Лифт

«Это какой-то другой уровень дерьма, я ещё не готов на него подняться». (с) Томми Ли
Некропролог
Когда стоишь у собственной могилы, всегда понимаешь, кому и что ты не сказал ранее. И думаешь о тех, кого любил. Воспоминания с неким налётом золота на дерьме. И идеалы становятся идеальнее.
Я любил тех, кто не был моим. Так глупо и по-детски, как любят картины. Я всегда любил только тех, кто был от меня далёк.
Персонажи, которых мы создаём, приходят в жизнь с опозданием и играют по-другому сценарию, нежели бы нам хотелось. Мы все творцы и могильщики.
Я влюбляюсь в безумие. Мне по душе всё гадкое, мерзкое и уродливое.
Я не люблю красивых и гладких снобов. Мне нравятся те, кто живёт в сквотах и питается отбросами. Я сам ел из помойки для того, чтобы ощутить вкус жизни. Настоящая жизнь произрастает ближе ко дну. Все талантливые люди изначально маргиналы. И я просто заворожен наркоманами.
Глава 1
Кир Лис
Я стоял на станции метро «Комсомольская» и ждал приятеля по кличке «Винни» (многим было привычнее звать его «Свинни»). Весь мой похмельный день меня терзало странное нездоровое веселье. Вчера я побывал на литературном вечере какой-то унылой поэтессы. Помню, как выходил покурить на крыльцо клуба и прочитал занимательную надпись: «Машины не ставить. Берегите колёса».
— Зачем машина тому, у кого есть колёса? — спросил я, затягиваясь предложенной трубкой.
Какой-то чел, похожий на Кобейна, выразил мне респект. План у него был забойный. Не хотелось возвращаться в клуб.
Закончилось всё тем, что я закричал: «Да трахните её уже кто-нибудь!» — и вышел из зала. Не выдержала душа поэта. В целом, я мало что помню из того вечера, но держало меня до сих пор.
А сейчас я стоял посреди станции в своём белом костюме, затянутый галстуком, словно удавкой. Несмотря на жару, мне нравилось корчить из себя денди. Чем меньше у тебя денег, тем лучше ты пытаешься выглядеть. На меня косилась какая-то тёлка. Я почему-то подумал о том, что Свинни нравятся такие: пригламуренные неформальные шлюхи.
Стоило только подумать, как он вынырнул из подошедшего вагона, волоча огромный гитарный кейс. Тёлка устремилась к нам. Начали подгребать другие неформальные типы, среди которых я, кажется, сильно выделялся.
— Мой вокалист опаздывает, — сказал Свинни. — Опять трахает близняшек. Пацану пятнадцать. Далеко пойдёт.
Я слушал трёп, кивая в нужных местах. Сейчас меня мало что интересовало. Потом Свинни пожаловался на зарплату. Тёлка не упустила момент упомянуть, что зарабатывает больше него. Мне было похуй, я вообще не зарабатывал.
— Почему ты такой загадочный? — спросила тёлка, всё так же буравя меня своими кошачьими глазами.
— Мне ботинки жмут, — ответил я, и это была сущая правда.
Никогда больше не куплю себе ковбойские ботинки. Они не для людей с широкими стопами.
Мы шли к репетиционной базе на очередную вечеринку в честь чьего-то дня рожденья. Солнце садилось за домами. Высотка возвышалась скалой посреди красноватого неба. С вокзала несло мазутом. Поезда шумели вдали. Тёлка продолжала говорить. Она называла своё имя, но я не запомнил с первого раза. Кажется, её звали Аня, просто Аня. Как-то даже странно слышать обычные имена в этой среде. Когда-то мы все выдумывали себе пафосные имена, потом к нам привязались идиотские клички, от которых мы теперь не в силах отделаться. Для меня человек — это не имя. Это набор каких-то знаков: волосы, глаза, фразы, жесты.
— Дивное место, — сказал я, оглядывая странного вида ангары по пути на репбазу. — Здесь так и просится табличка «Концлагерь „Солнышко“».
Тёлка неожиданно оценила мою шутку, присвоив ей десять петросянов из десяти. Говорят, что бабы любят юмор, но обычно они стремаются моих шуток про говно.
На вечеринке мне было скучно, и я не скрывал этого. Я шатался от комнаты к комнате. Везде творилось разноплановое музыкальное безумие: слиз, грандж, бард-рок. Люди кочевали туда-сюда с полными стаканами виски и пива. Музыка из всех дверей сливалась в один большой гул. Я начал улыбаться, делая вид, что не испытываю глубокого презрения ко всем собравшимся здесь раскрашенным петуханам.
— Кто эти люди? — спросил, непонятно откуда взявшийся, давний знакомый из какого-то Мухосранска.
Мне совершенно не хотелось общаться с этим куском пошлости и самомнения.
— Некрофилы, каннибалы, серийные убийцы, — ответил я ровным тоном, продолжая своё хаотическое движение по коридору.
Я вышел на крыльцо, где стояли, непонятно откуда спёртые, шезлонги. Там же сидела эта тёлка, попивая свой вискарь.
— Отстойная вечеринка, не правда ли? — спросил я, опускаясь на соседний шезлонг.
Мне вдруг подумалось, что мы похожи на пару обречённых на палубе «Титаника».
— Ага, и Свинни мудак! — ответила она.
— Это общеизвестный факт, — начал я. — Наверное, тут даже я виноват в чём-то, когда говорил, что надо быть уверенней в себе и начать бухать для облегчения контакта с этим миром. Он переусердствовал во всех своих начинаниях.
Она кивнула, понимая мои слова. Судя по всему, мы оба знали нашего юного друга уже давно, но почему-то до сих пор не были знакомы друг с другом.
— Я как-то раз пришла к нему домой. Мы пили «Рвотного коня»… ну «Уайт Хорс». Он сказал, что отлижет мне так, как никто раньше. Через полчаса, надевая трусы, я сказала: «У меня было тёлок больше, чем у тебя».
— Это печально, — ответил я.
Мы подлили себе ещё вискаря.
— Ненависть сближает, — сказал я первое, что пришло на ум.
Нет, он вовсе не был плохим парнем. Скорее просто мне с высоты возраста было нетрудно заглянуть под маску детской лжи. Всё это казалось мне таким нелепым. Кто не был таким в восемнадцать лет?
Эх, когда мне было восемнадцать, я расхуячил стекло и свалил из дома. Решил, что я самостоятельный. Пожив пару месяцев у друзей, мне захотелось обратно, туда, где чисто и не воняет кошачьим дерьмом.
— Чем ты занимаешься? — вдруг спросила она, выдергивая меня из ада воспоминаний.
— Пьянствую, — коротко ответил я.
— А кроме?
— Разве это может быть кому-то интересно? Ну, я гуляю по ночной Москве, пишу роман, изучаю русскую и зарубежную литературу в институте. Я лишний среди этого музыкального сброда, хотя во сне Хендрикс просил меня не бросать игру на басу.
— Ты не похож на басиста, скорее на пианиста.
— А чем же занимаешься ты? — прервал я её разговор.
— Я работаю стриптизёршей… ещё учусь играть на гитаре.
— Заводы стоят, — вздохнул я.
Я налил себе ещё.
Какие-то люди выходили на террасу, курили, разговаривали ни о чем, блевали, целовались. Звёздное небо проплывало над головой. Полная луна почти касалась шпиля высотки. Вечеринка текла своим скучным чередом. Мне кажется, что я уже слишком стар для этого ****ского веселья — с девятнадцати лет ощущаю себя старым.
Я распустил волосы, снял пиджак, ослабил галстук, закатал рукава рубашки, тем самым давая окружающим понять, что я пьяный. Через пару минут подумал и снял ботинки. Свинни вышел со своим малолетним другом. Это был криво накрашенный субтильный блондин, похожий на маленькую шлюху.
— Ты хоть иногда улыбаешься, бледный герцог? — спросил мальчишка. — Я смотрю за тобой весь вечер, а ты всё такой же мрачный.
Я тяжело вздохнул, многие находили меня чересчур мрачным. А я просто не умел улыбаться, когда нужно.
— Я ржу весь вечер, — сказал я, понимая, что добавил в свою реплику слишком много сарказма.
— Ты похож на молодого Боуи, — сказал он, прикуривая мне сигарету.
Я рассмеялся. Со стороны казалось, что я просто фыркнул через нос.
— Я коллекционирую все нелепые сравнения своей внешности и образа, — сказал я, скалясь.
Мальчик удалился к своему накрашенному приятелю, который искал на ощупь сортир. Мы болтали с тёлкой всю ночь, обсуждая секс, наркотические трипы и смысл творчества.
— Мне кажется, к вдохновению ведёт всепоглощающее ****ство или целибат, — сказал я.
— Почему?
— Ну вот Пушкин был ****уном, а Гоголь — девственником. Я лучше пишу, когда нахожусь в одиночестве и предаюсь пьянству.
Мы покинули ад вечеринки с рассветом. Поехали домой… каждый к себе.
***
Мы сидели дома у одного готишного типочка, называвшего себя Штефан. Меня радовало его общество, тут можно было не скрывать, что мне скучно, и я переполнен презрением. На днях мне удалось срубить немного денег, и мы заливались вискарём, в шкафу дожидался трофейный абсент.
Мы смотрели какой-то научно-популярный фильм по «Дискавери». Я понимал, о чём речь только благодаря своим пьяным беседам с одним астрофизиком.
— Съебать бы в космос, — сказал Штефан, наливая себе ещё вискаря.
Он уже был близок к состоянию опьянения. Я завидовал, так как мне надо значительно больше. Я всегда считал его пидаром, хотя он рассказывал, что у него есть какая-то женщина. Но никто из тусовки никогда её не видел. Штефан всегда был в образе, даже когда выходил за хлебом. Он был насквозь фальшивым эстетом, из тех, кто пытается выглядеть аристократом, живя на зарплату учителя. Я знал все эти штучки: купоны на скидки, флаеры, удобные знакомства. Он считал себя музыкантом, поэтом и художником, но никто никогда не видел плоды его трудов.
В это лето мы практически жили вместе, как живёт асексуальная гейская пара. Мы просыпались ближе к полудню, он готовил пасту, я гонял за пивом. Потом мы смотрели фильмы, в основном что-то красивое и бессмысленное. Ночью шли гулять, слонялись по улицам или отсиживались в гей-баре на Пушкинской. Дрянное подвальное заведение с отвратительной музыкой и кислым пивом. Мы не преследовали цели кого-нибудь снять. Нам было смешно наблюдать за этими пидарасами.
— Ты бываешь в «Трёх обезьянах»? — спросил меня мелированный педик в обтягивающей майке. Он изо всех сил пытался перекричать старомодный рейв из колонок.
— Нет, я не такой, — ответил я.
— Натурал, что ли?! — спросил он с брезгливым удивлением, словно я сказал, что люблю насиловать детей.
— Нет, — ответил я. — Просто другой.
— Бисексуал? — его выражение лица стало ещё более брезгливым. — Я считаю, что бисексуалы просто обманывают сами себя. Им стыдно признать свою настоящую ориентацию.
Я закрылся в себе, не желая продолжать этот бессмысленный разговор. «Темная» тусовка меня пугала.
В тот день нам не хотелось никуда идти. Мы продолжали тупить и бухать.
— Позови каких-нить тёлок, что ли? — предложил Штефан, скучая. — Мне нужна жертва.
— Что сразу я? Я словно стильный сутенёр.
— Просто у меня нет знакомых баб, кроме Вероники. Я не хочу знакомить её с тобой… и вообще с кем-либо.
Я тяжело вздохнул. Стоит мне притащить без левого умысла в какую-либо тусовку милую скромную девочку, как она тут же начинает свой крестовой поход по ***м. Бабы приходят на тусу только ради ебли. Я всё больше и больше начинаю в них разочаровываться. Им не важен секс как таковой, иначе они не стали бы так яростно имитировать оргазм. Им нужен сам факт принадлежности более качественному самцу.
Я брал Аню с собой на глэм-пати, после этого она несколько раз ходила туда без меня.
У нас вообще были странные отношения. Мы нравились друг другу, но не спешили сближаться. Вероятно, она ожидала от меня чего-то большего, но я был скуп на эмоции. Приходил, напивался и падал на гостевой матрас. Тем не менее, я решил позвонить. Она сказала, что сейчас торчит у парикмахера на другом конце города, но приедет, как освободится.
Когда она пришла, мы уже перешли к абсенту. Аня тоже была не трезва.
Мы зажгли свечи и сидели в полумраке, разливая абсент по стаканам. Его приготовление необычайно красивый ритуал, что-то сродни героину — ложка и пламя.
— А вы ****есь друг с другом? — спросила она, закидывая ноги на стол.
Я испытал почти садистский кайф от того, как исказилось лицо Штефана. Я всегда знал, что он считает меня уродливым.
— Нет, — ответил я, прикуривая от свечки.
— Но ты вчера мне по-пьяни это сказал по телефону.
— Я тебе сказал только, что мы как пидары, но ничего больше.
Она вздохнула немного разочарованно.
Алкоголь действует на баб неким подобием афродизиака. Выпив пару рюмок, они решают, что можно не притворяться приличной. Ей стало жарко, и она сняла блузку, оставаясь в одном леопардовом бюстгальтере. Я немного приуныл, понимая, что всё, что было раньше, оказалось лишь пуш-апом.
Штефан слегка отъезжал. Он достал из кармана свою опасную бритву и томно разглядывал её в свете пламени.
— Вампиры живут среди нас, — сказал он, поворачиваясь к Ане. — Я один из них. У нас нет клыков, мы не боимся солнца, всё, что нам осталось — это привязанность к крови и красота. — Он откинул длинные редковатые волосы на плечо, стараясь произвести впечатление. — Кровь — это мой наркотик. Всё, что мне осталось после того, как меня бросил этот кокаинист.
Даже сквозь волны абсента в голове я понимал, что он подло ****ит: и про вампиров, и про кокаин. Я вообще был не склонен ему верить. Но я любил кровь, её цвет и вкус. В ней было что-то более эротичное, чем в других человеческих соках.
Аня дала своё молчаливое согласие. Мы сделали небольшие надрезы на её запястьях и присосались к ранам. Кровь текла тоненькими струйками. Её приходилось буквально высасывать. Мне казалось, что её кровь отдаёт сладостью вишнёвого вина.
Потом я налил себе ещё абсента и выпил залпом. Зелёная змея заползла в мой мозг, и сознание пустилось под откос. Дальше был небольшой провал в памяти. И вот я уже стою на балконе с новым бокалом зелёного яда. Внизу полыхает помойка. Мы со Штефаном заворожено смотрели вниз. Рыжее пламя мирозданья танцевало внизу, перебираясь из одного бака в другой. Оно колыхалось от ветра, словно пьяное. Меняло цвет с жёлтого на алый.
— Мальчики, идите сюда! — крикнула тёлка.
Штефан затянулся сигариллой, его глаза слегка закатились, так что стали видны одни белки. Он монотонным голосом произнёс:
— Голые бабы бывают в моей комнате каждый день, а вот помойка горит лишь раз в жизни.
Я вернулся обратно, когда пламя совсем догорело.
— Я спать, — услышал я голос Штефана.
Мы остались с Аней на кухне. Я заметил, что из одежды на ней остались только голубые стринги и туфли. Мои глаза не сразу отыскали её грудь. Тёлка картинно прислонилась к барной стойке, служившей столом. Её пьяный голос стал выше на несколько тонов.
— Я беседовала с Терри, — выдохнула она. — С Терри Водкой. Мы с ним позавчера сняли друг друга. И это супер. Но в процессе он спросил: «Да, но зачем?». Чёрт… Он так запарился в жизни, что начал лысеть. Да все мы тут затраханные жизнью… и я, и ты… Я ушла со старой работы. Теперь я администратор в клинике. Хочу вернуться в колледж и стать медсестрой… В жизни главное найти своё место, а не болтаться, как говно…
Я кивнул, хотя мало что понимал из этого потока сознания. При общении с женщинами главное просто вовремя кивать.
— Тот человек, в которого я влюблена… я нашла подход, теперь я беру у него уроки гитары. Мало что понимаю, но нравится чувствовать его руки. Но, бля, при этом мне так жалко Терри. Мне кажется, он просто морально разбит… Мы с Джи наелись недавно грибов, я хотела его трахнуть, но вспомнила, что делала это раньше. Это порой не имеет смысла.
Мне надоела эта болтовня. В комнате сверкали огни. Это было так ярко, словно рядом с нами горело множество помоек. Я хотел, чтобы она замолчала. Я заткнул ей рот своим языком. Мы целовались. Я сжал её грудь, она была слишком маленькой для такой кормы. Я запустил руку ей в стринги.
— Отсоси мне, — прошептал я, настолько нежно, насколько это вообще было возможно.
Я не хотел, чтобы она что-то говорила в процессе. Мне хотелось немного тишины.
