Часть первая. Высокие отношения. Relations ;lev;es.
Глава 1. Конец старой жизни. la fin de l'ancienne vie.
Я сидела, качаясь, на большом уютном плетеном кресле-качалке. С балкона открывался чудесный вид на наш, без зазрения совести скажу, роскошный и душистый сад с розовыми магнолиями, утопающими в свете весеннего пробуждающегося солнца, темными многотонными анютиными глазками, источающими таинственность, голубым сердцем оленя с бусинками, спадающими каскадом, и многими другими творениями матери-природы. Воздух был насыщен приятным ароматом хвои и цветов. Я читала занимательную классическую литературу, не буду обременять вас излишними названиями, изредка поглядывая на деревья и кусты. Из гостиной мягко доносились медленные звуки клавишной музыки, звон тарелок, громкие взрывающиеся хохотом, голоса. Я окинула мечтающим взором небо, вдруг засмеялась и откинулась на спинку плетеного кресла-качалки, заставив его несколько раз покачнуться. Закрыла глаза, мои губы расплылись в сладкой наивной улыбке. Бережно опустила раскрытую книгу на грудь и обняла ее своими светлыми, не знавшими работы руками. Засыпая, медленно переставала качаться. Шум из гостиной стих, может быть, потому что гости устали от ненужных разговоров, что бывает с ними нечасто, или может быть, потому что расслабленный слух мой уже не допускал этих звуков в сонный мозг, только красивое пение птиц, которое он почему-то допускал и с охотцей, нарушало тишину и безмятежность весеннего утра.
Не знаю, сколько прошло времени, когда на мой балкон вышла из гостиной высокая исхудавшая женщина в расцвете лет, но не сил, в узком облегающем платье. Она наклонилась ко мне, оперевшись рукой на кресло, и бросила любопытный взгляд на книгу, и прочитав название, покачала головой и обреченно вздохнула. Женщина ласково потрясла меня за плечо. Я очнулась от дремы и взглянула на нее.
- Мама! А что, гости уже разошлись?
- Нет, милая. Они просили тебя сыграть, - ее блестящие, даже чуть больше чем надо блестящие, почти лихорадочно блестящие большие глаза, казалось, вобрали в себя всю силу весеннего света, который, правда, постепенно в них мерк.
Я спросила развязно и одновременно скромно, не очень-то удивившись этой их просьбе:
- Ну а что?
- Да что угодно, дорогая. Им все равно. Они так пресытились музыкой, что им безразлично, - мама моя любила слышать и говорить правду, поэтому у нее было мало друзей и за это я ее по-настоящему уважала, - И не думай, что они будут слушать, но сыграть надо для приличия. Идем, - она поманила меня рукой.
В большой для меня, но по меркам аристократического общества обычных размеров гостиной было много людей. Я увидела двух женщин, сидевших на мягком диване рядом друг с дружкой. Одна была помоложе и покрасивее. На другом краю сидел низенький толстый господин, державший в одной руке трость и плоскую шляпу, а в другой – большую сигару в такой манере, как царь держит регалии своей власти. Он все время улыбался и что-то страстно обсуждал с дамами. Их я не знала близко, но помню, они изредка навещали наш дом с целью развеять скуку, поглотившую всю их жизнь. Это были тетка с племянницей и посторонний им человек, с которым они обсуждали самые сокровенные темы.
Облокотившись на пуф дивана, стоял длинный и очень худой человек средних лет, не пожелавший снять высокий цилиндр, с узкой тростью, не очень-то интересующийся тем, что происходило в гостиной. Его я видела впервые, но что-то кольнуло в моем сердце, когда я встретилась с ним взглядом. Эти глаза… Черные, как холодная и гибельная для человека ночь космоса, они казались бездонными. Они будто ничего не выражали, но вместе с тем, тоже будто, в них таился какой-то секрет, плохой секрет. Черты его лица были сухие и острые: выдающийся подбородок, орлиный нос, поджатые губы, вздернутые вверх гладко приглаженные взлетающие к железным вискам тонкие брови. Он был похож одновременно на скорпиона, гиену и орла. Мне он сразу не понравился, а он все смотрел на меня и смотрел, впиваясь взглядом, и от этого взгляда мне стало вдруг очень холодно и муторно на душе. Рядом с ним, на диване, занимая много места, красовался маленький темный чемоданчик. Меня особенно заинтересовало, что в нем находится.
