкий цветочек. Гвоздодёр, он же молоток лежит на полу. Прозрачный пакетик с гвоздями.
Лехи уже нет.

Сашка подходит к окну.  Стоит так, долго.  Окно со сдвоенными стеклами. Мыли недавно. Небо синее, в нём мелкие, как будни, барашки. Разводы в уголках. Длинная серая тряпка пересохла на батарее.
Такими тряпками мыли доску в школе, и они пахли мелом. Такими тряпками мыли длинные зеленые или синие стены, крашенные до высоты вытянутой руки. Коридоры в школе назывались рекреациями. Отмывали: «Саша + Настя = Любовь», «Дура», «Х.й».

Сашка берёт тряпку, смачивает её уголок и идёт вытирать ботинки.  Ключ висит рядом с дверью, на гвозде. Сашка надевает куртку и выходит.

На улице тепло. Неожиданно снова лето, лето всегда неожиданно. Неважно, какой это месяц, июнь или июль. Или август. Сашка блаженно поднимает лицо к солнцу. Он продрог на полу на матрасе.

Потом медленно бредёт по асфальтовой тропинке под балконами, смотрит себе под ноги. У тропинки неровные края, в асфальте встречаются белые камешки, зеленые стеклышки, слева от асфальта песок, тёмно-зелеными пучками трава.
За домами пустырь и гаражи. Тропинка ведёт мимо, сквозь полынь и кузнечиков. Он идёт дальше, дальше и попадает в старый район с пятиэтажками. Швы в них и целые пролеты закрашены толстым, желтым, ржавым.  Так далеко от центра Москвы, что не успели снести.

Москвы тут как бы нет. Есть город, с маленькой буквы. Он родился в таком.
Все мы родились в таком, в одном из серых некрашеных кубов. Нас замотали в пеленку, пахнущую утюгом, и унесли от мамы. И мы орали, орали. Нас положили на полку, в бокс, на что-то,  покрашенное белой краской в несколько слоев и продезинфицированное. Может быть, поэтому мы - такие?

Сашка ухмыляется своим мыслям. Над одним ухом торчит вихор непослушных волос, он об этом не знает, приглаживает прическу с другой стороны. Сквозь вихор просвечивает солнце. Оно запуталось в волосах и стало видно рыжину, никогда никем не замеченную.

На окнах кирпичного дома гнутые, давно некрашеные решетки. Меж прутьев открытая форточка, из неё льются звуки радио. Там кто-то работает.
Услышав радио, Сашка чувствует свободу, как нечто материальное. Так, будто прогуливает школу. Он ведь решил жить сам. И живёт. Он перестал слушаться. Всех. Поэтому он здесь.

Сашка обходит это здание, читает вывески. «Парикмахерская». «Ателье». Стрекочут кузнечики. У крыльца кое-где выпавшие кирпичи. Растут васильки.  Над ними летает белым лоскутком бабочка-капустница. Что-то есть общее между её порханием туда-сюда и зубчиками лепестков. Идиллия.
Здесь, на пустыре у казенного дома, так же тихо, как в лесу на полянке. Вверху качаются ветви деревьев, касаясь друг друга листьями, просеивая всё такое же чистое голубое небо. Их шелест сливается с шумом машин. Ещё дальше, с большими перерывами доносится грохот стройки, тонкими штырьками - дрель. Далекие крики детей («Ма-маа! Мама!»), их эхо, и опять шелест листьев от порывов ветра. Лето. Каникулы.

За пустырём Сашка видит яму и белый песок.

Подходит ближе. Садится на корточки. Берёт в руку горсть земли, засучивает рукава куртки, и тут же, передумав, снимает её. Вытирает руки о штаны, тут же отряхивает. Через десять минут он уже сбегал домой к Лехе и принёс столовую ложку, два полиэтиленовых пакета. Один пакет положил в другой и принялся насыпать туда ту землю, которую нашел. Она мягкая и светлая. Он набирает пакет и собирается уходить, потом возвращается за курткой, несет её в одной руке, а пакет в другой. Крошки светлой земли и песок с руки невидимо падают на штаны и на ботинки.


***

Когда вечером Лешка приходит домой с работы, Сашка весь перемазанный, как и половина кухни. Впрочем, постелена газета. Открыто настежь окно. С центра стола, из рук Сашки выглядывает какое-то существо. Голова существа.

- Бюст!

- Я…б…ть! Ну ты даёшь, а!

- Я голубую глину нашел. Прямо у вас тут, на пустыре, прикинь. Посреди двора! В траве. Я издалека увидел. Думаю, песок-не песок. Дай попробую.

- И что это?

- Догадайся.

- Кто, вернее?

- Ну, не знаю. Я кажется узнаю, но…ангел, может быть?

- Смотри внимательнее!

- Эээ..это…а, знаешь, на твою сестру похоже.

- Это Лис! Из Маленького принца.

Смотри, он на тебя смотрит.

- Привет.


- Ты угадал. Я хотел слепить её, но не получилось. Получился сначала я сам, потом этот лис.
Какая разница, правда?