— Знаешь… это словно игры в рок-н-ролл… — говорил я. — Ты, я… эта чёртова неизбежность… Всё, что с нами происходит — это просто закономерность. Почему бы людям сразу не отсасывать друг у друга при встрече, чтобы потом сразу же расходиться… не оставляя на душе неприятного… осадка… Ты сосёшь с зубами, как ****ый кролик… блять… это даже мило.
Кажется, я сказал это слишком громко. За стеной послышался смех Штефана.
Мне надоела эта пытка зубами. Я отстранил её, и мы переместились на подоконник. Кажется, помойка снова запылала, когда я вставил. Это какая-то извращённая метафора реальности. Как я узнал сегодня из документалки, реальности не существует. Порнушные стоны Ани разносились по всей квартире. В этом было столько фальши. Какой-то ****ый артхаус, даже не порно. Я не помню, кончил я или нет. Здесь это уже не имело значения. Просто в один прекрасный момент мне надоела эта бессмысленность.
— У тебя что, был секс с женщиной?! — кричал из-за стены Штефан, изображая протяжный педовочный голосок. — Ну, про кролика — это мощно.
Глава 2
Кир Лис
Дни тянулись в унылом постоянстве. Я ходил на учёбу, напивался за чужой счёт. Звонил Котэ, когда мне были нужны таблетки и просто поговорить.
Котэ был зачуханым полноватым школьником из тусовки Штефана, мечтавшим когда-нибудь вырасти в андрогинного принца. Все его попытки подражать кому-то были так же нелепы, как бабушкина косметика на его щекастом лице. Тем не менее, он вовсе не был отвратительным, скорее забавным. Всё, что было в нём отталкивающего, так только его комплексы. Он не мог сделать вздох без чувства сомнения. «Что бы сделал на моём месте Штефан?», — должно быть, спрашивал он себя.
Стена между мной и миром росла. Я не знал, что делать в этом сплошном чёрном тумане.
В метро я встретил девушку. Я бы в жизни не подошёл к ней, если бы не был пьян. Я славлюсь похуистичным отношением ко всему миру. Кто знает, сколько раз я проходил мимо своей вселенской любви.
С ней был какой-то хмырь, но это меня совсем не смущало.
— Видел тебя в каком-то паблике, — сказал я. — У тебя крутые фотки.
— Что-то вроде «GothicBeauty»?
Она старалась смотреться высокомерно, но я разглядел интерес в её глазах. Хмырь стоял в стороне, сливаясь со стеной. Было ясно, что он недоволен, но не может дать волю чувствам. Кажется, между ними «friend zone» или не очень удачные отношения.
Она протянула мне какую-то визитку.
— Я работаю в магазине неформальной одежды. Если заинтересует — приходи. У нас шикарная коллекция обуви.
— Мне это не интересно, — вздохнул я, судорожно соображая, что бы ещё добавить. — Давай лучше просто погуляем?
— Давай. Я завтра днём свободна. Запиши мой номер, — сказала она, доставая из сумочки смартфон.
Мы обменялись номерами, им с хмырём пора было выходить.
С утра я вспоминал всё это с долей стыда и гордостью за собственную дерзость. Она была красивой, даже слишком красивой для меня. Я прозвал её Принцессой. Высокая натуральная блондинка, с пухлыми губами и идеальными чертами лица. Я снова разглядывал её фото и думал о том, что в этой красоте есть что-то неправильное и ущербное. Что-то не так у неё во взгляде. В ней попросту не было жизни.
На следующий день мы шатались по Москве в осенних сумерках. Я предложил что-нибудь выпить, но она отказалась.
— Я вообще мало пью, — сказала Принцесса. — Мне нравится держаться за реальность. Наркотики меня пугают, я даже траву не курила никогда.
Я лишь хмыкнул, умалчивая о своих опытах общения с разными веществами.
Меня совершенно обескураживало то, что я нахожусь рядом с женщиной… типичной женщиной. Мне оставалось только смотреть на то, как движутся её полные губы, почти не вникая в смысл слов. Странно говорить с женщиной, которая разбирается в брендах одежды, а не в сортах грибов и спидов. Она не травит байки о вписках и концертах, она занята собой и своей внешностью. Я всё думал, неужели кому-то может быть это интересно?
— Кстати, ты очень стильно выглядишь, — сказала она, наконец, переключая внимание с себя секунду.
— Спасибо, я надел первое, что выпало из шкафа.
Я ходил тогда в чёрном плаще и высоких ботинках, считая свой внешний вид невыносимо говнарским. Время пиджаков прошло.
Мне хотелось перевести разговор в сторону чего-то более приятного. Я говорил о книгах, но она читала только вампирские романы Энн Райс и разное фэнтези. На мои замечания, что ничего глубокого там нет, она явно обиделась и закусила губу. Я перешёл к монологам о книгах Габриэль Витткоп, мне хотелось мстить за эти унылые телеги об одежде:
— Она писала о человеке, безумно влюблённом в мертвецов, буквально завороженном смертью. Ему нравились все: женщины, мужчины, дети, старики. Его любовь не ведала граней, но она всегда оставалась невзаимной. Не это ли есть настоящая трагедия, а не какая-то там заварушка Ромео и Джульеты. Между ним и его возлюбленными стояла более жестокая преграда, чем непонимание семей… Но это ещё не самый шик. В «Торговке детьми» описывался странный бордель, где можно было делать всё что угодно с детьми, вплоть до смерти и жестоких увечий. Я считаю, что это достойный ответ Дэ Саду, который тоже упоминается там, как «самый скромный посетитель борделя». Ещё я люблю шикарные комиксы Суэхиро Маруо…
— Хватит, — оборвала меня Принцесса. — Этих вещей хватает и в жизни. Совсем не обязательно писать о том, с чем мы сталкиваемся каждый день в новостях.
Мне надоело спорить. Мне стало невыносимо скучно, и я был чертовски рад, наконец, добраться до метро.
Я всё думал о том, что она идеал, только явно не для меня. Но когда она написала мне и предложила снова встретиться, я не отказался. Намечалась какая-то тусня. Котэ бы туда точно не пошёл, тогда почему бы разок не показаться у всех на виду с красивой девушкой. Для чего они ещё нужны?
Реки пива и марихуаны. Я почти чувствую себя нормальным, с людьми, которые кажутся мне друзьями, с девушкой, которая кажется моей. Это порой приятно — залезть в чужую скорлупу. В такие моменты забываешь, что ты призрак из комплексов и фобий. Я шучу, смеюсь и целуюсь у всех на глазах.
Ночью мы поехали к ней и занялись какой-то вялой вознёй, которую с трудом можно было назвать сексом. Несмотря на идеальное тело моей Принцессы, я думал только о вечной скуке, преследующей меня.
Она слишком хороша для меня, слишком хороша, чтобы я срал ей в душу.


Мария Адлер
Иногда утром главное убедиться, что ты надел своё лицо, а не нацепил в спешке чьё-то чужое, как порой бывает с нижним бельём.
Так утром я вспоминала, что я Мария, глядя на разрисованный разноцветными свастиками потолок чьей-то стрёмной квартиры. Липкий свет пробивался сквозь занавески. Я чувствовала пыль, оседающую на моих ресницах. Рука на ощупь нашла бутылку шампанского.
Я не чувствовала себя больной или усталой. Пустота поселилась в моей голове прочно и надолго. Мой постельный оппонент спал на соседней подушке, разбросав свои длинные чёрные волосы. Я заметила в углу бас-гитару и улыбнулась. Музыканты — это мой фетиш.
Пусть я почти не помню события вчерашнего вечера, мне остаётся верить, что было круто. Я думала о том, чтобы написать свой номер карандашам на лбу у своего случайного любовника, но вовремя одумалась и решила остаться инкогнито.
Я с досадой посмотрела на стрелки на чулках, но всё же решила идти в них, несмотря на погоду. В зеркало лифта моё лицо казалось чужим и оставленным жизнью. Мне нравилось выглядеть как героиновая ****ь и в этом был особый шик. Я знала, что от меня несёт мёртвым бомжом, но боялась даже вдыхать этот запах из смешения разных сортов липкого пота, табачного угара, гашиша и алкоголя.
У меня за плечами диплом, аспирантура, тонны сожранной наркоты.
О чём я думала, трясясь в маршрутке? Думала, что меня пора лечить от целого клубка моих зависимостей. Думала о том, что сначала лучше вылечить весь этот грёбаный мир, а уже потом браться за таких, как я.
Я на дне. Я всегда знала это, даже тогда, когда ещё не почувствовала вкус первой сигареты и объятий первого мужчины. Я знала, что будет со мной, и это было моей дурной программой на жизнь. Десять лет ада внутреннего и внешнего раздирали меня изнутри. Я старалась не думать об этом, запивая флуоксетин фруктовым пивом. Я старалась не думать вообще.
Я прихожу к ней, она видит всё по моим глазам. Тени, образы, фантомы. Я прохожу сквозь грязный холл маленькой квартиры-студии и падаю на матрас. Здесь гниёт хеллоуиновская тыква и парочка гондонов.
— Ты никогда не думала, что все эти истории из биографий рок-звёзд и других контркультуных персонажей — это правда? — говорю я, слова медленно вылезать из глотки вместе со слюной. — Ты не веришь в это, пока наблюдаешь со стороны. А потом это становится твоей реальностью и американские комедии про угар больше не цепляют тебя. Потому что их жизнь скучная ***ня.
Мне тяжело говорить. Я не слышу её ответа. Я хочу отключиться. Или трахнуться…. Я даже не знаю. Даже если ты абсолютно гетеросексуальна, хорошо, когда рядом есть другая тёлка. И она может сделать рукой то, что так лень делать самой.
Я засыпаю, чувствуя её пальцы в себе…
Мы просыпаемся ближе к вечеру потные и голые. Солнце убивает нас словно вампиров. Мы заглатываем немного феназипама. Есть ещё водка, но нечем запивать.
Она рассказывает мне, как кололась транквилизатором и разбила голову об раковину. Я вспоминаю свои эксперименты с «тропиком», но мне больно смеяться.
Мы разбавляем рассол кетчупом, чтобы получилась странная бурда. Я не могу пить водку без запивки. Я, конечно, люблю блевать, но не до такой же степени.
Он приходит, когда уже совсем стемнело. Часы показывают «12». Он пунктуален, как все гады. Молча раздевается и падает в кровать рядом со мной.
Мы почти не общаемся, но у нас странные ритуалы.
Он не нравится мне, я не нравлюсь ему. Я вообще не уверена, что он предпочитает женщин. Мне кажется, он трахается с моей подругой только ради поддержания имиджа писателя-рас****яя.
Он молча курит, а я смотрю не его профиль в отражении лунного света. Он достаёт бутылку Егерьместера и молча протягивает мне. Подруга копошится на кухне, собирая ужин из объедков вчерашнего дня.
Мы просто пьём и вздыхаем. Наверное, у него тоже был тяжкий день.
Я снова думаю о том, что мы все на дне и мне хочется плакать. Зачем во мне ещё остались эти ебучие остатки морали.
Егерь начинает давать в голову. Я понимаю, что всё не так плохо. Я думаю о том, чтобы найти работу, но не знаю, что выбрать между проституцией и торговлей наркотиками. Эта мысль начинается казаться мне всё более реальной.
Он давится едой.
— Бабы не умеют готовить. Они фигачат этот быдляцкий майонез во все продукты. Как эту днину вообще можно жрать.
Тарелка летит в открытое окно.
— Тупой кусок вагины, — шепчет он.
Его сексизм не знает границ. Она терпит его, только потому что он приносит бухло. Он теперь единственный из нас работает.
— Я трахаю её, только когда хочу опуститься на самое днищное дно. Кажется, в её ****е забыли трактор.
Она молчит и жрёт. Как же эти люди сейчас отвратительны мне. Я не понимаю, почему мы друзья, почему лежим в одной постели? Спим и жрём вместе. Даже срать ходим в один сортир. А туалетной бумаги уже неделю нет…
Мне становится смешно от этих мыслей.
Он зарывается в ноутбук. Она молча убирает остатки салата с пола.
— Моя мексиканская шлюха, — шепчет он почти ласково.
В этот момент на его красивом, но безъэмоциональном лице проскальзывает подобие улыбки.
— Я знаю, почему у тебя плохо с женщинами…
Он с интересом смотрит на меня.
— Потому что ты их презираешь. Поэтому ты никогда не станешь альфачом. Бабы любят тех, кто их любит. Они как кошки. Чувствуют силу и независимость. Но от тебя веет ненавистью, поэтому я тебя не хочу.
Моя телега кажется мне речью больной феминистки, но это действительно так. Я не знаю, как можно ложиться под таких козлов. Но что-то привлекательное в нём всё же есть.
Мы допиваем егерь. Она делает вялую попытку поиграть с его членом под одеялом.
— Отстань, я устал. Я сегодня уже два раза подрочил дома. А вчера **** свою Принцессу.
Мне хочется пошутить про пол принцессы, но шутка остаётся в моей голове.
Она льнёт ко мне. У неё бездумный взгляд животного, которое просто хочет случки. Я могу ей это дать, как настоящий альфач я милосердна. Я считаю, что можно трахать любых женщин. Я трахаю её пальцами не раздеваясь.
Он бесстрастно смотрит на наш секс.
— Я почитаю тебе Бродского, — говорит он. — Бабы же любят Бродского.
— Я люблю Гумилёва.
И он читает мне моё любимое стихотворение про трамвай. А я думаю о том, что он гей, потому что надо быть совсем бездушной скотиной, чтобы спокойно читать, когда рядом ебутся две девушки.
— Я смотрю на секс, как смотрят балет, — говорит он, закончив читать. — Я писатель, я должен передавать все грёбаные краски этого мира.
Она просит сунуть в неё пустую бутылку от Егеря. Меня заводят подобные забавы. Всё, что касается доминирования и причинения боли — по моей части. Будь у меня член, я бы совала его во всех подряд.
Я почти не слышу её стонов. Мне наплевать на её оргазм. Я совсем не хочу её ответных ласк. Я так устала и затрахалась. Когда-то я играла на бас-гитаре, с тех пор у меня сильные пальцы. Я могу пороть её на автомате.
Кончив, мы заваливаемся смотреть фильм. Моя голова попадает аккурат в его подмышку. Это немного стремает. А он мнит себя хозяином гарема, которому лень даже сношать своих женщин. И мы не его женщины, мы ему не принадлежим, как никто в этом мире не принадлежит никому.
Мне больно смеяться. У меня болит диафрагма и низ живота. Моя ночная скачка с басистом не прошла даром. Я думаю о том, чтобы подрочить. Но я не столь маргинальна, чтобы делать это прилюдно, глядя в тупой фильм Кевина Смита. Я засыпаю под бормотания монитора.
Я пропустила окончание фильма. Проснулась только когда она начала ****еть по скайпу с Германом.
— Хочешь, я покажу тебе сиськи! — сказала она.
— Я не ценитель бидонов. Я фанат анорексии, — говорит он.
— А я нашла в квартире твои волосы. Они липнут к полу и стенам.
— Только не вздумай ворожить меня.
Я думаю, что передо мной очередной пафосный педрила. Их много. Самовлюблённые козлы повсюду. Макс не такой. Я наблевала ему в руки на прошлой сходке и разорвала на нём футболку. Его тошнило мне под ноги. Он твердил, что я богиня. А потом потащил меня на флэт, чтобы осчастливить.
Наутро извинялся и говорил, что перепутал меня со своей тёлкой. Я, конечно, тоже блондинка, но до её силиконовых бидонов мне далеко. Градус его неадеквата прогрессирует с каждым днём. Он переполнен наивностью.
Подруга выключает скайп, ставит записи «Crow» и ревёт…
Я не знаю, куда деться от этого градуса уныния кругом. Они оба слишком молоды, они верят в любовь до гроба. Кролик грузится по своему гитарному учителю. Кир ищет свою единственную музу.
Я хочу объяснить им, что нет никакой любви, что все мы просто чьи-то шлюхи. И от этого мне становится грустно.
Глава 3
Кир Лис
Наконец-то меня взяли борзописцем в один из музыкальных вебзинов. Платили мало, но зато я всегда был обеспечен халявными проходками на концерты. За эти два месяца я прослушал столько невероятно отвратной музыки, что начинал плавно сходить с ума.
«Унылый саунд из 90-х навевает тоску прокуренных кабаков…», — охарактеризовал я странные звуки из-за окна. На улице орала музыка, я слышал её даже сквозь двойной стеклопакет и по привычке мыслил рецензиями.
«Ты самый отвратительный и злобный критик, которого я встречала», — сказала моя главредша. Я воспринял это как комплимент.
Я шатался по клубам и знакомился со всеми группами московского андеграунда и даже ниже. В них было много претенциозности и почти подростковой самоуверенности. Фанатичная задрочка на технике без видимого результата и какого-либо проявления творчества и собственного «я».