Мама объявила гостям, что ее дочь с радостью согласилась исполнить для них Делиба.
Я поспешила сесть за рояль и оказалась спиной к гостям. Радуясь, что теперь не вижу этого высокого типа да и всех их, я приподняла крышку любимого инструмента и попыталась вспомнить какую-то красивую мелодию. Играя, я хоть и забывалась и уходила в себя и погружалась в искусство, но изредка поглядывала на кувшин, в который погрузились, принимая желанную ванну подаренные матушке розы, стоящий на рояле. Его скользкая, отражающая поверхность хорошо и четко показывала гостей. Я хотела узнать, чем они занимаются, пока я играю якобы для них. То и дело с мрачным удовлетворением я замечала резкие движения голов сидящих вокруг меня скучающих дам. Мужчины, правда, стояли как каменные. Единственно хорошее, что есть в моем высоком обществе, это умение показать, что ты внимательно слушаешь, чтобы ненароком не обидеть. И это же качество я считаю самым плохим.
Да, это был странный мужчина. А какой холодный, острый, пронизывающий душу взгляд этих бездонных черных глаз! Мне показалось, что этот незнакомый мне человек надолго ввяжется в мою судьбу… натворит что-то ужасное. Зачем он вообще появился? Что ему нужно? Хотя, может быть мне только показалось… Но при одном малейшем воспоминании о нем мое сердце бешено колотилось, а брови морщились. Очень странно. Еще ни один незнакомый человек не оказывал на меня такого влияния.
Это было какое-то нехорошее предчувствие… Должно случится что-то плохое. Я была в этом уверена. Его образ вставал предо мной, когда я закрывала глаза. Да и открытыми глазами я видела его прямую, как гвоздь, фигуру и яйцевидную, что я подметила, когда он снял головной убор и поддержал меня бурными аплодисментами, один из первых в зале (мне это было неприятно, это показывало, что и он обратил на меня внимание помимо того взгляда, к тому же в этом его поступке я заметила немало лживого, притворного и приторного, вообще не понимаю, зачем он так выделил себя из толпы), большую по сравнению с телом голову.
Я пыталась расспросить мать о нем, но ей было не до меня. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Никто не мог понять причину этого спада. Слуги шептались в доме, знакомые обсуждали недуг в своих золотых салонах. Я же, видя, как ей плохо, усердно молилась Богу, чтобы он спас ее тело, за душу ее я не волновалась. И просиживала в пороге ее кровати часы, глаза мои не высыхали, утешала ее самыми бесполезными словами, какие только говорила в своей жизни, пыталась обеспечить ей тишину и покой, но все прошло без толку.
Она все-таки умерла.
Внезапно, неожиданно. Сначала я даже не поняла, не осознала того, что произошло. А потом стало очень гадко, больно и сыро на душе. Отчаяние сковывало сердце, сжимая его, окутывало сознание. Я не различала реальность и сон. Казалось, все потухло, умерло вместе с самым драгоценным человеком для меня, испарилось, исчезло. Мамы, моей милой, всегда доброй и нежной, умной, справедливой мамы больше нет. Никто не придет и не выслушает в тяжелую минуту. Не заглянет тихонько в спальню утром, не раздвинет аккуратно шторы, чтобы солнечные лучи коснулись безмятежно спящую Элизабет. Не будет читать неимоверно интересные книги вслух своей любимой девочке. Никто не погладит так же ласково волосы, как делала это мама. Никто не будет кружиться со мной по саду, держась за руки, смеясь самым беззаботным смехом, в который уже, правда, потихоньку вклинивалось страдание… И вот все пропало. Остались только воспоминания, будущее легло в тяжелый, обитый гвоздями гроб. Самые теплые, горячие, солнечные нужные воспоминания… И когда вспоминаешь, становится еще тяжелее. Ты ведь понимаешь, что ничего уже не вернешь назад, только если каким-то чудом отмотать время назад. Но года сочтены, и срок прошел. Я понимала, что это сейчас так тяжело пережить, тяжело расстаться. Потом будет легче. Через некоторое время еще легче. И вот пройдут годы, боль притупится. Будет тяжело, всегда будет тяжело вспоминать, но не так, как сейчас. Говорят, время лечит. Может быть. Но сейчас очень страшно. Плакать уже совсем не хочется, от слез хочется рвать, а слезы все льются и льются… И ты осознаешь, что прежняя жизнь никогда не будет уже такой, какой была прежде. Что ты потерял что-то самое ценное в своей жизни, и это не вернешь уже никогда.
