Глава 25. Теорема Пифагора

В ожидании следующего урока в коридоре собрался весь Маруськин класс «А». Присев на батарею, девчонки болтали о своём, о девичьем.
— Не выпячивай грудь! — отодвигая от себя Любку в сторону, то ли с завистью, то ли просто в качестве наставления, обратилась к ней низкорослая и щупленькая Люська.
— У меня бюстгальтер … 4 размера! —  поправляя на своих плечах его бретельки, гордо сказала Любка и встала перед одноклассницами.
— Подумаешь! … Нашла чем гордиться! —  усмехнулась Люська.
—  А я лифчики вообще не ношу. —  шёпотом, наклонившись к девчонкам, чтобы никто вокруг больше не слышал, произнесла Верка Остробокова.
—  У меня пока – нулевой. —  стеснительно сказала Наташка, оценивающе и с завистью поглядывая на Любку.

В это время мимо их пробегал Витька Мотыльков из параллельного класса. Уже спускаясь по лестнице, находясь от болтающих красавиц на значительном расстоянии, он вдруг громко выкрикнул, обернувшись в их сторону:
—  Аки – собаки, … бэки – человеки!
— Дурак! —  с усмешкой крикнула ему вслед Любка и аккуратно поправила свою причёску.
Подросшая и рано округлившаяся Люба выделялась среди однокашниц. У неё, в отличие от них, появилась грудь — большая грудь, которой она очень гордилась. Ходила розовощёкая Любка по школе с высоко поднятым носом, выпячивая «свои дыньки» вперёд – на ещё большее обозрение.

Когда прозвенел звонок, к кабинету геометрии подошла Антонина Сократовна. Держа подмышкой журнал, она открыла ключом двери и вошла в класс. Дети ввалились в аудиторию следом за ней, быстро заняв свои места за партами и приготовившись к началу урока.
Геометрия и алгебра были любимыми школьными предметами Маруськи. Примеры и задачи она «щёлкала», как орешки – махом.
— Откуда это у тебя такая тяга к математике? — с завистью спросила как-то раз подругу Люська.
— Тяга? — рассмеялась ей в ответ Маруська, — Скажешь тоже! … Нет никакой тяги, … дар – просто. … Наверно, от отца он мне передался.
—  А что, … твой отец хорошо учился в школе? — полюбопытствовала Люська.
— Не знаю, … не спрашивала. — пожав плечами, ответила Маруська и гордо добавила, — Папкин одноклассник, дядя Женя, как-то раз вспоминал, что в школе арифметику всегда все у него, у моего папки, списывали.
Антонина Сократовна, как обычно, начала говорить очень тихим голосом, так, что её едва было слышно:
— Тема нашего сегодняшнего урока  – «Теорема Пифагора». … Откройте тетради, запишите число и тему урока.
Она быстро начертила на доске прямоугольный треугольник, используя деревянный треугольник, висевший до этого на гвоздике, торчавшем из стены, сбоку от доски. Потом — написала под чертежом формулу и начала объяснение доказательства теоремы. Невнимательные ученики, возможно из-за её тихого голоса, что-то пропустили из её речи мимо ушей, поэтому они начали отвлекаться и суетливо вертеться за партой.
— Эй, Серова! … Дай списать! — встав из-за парты и спокойно прошествовав по классу к парте Серовой, не обращая на присутствие Антонины Сократовны никакого внимания, сказал Игорь Царёв.
 —  А что тут списывать? … Списывай с доски!  — возмутилась Серова и закрыла свою тетрадь, от глаз Царёва, обеими руками.
—  Сядь на место, Царёв! —  тихо попросила Игоря учительница.
Но Царёв даже и не думал возвращаться. Вместо этого, повернувшись лицом к классу, он начал вдруг корчить всем рожицы.
—  Сядь, Игорь, за свою парту! —  вновь спокойно обратилась к нему Антонина Сократовна.
Тогда Царёв, игнорируя просьбу пожилой учительницы, небрежно подвинул своей попой попу отличницы, подталкивая Ленку ещё и рукой, нагло улыбнулся, и, оглядываясь по сторонам, громко сказал:
— Эй, Серая Мышь, … подвинься – ка! … Что расселась на моей парте?
Ошарашенная Ленка покраснела и начала возмущаться:
— Обалдел что ли совсем, Царёв?
Тут учительница начала волноваться. Она подошла к Царёву, заглянула в его бесстыжие глаза, показала на дверь пальцем, и, пытаясь повысить свой тихий от природы голос, перешла на истошный писк:
— Царёв, … вон из класса!
Но Царёв продолжал сидеть и нагло всем улыбаться, поворачивая голову то влево, то вправо. Потом, развернувшись к хихикающему в это время Эдику, он щёлкнул того по носу пальцем.
— Эй! … Ты чего? — отмахиваясь от следующего щелчка, крикнул ему Эдик.
В классе начался шум и гам: одни шептались, другие — возмущались, третьи — хихикали. А Маруське стало жалко обычно скромную, строго одетую, вечно болеющую, с бледным лицом, учительницу в стареньких потёртых жёлтых ботинках.
— Царёв, ты что – не слышишь? — переживая за любимую учительницу, громко спросила она Игорька, — Кому сказали? … Выйди из класса! — подняв крышку парты и привстав, сказала Маруська, —  Хватит урок срывать! … Сам не хочешь запомнить теорему Пифагора, так другим – дай!
Клубничкина вышла из-за парты, хотела было подойти к Царёву, но он нехотя уже направился к двери, по пути скинув с парты тетрадь толстого Серёжки. Серёжка, молча, поднял её и сел обратно, сложив, как и полагается ученику, правильно руки перед собой на парте. Обиженный Царёв хлопнул дверью и скрылся за ней.
Как раз в это время по коридору шёл директор школы Виктор Михайлович, которого ребята между собой называли просто – папа Витя. Папа Витя, увидев Игоря, подошёл к нему и громко спросил:
—  Царёв! … У вас какой сейчас урок?
—  Геометрия. — присмирев и опустив голову, тихо ответил директору Царёв.
— Ты почему не на уроке? — продолжал расспрашивать Виктор Михайлович.
—  Выгнали! — отвернувшись от директора, тихо признался Царёв.
—  Нельзя прогуливать геометрию, Царёв! … А ну, марш – в класс! —  покачав головой, открыв дверь кабинета геометрии, указав Царёву рукой на класс,  приказал ему папа Витя, а когда Гоша нехотя вошёл в класс, директор заглянул в аудиторию и, обращаясь ко всем ученикам, пригрозил, — С вашим классом мы потом поговорим!
— Ну, вот! … То выгоняют, то обратно загоняют! — робко войдя в класс и присев за парту,  сказал Царёв.
 Антонина Сократовна посмотрела на него, вздохнула и сказала:
— Ну, а сейчас, ребята, мы будем решать задачи!
—  Ка-зёл! — обиженно взглянув в сторону Царёва, прошептала Ленка Серова.