Рыбацкие перегрузы. Глава 12

                12
     Шел месяц март. Наше судно пришвартовалось к болгарскому транспорту “Слънчев бряг“ на выгрузку замороженной рыбы. Я был направлен на борт этого судна в качестве счетчика перегружаемых стропов с рыбой. Счетчиком у болгар был сорокалетний поджарый человек по имени Атанас. В свободное время я заглянул к болгарскому доктору Ивану, шестидесятилетнему коренастому, лысоватому человеку. Я попросил у него желудочное средство “Альмагель“, и он мне его дал. Он занимался в свободное время рыбной ловлей на удочку. Я узнал, что это у них не развлечение, а бизнес. За день они могут наловить мешок рыбы, и относят его в морозильную камеру. А по прибытии в африканский иностранный порт – там же ее и продавали. Получался неплохой дополнительный заработок.
      На этом судне у каждого болгарина был запас пива и водки. У наших же матросов был запас замороженной рыбы-капитана (сохраненный прилов). И в каждом стропе, который передавался лебедкой с нашего судна, между коробами с рыбой торчали головы и хвосты огромных рыбин. Шел их обмен на водку: две рыбины за бутылку водки. Обмен прямо грабительский, потому что пудового “капитана“ болгары продадут в Нигерии за двадцать долларов, а две рыбы – за сорок долларов. А бутылка водки стоит не более десяти долларов. “Вот теперь наши рыбаки перепьются“, – подумал я.
      В конце смены меня удивил болгарский счетчик, который вдруг начал считать на расстоянии коробы, опущенные в трюм. И затем сказал мне, что недосчитался одного короба. Тут же он попросил лебедчика, чтобы в следующий строп положили недостающий короб. Я возмутился, конечно, и сказал ему, что надо было обратить мое внимание на подозрительный строп, чтобы мы посчитали вместе. И, мол, не надо из меня делать дурака. Но Атанас заулыбался, дружески прикоснувшись к моему плечу, и сказал, что это не страшно. Тем не менее, настроение у меня было
испорчено.
      Меня удивили высокие оклады у моряков этого судна. Матрос у них получал пятнадцать долларов в сутки, доктор – двадцать пять, а капитан – семьдесят
долларов. И это в стране, где, по рассказам, сейчас почти голод. Правда, эти деньги им не всегда во-время выплачивают.
       Вечером, придя в столовую, я с удивлением заметил, что буфетчицы Люды нет на месте, а вместо нее у окна раздачи стоит марокканец и выдает пищу. Я спросил у шефа-повара, где Люда, и кто допустил марокканца к выдаче. “Капитан“, – ответил шеф. Я позвонил капитану, и спросил почему вместо буфетчицы на раздаче пищи стоит марокканец.
– Сегодня ведь Женский день, и я захотел сделать нашим женщинам подарок в честь их праздника, – ответил
капитан. – Я отправил двух буфетчиц на ТР “Cлънчев бряг“.
– Но ведь нельзя нарушать санитарные правила, точно так же, как нельзя ехать на красный свет. Можно было со мной
посоветоваться, и поставить на раздачу пищи не марокканца, а кого-то из наших обследованных людей.
– Так ведь идет перегруз, и все люди заняты. Вы ведь не пойдете на раздачу пищи?
– Не надо было отпускать буфетчиц. И об этом случае я вам подам рапорт, а также сообщу в санэпидстанцию по приходу в порт.
– Вы мне уже надоели своими рапортами, – рассердился капитан.
      Я положил трубку.
      На следующий день я снова на болгарском судне. Уже другой счетчик пришел считать вместе со мной сданную рыбу. Сначала мы перегрузили рыбную муку, а затем продолжали выгружать рыбу. Среди наших грузчиков был тридцатилетний плотный, краснощекий матрос Ломов. Он был пьян и возбужден. Во время перекура кто-то сказал ему, что на траулере “Азимут“, который был пришвартован к болгарину с
другой стороны есть женщины. Он тут же заорал на всю глотку: “Ау! Девки на “Азимуте“!“ Я попросил его не шуметь на чужом судне. Этого Ломова, который был лебедчиком, заменил более трезвый лебедчик Гришин. А Ломов стал у горловины трюма корректировать движение стропов. Я сидел рядом с болгарским счетчиком. Мы отмечали каждый перегруженный строп и передавали друг другу свои журналы на подпись. Ломов кричал и матерился, как резаный. Выкрикивая свои “вира“ и “майна“, он не забывал добавить к ним мат. Мне надоел этот шум, и я сказал Ломову, чтоб он шел отсюда, а я вместо него сам буду ухманить (корректировать) без всякого мата.
– А я был лебедчиком и теперь автоматически становлюсь ухманом. А, если вы нервный, то сидите дома!
– Ваше выражение “сидите дома“ избитое и старое, – ответил я. – Вам бы поостеречься от падения в трюм.