Но мама жива и будет жить вечно. Будет жить в моем памяти, в моем сердце, покуда я жива… Будет жить в том маленьком медальоне, который висит сейчас у меня на груди. В этом маленьком медальоне с короткой запиской от нее. Перед смертью она дала его дочери со словами: «Когда будет худо, открой это и прочти, что там написано. И тогда все плохое уйдет, ты вспомнишь меня, улыбнешься, и тебе стане легко, легко! Верь мне!». Там была ее фотография, а написано было: «Говорят, ничто не длится вечно, ни боль, ни радость, но я знаю, что придет время, когда счастью не будет конца». И я верила в эти сокровенные строчки, потому что сама так считала. Однажды для всех страждущих и несчастных наступит день, и все мечты сбудутся, и будет вечный рай, вечное блаженство, вечный свет. Я надеюсь, твердо надеюсь, что существует всгдашняя жизнь, всегдашняя надежда.
Словно во сне я видела все напыщенные глупые бесчувственные лица богатых и знатных людей, представителей высших классов общества, которые приходили уставиться на меня, приговаривая, какая я бедная девочка, маленькая сиротка и как им жалко меня!
Прошло несколько дней.
И вот однажды утром произошло что-то страшное. Пришел тот самый странный человек, которого я видела, когда играла на фортепьяно.
От его появления у меня сжалось сердце, стало боязно и горько, и я невольно поежилась.
Мужчина бесцеремонно прошел в мою комнату своими грязными сапогами и сел за стол, за которым я учу уроки и который мне в последние дни не был надобен, во властной позе. Его бездонные и одновременно плоские глаза несколько секунд смотрели так же холодно и изучающее. И я услышала его голос, который оказался таким же, когда он сказал в тот памятный день: «Браво, браво, браво. Прекрасно сыграно», то есть, сухим, спокойным, равнодушным и жестким, растягивающим слова (такой голос мог бы принадлежать толстому коту, объевшемуся сметаной):
- Мисс Тейлор, выражаю соболезнования по поводу преждевременной кончины вашей любезной мамаши. Обо мне, я полагаю, она мало говорила, если не говорила вообще. Я ее брат и ваш родной дядя, мистер Крудж. Да, кстати, я назначен вашим опекуном. Вот и все, пожалуй. Собирайтесь. Сегодня утром я намерен отвезти вас в Институт благородных девиц под директорством мадам Берк.
Как мерзко произнес он эти странные слова! Каким вульгарным, скрежещущим голосом!
Я всмотрелась в него во все глаза, не понимая, чего от меня хотят.
- Да, и побыстрее, - добавил он, поднимаясь, - Я договорился с мадам, что мы прибудем ровно в двенадцать утра. А я не привык опаздывать…
И он бросил на меня суровый взгляд, от которого я съежилась еще больше. Я произнесла еле слышно, когда он уже направлялся к дверям:
- Простите, а надолго?..
Мужчина оставил свою затею выйти из помещения, подошел ко мне и наклонился, и его глаза, которые я увидела так близко, яростно засверкали:
- Я смею полагать, мисс, что вы обойдетесь без лишней информации.
Без лишней? Как это так? Я что, не должна знать, сколько мне придется быть в этом Институте, о котором я слышу впервые? Меня взбудоражило этакое заявление.
Я резко встала и громко, но дрожащим голосом произнесла:
- А могу ли я узнать… с вашего позволения… зачем я вообще туда должна ехать?
Но он оборвал меня на полуслове, тон его становился все более сильным и сильным:
- Собирайтесь без лишних разговоров! Уложите все самые необходимые вещи в какой-то чемодан. У вас же есть чемодан? – пренебрежительно вопросил он, - Так положите его вот сюда и киньте туда зубную щетку, расческу и… книжку. Я буду ждать вас через пятнадцать минут у входа. Да, и оденьтесь потеплее, сегодня, однако, пасмурная погода…
Карета мчалась стремительно по сырому, покрытому лужами асфальту, обдавая брызгами прохожих. На окнах – темные траурные шторы, да и вся карета мрачновата. Как будто хотела скрыть, утаить что-то от посторонних глаз, стремительно убегая от взглядов лондонских людей.