Ясно из этого было лишь одно — они все просто играют в рок-звёзд. Им нравилось подражать своим кумирам в устаревших музыкальных наворотах и стиле одежды. Среди них были девочки в корсетах, пытающиеся петь как Тарья Турунен, немытые металлисты, взрощённые на «Арии», пытающиеся стать вторыми или даже третьими «Iron Maiden», безликие клоны «Motley Crue», ебучая тёмная электронщина, и это не считая откровенно говнарских команд, от которых уши начинают кровоточить.
Я тогда подался играть на басу в группу, наполовину состоящую из баб. Мне нужна была практика и хоть какое-то движение, но вместо этого я получал только нервотрёпку.
Кролик снова нарисовалась рядом, чувствуя исходящую от меня ауру халявы.
Временами мы подрабатывали, снимаясь в разных передачах и сериалах в роли фриков и неформалов. Работа была непыльная и весьма халявная. От нас ничего не требовалось, кроме как выглядеть максимально дико. За это время я повидал немало странных личностей и одного известного актёра, который был вусмерть пьян и бегал по коридорам в женском платье. Большинство людей, что окружали меня на съёмках, свято верили, что это является для них путём к славе. Им казалось, что попадание в телеящик — это шанс стать звездой. Я же воспринимал это как очередное развлечение.
Самой халявой была массовка в передачах. Мы просто забирались под трибуны и сидели там весь съёмочный день. Там, снаружи, толпилось отвратительное быдло и пенсионеры, для которых эти полторы тысячи рублей за пять часов сидения на жопе были существенными деньгами. Нам же этого хватало на один рейд по барам. В конце мы выползали из подполья, забирали свои деньги и шли кутить.
В этом времени была какая-то сладкая беззаботность, наставшая после депрессивных обострений ранней осени. Мне было легко.
Кролик позвонила в одну из ноябрьских ночей:
— Ты идёшь на пати «Dark Night»?
— Придётся, — вздохнул я.
— Возьми меня с собой! Там будет кое-кто, кого мне надо увидеть! — она почти кричала.
— Тогда почему этот кое-кто не возьмёт тебя с собой? — скептически спросил я.
В трубке послышался тяжёлый вздох.
— Потому что я не могу просить, я стесняюсь.
— Ну ладно, — ответил я. — С тебя пиво… всю ночь.
— Раньше мужчины требовали секса всю ночь, теперь пиво, — рассмеялась она.
— Времена меняются.
В тот вечер я надел свой чёрный костюм из секонд-хенда. Мне казалось, что у него хорошая аура, что он мог принадлежать какому-то успешному человеку, а теперь его таскает полунищий и вечно голодный поэт. Я позволил себе слегка накрасить глаза, словно ностальгируя по второй половине нулевых, дням моего отрочества на Патриарших и Чистых прудах. Ныне тусовка переместилась в клубы, а через пару лет совсем рассосётся. Но это общество было слишком гнилым, чтобы по нему ностальгировать. Так альтернативная культура в России мутирует в клубную, чтобы потом перевариться целиком и без остатка.
Я наблюдал со стороны все метаморфозы уличной культуры. Алкоголично-наркоманская система постсовковых неохиппи мутирует в движение ролевиков и фолкеров. Молодая панковская поросль из непонятых обществом детей переходит в готы, те со временем, отбросив романтический флёр, становятся эмарями. А затем всё поглощают хипстеры и культура священного потре****ства. Вечно в России всё через задницу. Я много раз говорил и писал в своих статьях, что субкультуры здесь просто невозможны по причине того, что находясь в культурном вакууме, Россия не прошла тех вех развития общества, в которых зарождались те или иные субкультуры. Всё это было лишь объектом немого перенимания у Запада всего, что попадалось под руку — музыки, одежды, идеологии. Об этом можно рассуждать ещё долго, хватило бы на целую диссертацию.
А пока я торчал в клубе, наслаждаясь огнями угасающей альтернативной культуры. Я карябал заметки в своём блокноте, так как в те времена ещё не дружил с гаджетами вроде планшетов или смартфонов. Кролик крутилась вокруг меня, порой делая короткие пробежки по залу в поисках знакомых.
Первая группа играла унылый, вторичный хеви. Играли они неплохо: мощные риффы, изъёбистое соло, высокий голос вокалиста. Ему немного не хватало диапазона, но здесь это мало кого волновало. Звук в наших клубах всегда оставался хреновым. Слушая это, я думал: «Зачем? Зачем вообще играть, если ты не можешь сказать ничего нового?» Метал исчерпал себя, он так же мёртв, как и рок-н-ролл. Да всё здесь, чёрт возьми, давно было мертво. Этим мужикам лет за тридцать, а они продолжают лабать музыку юности своих отцов.
Далее вышла какая-то группа с девочкой на вокале. Что-то вроде заезженного поп-панка с текстами про любовь и быт. Через их музыку сквозило откровенное гаражное дилетантство. Я бы всё простил, если бы вокалистка так не лажала. Затем были какие-то безликие хипстеры с унылым инструменталом, что-то вроде пост-рока, но это совсем не отложилось в моей памяти.
Кролик всё же нашла, кого искала. Это был длинноволосый готичный чувак. Такой типаж слишком часто встречается в тусовке, чтобы быть хоть сколько-то примечательным.
— Это Герман, — сказала она, представив нас друг другу. — Он учил меня играть на гитаре.
— Мне тут кто-то передал, что ты обязательно напишешь про нас гадости, — сказал он, ухмыляясь.
— Если попросите, обязательно напишу, — ответил я.
Так я впервые узрел того, кому суждено было стать знаменитым. Мы ещё каких-то пару секунд продолжали буравить друг друга взглядом. Говорят, что «тему» видно сразу. Я усмехнулся про себя, отводя глаза к своему листку с заметками (главное не проебать).
— Мне пора на сцену, — сказал он, поспешно покидая нас.
— Это твоя вселенская любовь? — спросил я у Кролика. — Тяжело было найти кого-то получше?
Она ничего не ответила, садясь рядом.
Когда «Opium Crow» вышли на сцену, я ничего не почувствовал. На моём месте многие бы сказали, что сразу разглядели звезд, но тогда в них не было ровным счётом ничего выдающегося. Они напоминали мне не самый лучший клон «London After Midnight», разве что с менее электронным звучанием и русскими текстами. Они даже не казались мне группой, а просто набором из разных людей, которых заставили играть что-то одно.
Кролик расхваливала мне охуитительную игру Германа. Мне же было как-то наплевать — я не понимал, почему музыканты дрочат на технику и скорость, но забивают на красоту партий. Мир кишел техничными музыкантами, но был полон ***вых аранжировщиков.
Мне категорически не нравились клавиши и наличие в группе этой готишной бабы в корсете, это наводило на ассоциации с унылым симфо-готик-металом.
Вокалист с торчащими обесцвеченными волосами и адским макияжем напомнил мне всё того же Бреннана из «LAM» в период буйной молодости. Голос был слишком неуверенным, но, в то же время, это походило на блестящее дилетантство. Никаким академом там и не пахло, зато он обладал большим диапазоном. Тексты показались мне намеренно шизоидными, хотя мне попалась пара годных метафор.
Они закончили песней «Bauhaus» — «She’s In Parties». Я думаю, им самим было смешно от этих игр в готику и попыток воскресить «Batсave».
После выступления мы пили пиво в гримёрке. Я вообще все концерты и пати люблю проводить за сценой, так ты чувствуешь себя принадлежащим к чему-то высшему, хотя на деле всё это — игра. Моя игра в крутую прессу. Сейчас я мог мнить себя репортёром «Rolling Stone». На самом деле, журналисты — такие же вши рок-н-ролла, как и группис. Кролик обхаживала Германа, но он оставался холоден к её ****скому обаянию. У подобных пафосных типов есть доступ к шлюхам покруче, если его, конечно, вообще интересовали женщины.
Я наблюдал за вокалистом, который выстроил перед собой батарею из шотов текилы и мензурок с сиропом от кашля. Говорят, Макс Тот начал торчать в Лондоне, что его сгубила чужая среда, нет, он всегда был торчком. Он им родился. Сейчас он сидел передо мной на продавленном диване в душной гримёрке и обламывал длинные накладные ногти. Его грим размазывался по лицу маской скорби.
— Я стал музыкантом, потому что у меня не сложилось с карьерой серийного убийцы, — начал он нашу негласную игру в интервью. — И теперь я здесь, в ваших обоссанных клубах.
— Кто был твоим кумиром? — спросил я.
— Никто.
— Ты сам пишешь тексты?
Он кивнул, прикуривая сигарету.
— Кто твой любимый поэт?
— Лорка.
— Я почему-то думал, что Рембо. Ещё я заметил влияние Лотреамона.
— Это влияние спайса и кодеина, — усмехнулся он.
Тогда ещё подростки не начали массово откидываться от синтетики, и спайс не был синонимом смерти в луже блевотины. Со временем я стал думать о курительных смесях, как о символе эпохи.
Герман загрузил меня какой-то технической мурой. Потом и вовсе начал спорить сам с собой о превосходстве «BC Rich» над «Gibson». Закончил речь тем, что усилители «Marshall» уже не те.
Кролик активно ему поддакивала, хотя, как мне казалось, мало что понимала в его речах. Под конец она спросила, можем ли мы пойти к нему. Герман покачал головой и сказал, что они с Максом хотят побыть одни. Это подстегнуло мою догадку, на счёт того, что они являются парой. Тщетные попытки Кролика привлечь его внимание не могли не веселить меня.
Мы с Кроликом ушли в ночь, гулять по городу. Из-за хмеля мы не чувствали холода и плевали на дождь. Не было смысла тухнуть до утра в этом гадюшнике, я написал уже всё, что хотел. Она шла, спотыкаясь на своих огромных каблуках, меня самого тоже изрядно пошатывало.
— Я поняла, как привлечь его внимание, — сказала она.
— И? — спросил я без особого интереса.
— Я должна сама быть кем-то. Я всегда знала, что моё призвание — быть рок-музыкантом. Мне нужна своя группа, я хочу самый крутой проект на свете. Я верю, что мы можем сделать что-то.
Я вздохнул, вспоминая свою нынешнюю группу. Мне хватало одной больной на голову истерички, думающей, что она новая Кортни Лав. По-правде говоря, и от старой тоже было мало толку.
— Я устал от идей с собиранием групп. В мой проект уже много лет никто не хочет идти. Я даже перестал на диктофон записывать свои грёбаные наработки.
— Но я, правда, хочу что-то сделать! Я поняла, что дальше будет поздно. Мне уже двадцать, а дальше — только пустота.
— Всё, что бы мы ни делали, обращается в пустоту. Никто из этих ребят не пройдёт дальше «Релакса», «Рок-хауса» или ещё какой-то обрыганской дыры. Эта музыка больше не нужна. Мы просрали своё время ещё лет двадцать назад. Мы сильно ошиблись страной.
Мы шли дальше, наши пути привели нас на Старый Арбат. У Кролика обнаружилась бутылка джина. Мы сели прямо за чугунный стол, из-за которого только что встал памятник Окуджавы, в надежде покинуть чёрную арку.
— Я ему не нужна, — расплакалась она, делая большой глоток. — Я старая. Я ничего не добилась. Он в музыке уже десять лет, а я только начала осваивать гитару.
Она вытерла слёзы рукавом кожаной куртки, размазывая косметику. Я молча сделал глоток отвратнейшего напитка. Мне повезло, что я был слишком пьян, чтобы чувствовать вкус.
Глава 4
Мария Адлер
Я верю в спонтанность, это единственная сила, которая движет миром. Я верю в абсурдность жизни. Это не неисповедимые пути господние. Это всё то, чем мы живём. Когда мы с Кроликом стояли на станции метро Отрадное и не знали, куда пойти, я почувствовала, что начинается что-то интересное.
Часом ранее мы усердно искали вписку. Один приятель заявил, что можно остаться у его друга. Что за тип, я вообще не знала. Я была пьяна до уровня какого-то кристального безумия. Кролик не лучше, но всё же мы ещё держались на каблуках.
Мы ждали. Он сказал: «Вы его сразу узнаете», я сказал, чтобы встретил двух оголтелых баб — блондинку и брюнетку». Но мы не знали, чего ожидать. К нам подошёл довольно годный длинноволосый бородатый тип. Обычно я не люблю бородачей, но ему это нереально шло. Вообще мне показалось, что он похож на Хэшера. Даже ночью он носил тёмные очки. Это как отличительная черта всех наркоманов и асоциалов. Но меня мало чем запугаешь, я считаю, что все они — настоящие люди, в отличие от людской фекальной массы. Я ненавижу людей, я люблю грязь.
Мы пришли в квартиру с разноцветными стенами и запахом дешёвого табака. Здесь было чище, чем я себе представляла.
— Хотите чаю? — спросил он.
— Можно кофе? — спросила я, держась за голову, чтобы она не отвалилась. Он кивнул, и мы пошли на кухню. Кролик всё время молчала. Да и я была несколько растерянна, хоть и пьяна.
— Чем вы обычно занимаетесь? — спросил он.
— Я работаю в клинике, — сказала Кролик.
— А я пью, танцую и хожу по барам, — ответила я честно. — В свободное время читаю и мучаюсь похмельем.
— Кто твой любимый автор? — спросил он вдруг, в подобной среде такие разговоры — редкость.
— Мне нравится Уэлш, Буковски, Лейн, Достоевский, Блок и Довлатов.
— Я люблю Паланика и Кинга, — встряла Кролик, но все её проигнорировали.
— Я люблю Лимонова, — сказал он, наливая кофе в треснутую чашку. — Читала такого?
— Конечно. Особенно «Эдичку». Только всё равно не понимают, зачем этот ноющий слабак выливает на читателя всё своё душевное дерьмо. Зачем он везёт с собой из России в Америку свой багаж говна?
— Такова природа русского человека. Мы не можем без депрессии, рефлексии и самоедства.
— Мне бы хотелось перенять у американцев их волю к жизни. Я устала от русского дерьма в своей голове, когда каждый день ты борешься с желанием петли при помощи ударных доз спирта, — сказала я.
— Отставить тоску, чувиха, — сказал он, и мы пошли за водкой в ночной магазин.
Мы сидели за компом, он говорил о своей группе, массируя мою ступню. Я слушала музло, понимая, что это даже мне нравится. Как перемолотые в блендере части разных тел, когда слушаешь и гадаешь: что у кого спёрто.
Кролик сидела рядом и сливалась с обоями. Мне был непривычно видеть её тихой. Они пили чистоганом, а я разбавляла с соком.
Я не не помню, как отрубилась в кресле. Мягкий полумрак, музыка в колонках и массаж ног делают своё дело. Когда я проснулась, увидела, что чувак с Кроликом лежат на кровати голые, переплетясь как корни дерева. Оба крепко спят. «У него классная задница», — подумала я тогда.
Я пошла на кухню, сделать себе ещё кофе. Потом вернулась, ложась на маленький диван в углу, чтобы никому не мешать. Они медленно просыпались, отклеиваясь друг от друга.
— Иди к нам! — первое, что он сказал мне, заглядывая прямо в глаза.
Я редко смотрю людям в глаза, но в этом взгляде тёмных, почти чёрных глаз был бесовский цыганский огонь. Я подошла к ним и опустилась на кровать. Он притянул меня к себе, одарив колючим поцелуем с щетиной. Его руки уже были под моей майкой. Меня никогда так быстро не раздевали, но я уже успела потечь. Он подмял меня под себя и вошёл. Я не буду писать про страсть и ощущение заполненности, про всякое бабское говно. Мы просто трахались.
— Твоя писечка самая лучшая, — простонал он мне в ухо.
— Будь мужиком… говори «****а», — сказала я.
Он перевернул меня на живот и схватил за бёдра. Я подумала, что у меня останутся синяки. Он трахал меня жёстко, что было почти больно. Кончить мне так не удалось. Зато он, застонав как сучка, спустил тёплую сперму мне на спину.
Кролик лениво наблюдала за нашим трахом.
— Вы так трясёте диван, что я проснулась.
Я молча потянулась за сигаретой, он за стаканом.
— Знаешь, меня недавно баба бросила. Они все сначала нормальные, потом превращаются в ведьм и творят какой-то ад. Я две недели ширялся «винтом», потом бросил всё и завязал.
В глаза бросились его заживающие «дороги» на руках.
— Я кололась пару раз, — ответила я равнодушно. — Надеюсь, у тебя нет СПИДа или гепатита?
— Нет, я всегда использую только свои шприцы. И недавно проверялся.
Кролик пошла куда-то прогуляться, даже не удосужившись натянуть трусы. Мы остались разговаривать.
— Я когда-то сидел в тюрьме.
— За что?
— Я убил бомжа, когда мне было 15, но я сумел оттележиться от ментов.
— Это какой-то новый уровень дерьма, — сказала я. — У меня ещё не было убийц.