– Как? Я пьян? Скорее наоборот: пьяны вы, если так говорите, и ничего не докажете обратного.
      Не ожидал я от этого пьяного матроса такого хамского поведения. А я ведь, пока с ним не имел дела, уважал его. Он о чем-то пошептался с болгарским счетчиком, и вскоре прокричал на наше судно, чтобы положили на строп дополнительно три короба, якобы, взамен разбитых. Мне проверить это было
невозможно, потому что строп с размаху попал под палубу твиндека. И вот, в следующем стропе сверху лежали дополнительные три короба. Через некоторое время потребовали еще два короба. Я понял, что тут идет обмен коробов с рыбой на водку, и сказал Ломову, что, мол, хватит заниматься ерундой, и не надо из меня
делать лоха. Никакие коробы ведь не разбивались.
– Так это ведь жизнь! – ответил Ломов. – И вам тоже дадим бутылку. А не хотите водку – тогда фрукты.
– Ничего мне не надо! Я не хочу участвовать в таком перегрузе, и сейчас потребую, чтобы меня пересадили обратно на судно.
      После того, как еще два лишних короба оказались наверху стропа, я закричал на борт своего судна:
– Никаких лишних коробов сверху не ставьте! Что за безобразие!
      У фальшборта нашего судна появился рыбмастер, и спросил в чем дело.
– У нас битые коробы! – в один голос закричали Ломов и Гришин.
– Неправда! Нет разбитых коробов! – крикнул я.
      Рыбмастер понимающе кивнул головой и ушел. Больше сверху дополнительные коробы не клали. Но несколько бутылок водки за пять неучтенных коробов
бригада все же получила, и во время “ночного чая“ некоторые накачались ею изрядно. Один из грузчиков Никитин еле держался на ногах. После употребления
водки у Гришина появилась ко мне злоба, и он начал сверху, с лебедки, отпускать в мой адрес не очень приятные выражения. С мостика нашего судна раздался крик старпома:
– Ты что, Гришин, совсем спятил? Ты почему пьешь водку за лебедкой? Тебе ведь людей пересаживать придется. Думаешь что-нибудь?!
     Следующий строп Гришин принял до окончания разгрузки в трюме предыдущего стропа, и потому решил поставить его на палубе у горловины трюма.
Но опустил его на лежавшее там пересадочное колесо, и у самого края горловины строп накренился в сторону трюма – и тридцати килограммовые коробы посыпались в трюм.
– Бойся! – заорал я на всю глотку, и глянул в трюм. Там разбегались во все стороны грузчики.
      На палубе нашего судна показался капитан и скомандовал: “Прекратить работу! Гришин, ступайте в трюм! Доктор, вызовите наверх матроса Никитина“.
Я вызвал наверх матроса Никитина, и увидел, что он еле взобрался наверх по приставному трапу. Я провел пальцами по горлу, дав понять капитану, что этот тоже пьян. Капитан понимающе кивнул головой, и мое предположение подтвердилось на деле: Никитин еле смог справиться с лебедкой. Капитан велел Никитину идти обратно в трюм, и вызвал нового лебедчика, который в это время спал, и пересадил его на болгарский транспорт. Работа пошла нормально. Новый лебедчик без корректировки сам прекрасно опускал стропы в трюм. Но за это Ломов и Гришин
угрожали ему разобраться с ним попозже, как со штрейкбрехером.
      В перерыве ко мне подсел вышедший из трюма Гришин, и угрожающе сказал:
– Если ты будешь себя плохо вести, то плохо кончишь: оторву голову.
– У тебя тоже не десять голов, – ответил я, вставая, и, в ответ на прикосновение его руки, добавил. – Без фамильярностей.
– Тебе надо бы в трюме работать, а не с тетрадью тут сидеть.
      Поднявшийся наверх матрос Ломов поддержал его, посоветовав ему не обижать обиженного Богом, который на судне всего-навсего – судовой номер.
– Здесь вам не каюта, а рабочее место, – урезонил я пьяных рыбаков.
– Голову оторву, прямо вот так – чх! – сделал выразительное движение кистью Гришин.
– За эти угрозы тебе закроют визу, а за убийство пойдешь на рудники на пару десятилетий. Все, что ты мне сказал, я запомню, запишу и сообщу куда надо.
      Кончилась работа, и я переправился на наше судно. Единственным приятным моментом при перегрузе была встреча с врачом РТМ “Азимут“ Александром Горбачевым. Я выручил его с одноразовыми шприцами, подарив ему их несколько десятков. У него их осталось всего несколько штук, потому что при комплектации в аптеке на отходе ему забыли положить иглы к шприцам, и он ушел в рейс с их цилиндрами, ненужными без игл. Он тоже был счетчиком, как и я. Говорил, что их судно все же зайдет в Лас Пальмас. Я ему позавидовал, потому что очень уж захотелось  походить по земле. Во время работы его отозвали обратно на судно, где кому-то было плохо.
                (продолжение следует)