Моросил редкий дождь – ливень окончился, воздух довольно пропитался едкой, тяжелой влагой и стал еще сильней давить на землю. С карнизов громко падают тяжелые капли, попадая в лужи, на тротуар, на головы или зонтики прохожих, заставляя их отдаляться от стен домов. Несмотря на то, что все прошло, грозно-серые тучи все так же муторно, сонно громоздятся на острых, теряющихся в вышине шпилях и пиках, испещряющих крыши. Белесый туман сплошной стеной покрывал дорогу, сгущался в узких переулках и улочках, полностью заполнял тупики и задворки.
В карете сидели двое: высокий сухопарый мужчина на одном кресле и девочка лет четырнадцати на другом. Он – в статной позе, положив ногу на ногу, обеими руками держа зонтик, рядом с ним – саквояж, с которым он никогда не расставался. На вид ему можно дать лет тридцать пять: его худое лицо еще не покрыли старческие морщины, но оно казалось изможденным и совсем уже не молодым. Цилиндр его лежит на сидении, деля место с чемоданчиком. Темные волосы гладко прилизаны, острые угловатые брови сомкнуты на переносице в глубокую складку, орлиный нос резко выдается вперед, отбрасывая длинную тень на твердую скулу и часть рта. Тонкие серые губы плотно сжаты, по краям – складки, идущие вверх к узким крыльям носа, полоска усов такого же цвета, как и волосы, высокие скулы идут к длинным бакенам. Хищные приподнятые глаза - черные и глубокие, ресниц мало, почти нет, отчетливо видны темные круговые мышцы. Он сверлит меня взглядом.
Девочка была высока, хорошая фигура, но немного полноватая, видно, что тугой корсет слишком плотно сжимает талию (все этот шоколад виноват). Узкие напряженные плечи. Она прижалась к окну, обхватив себя и согнувшись, голова опушена вниз и вбок.
В карете молчание, напряженная тишина, слышен только шум давно уже пробудившегося города, капли, стучащие по крыше и стук колес.
Вдруг я встрепенулась. Медленно подвела дрожащую руку к занавеске и отдернула край. Мелькнул кусок Лондона – серое пятно, люди на мостовой, какая-то женщина в красном платке совсем рядом. Секунда, и мужчина резким движением руки сжал мои пальцы, нагнулся ко мне и, вперив долгий пронзительный взгляд, тихо, но внушительно произнес:
- Дорогая мисс Тейлор, дорогая моя племянница! Я же вам уже сказал: сидите смирно. Вы не услышали меня или не запомнили мои слова, прошу вас впредь не повторять таких ошибок. Мисс Тейлор, вы меня теперь хорошо поняли? Мисс Тейлор, хорошо ли вы меня поняли?
Я подняла голову и смело посмотрела на него. Волосы у меня темно-рыжие, ужасный некрасивый цвет, верхняя прядь захвачена заколкой на затылке, чтобы не мешала – не люблю, когда волосы падают на лицо. Брови прямые, нос с намечающейся горбинкой, губы тонкие и подрагивающие. Глаза оливковые. Я смотрела с вызовом, почти дико.
Крудж отпустил мою руку.
- Не стоит так досадовать из-за своей неловкости, мисс Тейлор. Ведь в Институте вас обязательно научать, как правильно вести себя в большом свете. Слишком бросается в глаза, что вы не получили должного воспитания.
- Не смейте оскорблять мою маму! – дрожащим голоском воскликнула я, - Я вас ненавижу!
- Тогда вам будет небесполезно услышать, что ваше чувство взаимно. И кстати, пока я ваш опекун, я решаю, кому что можно «сметь».
Карета, которую я к концу поездки возненавидела за такое чувствительное преодоление кочек, вклинилась через разукрашенные ворота в огромный, усаженный подстриженными туями и тополями и кустиками двор и остановилась у широкого, массивного подъезда. Дверцу открыли, и мистер Крудж подал мне руку. Но я едко выговорила:
- Спасибо, я сама…
Игнорируя мои слова, мужчина резко схватил мою кисть, сжав, и потянул меня на тротуар.