— Всё когда-нибудь бывает, — сказал он, снова притягивая меня к себе.
Тут вошла Кролик и попросила сигарету. Я дотянулась до стола и протянула ей одну, прикуривая себе вторую. Это не очень удобно делать в позиции догги-стайл.
— Люблю когда девушки курят в процессе, — сказал он, облизывая мою спину.
Мы сделали это ещё какое-то бесчисленное количество раз.
— Мне пора ставить новую вагину, — сказала я.
Кролика нигде не было. Я посмотрела везде и даже в сортире. Потом поняла, что в доме есть ещё одна комната. Войдя туда, обнаружила полутёмное помещение с кроватью и компом. На кровати кто-то поролся.
— Эй, я тут ещё чувака нашла! — крикнула мне Кролик. — Давай к нам.
— Нет, спасибо, — сказала я. — Мне одного хватило.
Я вернулась в комнату. Он сидел на кровати голый, перебирая струны гитары.
— Я хочу, чтобы ты блеванула мне в ротик, — сказал он.
— Я бы с радостью, но мне нечем.
— Тогда можешь нассать?
— Никогда этого не делала, но почему бы и нет. Только я не хотела бы, чтобы ты проделал это со мной.
— Нет. Я просто люблю, когда девочки унижают меня.
Мы пошли в ванную и включили душ. Я немного нервничала. Честно говоря, я даже в порнухе такие сцены наблюдать не могу. Но в жизни нужно попробовать всё. Он лёг, я встала над ним, опираясь о стены. Это сложно и непривычно мочиться, когда на тебя смотрят. Было какое-то неприятное чувство внизу живота, словно мой канал закрыт пробкой. Но всё же у меня получилось, пустить струю ему прямо в рот. Я старалась не смотреть, как жёлтые капли стекают по его подбородку и груди. Он ловил всё без остатка.
— Заебись, — сказал он, когда всё закончилось.
Затем почистил зубы и продезинфицировал рот водкой. Добро пожаловать на новый уровень дерьма! Я подошла сзади и обняла его. Мне нравится это ощущение мягкой мокрой кожи.
— Знаешь, у меня есть свои тупые фетиши. Я хотела бы трахнуть тебя в задницу.
— Я тоже люблю, когда меня трахают в жопу… — ответил он, — Но только, разумеется, девушки.
Я смазала руку мылом и ввела один палец внутрь. Этого было явно мало. В эту задницу мог проехать поезд. Я опустилась на колени, лаская руками его член, при этом, не выпуская пальцев из его ануса. Надо же сделать мальчику приятное. Вскоре он кончил мне на грудь. Ненавижу глотать.
Я упала на кровать и закутавшись в полотенце. Хотелось спать. Он лёг рядом со мной, прижимая к своей волосатой груди. Я проснулась только посреди ночи, от того, что длинный язык щекотал мою промежность.
— Ты такая сладкая, — сказал он, на миг поднимая голову из окопа.
Лизал он неважно.
— Попробуй ***м, — сказала я.
Он последовал совету. В этот раз было лучше, чем в предыдущий, потому что я не была так чудовищно пьяна.
— Подрочи мне ногой, — попросил он вдруг. — Я торчу от этого.
Он вылил немного геля на свой член, я обхватила его пальцами ноги, продолжая стандартные движения вверх-вниз.
В процессе у него зазвонил телефон.
— Да, — ответил он невидимому собеседнику. — Я притащусь завтра на студию… да-а-а.
Он кончил, простонав прямо в трубку. Его тёплая сперма стекала по моим пальцам.
Потом мы оделись и пошли в ночной магазин. Мне невыносимо хотелось выпить. Начинало трясти. Я не знала, что водка переполнит сосуд моего желудка и польётся обратно раскалённой лавой. Я побежала блевать с балкона. Я люблю блевать, но только уединённо. Это особый ритуал.
Он пристроился ко мне сзади, обхватив за талию.
— Блевани мне в ротик, детка.
Я повернулась к нему и изгрыгнула в рот остатки водки. Я удивилась, как его не стошнило, но он проглотил всё до капли.
Пришлось залить в себя ещё водки для дезинфекции. На этот раз, она не пошла обратно.
Вернулась Кролик. На неё были чужие трусы и футболка. Мы снова о чём-то болтали, рассказывая друг другу мерзкие истории из жизни, связанные с говном и жареной спермой, перебивая это философскими концепциями и историческими фактами.
Он встал, потянувшись к бутылке. И рухнул на пол на полуфразе. Глухой стук его затылка об пол запомнился мне надолго. Я никогда не видела приступов эпилепсии, но сразу поняла, что это оно. Он орал и метался, его конечности выкручивались под неестественным углом. Что же, блять, делать? Я слышала, что надо разжать зубы и вставить туда что-то, чтобы он не откусил себе язык. Кролик, как недоделанная медсестра остановила меня:
— Держи его голову.
— Может быть, позвонить в «скорую».
— Ты не помнишь, правила рок-н-ролла — никогда не звонить в «скорую».
Я держала его голову, чувствуя как ледяной пот, стекает по лбу, впитываясь в волосы. Вскоре его перестало трясти.
— Что было-то? — спросил он, открывая глаза.
— Тебя приступ ёбнул, — ответила кролик.
— Нихуя се.
— С тобой такое часто? — спросила я.
— В первый раз.
— Спасибо, тёлки! Без вас я бы подох, — сказал он, поднимаясь с грязного пола.
— Вот видишь, насколько мы милосердны, — сказала я. — Если бы такое случилось с тёлкой, вы бы, мужики, попробовали её выебать, чтобы почувствовать, сокращается ли влагалище при приступе.
— Да, было бы знатно, — попытался пошутить он.
Мы ещё немного посидели и решили двинуть домой. А что чувак? Я встретила его некоторое время спустя на одном из гигов. Он был с обычной серой герлой. Говорил, что бросает пить и скоро женится. Я вздохнула, понимая, что в ещё одном прикольном типе умер рок-н-ролл. Кролик ещё долго подъёбывала меня тем, что я могу затрахать до полусмерти любого.
Глава 5
Кир Лис
Я проснулся утро и понял, что надо что-то делать. Жажда жизни кипела во мне. Первым делом я сходил за пивом. Когда ты просыпаешься, у тебя есть пятнадцать минут агонии, чтобы добежать до магазина, иначе агония перерастёт в ломку. Взяв пару литров сидра, я пулей вернулся обратно.
Меня радовал этот посёлок с покосившимися таун-хаусами, он напоминал мне какую-то упадническую Европу. Если убрать серые лица русских алкоголиков, то всё было как в Швеции или Норвегии. Суровые мрачные ели возвышались посреди ошмётков снега и пожухлой листвы.
Я вернулся и изложил Кролику свою концепцию, посвящённую нашей группе и предполгаемые планы развития.
— У тебя есть бас-гитара? — спросила она.
— Ты же знаешь, у меня нет нихуя.
— Поройся в своём мусоре, она должна там быть.
— Я порыщу на барахолке.
Дальше наша проблема встала в том, кого мы возьмём на вокал. Мэри пришла как раз кстати, чтобы попасть в поле нашего зрения.
— Ты пойдёшь к нам петь? — спросил я.
— Whay not-то, блять! — ответила она.
— Кого мы возьмём на драммы? — задался я вопросом.
— Терри, — предложила Кролик.
— Ты хочешь, чтобы вся группа состояла из людей, имевших с тобой половую связь? — я попытался как можно более картинно приподнять бровь, понимая, что у меня выходит нервный тик.
— А что в этом плохого?
— Ладно, *** с тобой. Звони ему. Терри хоть и объебос, но не самый хуёвый барабанщик.
Была поднята моя заначка на чёрный день, и я купил себе бас за четыре килорубля у какого-то байкера. В придачу мне достался акустический комбарь и пожеванный шнур. Я сел и принялся вспоминать, как вообще делать музыку. Я, как обычно, не помнил ни одной песни, так что очень быстро взялся за сочинение своих собственных.
Я могу писать текста на английском, только если сильно упорюсь. В этом мне на помощь приходит феназипам с пивом. Первую мы написали минут за десять. Нас хватило даже на небольшое диктофонное демо. Акустическая версия слезливой баллады про школьника, дружащего только с правой рукой.
И я, и Кролик играли неважно. Но разве в этом была суть? Мы пропагандировали философию рок-н-ролльных лузеров. Нам не хотелось быть звёздами, мы стремились стать блестящими аутсайдерами. Я просто хотел делать то, что я делал. Мне важнее было донести свою идею и виденье мира через эту музыку.
Мы наваляли где-то пять трэков, выдержанных в идее полнейшего абсурда. Мы взялись насиловать глэм-метал, убивая всё весёлое, что было в нём, внося своё мрачное и деструктивное начало. Мы были уже на той стадии, когда больно веселиться.
— Знаешь, кажется это можно обозвать пост-глэмом, когда деперссивные чуваки с поникшими начёсами поют о том, что всё плохо и тёлка ушла к гранджеру.
— Герман говорил мне, что они тоже хотели играть глэм, но их мрачность мешала им делать весёлую музыку.
— Ну прекрати уже на них ровняться. У них куча бабла и связей.
— Не так много, как ты думаешь. Он просил меня покупать ему хот-доги на каждое занятие, потому что у него зачастую нет денег на еду.
Мы всё же вылезли из своей берлоги, чтобы собраться на полноценную репу. Через моего знакомого мы смогли бесплатно забуриться ночью на репбазу. Поначалу это всё же напоминало репетицию. Мы скинули всем табы из гитар-про, где худо бедно пытались обрисовать картину нашего трэка, оставив остальное на суд Терри и Марии.
Мы даже что-то сыграли, но это было трудно разобрать в гуле хреновой аппаратуры. У нас у всех проблемы с ритмом. Проблемы с восприятием звука. Были попытки зафигачить несколько каверов, чтобы просто научиться чувствовать друг друга. Мы худо-бедно попали в «Psycho Therapy» The Ramones. На этом решили, что всё збс и пора немного побухать и поджемить. Тут-то и начался ад.
Я быстро набрался коньяка и вырубился на диване. Проснулся от шатания дивана. Кролик поролась с хозяином базы, прямо рядом со мной. Я сделал вид, что мне похуй и пошёл в сортир. Возле толчка курили Мария и Терри. Они общались между собой одной единственной глубокомысленной фразой: «Пошли поёбёмся!», произнося её с разным ударением и интонацией. Кажется, это имело для них какой-то смысл.
Я молча встал и закурил рядом. Мне было некуда податься. Кролик подрулили минут через пять, снова не обременяя себя одеждой.
— Фу, он такой мерзкий, — сказала она. — Я лапала тебя за жопу, чтобы возбудиться.
Мы зашли в сортир все вместе. Мэри сделала вид, что она не с нами. И молча села на раковину.
— Давайте тройничёк, — сказала Кролик.
— Ну ладно, — равнодушно ответил я.
— Ха, поибёмся, — гыкнул Терри.
Я достал свой член и попросил отсосать только без зубов. Терри пристроился сзади.
— Бля, она сухая как ковролин, — выдал он, с трудом протискивая свой член.
Мэри протянула мне бутылку коньяка. Я решил снова припить. Зря я сделал такой большой глоток, потому что меня чуть не стошнило. Блевать во время ебли — это чересчур.
— Разденься что ли! — сказал я ей. Не из сексуального интереса, а просто не люблю, когда рядом кто-то одет, когда все ебутся.
Она скинула с себя одежду, оставшись только в ботинках. Не знаю, что у неё за фетиш, выглядело забавно.
— Ну мож всё же поибёмся? — предложил Терри, лапая её за сиськи.
— Неа, — ехидно ответила она.
Мне быстро наскучила эта беспонтовая ебля и я свалил, оставив их втроём в этом зачуханном сортире. Кажется, я старею, и бухать нравится мне больше чем трахаться. Я снова разочаровывался во всех своих идеях. Я старый алкаш, они молодые ****уны, не беда, что мы ровесники. Где же весь рок-н-ролл среди всех сортов дерьма? Здесь есть всё кроме музыки. Все отжиги из «Грязи» и «Героиновых дневников». Секс и наркотики только без рок-н-ролла. Я упаковал бас и решил проспать остаток ночи.
Ещё пару дней я не отвечал на звонки, разочаровавшись во всех своих начинаниях, пока меня всё же не вытащили на новую репу.
Дело в том, что у нас сам собой нарисовался клавишник. Зачем он нам нужен никто не знал, зато он скидывался на бухло. Фейлы продолжались.
— Что-то я на гитаре разучился сегодня играть, — сказал он, мацая мой бас. — Ах да, я забыл, что я клавишник.
С его появлением мы вообще забыли, что такое попадать друг в друга.
— Я же просил вас второй трэк дома разобрать, — кричал я.
— Ну так я и разобрала, — говорит Кролик. — Разобрать же не значит выучить.
Я тяжело вздохнул. Пусть я и басист, но я всё равно считал себя самым умным в этом цирке уродов.
— Как группу-то назовём? — спросил Терри.
— Это же глэм, значит что-то там-guns, — отмахнулся я.
— «Threeguns», — подала голос Мэри. — Вроде как «Три ствола», вроде как «Триган-д».
— Мне похуй. Пусть будет, — я махнул рукой.
Дальнейшая репа превратилась в обсуждение лого и дизайн мерча. А я думал о том, что для глэм-метала мы выглядим как сраное говно. Мэри похожа на ****ь (так оно и есть), Кролик жирная, Терри — трешер, а я дохуя интеллигент. Изрядно поднажрав, я начал ***рить себе каскад лезвием. Проблема в том, что я немного кучеряв, а кучерявые, по мнение Никки Сикса, не могут играть рок. Кролик исправляла мои потуги. Дальше был извлечён флакончик лака для волос. И наши волосы стали напоминать лобковые.
Всё было ничего, если бы в холле репбазы мы не столкнулись бы с «Воронами». Я давно заметил, что нахожусь с Германом в молчаливых контрах с первого знакомства. Он смерил нас многозначительным взглядом, сухо кивнул и последовал дальше. Макс прошёл мимо с пустым взглядом торчка. За ним семинила его бабища. (Ничё так сиськи, я бы вдул). Барабанщики у них менялись как перчатки, так что нового типа я видел впервые. Басист (не помню, как его зовут) остановился возле нас, нюхнув мои волосы:
— Тоже люблю лак «Прелесть», — сказал он.
— С него нагребает, — ответил Терри.
Басист хотел сказать что-то ещё, но поймав ожидающий взгляд Германа, поплёлся вслед за своей группой.
— Занятный типок, — сказал Терри. — Я бы с ним забухал.
— На Сикса смахивает. Я бы трахнула, — сказала Кролик.
— Макс говорил, что он ваще не порется, — хмыкнула Мэри. — Ему типа музыка важнее.
Через пару месяцев музыкального долбоебизма все начали думать о первом концерте. Я бы скорее сдох, чем вышел на сцену. Мне было стыдно за «Threeguns» как за самое бездарное из своих творений.
Тем временем, я заобщался с одной герлой из универа. Через неё было удобно мутить всякую наркоту. Я думал, что отошёл от темы, но неожиданно втянулся снова. Тогда все ещё думали, что спайс безопасен. Я научился с ним дружить, разбавлять его табаком, накуриваться и идти в универ, минуя лабиринты метро. Меня везло и мазало целый день, но это помогало пережить этот ад. К тому же я начал нюхать фен и жрать микстуру от кашля. Мой мир был чудовищно прекрасен.
Я отсыпался на лестнице в универе после ночных репетиций. Валялся в коридорах и сортирах. Удивлялся, как все закрывают глаза на мои выходки, когда прямо посреди пары я мог достать бутылку вискаря и приложиться к ней. Весь мой преподавательский состав сплошь и рядом состоял из колдырей, так что после занятий мы шли с ними распивать в чебуречную и вести философские беседы.
— Вот смотри, — говорит мне Александров (старый алкаш, специалист по русской критике), — там, короче, зелёная баба двухметровая в розовой шубе ждёт его на перроне.
Я уже и забыл, что он там рассказывает и является ли это его бредом или пересказом очередного шедевра.
— А баба та — Хозяйка Медной горы.
Я начал понимать, что это не я торч, а мир весь насквозь ёбнутый. А Александров всё продолжал свои телеги о похождениях Данилы-мастера в урановых рудниках.
Я попрощался, и пошёл в универский сортир, чтобы занюхнуть пару дорог. Это явно оказалось лишним, потому как меня начало адово параноить. Я подполз к зеркалу и не узнал своё лицо. Вот она какая — героиновая маска. Пусть даже я не употреблял «хмурый», но ходили слухи, что его мешают во всю московскую наркоту.
Я посмотрел на себя и подумал, что пора завязывать, но так и не завязал.
