Непрощённые гении

Писатель Гомбертальский получил громкую известность после того, как жена его, Ева Гомбертальская, в подпольном стриптиз клубе изобразила в танце образ подцепленного на акулий крючок ерша. Все получилось наспех. Пришла, разделась, потрепыхалась, легла и прославила мужа.

Гомбертальского после такой победы  скрючило. Откачали в больнице. Наполовину. Левая часть мозга продолжала блуждать и выкидывать коники.

- Страдаю я тягостно, - жалобился он скорбно соседям по гостевой палате психиатрической больницы. - Десять лет строчу повести, рассказы, бульварные романы и все мимо. Издаю электронные книжки, бумажно-книжные версии, охапками публикую в желтых газетках порно-рассказы, клубничные пьески… Бесполезно, читатель не идет ко мне валом. Рассасывается уже у названия произведения. Прочитает заголовок и тут же шмыг к Донцовой или к этому прощелыге - Якунькину, там и залегает на читку. Так вот в кромешности и проживаю.

- М-да… ущербность, ваша писательская, на лицо. – Задумчиво сказал лечащий врач - умбортолог. – Путь к вашему оздоровлению будет труден и накладен.

Он стоял не в белом халате, а в защитной униформе, из под куртки которой на груди выглядывала майка -матроска, крутил в руках баночку для анализов и загадочно поглядывал на больных пациентов, сгруппировавшихся возле хныкающегося светилы живописи, поэзии, ну и прозы, конечно же, тоже…

Рассказ Гомбертальского глубоко расковырял нежную психиатрическую душу врача и осадил желудок. Хотелось всплакнуть и вкусить каких-нибудь лососевых жареностей. Углотнув слюну, врач-умбортолог спросил, обращаясь к Гомбертальскому:

- Больной, недавний выплеск тестостерона в кровь у вас превышает норму, критически превышает… купируется стволовые клетки… поэтому мне нужно побеседовать с родственниками. Когда придет ваша жена!?

Гомбертальский вытаращил глаза и дуриком посмотрел на лечащего врача.

- Вы кто по национальности ? – Задал скользкий вопрос Гомбертальский.

- Врач.

- Странно. Мне показалось, что вы пчеловод.

- Проблем в расовых предрассудках не ищу.

- А я ищу. Жена у меня исповедует комбайнерство, высшую благодать демократии. Трудно вам будет вложить ей в голову мысли. В извилинах у нее кроме жаток и шнеков ничего порядочного не осталось…

- Какой бы она веры ни была, все равно мне с ней надо пообщаться, – ответил врач, поправив на ремне резиновую дубинку. - Вы хоть и приобрели известность, имеете мировое имя, благодаря женскому вкладу в развитие научного подхода к стриптизерству, однако без опекуна мне вопрос похорон не решить.

- Да этот лепило в продемократической спецтужурке хочет тоже славы поиметь ! – Заверещал один из больных, бывший муж Главы столицы Гнильявского края, художник риторьянского направления. – Смотрите, я из-за женской благодати в дурку попал, а он, несмотря на свои подполковничьи погоны, прямиком в чудильник закатит… Бабы кого угодно могут в трясину загнать…

От этих слов группа больных пришла в движение. Молодой, давно не стриженный абориген психушки Васька Глот, редкий по таланту скульптор-мраморник, которого бывшая супружница упекла за уклонение от уплаты алиментов, заскочил на подоконник. Два других аборигена стоявшие по бокам Гомбертальского запели в два голоса: «Нинка, как картинка, с фрайером гребёть…». Эмоции в их застенчивых душах настолько разыгрались музыкой, что певчие аборигены палаты даже сумели вывести тонким бельканто верхнее «до» третьей верхней октавы. Другие аборигены, доктора наук, профессора, академики и прочие творческие работники, вылупив очи на певцов, мудро пожимали плечами: «всё не то… всё не то…»

Некто у окна, спрятав голову под вафельное полотенце промолвил:

- Такое впечатление складывается, что мы попали в психушку… Бардак… Кругом один бардак...

Посмотрел врач на скачущих около него больных коечников, и высоко подняв над головой пустую баночку, со всей силы бросил ее на истлевший линолеум. Аборигены прыснули во все стороны, а сам Гомбертальский зарылся на койке в вонючее одеяло, укрывшись с головой.

Воздел врач назидательно руки в боки и говорит:

- Да будет так ! Больной Сопрыкин, продолжи мою мысль ! Ты же в духовной семинарии риторику преподавал ! Ты умеешь !

Из-под кровати выполз кривой мужичок в заляпанных вареньем и сливочным маслом майке и шортах. Бородка его, уходящая клинышком к низу, подергивалась, а нос учащенно шмыгал. Взглянул преданно на врача, он чихнул и, встав в стойку президента академии наук, вздернул к верху голову, возопиил страстно:

- Сама люстра о трех лампах дневного освещения видит, что я добра желаю больному писательством и блогерством Гомбертальскому. Я хочу восторжествовать его авторское имя и наполнить истинным похоронным содержанием. Пусть все созданное гениальным человечищем славится в веках. А жена его да приидет ко мне! Буду глаголить с ней о будущности произведений великого мужа !

Из-за кадушки с фекалиями под умывальником вылез молодой, подающий надежды аспирант-математик и, выпрямив полусогнутые ноги, рубанул правду матку:

- Да этот лепило хочет стриптиз-шоу и прочих недозволенностей в гостевую палату внедрить! Какие там нахер произведения… Не ведись Гомбертальский ! Это подвох !

Мужичок с бородкой клинышком обвёл глазами стушевавшегося врача, тихо, почти шёпотом спросил:

- Доктор, а мне за поддержку перепадёт что-нибудь? Я же стараюсь…

Врач вытер холодный пот со лба и сказал командно, как и полагается говорить психиатру:

- Завтра ты (указывая мизинцем на аспиранта-математика) проходишь курс машинной терапии и получишь двойную дозу электрошока. Месяц свое имя помнить не будешь.

- А тебе, - ткнув пальцем в мужичка с бородкой клинышком.- Дозволяю посмотреть процесс общения со стриптизёршей в замочную скважину.

- Можно нам поочередно подглядывать? Вербально - коммуникативный контакт с источником лечения будет нам крайне полезен. – Пробормотал болезненно бывший профессор биологии, а ныне больной под номером 263/ик РФ.

- Ладно, валяйте… Только – не ржать под замочной скважиной ! Жена великого писателя всё таки.

Гомбертальский лежал накрытый вонючестью и слушал. Одеяло дрожало, койка тоже.

- Никакой он не врач, убогий пчеловод с замашками доярки, - шептал он в пропахшую потом жесткую подушку.- А Людка, теперь бывшая жена, пусть яблоки и клубнику сушит, я ей великости от поскудного стриптизёрства никогда не прощу. Потом что я лучший писатель двадцать первого века, прошедший чрез горнила женского комбайнёрства!