- Да уж я вам все-таки помогу, мисс, - сквозь зубы прошипел он.
Я кинула на него против воли – я все-таки воспитанный человек, несмотря на его уверения в обратном, - злобный взгляд и подняла голову, чтобы посмотреть на здание.
Отделанное серой плиткой, оно выглядело очень мрачно и настороженно, словно боялось принимать еще одного иждивенца. В каждом из пяти этажей тускло светились узкие, почти готические стрельчатые окна, на чердаке прятались от глаз совсем маленькие грязные оконца.
Вдруг кто-то сильно потянул меня в сторону парадного входа в это здание. Конечно, это был мистер Крудж, он бросил не столько на меня, сколько на мои бедные глаза долгий суровый взгляд и сказал:
- Не волнуйтесь, мисс, у вас будет еще много времени все хорошо изучить…
На пороге уже стояла какая-то пышнотелая розовощекая женщина в видном тяжелом, но развевающимся платье, как я позже узнала, это была наша первая воспитательница. Она некрасиво и не очень приветливо, но хотя бы не ядовито улыбнулась и сказала кислым уставшим голосом:
- Мистер Крудж, вы совсем намокли, заходите пожалуйста.
Хотя на мистере Крудже не было ни единой мокрой нитки, так как он прикрывался зонтом, он поспешил в здание. Я поспешила – я не очень-то привыкла находиться под дождем - за ним и очутилась в громадном великолепно, но безвкусно убранном холле. На полу был невероятных размеров коричневый ковер с причудливым узором, который я так и не разгадала во время своего пребывания в этом доме; на стенах висели всевозможные светильники и бра, а также полотна картин, окаймленные большой напыщенной рамой; с белоснежного потолка свисали грандиозные люстры, изливающие ослепляющий свет в помещение. Прямо напротив входа на второй этаж вилась широкая винтообразная лестница с отливающими лаком деревянными перилами. По периметру комнаты стояли пестрые диваны и кресла, журнальные столики, на них красовались почти увядшие цветы в вазах, от которых в холле распространялось неприятное приторное благоухание, если так можно назвать это звонкое амбре.
- Вот, проходите сюда, пожалуйста, поднимайтесь, - раздался грудный, но потрепанный голос воспитательницы.
- Я знаю, куда идти, - раздраженно заметил мой опекун и, потянув меня за рукав, боясь подцепить от меня заразу, помчался наверх.
Наверно, это был очень занятой и деловой человек, а может, он так спешил просто для того, чтобы побыстрее отдать меня в чужие руки. Первым широко шагал мой новоявленный дядя, за ним еле поспевала я, после всех нас следовала полненькая женщина, что приветствовала Круджа. Вскоре мы достигли кабинета директрисы. Это оказалась очень просторная комната с тремя выдающимися по габаритам зарешеченными окнами и украшенной золотыми скульптурами дверью. Всякий намек на ковер отсутствовал. Интерьер мрачный, и не поддерживающий напряженную атмосферу работы директора, а направленный на то, чтобы сразу, с ходу, с первого их шага запугать и заставить волноваться ее клиентов, новых учеников и их родителей.
Теперь пришло время описать саму мисс Берк. Это была высокая худая женщина в узком, зато богатом и расклеенном побрякушками зеленом платье, закрывающим все тело, кроме головы, с навороченным высоким воротником; у нее были темно-зеленые глаза, а черты лица выдавали лживость и жесткость характера. Черные и очевидно покрашенные длинные волосы были не то чтобы заплетены, но собраны в высокую, крепко держащуюся, для меня нелепую прическу. От нее сильно отдавало острым запахом противных, но дорогих духов. Она приветствовала нас обольстительными милыми словечками, что-то про то, как она рда вас видеть и как хотелось ей поскорее принять в свои радушные объятия новую ученицу (не хотела бы в их попасть, они бы меня задушили). Я внутри сделала гримасу по этому поводу, но, естественно, ничем не выдала снаружи свое недовольство этим жеманством и притворством. Было явно видно, что мы ей не нравимся. По крайней мере, я точно. Мне кажется, она вообще не обожает детей, как положено воспитателю института, но такие разногласия между профессией и нравом нередки в нашей жизни. Если от детей ее мутит, а от девочек тем более, зачем она пошла в эту сферу? Очевидно, ради наживы, во имя денег, с целью заработка. Я сразу распознаю таких людей. От них веет чем-то могильным, несмотря на то, что они стараются упрочить свое земное положение. У них в глазах кипит алчность, огонь которой испепеляет все добрые чувства, которых, возможно, и нет в помине.