На репах я был похуистически сосредоточен. Я был достаточно упорот чтобы играть на басу. Все были полны мечтаний о грядущих выступлениях, но я как настоящий рок-н-ролльный лузер не питал иллюзий.
Я радовался, что никто не вдаётся в смысл моих текстов, особенно Мэри. Песню «Jessy» я посвятил Кролику. Она была о шлюхе, которую поимели все кругом, но лирический герой продолжает её любить, грязно иронизируя над своей судьбой. Была песня про наркотический гомосексуальный половой акт, где герой сравнивает анус любовника со вселенной. Мне нравилась песня про последнюю пулю, но она слишком сильно веяло «L.A.Guns». Ну в этом море плагиата русского глэма, никто такой ***ни даже не заметит.
К весне мы думали мутить концерт.
Глава 6
Кир Лис
В моей вселенной нормальных людей нет. Вернее, их там быть недолжно. Я впадаю в шок, когда они приходят в мою жизнь. Приходят, как правило, по собственной инициативе и без приглашения. И начинают охуевать… Я давно не знаю ответов на стандартные вопросы. Я не знаю, как меня зовут, холодно ли мне и какой мой любимый фильм. Но я знаю, какого цвета свет в конце туннеля, я знаю даты образования моих любимых групп, я знаю биографии вымышленных людей, трактовку многих снов и правду на десять лет вперёд. Я не знаю, чем я привлекаю нормальных людей? Меня просто недолжно быть в их мире, там, где есть работа в офисе, компьютерные игры, сериалы, клубы с неживой музыкой. Меня нет во вселенной бизнес-ланчей, айфонов и пятничных пьянок. Меня здесь нет!
Продавленный матрас на грязном полу, дым сигареты поднимается к разрисованному потолку. Иногда бывает так ***во, что хочется, чтобы стало ещё хуже. Через пару часов меня отпустит, и я снова опущусь в свой личный ад. А пока что меня распирало от оргазма мозга. Маленькая щекотка в коробке черепа, которая разрастаясь охватывает всю подкожную мякоть. Моё тело было недвижимо и бренно.
Эфедрин — дешёвая альтернатива бухлу и траве. Что-то вроде «винта» для бедных. Никто кроме меня и Молоха не понимал этого дерьма. Где мой гид в мире аптечных наркотиков? Виснет где-нибудь на турничках. ЗОЖ — это хуже смерти для наркомана, это гибель личности.
Мне хотелось бы умереть раньше моей личности, я верю, что эта искра больного сознания продолжит жить даже после смерти. Я был уверен в силе своего разума, особенно сейчас, когда я не чувствовал своего тела. Кому вообще нужна эта оболочка, которую надо кормить, поить, одевать, мыть, спаривать с бабой? Мне это не надо. Я дух бесплотный.
Будильник.
Пора возвращаться в мир людей. Я собрался и пошёл на репетицию, хотя не испытывал особого желания что-то делать. Все движения удавались мне легко, если о них не задуматься. Я ощущал себя призраком в машине. Механические движения: взять куртку, чехол с басом, надеть ботинки. Я заглянуть в зеркало и увидеть там следы вчерашнего макияжа. Надеть очки, чтобы не смывать глаза.
Очки — часть моей защиты от внешнего мира. Они спасают меня от прямого контакта с глазами людей в метро. Я привык, что со сменой имиджа на меня стали пялиться и фотографировать. Без ложной скромности скажу, что выглядеть я умел всегда и везде.
На репетиции почти не разговариваю, лежу на мягком полу, дёргая струны баса. Нам всем насрать друг на друга. Мы даже почти перестали разговаривать. Терри сегодня нет. Мне проще без барабанов. Сейчас я бы просто оглох. Всё тянется слишком долго. Мои песни бесконечны и мучительны. Начинает попускать.
— Я в «Бурбон», — говорю после репы.
— Ты офигел? Там дорого, — говорит мне Кролик.
— Деньги тянут мне карман. Без них проще. Никаких фальшивых друзей и обязательств.
***
Я жопой чувствую некоторое дерьмо, но ещё не ощущаю всю его фееричность.
За столиком у окна знакомый носатый силуэт. Герман. Я хочу спрятаться от него, дабы избежать очередного язвительного разговора. Кролик думает иначе, и виляя задницей, направляется к нему. Жопа и укол ревности действует на меня странно, в этот миг я её почти люблю.
— Привет! — говорит она, расплываясь в улыбке.
Герман оглядывает нас своим немного мутным взглядом.
— Садитесь, — говорит он, тяжело вздыхая.
Я не вижу в нём особо радости по случаю встречи с нами. Ему не хочется видеть меня, так же как и мне его.
— Как дела? — спрашивает Кролик.
— Полное дерьмо. Опять срусь с Максом, — он закурил сигариллу и продолжил чуть более спокойно. — Он достал меня своим нытьём про Элис. Любовь и все дела. До кучи он подцепил типа на улице. Он странный. Знаешь, словно собрание всех его галлюцинаций. Макс говорит, что это Призрак Рок-н-ролла. Он играет как бог и ни слова не говорит без сарказма.
— Так это у тебя от него багет? — выдаю я, наплевав на осторожность, я просто хочу, чтобы это нелепое общение завершилось. — Он чё играет лучше тебя?
— Если бы дело было только в музыке, — Герман отвечает неожиданно спокойно.
Мы заказали себе виску-колу. Платил, как всегда, я.
— Невыносимость какая-то, — сказал Герман. — Я только из гастролей по Восточной Европе. Посмотрел на нормальную жизнь. Знаешь, как-то паршиво стало. Не хочется сюда возвращаться. Уже готовлю документы в Лондон. Иначе я просто не вылезу. Пора валить, — в его голове чувствуется какой-то глубокое отчаянье.
— А Макс? — спрашивает Мария.
Мне кажется, что она надеется на то, что он останется здесь… останется с ней.
— Куда же я без него!? Он без меня сдохнет. Человек, который не знает, как включить газ и вообще плохо ориентируется в реальном мире. А так у меня два долбоёба. Один плохо контактирует с действительностью, второй вечно пытается что-то разнести. Я смирился, потому что это моя группа.
А во мне клокочет странная злоба, мне до сих пор тяжело смириться с несправедливостью этого мира. Мне тяжело представить, что есть люди, обладающие деньгами и возможностями. Мне страшно представить музыканта сытым. Я презираю деньги, потому что у меня их нет, так же как не люблю красивых женщин, только потому, что они меня не хотят.
Мы говорим о чём-то бессмысленном. Обсуждаем общих знакомых и положение на музыкальной сцене. Телки просят Германа рассказать про Европу, он отделывается общими фразами и меняет тему.
— Пойдёмте ко мне? — предлагает Герман, — Кто-то должен разбавить этот ад. Я хочу оторваться перед отъездом. Вспомнить былое. А то пью обычно только в окружении Макса, Дани и Джеффри, с остальными мало сталкиваюсь.
Меня удивляет такое предложение, но я соглашаюсь от нечего делать. Всегда хотелось узнать, как живут богатые типочки. Среди коммунальной нищеты моих друзей это действительно было бы экзотикой — трехкомнатная квартира на Китай-городе.
Затхлый воздух Вороньего Гнезда навевает ассоциации со склепом: смесь дешёвых сигарет, вишнёвого табака, благовоний, краски и ветхих стен. Даже не верится, что здесь живут люди. Выцветшие жёлтые обои пестрят надписями. С потолка свисают засушенные до черноты букеты роз, ожерелья из перьев, костей и женского белья. Я был в разных домах, но это было самым фееричным из всего, что я видел.
Мы проходим в кухню, оттуда разносятся возбуждённые голоса.
— Всё протухло… люди, идеалы, время. И говно… даже говно и то протухло. А ведь, казалось бы, смерть не может умереть.
— Меня достал твой негатив, мэн, ты болтаешь словно радио. Тебе безразличны мысли и чувства других людей.
— Я тебе объяснял, что я под феном. Если не говорить, то можно впасть в депрессию.
— Да мы все под феном, но мудаком-то быть необязательно.
Спорили Макс Тот и какой-то кучерявый тип, покрытый татуировками. Я догадывался, что это и есть данный чувак, о котором говорил Герман. Перед ними на столе красовалось несколько белоснежных дорог, при взгляде на которые у меня невольно зачесался нос. Рядом, уронив голову на стол, спал Дани. Из чёрного гнезда его волос торчали перья и окурки.
— Уверните звук, — внезапно говорит он, не просыпаясь.
Тот кивнул нам. Он смотрит на бонг, дороги и водку, пытаясь сделать свой сложный выбор. Это всё, что занимает его мир сейчас. Он вдруг опомнился и протянул мне свёрнутую гривну.
— Сувенирчик из Одессы, всегда нюхаю через него.
Я не прочь нюхнуть. Что может быть лучше микстуры, виски и фена? Тёлки почему-то отказываются. Герман тоже.
— Как у вас это дерьмо ещё из ушей не лезет? — почти шипит он.
Мы трём о музыке, немного о книгах. Я рассказываю о своей группе. Призрак немного в ступоре от моих идей. Я умею ставить в тупик своей концепцией. Я слишком много и красочно говорю. Балаган бреда и вечная чесотка в носу. Словно песок или битое стекло. После пятой дороги у меня течёт кровь из носа. Тут я понимаю, что это финиш. Кролик вытирает мне щи. Мария пытается утащить Макса поебаться, но он больше занят собой и своей телегой про героин, о котором он знает только в теории. Затем продолжает доканывать Германа песней про метамфетамин:
«Вчера я был у строго
Реальных людей.
Там отдыхало много
Нимфеток и ****ей.
Я спел им на гитаре,
И все женщины были мои,
Но женщины меня не расслабляют.
Меня расслабляет грамм speed’а,
Рулон фольги,
Отсутствие работы
И кошка — четыре ноги»
Это такое днище, что даже мне хочется дать ему ****ы или кинуть ноут в окно. Призрак говорит про то, что невозможно слушать русскую музыку, а тем более слушать через эти ***вые колонки: «Хуё-моё, вы же все музыканты, вы должны это понимать!»
***
Я лежу на диване, покрытом искусственным леопардовым мехом. Я не знаю, почему именно эта деталь бросается мне в глаза, несмотря на то, что меня корчит от боли в сознании. Я обливаюсь потом. Иллюминация давит на глаза. За окном сверкает молния. Это как умереть от передоза в какой-нить «Студии 54» в разгар адской вечеринки. В горле сухость. В носу свербит. Конечности сводит судорога.
Я не помню, от какой дряни я торчал вчера, но сегодня это ****ец.
Искусство лезет из отчаянья. Сытый гедонизм убивает любого. Я знаю это и из последних сил стараюсь не выть. Когда тёплая влага «Столичной», получаю долгожданное освобождение.
Прежде чем лечить людей от алкоголизма и наркомании, постарайтесь сначала вылечить мир.
Я не в силах смотреть на него трезвым.
Чуть позже, я замечаю рядом какую-то рыжую бабу. Именно она притащила мне водки. Мне пофиг на её шикарные сиськи и изящную плавность движений — я намерен напиться до нирваны. Когда я трезвый, я молчу. Сейчас меня не заткнуть. Подробности моей дурацкой жизни лезут из всех щелей, подобно говну из мясорубки.
Вещаю про свою бывшую, про то, как засовывал кулак ей в ****у, и как далее в ход пошёл телефон, на который мы неоднократно звонили. Вспоминаю, как трахал бабу при менстре в сортире. И в память вновь возвращается тот странный запах скотобойни и освежителя воздуха — душераздирающий коктейль мерзости.
— Твои истории охуенно помогают блевать, — говорит тёлка.
— Спасибо, я напишу сборник для тебя, а лучше аудиокнигу, — мне явно льстит это негативное внимание.
В моей жизни дерьмо мешается с дерьмом, образуя новый уровень. И это я тоже озвучиваю, слыша, как в дверном проёме появляется Призрак Рок-н-ролла. Он звенит браслетами, словно колокольчиками. Садится на пол, прислонившись к стене, недалеко от меня.
— Знаешь, жизнь — это лифт, который ездит по уровням дерьма, и с каждым разом он поднимается всё вышел.
— Хорошо сказал, — поднимаю голову с коленей. — За это надо выпить.
И мы выпиваем, собирая мелочь на вторую бутылку.
— За уровни дерьма!
Глава 7
Мария Адлер
Немного из того, что я написала за последний месяц на обороте чеков из алкомаркета и обрывках туалетной бумаги, дабы не сойти с ума. Сложное возвращение к эпистолярному жанру и наша попытка восстановить ход событий.
Правила рок-тусы:
1) Никогда не звони в «скорую».
2) Ходи на ДР без подарка, но с бухлом.
3) Если в комнате кто-то порется, то входи — не стесняйся.
4) Если хочешь кого-то трахнуть, то спроси разрешения. Если у тебе в постель легла голая баба — не спрашивай.
5) Если ты нашёл любую шмотку, которая не воняет — смело надевай её.
6) Никогда не носи трусы. Это отстой.
7) Всегда будь охуенным, как бы ***во тебе не было.
8) Умри молодым и оставь после себя красивый труп.
9) Тёлки не должны давать стриженным типам.
10) Сначала опохмели, а потом выгоняй.
Научная диссертация на тему: «Говно, как символ рок-н-ролла» или «Лифт и уровни дерьма».
***
Вспоминаю, как когда-то мы заблевали весь диван. Что это было, я не знаю? Может быть, секс? А может быть, что-то большее, что бывает между людьми на одном уровне дерьма. Я не помню, кто был со мной этой ночью. Я не помню даже того, что я чувствовала. Выпивка была сильнее меня, сильнее моей памяти, сильнее моей страсти и ощущений.
Этой ночью кто-то раздевался, повязав на член красную ленту, чтобы не чувствовать себя голым. Я помню, что смотрела на этот прибор со смесью восхищения и отвращения. С недавних пор я не очень люблю большие члены. А потом этот тип лежал на полу, прося отсосать его хер. Все мужики одинаковы в любви к грязи и минетам. Вспомнить бы, кто это был.
Мои сны были более живыми, чем реальность. Я в потерянном доме с Тотом, Уродливой собакой (я не знаю, почему вдруг хочется называть Кира Лиса (Фокси) именно так), Кроликом, какой-то бабой, Призраком Рок-н-ролла, Германом и типом похожим на Эдварда-руки-пенисы. Загадочная подборка персонажей моего нагребающего безумия. Все они, должно быть, символизируют что-то. Если бы они были бы демонами, людских пороков, то всё было бы так:
Собка — уныние
Тот — безумие
Кролик — чревоугодие
П.Р. — гордыня
Герман — алкоголизм
«Э» — застенчивость (да, я считаю, что это грех)
Целыми днями красимся и меняем наряды, не отрываясь от веществ. Странный маскарад для самих себя.
«Если ты проснулся утром в луже собственной блевотины и пошёл дальше бухать — то это непроходимое говнарство. Если ты проснулся, помылся, переоделся, привёл себя в порядок и накрасился, то это рок-н-ролл. Надо быть охуенным, как бы ***во тебе ни было», — сказал мне Призрак Рок-н-ролла однажды утром.
Собака напоминает Тота, но я не уверена, что не придумала его вчера. Собака много и попусту болтает. Его невозможно заткнуть и невозможно хотеть, несмотря на то, что он не так уродлив, как я о нём говорю. Тот был настоящим, а Пёс лишь сторонний наблюдатель жизни.
Мы часто меняем имена и маски, когда в нас умирает часть себя. Мы придумываем новое имя и лицо, нам нужно впустить в себя чужую личность.
Начинаю обращать внимание на П. Р. Мне просто нравится смотреть на него, нравится пересекаться взглядом, чтобы потом отвести глаза и сделать вид, что разглядываешь надпись на стене. Он нравится мне, только когда играет на гитаре и молчит. Знаю я этих мудаков, хотя в них есть такие грани как Пёс или Герман Кроу.
Наши правила — это рок, бухло, промискуитет и ничего лишнего.
***
Я почти не запоминаю, что происходит со мной в этом доме. По-английски «запой» — это «drinking bout» — «пьяная лодка», порой мне кажется, что это корабль уродов. Всеми чувствами руководит алкоголь: по-пьяни можно любить, ненавидеть, дружить, предавать, а потом на трезвую голову снова погружаться в пучину безразличия. Невиданный круговорот эмоций.
И я не выдержала, подошла к нему и спросила:
— Я что тебе не нравлюсь?
— Нравишься.
— Так что тогда?
— Я думал, что ты запала на Тота, я не хотел мешать.
— Ты глупый. Давай просто дружить и трахаться.
Я плохо помню наш секс, я знаю, что это было. Когда я пьяна и безумна, мне нельзя отказать. Это то, чего я хотела всю неделю, забываясь полынным кошмаров, сном алкоголика.
Это грязный натурализм жизни, где он запихивал мне в гордо свой член так глубоко, что я боялась задохнуться. Он трахался не со мной, а со своим собственным эго, здесь женщина лишь материал для воплощения акта самолюбования. А потом я в горячей ванной отмываюсь от его спермы и стираю огненной водкой его вкус с губ.