- Да..а у меня хорошие новости.
- Да?
- Я денег нашел!
- Нашел?
-  Занял.


Они помолчали. Лешка был счастлив. Он подождал реакции, но, не вытерпел и поставил пакет с четырьмя пластиковыми полторашками пива на стол:

- Та-даам! На все.

Сашка рассеянно вытирает руки, перемазанные глиной, о тряпку, он на какой-то момент завис взглядом с пустоте, и тут глаза его оживляются.

- Вот это дело.



***
Прошла неделя или две. Время в Москве летит быстро. Сашка работает грузчиком в соседнем продуктовом магазине. Лешка нашел это место для него временно.

Всё равно нужны деньги на билет. На интернет. И на телефон.

Очень просто получается: нужны деньги, ты их зарабатываешь. Руки содраны у ногтей в кровь и ломит спину, но серые, низко и близко облака дают дышать. И листва деревьев между домов, и быстро становишься свободен. С деньгами можешь пойти и купить себе, что хочешь.
Только деньги кончаются быстро.

Нужно время: доехать до вокзала и узнать, почем билеты в Снежовск. Почем Снежовск, и почему Снежовск?
Почему не Америка?

В Сашке появился задор. Потом безразличие. Внутри всё ещё живёт, колышется обычно, знакомо, а снаружи серая тонкая корочка льда. Может, потому что лето такое холодное, никак не согреться?
Или заканчивается уже?

Сашка запахивается глубже в куртку, он оброс и похудел до костей, предпочитая не закусывать.

Помимо еды, они с Лешкой нашли ещё, как экономить. Покупали в стекле, стекло сдавали. Где-то раз в неделю.…да, а ведь сдавали уже раза три, не меньше. Получается, прошло больше 3-х недель?

Не смотря на пиво, Сашка так и не признался Лешке, что потерял Снежовск. Теперь этот факт кажется глупым. Вобщем-то, Лешке не до того. Он быстро пьет, а когда пьянеет, все его мысли заняты Яной, он хочет её то ли удивить, то удавить, то вернуть, то напугать. И просто хочет.
Строит длинные маловразумительные планы. Вначале, как само собой разумеющееся, карьера и много денег. А потом какие-то сложные расчеты, как случайно подобрать её на дорогой машине с подругами.

Иногда Лешка, напротив, утверждает, что женщины ему не нужны. Ругает их грязными словами, говорит, что из женщин есть смысл брать хороших проституток, и то, потому что тогда хоть честно. А где их взять, хороших проституток? И тут он начинает про работу. Пиво заканчивается часам к двум ночи. Они идут спать.

Сашка привык спать на полу в мешке, потому что Лешка после той ночи начал хлюпать носом, и переместился обратно на матрас. А Сашке всё равно, он же здесь временно.

Временно. Время шло.
 
Осенью начало быстро смеркаться, ветки в ветер штриховали за окном небо, а потом и вовсе не видно стало вечера, только отражение лампы и фонари. Носить ящики стало не так жарко. Но скользко.
Когда холодает, хорошо пить пиво. Когда жарко, от него только и толку, как от прохладного напитка, а потом, литра через два, голова в толстом мутном стекле, хочется спать. Осенними вечерами успеваешь больше. Подумать, представить, не смочь.

Снежовск кажется теперь понятной, но далекой целью. Телефон - ненужной роскошью.

Сашка в конце концов, напившись для этого достаточно, спросил Лешку про Снежовск. Лешка проникся. Хотел сам ехать, искать… Обещал узнать на работе, у него там интернет. Нашел. Почему-то, не билеты, а статистику. Наверно, перепутал, отвлекся. Он объяснял эти цифры с пивом, как бы угощал ими Сашку вместо чипсов. И они казались жутко значимыми. А потом забылись.

У Лешки нежное отношение к цифрам. Ему надо было идти на математику, а он провалился на юриста. Сашке больше нравятся слова, чем цифры, но и они теперь мало, что значат.

Лис остается недолепленным, каким-то намазанным. На газете и на зеленом пустом стекле внизу засохла глина. Сашка думает, что, если бы Яна была его девушка, был бы красивый ход: признаться в любви, используя лиса. Она бы зашла и смотрела на лиса. Он бы что-то написал, что б она сидела напротив, читала и смотрела.

Слава Богу, что Яна не его девушка. Как там дела дома? Все знакомые девчонки пухлые и скучные.
Не такие.


***


 Ира, привет!

Мне приснилось одно место, где я последний раз видела Сашку, и я решила ещё раз написать тебе. Может быть, в этот раз ты ответишь.

Мне снилось, что у меня две собаки: молодая и старая. (На самом деле, у меня только одна собака, старая. Подожди, не бросай читать…) Они бегут впереди. Лето…молодая собака глупая, и свалилась с тропинки.

Теперь я понимаю, что бегут – это из-за того, что было на самом деле, когда моя Чака чуть не попала под поезд. Её оглушило близко проходящим составом, и она неслась, потеряв координацию, через все сады от дороги. А я бежала следом, пока она не упала, не покатилась кубарем в одном месте с тропинки, где овраг. 

