Круговерть Глава 59

     Говорят, у Иешуа тоже была возможность избежать суда и казни, но он также не предпринял попытки избежать своей страшной судьбы. По-видимому, он не считал её страшной. Правда, уже на кресте он дал всё же слабину и возопил: «Боже, зачем ты меня оставил?» По всей вероятности, в нем на мгновение исчезло то восприятие и то понимание жизни, в котором никакого рождения и, соответственно, никакой смерти нет, а всё происходящее с телом — не имеет смыслового значения. Скорее всего, конкретное мышление на какое-то время взяло верх над абстрактным. Смысловой центр переместился туда, где конкретика, и Иешуа опять увидел мир и себя в нем как человек смертный. И для Иешуа было страшно именно это, а не сами страдания, смертные муки и сам факт смерти.

     Андрей так усиленно пытался представить себе, как вся эта казнь воспринималась не со стороны, как её видели, а теперь представляют себе люди, а изнутри самого Иешуа, что ему стало это действо являться и во сне. Ему приснилось однажды, будто это его хотят казнить на кресте, а он готов к крестным мукам и к смерти, потому что это никак не соотносится с ним настоящим. И во сне эта не связанность воспринимается полностью достоверной. Он с лёгким сердцем говорит своим преследователям, да будет Его воля, а не моя. Он вроде бы соглашается со своею судьбой. Но в темнице, где он дожидается казни, в темном и заваленном грязным тряпьём углу оказывается лаз, и он с замиранием духа устремляется в этот лаз и долго протискивается по каким-то тесным лабиринтам, плутает по каким-то грязным катакомбам. Лазит без единой мысли в голове, но с невероятно сильным желанием скрыться. А погоня всё время настигает его, буквально наступает ему на пятки. Он её не видит и не слышит, но откуда-то знает, что погоня совсем рядом, вот-вот его схватят. Наконец он находит зияющее отверстие вверх, в котором он видит яркий дневной свет. А когда он весь целиком выбирается наружу, на свободу и свет, его хватают солдаты в юбках из железных лепестков и с голыми, как у футболистов, ногами. Хватают его, вяжут, бьют и возвращают в ту же темницу. Но он опять отыскивает свой лаз и опять удирает. И так раз за разом: он где-то прячется, куда-то залезает, пролазит, забивается, а его находят и всё время возвращают назад.

     Наконец, его выводят из темницы и ведут к месту казни, и чем ближе к месту, тем людей становится больше и больше. И уже между ним и солдатами оказываются спины и затылки зевак, уже и двигаться становится тесно, начинается толкотня, и в конце концов всё это превращается в давку, где он затёрт и сдавлен между телами беснующихся людей. Он уже затерялся средь этих тел, но кто-то вдруг показывает на него и кричит, вот он, вот он, держи его! Всё расступаются от него, и его опять хватают те же солдаты, вяжут, бьют и тащат на место. И на месте он видит огромадный крест, но это не обычный деревянный крест, а крест, покрытый корой, как живое дерево. И по этой коре наверх ползут мириады зеленых гусениц. Они все вразнобой изгибаются петелькой и разгибаются, изгибаются и разгибаются. И так двигают свои мягкие опушённые тушки куда-то наверх. Его охватывает дикий ужас при мысли, что и ему нужно туда же. И тут он видит камень у подножия креста, а за ним щелку норы. Он прыгает к камню, отваливает от норы и прыгает в неё. И ползёт, продирается по норе всё глубже, глубже и глубже. А нора делается всё уже, уже и уже. Продвигаться становится всё тяжелее, тяжелее и тяжелее. Он сдавлен со всех сторон. И от последнего отчаянного и невозможного усилия продвинуть себя хоть чуть-чуть вперёд он просыпается…

     Сон был тяжёлый, и проснулся он совершенно разбитым, но когда приходил  в себя, в голове его что-то стало проясняться, и как будто пелена спала с глаз и он увидел ясно все горизонты. Он понял, о чем были все пять заповедей Иешуа. Понял сразу, одним общим смыслом, ему оставалось только выразить этот смысл словами. Все вместе эти заповеди отрицали значение поступка вообще. Поступком для Иешуа становилась сама мысль. Мысль, творящая свою вселенную смыслов. Настоящим поступком было не только её творить, но и становиться законодателем этой вселенной. А от внешнего мира нужен самый минимум, от него нужно освобождаться насколько хватит сил, потому как нельзя впадать в зависимость от сущности, которая тебе чужда. «Наша сущность — не предметы в пространстве, не тела, а вечное и бестелесное сознание. Сознающее само себя начало».

     Он ещё раз внимательно разобрал каждую заповедь, и выходило всё то же: с их помощью абстрактное мышление освобождалось от обслуживания интересов тела или же интересов личности. Вернее было бы сказать даже по-другому: человек, который создал эти заповеди, ставил перед собой задачу освободить свой разум от служения материальным запросам тела и социальным запросам личности. Разум должен жить и работать в пространстве смыслов. Царством Божиим Иешуа называл именно мир смыслов, а не мир космической пыли, развёрстанный в бесконечном пространстве. И судя по всему, он полагал себя пребывающим в этом Царстве и пытался поделиться с людьми опытом пребывания в этом Царстве. И этот свой опыт он считал для остальных людей благой вестью.
 
     А как попасть в Царство Божие? спрашивали его его ученики. И всё, что Иешуа делал, он просто объяснял слушающим, что такое Царствие Божие и как в него войти. А как вошёл, там всё не как-то иначе, там всё так же, там всего лишь всё воспринимается по-другому. И Андрею какое-то время казалось, что он сам, Дрюша Назаров, тоже сподобился войти в такое царство, что он перестает быть и Дрюшей, и Назаровым, что вся сюжетная линия его жизни перестаёт иметь какое-то значение,  потому что всё это случайно и совсем неважно. А важно то, что он мыслит и как он мыслит. И важно это не какими-то выводами и заключениями, а самим состоянием мыслящей мысли, пребыванием мысли на грани возможного: там, где обретаются или приращиваются смыслы. Важным было не осмысленность сама, а её приращение.

     Это были счастливые минуты его жизни, когда он сознавал в себе духовное, но были и несчастливые минуты, иногда переходящие в дни опустошённости, часы сомнений, моменты отчаяния. Отчаяние наступало либо от того, что он откатывался назад, к телесному, к тому, что воспринимается нашими органами чувств, либо когда он пробовал так отвлечённо мыслить, как он был мыслить ещё не в силах. Отвлечённо не только от формы, плотности, цвета, запаха, вкуса и тому подобного, но и от пространства, времени, событийности, от жизни и смерти. И он постепенно впадал в отчаяние, потому что там ничего не было, там была пустота. Зияющая и всепоглощающая пустота. «Какие там можно выстроить смыслы?! Из чего они будут состоять?» Там не было ни смысла, ни бессмысленности. Там ничего не было. Так ему представлялось. И тогда на него с новой силой находило сомнение во всём.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/30/2222