Goodbye, my love! Goodbye.
А потом моя память нарисует всё более романтично и моё тело додумает ощущения, которых не было на самом деле. Мне кажется, что все женские романы и написаны на основе этих воспоминаний столетней давности, когда ты дура в климаксе, то член для тебя становится «жезлом любви», а вагина «розовым бутончиком».
Как они пишут что-то вроде:
«Ее тело с радостью приняло это прикосновение, задрожав от волнения и удовольствия. Ее тело звало его. Уперевшись руками в пол, он рывком поднял свой корпус и одним мощным движением бедер глубоко проник в нее, полностью овладев. Она вскрикнула от наслаждения. В момент наивысшего блаженства они слились в Единое целое. Жаркие вдохи, тихие, страстные мольбы и гортанные, хрипловатые звуки несказанного наслаждения».
А на деле-то выходит нечто другое:
«Она хотела его до болезненный судорог в животе, которые многие принимают за бабочек. Когда она смотрела на него, её промежность становилась влажнее ночей Луизианы. Однажды они всё же остались наедине в тёмной комнате. Он немного помацал её сиськи, потрахал пальцем для приличия. Затем вошёл в неё, стараясь трахать сильнее, глубже и быстрее, при этом корча странное лицо и издавая звуки раненого бабуина. Когда она начала стонать, потому что его рука слишком больно сжала её грудь, он решил, что она кончает, и вынув свой хер, обмолофил ей все волосы».
В реальном сексе нет ничего романтического, без разницы, делаешь ли ты это с любимым или с первым встречным в туалете клуба.
***
Внезапно мне начало казаться, что от скуки и алкоголизма я деградирую до уровня типичной бабы, что мне нужны лишь *** — его и всех мужиков в этом доме. Ну как ещё устоять, когда он поливает твою грудь ликёром, а затем жадно слизывает его своим длинным языком?
Секс — это большее, что мужчина может дать женщине! На заботу и покровительство они просто не способны. «Дай мне пожрать, убери моё говно, восхищайся мной, тогда я тебя трахну… может быть», — говорят его наглые глаза.
Мужики зажрались. Красивых женщин полно, а вот хороших собой мужчин единицы. Кто виноват, что я люблю именно красивых? Главное в мужике — длинные волосы, крепкий ***ц, отличная задница и милое лицо.
***
Моя жажда промискуитета переходит все границы.
Они вышли из дома ночью за бухлом, когда им встретился школьник и попросил купить сигарет, так как нынче их не продают детишкам.
— Пошли с нами, если хочешь лишиться девственности! — сказали они.
С утра я проснулась и увидела их вялую возню с Кроликом под одеялом.
— Ты кто? — спросила я, глядя в полные наивного испуга глаза.
— *** знает, — Кролик ответила вместо него. — Ночью подобрали.
А потом в комнату заломились все. Мы долго болтали о ебле и наркотиках, смущая бедного школьника. Пса быстро переклинило. Очевидно, он уже успел с утреца прокатиться по дорогам из фена.
— Давайте игнорировать одежду! — закричал он, скидывая майку и джинсы (трусов мы все не носили).
Все кроме Германа последовали примеру, а Призрак, как обычно ещё спал где-то в кучах хлама. Мы столько раз видели друг друга голыми, что давно перестали стесняться собственных оболочек. Школьник прифигел ещё больше.
— Мы психи, мы живём рок-н-роллом.
— Если хочешь, мы научим и тебя, — слышалось со всех сторон.
Кролик вылезла из кровати и сказала, что идёт спать. А я, поддавшись порыву, прыгнула под одеяло к испуганному ребёнку. У него мгновенно встал. Без лишних прелюдий, я насадилась на него. В последнее время у меня всегда влажно.
Мы пытались двигаться в такт, однако он вечно сбивался с ритма.
— Ты что девственник? — спросила я, окончательно потеряв интерес к этому унылому процессу.
— Да, — ответил он.
— Отлижи мне, — попробуй ****у на вкус.
Он вышел из меня, я легла на спину. Его язык осторожно приблизился к моей вагине. Лизал он лучше, чем ****ся, да руками владел неплохо. Я впервые трахалась на глазах у четверых человек. Отрешённые глаза Тота, наблюдательно ехидный взгляд Германа, стыдливый взгляд «Э» и похотливый Пса.
Наконец он не выдержал и подошёл к нам.
— Помнишь, ты говорила, что хочешь с двумя мужиками?
Его *** уже стоял. Да, он был побольше, чем у школьника, но до моего идеала не дотягивал. Несмотря на возбуждение, трахаться с ним мне совершенно не хотелось. Получив отказ, он слинял, да и все куда-то рассосались, понимая, что шоу начало сворачиваться.
— Я заебалась, — сказала я, вставая с постели. — Никогда не верь тёлкам, когда они кончают, особенно спьяну, потому что они все ****ят. Им просто нужен твой мозг, чтобы убить в тебе рок-н-ролл.
Глава 8
Кир Лис
Я рассказывал тебе всё это время грустное сказочку об умирающем искусстве, об алкоголиках и наркоманах, которые думали, что творят рок-н-ролл, но я скажу тебе, что это было лишь попыткой вернуть чужое прошлое. Именно сейчас, валяясь в новом отходняке, я понимаю, какой это был фарс. Мы живём в эпоху, когда искусство стало ненужным. Это просто орудие управляющими людьми, инструмент пропаганды и массового отупления.
А лет через пять увижу Призрака или Германа на кассе в Ашане с жирной женой и выводком детей, покупающего запас продуктов на неделю и сральную бумагу. Макса Тота я там не увижу, он обязательно сторчится и сдохнет. Ближе к тридцати половина моих друзей женится и скатится в говно, остальные найдут свою смерть в обшарпанных притонах или под колёсами машин. Я даже не знаю, что из этого хуже.
Из запоя выйти можно, а вот от семьи-детей-кредитов-бытовухи *** отвяжешься. Это твой конец.
Мне кажется, когда дети говорят, что хотят посветить жизнь творчеству, то вместо того, чтобы водить их в секции и взращивать талант, им лучше сразу дарить бухло, наркоту, верёвку, мыло и выгонять на улицу. Так они сразу привыкнут к жизни творческой личности, не теша себя иллюзиями.
Когда я собрал свою первую группу в универе, я был наивен как ребёнок. Я верил, что буду знаменит, я был готов заниматься. Мой голос был высоким и хриплым как битое стекло, мои пальцы тонкими. Я думал, что я самый лучший в мире вокалист и гитарист с природным даром видеть мир и чувствовать его гнилые краски. Я хотел рассказать всем, как быть тенью искусства, мне хотелось посвятить их в свой чудовищный мир. Юность нелепа и хрупка, как кукла из хрусталя, зрелость больше напоминает бутылку бренди. Какой утомительный запас метафор.
У меня были единомышленники и входящая в моду спайсуха, как неотъемлемая часть нашего представления о бытности рок-героев. Я писал эти жуткие песни одну за одной. Я приходил на репу и видел пустые глаза этих алкашей и наркоманов. Меня злило, что тут нет музыки, только сплошные игры. «Чуваа-а-а-к, не переживай, мы всё успеем, а пока расслабься и припей пивка». Мне хотелось ёбнуться бошкой об пол. Наши пути разошлись, они свалили в Питер, заявив, что возьмут меня только когда я перестану психовать, но я точно знал, что не перестану.
Моя потерянная вселенная дарила мне меня нового, того, кто любит пить и вытворять разные скверные штуки. И вот на 20+ году жизни я стал таким же, как и все — необязательным, пустоголовым и лживым. В глубине души, я всё ещё этого стыжусь.
После поток моих размышлений хлынул из меня в виду чёрной вязкой рвоты, а темноте так похожей на кровь. Всё прямо на покрывало. Герман меня убьёт. Я думаю о том, чтобы встать, пойти закинуть одеяло в стирку, привести волосы в порядок, но меня вырубало в край.
В комнату вошла Кролик и положила мне руку на лоб.
— Чё это? — кажется, она случайно села в мою блевотину.
— Я тут пиво пролил.
Мы поцеловались, я подумал, что от меня разит помойкой, но ей, кажется, было похуй, и её рука устремилась мне в штаны. Несмотря на всю отвратность моего состояния, у меня встал. С похмелья всегда хочется трахаться, жадно и беспощадно, вероятно потому что твой организм думает, что скоро умрёт и отчаянно желает размножиться — выполнить свою основную функцию. Я воспрял духом, так же как и мой член, и повалил кролика прямо в лужу собственной блевотины.
Мы совокуплялись как звери, как те, кем мы были всегда, лишь ненадолго претворяясь людьми. Несмотря на весь запал меня надолго не хватило. Я кончил всё на то же многострадальное покрывало.
Потом мы лежали, глядя в потолок, за окном мелькали огни центра. Всё было почти романтично.
— Я сегодня у Германа отсосала, — сказала Кролик.
— Бывает, — ответил я, перебирая рукой её волосы.
Всё было так похоже на любовь.
***
Диалоги пробиваются сквозь сон, голоса с кухни. Они скрипят и воют, щекочут стены. В голове играет песня Кэта Стивенсона про дикий мир. Я слышу, как слышат летучие мыши.
— Я люблю тебя… — говорит немного надрывный женский голос. — … но как Бога.
— Тогда можешь считать минет святым причастием.
Я иду на кухню попить воды, держась за стены. На прожженным окурками диване лежал Герман. На нём расстёгнутая рубашка и тёмные очки, несмотря на полумрак комнаты и глубокую ночь. Возле него на коленях сидят Кролик и Мария, все увлечённо слушают.
— … Я могу не слушать ваше демо, чтобы сказать, что всё плохо. Точно так же я не советую никому слушать мой альбом. Я уверен? Я нихуя ни в чём не уверен. Большинство музыкантов вокруг не творцы, а дрочилы.
Он потянулся за бокалом вина, словно специально проливая его на грудь. Кролик покорно слизывает с его кожи тёмные капли. Словно не замечая этого, он продолжает:
— Я могу назвать себя хорошим дрочилой. Но способен ли я сочинить что-то стоящее?
Я подумал, что если бабы начнут его хвалить, он наверняка вспылит. Я бы тоже вспылил. Но он всё же промолчали. Герман уловил мой взгляд сквозь тёмные очки, в которых подрагивали огоньки свечей. Казалось, что это пламя пляшет в его глазах. Прости уж меня за эту ***вую метафору, просто зрительно всё выглядело именно так.
— У нас последний концерт в Мск, — сказал он, обращаясь уже ко мне. — Гоу с нами?
Я промычал что-то невнятное. Не могу сказать, что мне это польстило, удивило скорее, если быть точным.
— Это не потому что ты такой ****атый, — Герман прочитал мои мысли. Просто мы со всеми группами уже разосрались.
Я понял, Герман ненавидит всех, кто может составить ему конкуренцию. В его глазах я был таким лузером, что меня даже можно было не брать в расчёт.
— Что Макс думает на этот счёт? — спросила Мария. — Я пыталась поговорить с ним, но он молчит.
Герман едва заметно ухмыльнулся.
— Рискну предположить, что Масик не думает ничего. Он вообще не говорит с людьми, пока не убедится в том, что они на самом деле существуют. Я, Элис, Дани… всё остальное наваждение. А Призрак просто часть его прихода. Поэтому они и откисают вместе. Макс думает, что это Моррисон, и им хорошо вместе. Я даже не ревную, разве можно ревновать человека к его иллюзиям.
Я не сразу въехал, что это может быть продолжением какого-то пропущенного разговора.
— Где ты ваще его подцепил? — спросил я, в тот же миг мне стало немного стыдно от своего тона. Всё же с Германом следовало говорить осторожнее, он был чрезмерно язвителен.
— Если я что-то и могу, то это отличать гениев от ****аболов, — он улыбнулся немного криво из-под своих очков-авиаторов.
— Можешь записать меня в гениальные ****аболы, — сказал я, выходя из кухни.
Что ни говори, а разговаривать с ним мне всегда было несколько трудно, я не трус, просто с трудом подбираю слова.
Эту ночь я провёл в компании моих демонов и тяжёлых размышлений о жизни. Всё ходит по кругу — я и моё разочарование.
В душе не ебу кем работать после института. Поступая туда, я был семнадцатилетним наркоманом, мой нос был в пыльце бабочек, мои пальцы в мозолях от басовых струн. Я был юн и наивен, я не ведал, что творил.
Ныне я взрослый двадцатидвухлетний алкоголик. Я вижу картину мира чётче и яснее. Она не радует меня, как и всех живых людей в России. Эти глаза её — два гроба мудрости, три горсти святости, пол литра верности. Утром в «Пятёрочку» — вечером лицом в вечную мерзлоту. Страны как женщины — я выбрал не ту. Если выбирать между карьерой homeless’a или кассира, то я, пожалуй, выбрал бы первое.
Дайте мне, к чёрту, красный диплом! У меня расшатался стол — у меня закатились глаза — у меня вечный тремор в руках. Я мечтал быть писателем, но я заебался дрочить на чужой успех, начиная с Гомера, заканчивая живой статуей Есина, когда надо учиться маркетингу, вместо перетирания мёртвых наук.
Талант можно купить.
Ближе к утру весь покрылся холодным потом. Я лежал один и разговаривал с тенями. Кривые узоры линий этой маленькой захламлённой комнаты скользили по обоям. Скалились чёрно-белые фотографии. Перескакивали кривые газетные буквы. Я приоткрыл штору, чтобы впустить немного тусклого света в это царство тошноты. И мутный грязно-золотой луч, отразившись от зеркала, ударил в холст. Я знал, что это портрет Элис, я понимал это, если бы не видел зловещие очертания Кали и её множество рук, тянущихся прямо ко мне. Её красный язык подползал ко мне подобно змее.
Вскочив с кровати, я устремился бежать по коридору, на ходу хватая свои вещи. Никто не должен видеть меня… я и так почти что мёртв.
Глава 9
Находиться дома стало так непривычно. Я проснулся на полу и понял, что окончательно одичал, отвыкнув от благ цивилизации и живительно одиночества, что является лучшим лекарством, наравне со временем.
В тот день я понял, что у меня сдох колок у баса. Я не большого ума гений, конечно, но знаю, что лезть чинить самостоятельно всю эту поебень нежелательно. Я позвонил Терри, он сказал, что знает типа, который может всё уладить за пузырь «Столичной». Обрадовавшись, я засобирался в путь. Меня отвлекло запоздалое сообщение от Германа:
«Чувак, там не было никакого ЛСД, просто нас всех в этой квартире иногда глючит».
Кажется, это был его ответ на мой испуганный утренний бред, что я успел настрочить ему, пока трясся в тошнотворном трамвае.
Мы встретились с Терри на автобусной остановке. Сейчас мне показалось, что даже он выглядит лучше меня со своими мерзкими кучеряшками и трэшерскими нашивками. Я же выглядел как бомж в своём безразмерном плаще и кедах. Страшно подумать, сколько дней я уже не причёсывался. Впрочем, в такие моменты мне хотелось привлекать к себе как можно меньше внимания. Во мне ещё гудела адская смесь всего принятого накануне дерьма. Тяжко, разбито и невесомо.
Спальные районы все как один — величие безличия. Идеальное место для того, чтобы растить детей в ипотечных халупах с икеевской мебелью. Забивать холодильник продуктами из «Пятёрочки» или «Ашана». Парковать возле подъезда свою кредитную тачку. Тихо жить без претензий на счастье. Я не без отвращения разглядывал мамаш на детских площадках, выгуливающих своих коричневых детей, явно заделанных от гастарбайтеров с ближайщих строек.
— Домов-то понастроили, а пороться людям негде, — выдал внезапно Терри.
Я понимающе кивнул, осознавая, что нам с ним вряд ли в дальнейшем хватит даже на однушку в этом ипотечном гетто. Я был ленивым журналистом-фрилансером, а он пахал на заправке. И я не помню, когда моей зарплаты хватало на что-то, кроме бухла.
Алкоголизм — единственное развлечение людей с достатком ниже среднего, так как нас не коснулся даже отдых в Турции и кредитные айфоны. Просто попытка заполнить пустоту и отсутствие новых впечатлений. А если бы я мог, то давно уехал бы отсюда, чтобы где-то в тепле и уюте писать книги о чём-то получше, чем уровни дерьма.
Мы зашли в ближайшую «Пятёру» (уж очень полюбилась мне эта сеть нищебродских магазинов), взяли две бутылки водки и пару литров колы. Печень печально всплакнула, но вскоре затихла. Свернули в один из подъездов, Терри позвонил в домофон, заспанный и явно похмельный голос ответил что-то вроде «ага», раздался противный писк и мы шагнули внутрь. Стальная дверь квартиры оказалась нараспашку, оттуда лезли чумазые дети и пара разноцветных кошек. Я уже тут заподозрил что-то неладное.