Здесь было не так. Сады – не Суходол, а то место за вокзалом, там мы гуляли с Сашкой в последний раз. Уже после того, как мы расстались. Он упал тогда, потому что был пьян. А собаки в моем сне бежали и бежали впереди на огромной скорости, во всех этих садах, которые мне вечно сняться, заброшенные чащобы вишни и крапивы, поломанные доски заборов…и вдруг то место в Москве, где я заблудилась. Собаки несутся впереди, то ли на длинных поводках, то ли я не могу остановиться и бегу с ними вниз, всё время вниз. ..

В тот раз он позвонил, и сказал, что поедет в Москву. К тебе. Он собрал деньги – занял у кого-то, но самое главное была камера. Он взял её для съемок своего фильма. И…он сказал, что это даже не камера была, а хорошая зеркалка с возможностью снимать видео. Да. А стоила она…сколько могут стоить такие вещи? Он её разбил. Это вышло, конечно, случайно. Он держал её на вытянутой руке, и машина ехала, и…так он мне рассказал.

Такое могло случиться только с ним, да?
Он писал тебе.
Или звонил? 
Хотел одолжить денег. Ты ведь дала ему денег?

Дальше я ничего не знаю. Он всё время говорил, что единственный близкий человек у него – это сестра. Он хотел сказать «не родители». Ты была далеко…
Я всё время думаю о том, что он даже вещей не взял теплых, всё оставил. В одной тонкой кожаной куртке, зимой, он так надолго там задержался там у вас, так надолго…

Я не должна была его так отпускать. Я должна была что-то сделать. Ир, ты ведь напишешь мне теперь?
Ир?
Прости меня. Прости меня.

***

Насть, привет!
Извини, твои письма потерялись. Я долго не разбирала почту, сначала развод, потом это.
Даже забыла пароль от почтового ящика.

Сашку нашли не сразу. Может, потому что особо и не искали – нашли только весной. Ни в какую Москву он не ездил. Напился и замёрз, выпил две бутылки Боярышника. Лёг прямо на пол, на тонкий матрас, на заброшенной даче. Дощатое там все такое, старое, как не смыло при разливе до сих пор. Это там, в садах, внизу, за вокзалом…

Ты прости, что не сообщили, телефона твоего никто не знал. Да и, ладно, не буду врать. Были только близкие. Хоронили в закрытом гробу, от лица ничего не осталось.
Мы не звонили никому. Друзей у него было немного. Я вспомнила только Лёшку, который в Москву переехал...но не смогла дозвониться. 

Знаешь, как умирают от переохлаждения? Я нашла. Вот:

Сначала просто холодно. Ломит руки и ноги, трясет. Трясет, потому что организм так пытается согреться. Температура всё равно падает.  Паника.
Потом начинается медленный отказ мозга.
Человек теряет память и рассудок. Он уже не осознает, где находится. Он уже не сможет уйти.
Всё.
Апатия и ступор.

В зоне крайнего переохлаждения они уже даже не дрожат. Коченеют. Кровь сгущается, как масло в неисправном двигателе. И когда температура опускается ниже 30 – такого деления даже нет на градусниках – сердце стучит всё реже.
Начинаются галлюцинации. Перед тем, как замёрзнуть совсем, становится жарко. Прямо перед потерей сознания суженные сосуды у поверхности тела внезапно расширяются и создают резкий приток тепла к коже. 
Последнее лето. Человек будто бы начинает гореть. Он разодрал на себе воротник. Руки были все перемазанные в какой-то грязи и бутылка тоже – в грязи.

Почему? Я читала вот это всё во врачебных блогах, но никак не могла понять, почему он перемазался. Что он делал перед смертью? Только я зря тебе это пишу.

Зря.


***

Ирина, здравствуйте!


Не знаю, помните ли Вы меня.

Прошло двадцать лет, больше.

С тех пор, как….
 Вы написали тогда письмо. Что Ваш брат умер. Я пишу сказать. ВЫ ОШИБЛИСЬ. Это не он. Ты же сама говоришь, лица не разобрать. Нет.

Я видела его вчера на концерте. Он путешествует с американской джазовой группой. Он уехал в Америку!  Наверно, он тогда уехал в Москву и у кого-то ещё занял деньги. Не у тебя. Ты не дала. Он, может быть, сам заработал! Он отрастил бороду и усы. Но ведь глаза, лицо, всё – абсолютно те же! У него было, конечно, другое имя в афише.

Ему хлопали. Я долго дожидалась в фойе, но никто так и не вышел давать автографы. Я вышла, обошла здание вокруг. Только метель и поземка. И ни машин, ничего. Всё пусто.

Ты ещё и решишь, что я сошла с ума. И совсем нет. Я обошла здание вокруг два раза, я видела следы шин, они уехали. Но тот музыкант, который объявлял песни(по-английски), сказал про одну, что их гитарист посвящает своё произведение родному городу. Он вытянул руки к публике. Он, Сашка! Это значит - НАШЕМУ ГОРОДУ!

 Музыкант, который объявлял, повторил название:

«Такого города нет»

Так называлась песня.