Мы осторожно переступили порог квартиры, слабо похожей на жилое помещение. Я бывал во многих местах, но от этого веяло какой-то особой безысходностью.
— Эй, вам сюда! — послышалось из ближайшей комнаты.
Мы шагали через запылённую подсобку, словно через джунгли, с полок свисали фрагменты гитар и детали от мотоцикла. Комната поразила меня не менее. Тесно, грязно, в углу полуживой мотоцикл, на полу ссаный матрас, на котором приткнулась сильно беременная тёлка. Ружьё на стене молчало, напоминая о том, что может выстрелить в любой момент. Я не знал, что ожидать от человека, который представился мне Бароном. В нём, и правда, было что-то цыганское. Пока я смотрел на него, он мог украсть моего коня.
— Коней воруешь? — спросил я зачем-то.
— Нет, только движки от тачек. В них тоже есть лошадиные силы, — ответил Барон, открывая пузырь водчеллы.
— Ну что там у тебя? — спросил он, косясь на чехол.
— Колок отвалился, — сказал я, распаковывая своё весло.
Барон принял мою басуху и полез в ящик, наполненный бычками и мусором. Порывшись там немного, он извлек оттуда колок от баса.
— Твоё счастье, завалялся один.
Пока он прикручивал колок, я искал глазами стул. Меня ещё мутило после вчерашнего. На водку я смотреть не мог, так что пришлось пить её с закрытыми глазами. Терри плюхнулся прямо на матрас к беременной бабе.
— Эй, слыш! Не спать! — прошипел Барон, тыкая Терри грифом моего баса. — Спать запрещено.
Тот проворчал что-то на языке бомжей, стараясь разлепить глаза.
— Вставай, блин, а то я тебе печень вырежу! — Барон потянулся к тесаку.
Это подействовало на Терри отрезвляюще. Он вскочил и прижался к стене.
— Прости его, — сказал я. — Он просто барабанщик.
Других оправданий для Терри у меня не находилось.
— А ты хоть играть умеешь? — спросил Барон, косясь на меня.
— Нет, — честно ответил я. — Я отвечаю за уровни дерьма.
— Все вы басюки такие. Пытаетесь казаться рок-н-ролльными подонками, а на деле вечно ноете.
Я отметил про себя, что этот мудель, как никто другой, охарактеризовал меня. Тем временем, он продолжал:
— Все вокалисты тщеславные подонки, у них много свободного времени, им дают все тёлки. Гитаристы педанты и задроты, а драммеры просто алкаши.
Терри продолжал пить водку из горла, служа наглядной иллюстрацией всем предыдущим словам.
— Кстати, чуваки, я не сказал вам, что собрался жениться? — вдруг выдал он.
Я удивлённо поднял бровь. Кого-кого, а уж представить собственного драммера женатым, я никак не мог. Я мысленно прощался с группой. Наш возраст и так намекает на конец рок-н-ролла.
— О, поздравляю! — воскликнул Барон, наливая себе водку прямо в банку из-под огурцов.
Я его радость не разделял.
— Началось всё с того, что я нажрался и уехал в Сызрань, — продолжал Терри. — Мне говорили, что я не выживу там и получаса, но мой бастион пал ещё раньше. Я встретил девушку, она поразила меня сразу тем, что была ужрата в говно, а наушники её были вставлены в бутылку с колой. Я сказал ей: «Пойдём в бар, я угощаю». Она сказала «Тут рядом есть церковь, пошли венчаться». Мы зашли там священник опустил наши кольца в святую воду и благословил нас на этот союз. Мы вышли на улицу, где она купила мне флакончик одеколона «Русский лес», который я немедленно выпил. Вот так оно счастье.
— Это самая ёбнутая история, которую я слышал за последние сутки.
Мне хотелось домой или туда, где просто не воняет. Барон и Терри перешли к обсуждению музыки. Мне становилось не по себе, меня доставали такие разговоры. Я всегда считал, что музыку надо делать, нежели говорить о ней, распивая водчеллу. Кто мы без музла? Просто алкаши какие-то и всё. А так это шанс прикоснуться к сакральному, встать на одну ступень с Моррисоном, напиться, чтобы видеть пустыни, по которым бродил Король Ящериц.
Я хотел встать, но мне было лень. Мне идти два квартала, а я чуть живой. Водка и духота квартиры разморили меня, заставив отрубиться в кресле, головой в рупорной колонке, чтобы не слышать их унылые разговоры. Хвастаться музыкальными находками, всё равно, что мериться чужими ***ми. Это удовольствие не по мне.
Я просыпался пару раз, чтобы посмотреть, как эти двое допивают тройной одеколон, слегка разбавив его рассолом. Нет, это явно был не мой уровень дерьма. Я устал от этого ада.
На утро мы взяли ружьё, старый советский магнитофон и пошли на улицу. Я не задавал лишних вопросов, я был готов ко всему. Прямо на газоне догнивала «Нива», раскрашенная в цвета конфедерации. Рядом стоял старый диван с торчащими пружинами. Барон выволок на улицу банку с подозрительной мутной жидкостью. Мы опустились на диван, включили визжащий советский метал и принялись похмеляться отвратительным шмурдяком. В этом было особое очарование русских реднеков с окраины каменного гетто. Равнодушные прохожие сновали мимо нас, не обращая на это никакого внимания. Когда что-то не вписывается в твою картину мира, проще этого не замечать.
Рядом в грязи играли дети, их было штук пять или больше.
— Твои? — спросил я зачем-то, голова я с похмелья была пуста, как хеллоуиновская тыква.
— Ну да. Эти бабы плодятся как кошки. Зато хватает на пособие.
Я понимающе вздохнул, я тоже давно мечтал получить пособие по безработице или оформить себе инвалидность на голову, дабы навсегда выйти из Сансары трудовых будней.
Мы вышли к пруду, там, в чёрной холодной воде, плавали утки. Выстрелы разогнали тишину. Я почему-то стоял и смотрел заворожено, как в утреннем небе разлетаются перья, опадая на чёрное зеркало воды.
— Вот она! Терри принеси её, — кричал Барон и Терри подобно собаке устремился в грязный пруд сквозь заросли камышей. Ему было пофигу. Через несколько минут он стоял мокрый и счастливый, держа за крылья несчастную утку. Она была похожа на распятого Христа, та же понурая голова и полный обречённости взгляд. Меня мутило от вида близкой смерти.
— Чёрт «форсы» намочил, — проржал он, выбираясь на берег.
Мы присели на бревно.
— По закону индейских племён мы должны употребить её в пищу, чтобы не разгневать природу, — сказал Барон. — Иначе нас покинет дух охоты.
— Охоты крепкой, — вторил ему Терри.
Я сидел и молчал, меня мутило от промозглого лета и похмелья.
Потом во дворе появился мангал и очередная канистра мутно-жёлтого самогона. И ещё херова туча людей с унылыми пропитыми лицами. Мне казалось, что я уже от них не отличаюсь. Что отличало меня от люмпена? Разве что сомнительное высшее образование. Но *** знает, я видел много бомжей, имевших докторскую степень. Должно быть, и меня ждёт такое же в дальнейшем.
— Терри! — закричал я вдруг.
— У нас же концерт завтра! — вспомнил вдруг я.
Это уже было нефига не смешно, это уже был какой-то прогрессирующий маразм. Я схватил бас и поплёлся домой, честно говоря, мне хотелось вообще отменить всё и проспать пару суток. Но я утешал себя тем, что я возможно последний настоящий рок-н-роллщик в этом царстве унылых гитарных задротов.
Глава 10
Кир Лис
Мы пили водку на летней веранде захудалого байк-клуба, провожая взглядом остывающее солнце. После выступления появились смешанные чувства. И я был чертовски рад, что всё это, наконец, закончилось. Я не хотел богатства, славы, внимания тёлок. Я отличался от всей этой толпы рок-музыкантов. Они люди компанейские, я же алкаш-одиночка. Я был не рад, что сегодня мне пришлось петь, так как эта сучка свалилась с бронхитом после полуночного купания в фонтане. Я вокалист чуть получше Джи Джи Аллина, без харизмы и голоса. Не умею давать автографы, я ставлю кривую линию кардиограммы на обрывках билетов и грязных салфетках. Всё происходящее наводит на меня депру, такую же безрадостную как этот вечер под аккомпанемент минорных аккордов «Crow».
Мы втроём молчим, это редкие минуты, когда мы попадаем в друг друга. Даже тощая герла Терри молчит, затягиваясь тонкими, как крысиные тампоны, сигаретами.
— Это фейл или вин? — вдруг спрашивает наш барабанщик, нарушив молчаливую идиллию.
— *** знает, но я пасс, — вдруг выдаю я, не особо задумываясь. — Я устал, я сделал, что хотел. Теперь я уеду в Троицк, выращивать картоху и разводить кур.
— Да лан, даже Герман сказал, что было не блевотно, — вставляет Кролик.
— Я не создан для этой тусы, я слишком замкнут и привык доверять лишь себе. Я противник этого бомж-гедонизма, как такового. Я издам сборник и отъеду с этого света.
Мы не смотрели на «Воронов», но судя по движению толпы, их музыка нравилась людям в разы больше нашей.
Кто-то из публики попытается заговорить со мной, но я слишком погружён в себя, чтобы ответить. Я ненавижу людей и себя как часть этого потока.
Утром я нашёл себя дома в гордом одиночестве, чему несказанно удивился. Ощущение тоски перекрыло меня всеми цветами блевотной радуги. Через пару дней я немного отошёл, мне захотелось поджемовать с Терри без водки и баб. Я набрал его номер, готовясь услышать вечно пьяный хриплый голос, но трубку никто не взял, я звони ещё пару раз, но натыкался на эти мерзотные длинные гудки. Его не было в сети со вчерашнего вечера. «Забухал, чёрт», — разочарованно подумал я. Начинала угнетать тишина, я был близок к тому, чтобы снова пойти в люди, в это тусклое мерцание «высшего света», но природная брезгливость не пускала меня к ним.
Я знал, что происходит что-то странное, когда раздался звонок телефона. Эта пронзительно взрывная трель старой Нокии, кажется, что никто ещё телефон не звонил так громко, словно внутри моей головы.
Голос на том конце небытия показался мне смутно знакомым. Кто-то из тусовки… кажется Пельмень.
— Эй, чувак. Терри больше нет.
— Блять, — выдавил я хрипло, ещё не переварив информацию.
— Вчера был дождь, он ехал на байке по трассе за водкой, у него отказали тормоза. С ним ещё была чувиха, он сумел скинуть её, а сам влетел под фуру. Такой ****ец.
— Блять, — выдавил я снова.
— Похороны завтра в 12, на Преобраге.
Я вздохнул, понимая, что мне не отвертеться от посещения этого мероприятия.
— Хорошо, я буду.
Я положил трубку и сел на пол посреди комнаты. Пространство качнулось из стороны в сторону.
Вот так вот живёшь себе, не особо парясь, пьёшь водку, гоняешь на гиги, трахаешь баб, а потом какой-то случай, какие-то неисправные тормоза перечёркивают всё к чертям. Интересно, о чём он думал в те последние минуты? Что за песня играла у него в наушниках? Я же знал, он не ездил без музыки. Я уже никогда об этом не узнаю. Терри никогда не придёт домой, я не увижу его на репбазе или в клубе, он никогда больше не сядет за барабаны. Я не заходил в сеть, я знал, что все ждут от меня каких-то действий, каких-то слов, как от лидера группы. А я ничего не мог выдать из себя. Я понимал, что его смерть на скользкой трассе была чистым идиотизмом, но кто из нас не садился пьяный на мотоцикл? Мы все могли бы быть на его месте. Жизнь подвержена риску, рок-н-ролл убивает.
Мы никогда не были друзьями, друг — это что-то большее. Я вообще не знаю, есть ли у меня друзья. Но я знаю, что мертвые не предают, поэтому для всех покойников у меня в душе сохранилось какое-то особое место. Это какая-то русская национальная некрофилия — мощи святых и вяленный Ленин, мавзолеи-зиккураты, кресты вдоль дорог и неизвестные солдаты в бронзовых гробницах. Мёртвых любить проще, чем уважать и ценить живых. Так мы познавали себя через смерть.
***
Этот субботний день пропах ладаном и дымом. Я был заворожён красками наступающей осени в переливах кладбищенских цветов. И в звоне колоколов на меня словно сходило озарение, что это конец нечто большего, чем просто человеческой жизни, эпоха умирала в конвульсиях. Я подумал о том, что больше не будет этих игр в рок-н-ролл, что всё слишком далеко зашло и мне пора в этот большой и реальный взрослый мир. Что у нас не Штаты и на дворе 13-й год, а вовсе не 83-й.
Я не ожидал встретить тут Макса, они не были большими друзьями с Терри, не могу сказать, чтобы они вообще общались. Я знал для чего он здесь, его тоже влекла и манила смерть. Он больше всего хотел быть на месте Терри, таким юным цветущим, в закрытом гробу. Окружённый всеобщей атмосферой скорби.
Я вдруг задумался о том, что только похороны единственный из русских обрядов, который мы стараемся соблюдать до конца. Это важнее, чем само рождение или свадьба.
Над многолюдным погостом неслась музыка, Exodus «Good day to die». Я не знал, была ли это просьба покойного или просто чья-то злая ирония, но это казалось мне циничным и несколько неуместным. А выбрали ли мы сами песню, которой будет суждено звучать на наших похоронах? Сделали ли мы ту самую фотографию, что украсит наше надгробие? Может быть, уже купили костюм, в который нас положат в гроб?
Я заметил девушку Терри: у неё была сломана рука, ей повезло гораздо больше, чем нашему «беспечному ездоку». Она о чём-то перешёптывалась со своими друзьями-трэшерами, затем подошла ко мне.
— Зайди ко мне завтра, он хотел бы, чтобы я передала тебе кое-какие вещи. Они ему уже ни к чему.
Я кивнул. Хотя странно, когда это он успел составить завещание и что особо ценное мог оставить. Затем ко мне подошёл Макс Тот и молча протянул флягу с чем-то травяным и обжигающим. Кажется, я был единственным, кого он вообще знал из всех присутствующих. Выпить хотелось безумно.
Я не хотел оставаться на поминки, но мне пришлось ради приличия пропустить стопку другую. Хотелось скорее уйти, чтобы не принимать участия в этой вакханалии. Макс пошёл следом за мной, так же молча, он протянул мне ароматную самокрутку. Я с радостью принял косяк и затянулся. Наступающая кладбищенская осень показалась мне ещё более волшебной. Я посмотрел в глаза Тота, и мне стало не по себе, я вдруг впервые задумался, что он может оказаться опасным шизофреником. Я прогнал наступающую паранойю очередной затяжкой травы. Хотелось что-то спросить на слова улетали с дымом.
— Где Мэрион? — вдруг спросил он.
Я затупил, позже догоняя, что он про Машку.
— Девки не пошли, они не любят похороны, все дела, — ответил я.
Мы направлялись к выходу с кладбища.
— Ну и каково чувствовать себя рок-звездой? — спросил я. — Скоро в Лондон?
В моём голове было больше издёвки, чем могло бы показаться.
— Не гони, чувак. Я пять лет бомжевал до этого, — он уставился в землю и пнул пустую банку. — Жил по впискам, фриганил. Да и в Лондоне будет не сахар, я тебе скажу. Будем всем кагалом жить на три фунта в день, откладывая бабло на репетиции. Герман уже всё расписал, экономист-полуеврей это сильно.
— Я с трудом привыкаю к нищебродству, — вздохнул я. — Мне нужен мой прежний мир, в котором можно пить вискарь и гонять на такси. А тут ещё на бабу куча денег уходит. Не вышел я рожей, чтобы альфонсить.
Мысли лились из меня рекой:
— В Лондоне нет рок-н-ролла, его больше нигде нет. Ты его там не найдёшь, только больше в говне погрязнешь.
— Ну отчего бы не сгонять? Тут надо всё попробовать, особенно с дерьма начать, — улыбнулся он.
— Ладно, трудный разговор. Погнали ко мне, бабы готовят что-то типа поминальной вечеринки.
— Я как раз хотел поговорить с Мэрион. Объяснить всю ***ту. Попрощаться надо со всеми.
Дома было как-то грязно и пусто. Я не понимал к чему здесь свечи и единственная приличная фотка Терри. «Терри Водка» — вот и всё, что должно быть написано на его могиле вместо имени, а ещё, пожалуй, эпитафия: «Жил и умер как голубь». Любил трясти бошкой, фриганить, громко орать и умер под колёсами фуры. Я и не знаю, жалко мне его или нет. Возможно, каждый из нас хотел бы оказаться на его месте. В жопу пьяным укатить в закат на байке.
— Где мы будем искать нового барабанщика? — спросила Кролик.
— Нигде, — спокойно ответил я. — Нас больше нет. Всё к этому шло. Лифт достиг крайней точки. То, что случилось с Терри показатель того, что потом случится с нами, если не прекратить бессмысленно бухать и упарываться.
Я договорил и выпил очередную порцию водки, закусив апельсиновой долькой.
— А как поживает Призрак Рок-н-ролла, с которым ты тусовался летом? — спросил я у Тота.
Он сдвинул брови и растерянно спросил:
— А какой призрак-то?
— Ну тот кучерявый в татухах, который задвигал телеги и крутейше играл.
— Ваще не помню.
Я вопросительно посмотрел на тёлок. Они покачали головами, мол, не было такого. Тут я понял, что минимальненько схожу с ума…


Мария Адлер
Какие же все мужики долбанные тупорылые сексисты. И вот на каждого сексиста, как правило, находится своя корова. Прихожу к выводу, что большинство мужиков такие, потому что 90% баб готовы прислуживать и считать себя людьми второго сорта. Да за последнее время многое в моей голове и окружающем мире перевернулось не лучшим образом.
Ну, в общем, Кир выгнал Кролика, за то, что она с****ила его деньги. Всё, как я и предполагала. Достойный финал достойной любовной истории маргинального недопоэта и ведомой шлюхи.
Я проснулась среди ночи от криков, всё это напоминало хреновую постановку какого-то американского фильма о торчках и алкашах.
— Чёртова сука, где мои деньги?!
— Да я не брала.
— Куда ты ходила среди ночи и почему ты такая ужратая!?
— Я ходила за бухлом…
— Но где мой последний косарь?! Он лежал в тумбочке. Только ты знала эту нычку.
— Я не брала, честно!
— Так откуда у тебя деньги, хренова тварь?!
Дальше послышались звуки глухих ударов и сдавленный плачь.
— Я не знаю, я не помню.
Я вышла в коридор. Кролик сидела на полу в одних трусах, сжимая ушибленную щёку. Кир возил её по полу за волосы.
— Я никому не разрешаю красть мои деньги! Я тебя сейчас прирежу. — Он метнулся к кухонному ящику, но вовремя опомнился.
— Чёрт, за тебя же дадут как за человека.
А я только сидела и думала, что это всё из-за смерти Терри. Вчера позвонила его бывшая невеста и предложила отдать ему пояс-патронташ и что-то из мерча. Пёс наорал на неё и сказал, что больше не желает видеть всё это рядом с собой.
А что я? Я тоже больше не хочу ничего. Мой друг погиб, моя группа распалась, мой любимый мужчина слинял со своим голубым дружком в Лондон. Всё вымерло. И в этой пустоте теперь я осталась в пустой квартире наедине с человеком, который мне противен. Оставалось только собрать вещи и свалить к родителям, которые считают меня проституткой и наркоманкой.
Я стояла на обрыве с рюкзаком и сумкой, холодный ветер хлестал в лицо. Я не хотела прыгать, в этом было что-то другое.
У нас был странный диалог с Тотом вчера утром.
— С тобой я почти забыл Элис, но я хочу думать о группе, а не о тебе.
— Хотела бы я группу, о которой можно было бы думать.
— А я не подарок. Я бухаю, наркоманю, думаю только о себе. И я хочу, чтобы это осталось так. Мы слишком похожи, я не хочу, чтобы ты умерла со мной. А со мной счастья нет, одно глухое разочарование. Я зажатый недобитый подросток. Что я могу тебе дать?
Мы поцеловались напоследок и он ушёл.
— Я надеюсь, твой самолёт не долетит до Лондона, — была моя последняя фраза.
Я проклинала Пса за то, что он привёл его к нам.
Мне не пятнадцать лет, я прекрасно знаю, что значат все эти слова: «Я приношу всем слишком много боли…». Только то, что никто нихуя никому не нужен. Ну, в данном случае, я не нужна.
И потом я уже пришла к выводу, что отношения вообще по сути, когда ты берёшь чужое дерьмо на себя. Только вот моё дерьмо, лично, никто брать не хочет. Да и я уже от всех устала. Я вспомнила Пса и Кролика и поняла, что такая нудная зависимость мне тоже не нужна. Они были мне противны оба, как идеальный садист и его самозабвенная жертва. Это какой-то извращённый стиль жизни.
Где, блин, все эти счастливые семьи из рекламы майонеза? Эти улыбающиеся идеальные идиоты, пожирающие семейный ужин, хором поющие дурацкие песни. Те, кто придумывают эти сцены, очевидно, очень несчастны. А по сути-то, любви нет, существует один лишь только страх, страх одиночества, финансовой нестабильности, боязнь быть не таким, как все, понимание, что лет через десять тебе не присунет никто, кроме твоего обрюзгшего муженька. Как тут жить? Ради чего?
Мы все были вынуждены уйти от всех…
Эпилог
Шесть лет спустя
Утро начинается не с кофе, а с пронзительного шквала звонков. Я беру трубку, слышу голос Ланы и обещаю быть в офисе к 11-ти. Чтобы прийти в себя, мне нужен алкозельцер, холодный душ и апельсиновый фрэш. Когда тебе 28, похмелье напоминает ядерный взрыв внутри головы, даже если пить раз в месяц и по пятницам.
Я музыкальный журналист и светский обозреватель одного из крутейших интернет-порталов. Лет пять назад, когда мы только начинали свой старт-ап вместе с ребятами из универа, никто не верил, что эта идея может выгореть. Нам хотелось просто халявных вписок на концерты и пропусков в закрытые клубы, а ещё мы больше ничего не умели, кроме того, как писать. Волка ноги кормят.
Портал «Гетто» — всё, что у меня есть. Это мы говорим молодёжи, что надо слушать, читать и как одеваться.
Мир предательски плыл без очков. Я нашёл их в кармане своего кожаного пиджака. В прочем, кроме этих внешних атрибутов я, я мало изменился визуально за все эти годы, разве что походы в зал и уменьшение доз бухла, пошли мне на пользу.
Хотелось поехать в офис на такси, но Яндекс показал утренние пробки на Тверской, так что пришлось проехаться немного на метро. Наша штаб-квартира располагалась в одной из подворотен центра, пять минут пешком до Кремля и вид на зассанную помойку из окон. Москва во всей красе.
В офисе всё, как обычно. В прошлом году, мы сделали ремонт, повесив вместо граффити фото с освещаемых нами мероприятий и врученными грамотами. Моя любимая, где я беру интервью у Доро. А так вообще много прикольного было за это время.
Я немного опоздал на совещание, ну всего-то на полчаса. Кроме нашего главреда, Ланы Репницкой, выговор мне не может сделать никто. Что я и получаю в виде злобно-зелёного взгляда из-под очков.
— Мы как раз обсуждали целесообразность открытия собственного клуба, — говорит она, когда я падаю в кресло по правую руку от начальства.
— Я же говорил тебе, что не стоит, — эта тема уже неделю выводит меня из себя. — Во-первых, дорого, во-вторых — совершенно нецелесообразно, в третьих — совершенно не наша сфера.
— Ну погодите же, нашей аудитории будет, где тусить! — вставляет Света, наш главный художник.
— Кароч, это без меня, — вздыхаю я. — Давайте обсуждать другие вопросы.
— Что с концертом Opium Crow? — спрашивает Лана.
— Я думал, но я не хочу.
— Ты же пил с ними в самом начале.
— Ну я много с кем пил. Давайте ещё интервью с бомжом-Петровичем. Я пасс. Отдайте нашим малолеткам-стажерам, им в самый раз.
Что касается концерта, то меня не радовала эта идея. Может быть, потому что я не хотел снова и снова возвращаться в то время? А может быть, всё дело в зависти. Только из плохих музыкантов, вроде меня, получаются хорошие критики. Я пропускал все новости, просачивающиеся через кордон, от этой команды. Как и не следил за их музыкой, предпочитая по-прежнему старый метал, лишь в последнее время, увлекшись джазом. Что касается собственного творчества, то я не прикасался к бас-гитаре уже лет пять и не испытывал по этому поводу сожаления. Ностальгия по прошлому так же обходила меня стороной.
Сегодня я, прихватив с собой фотографа, отправился на унылый концерт какой-то русской команды, предвкушая, что снова буду пить, жалея своё бедное сознание. Музыка в этой стране несказанно портилась, но наш журнал выживал благодаря заказухе, но от неё меня сейчас воротило меньше, чем от концерта Crow.
Стояло удушливое лето и мне пришлось сменить пиджак на гавайскую рубашку. Она навевала мысли о фильме «Страх и ненависть в Лос-Вегасе». Я тут же отправился к бару, спасаясь от ужасного звука. Лет через триста, когда на Марс будут ездить трамваи и изобретут эликсир бессмертия, в московских клубах так и останется отвратительный звук. Я занёс эту мысль в свой смартфон и отхлебнул виски. Курить в барах теперь запретили, а так мир не особо изменился. Поменялся только я, натянул намеренную взрослость, которая была со мной ровно до всех этих событий описанных в книге. Они являлись скорее чем-то из ряда вон выходящим, нежели, так привычное мне, снобистское созерцание мира.
Я оглядывал клуб: интерьер с претензией на роскошь, приглушённый красный свет, мягкие диваны, диско-шар. Какой-то свинг-клуб, а не рок-бар. Кажется, Лана права и нам действительно стоит открыть свою площадку, потому что больше в этом городе ходить некуда.
Официанта не было, и я пошёл к стойке сам за новой порцией вискаря.
У бара я столкнулся с какой-то девушкой. Мы обменивались дежурными извинениями, пока я не оторвал глаза от сисек в полупрозрачном декольте. Я помнил этот взгляд. Я помнил это лицо.
— Ты такой додик в этих очках, — рассмеялась Мария, и я сразу её узнал.
В туфлях на шпильке и полупрозрачном бирюзовом платье. В её ушах поблёскивали явно недешёвые серьги. Исчез пирсинг в носу.
— Что ты тут делаешь? — спросил я.
— Этот клуб моего мужика. Я пытаюсь развлекаться, но мне скучно.
Она взяла на баре целую бутылку дорогого игристого вина.
— Я хочу убежать отсюда, — сказала она.
— Но у меня работа.
— Хорошая у тебя работа — бухать по кабакам.
— У тебя тоже.
— Я вообще-то занимаюсь недвижимостью, — сказала она, прикладывая руку с длиннющими ногтями к груди.
— Очень мило.
Я хотел просто уйти обратно к своему столику в самом тёмном углу бара, но она схватила меня руку и потащила за собой.
— Давай убежим от всего этого.
Я вздохнул и пошёл за ней в облако раскалённого ночного воздуха, туда, где шумели машины, носились люди, шумел праздник московской жизни под названием Пятница. На миг мне показалось, что меня снова окружили звуки и запахи моего рок-н-ролльного студенчества. Она передала мне бутылку.
— Крутецкое шампанское, неправда ли?
Я кивнул, делая большой глоток. После виски меня совсем унесёт.
— Как же я устал от всего, блять! — выдохнул я, закуривая сигарету.
Мария тем временем, сняла туфли и вышагивала босиком по нагретому за день асфальту.
— И я тоже, — сказала она. — Неужели ты не понимаешь, что в той и в этой жизни вокруг одно дерьмо?! Становишься старше, гнёшься под грузом обязательств, которые накладывает возраст, составляешь списки «успеть до тридцати», а что потом? Понимаешь, что в конечном итоге всё проёбано. И баблом своим и очками этими, и престижем ты себя не сделаешь!
— Это же лучше, чем сдохнуть от передоза в 17 или стать мокрым пятном на дороге в 22, — хмыкнул я.
Она присела на перила моста. От этого зрелища у меня закружилась голова.
— И тебе и мне уже поздно в «клуб 27».
— Да и с моими заслугами там лучше не соваться, — ответил я.
Я глянул на афишу сегодняшнего концерта «Opium Crow».
— Вот кто успеет везде.
— А ты почему не пошёл бухать с ними, воспользовавшись служебным положением? — хмыкнула Мария.
— Может быть, потому что я ссу, потому что сожалею о том, кем я не стал, хотя на самом деле, мне это всё уже глубоко безразлично. А ты почему не там?
— А что я скажу? «Привет! Помнишь мы трахались пару раз, я тебе ещё в руки блеванула». Тупая история, блин.
Она стрельнула у меня сигарету и продолжила:
— Знаешь, раньше было лучше… Всё было лучше. А сейчас у меня только скучная работа и скучный мужик, который не видит мир за пределами своего клуба. Чёрт, устала я!
— А я, казалось бы, нашёл свой покой. Знаешь, просто ностальгия имеет дурное свойство — всё плохое забывается. А мы все страдали от своей непризнанности, от изобилия энергии, толкавшей нас на весь этот идиотизм, от отсутствия любви даже к самим себе. Я вроде бы даже нашёл себя в журналистике, как и всегда хотел. Да, я не стал рок-звездой, я не написал гениальный роман или даже киносценарий. Но понимаешь, есть сказка, а есть быль. И вот такая она реальность наша.
— Ты просто стал старым и тухлым! — сказала она, делая большой глоток из бутылки.
Шампанское вспенилось и залило ей платье, мокрая ткань стала вызывающе прозрачной. Пусть у Марии почти не было сисек, но зрелище того стоило.
— А поехали ко мне, — предложила она. — Мой всё равно ночует в своём клубе. Здесь недалеко.
— А погнали, — сказал я, понимая, что всё равно напьюсь.
В такси мы вели абстрактные разговоры, не касаясь былого и общих знакомых. Меня всегда бесили встречи с друзьями прошлого.
— А у тебя сейчас кто-то есть? — спросила она.
Я не знал, что ответить, женщины не задерживались в моей жизни, возможно, потому что я сам всячески этому препятствовал.
— Нет, — ответил я.
Мы вышли где-то в районе Курской, зашли в ночной магазин и взяли вискаря. Бухать, так бухать!
— Я тебе всё покажу. У него крутецкая квартира, я просто тащусь, — щебетала Мария, когда мы заходили в подъезд.
Мы зашли в лифт и замолчали, уставившись друг на друга. Где-то этажа через три он остановился и предательски погас свет.
— Вот и всё, — сказал я, удивляясь течению своих пьяных мыслей. — Лифт застрял между этажами, достигнув высочайшего уровня дерьма.
— Что ещё делать? — спросил я сам у себя, потянувшись к сиськам Марии. — Это отличное завершение всего. Я всегда тебя ненавидел, ты меня тоже. Что-то должно было случиться.
Она была не против.

Эпилог

Я лежу и смотрю, как закатное солнце красит потолок и стены в нежно-розовый цвет. Он напоминает разлитое вино. Я слышу рядом собой рокот кассетного магнитофона. Этот звук сладок и ностальгичен. Я не могу вспомнить, что это за команда. Слышу только визжащие гитары и высокий голос. Но это уже не имеет значения. Со мной вид на вечернюю Москву, пряный дым и вечность, которая открывается перед глазами. Я много лет не курил траву. Но именно сегодня всё волшебно. Мария спит, зарывшись в подушку. Я не хочу её будить, мне хотелось побыть одному в чужой квартире, хвататься за утраченную атмосферу чужого мира. Это как тогда, стоит только выпить «Джека», забить косяк и ты уже рок-звезда, даже делать ничего не нужно.
Думаю о том, что надо бежать, пока снова не вляпался, пока не запил и не потерял работу, пока снова не начал мечтать стать знаменитым, пока не перешёл на более тяжёлые наркотики, пока не влюбился окончательно…
— Привет! — услышал я приглушённый голос и легкий перебор неподключенной гитары.
Я был слишком погружён в себя, чтобы испугаться. Мой взгляд лениво перешёл в противоположный угол, где в кресле восседала знакомая фигура Призрака Рок-н-ролла. Он ничуть не изменился за эти годы, даже одежда и многочисленные браслеты остались прежними. Всё, как я и запомнил.
— Привет! — ответил я. — Ты как здесь оказался?
Я же действительно не услышал его шагов.
— Для гостей из лета нет ничего невозможного, — ответил он, снова касаясь струн.
Вместо ответа мне осталось просто тяжело вздохнуть.
— Пойдём со мной, — прошептал он, открывая балконную дверь. — У меня есть к тебе дело.
Призрак остановился в проёме, закурив сигарету.
— Я больше никуда не пойду, — сказал я.
— Ты не пожалеешь.
— Я не могу. Я слишком от всего устал.
— Ты даже не представляешь, куда я зову тебя.
— Я больше ничего не хочу, — сказал я, стараясь придать своему размазанному голосу немного твердости.
— Как хочешь, — сказал он, выходя из комнаты. — В другой раз у тебя просто может не быть шанса.
Его слова таяли в тишине. Его силуэт растворялся в надвигающихся сумерках… Куда бы ни звал меня Призрак, я точно знал, что больше за ним никуда не пойду.

The End…


Рецензии