Она смотрела прямо на меня. Я робко подошла к креслу, стоявшему рядом с диваном, на котором расположились директор и мистер Крудж, и присела на край, оглядываясь по сторонам. Мисс Берк взглянула на меня, и взгляд ее уничтожал. Я сразу поняла его и так испугалась, что встала и так и осталась стоять. Я заметила в эту минуту, как Крудж, наблюдавший за нами, слегка улыбнулся. От волнения я стала разглядывать кабинет в мелочах, но слова мадам Берк заставили меня обернуться в сторону взрослых:
- Здравствуйте, здравствуйте, вы, полагаю, мистер Крудж с племянницей? А вы - мисс Элизабет Тейлор? – добавила она, не смотря на меня, а слегка повернув голову в мою сторону.
- Да, точно, - сказал этот странный, суровый, зловещий человек.
- Да, - кивнула я робко, слегка посмотрев на нее. И действительно, меня поразила эта точность в именах и званиях. От меня не ожидали этой реакции. Я должна была стоять смирно и молча.
Страшная женщина встала. Она сделала это для того, чтобы подойти ко мне и окинуть внимательным, я бы сказала, пронизывающим взглядом с пят до макушки.
- Что ж, взять на себя опеку над такой красивой и спокойной девочкой будет для меня не задачей, а честью, - произнесла леди, при этом гладя меня по волосам холодной жесткой рукой с длинными пальцами и ногтями, что меня крайне раздосадовало. Я подумала: а причем тут красота? Да и причем тут внешне проявляемое спокойствие? Я оказалась в институте, а главное тут ум и строгая дисциплина. И вообще, откуда она может знать, что я не притворяюсь, что наедине с моими поверенными я не становлюсь маленьким монстром, чудовищем, демоном, тираном? Сплошное притворство, вранье и подлог во всем и вся. Нет, эта леди мне решительно не по душе. Продолжаем.
Я стояла неподвижно, устремив глаза в пол. Мне очень хотелось тоже взглянуть на нее и все ухватить этим взглядом, но мне очень мешала в этом природная скромность, от которой я очень устаю и которая меня очень печалит, ну и страх, который я испытывала в присутствии этой женщины. Крудж начал описывать меня и мои достоинства и немного обмолвился про недостатков, которых не было у меня и в помине. Он не держал моей руки. Он даже не смотрел на меня. Казалось, он забыл о моем существования, несмотря на то, что рассказывал именно обо мне и ни о ком ином. Был немногословен. Оговорился только о самом важном и необходимым для понимания Берк моей персоны. Но он прибавил:
- Она умеет о себе позаботиться. Не переусердствуйте с нежностью, мисс Берк. Ребёнка надо держать в узде ради его же собственного блага.
При этих словах я густо раскраснелась. В них содержалась вся его злость и жестокость, хоть они были прикрыты фальшивым шелком. Он прекрасно знает (мне кажется, он знает все на свете, но про меня он точно уж выведал все, как показывало его поведение), что я сама нежна и люблю, когда со мной обращаются достаточно старательно и любвеобильно. При каждом его слове мисс Берк усердно кивала, показывая, как много значения придает она его словам и как внимательно слушает. Мне кажется, она думала в эту минуту, как бы хорошо убить их всех (то есть нас) и забыть про них. Когда он закончил, она снова повернулась в мою сторону.
- Что же скажет сама Элизаебет? Дитя моё, с тобой не будет хлопот?
Похоже, это единственное, что ее интересует. Я сказала:
- Думаю, нет.
Как прелестно! Она думает! Этот ребенок думает!
Берк ненавидит детей.
- Ученье дается девочке легко, на этот счет вы можете не беспокоится, - заявил мой дядя, о существовании которого я узнала лишь на прошлой неделе, - Относительно ее поведения и характера могу заверить, что Элизабет вас ни в коем случае не подведет и не расстроит своим ошибками. Мисс Тейлор прилежна, способна, талантлива, умна не по годам.
Это было почти правдой, все, что он сказал. Когда сообщают какие-то сведения, касательно меня, я краснею. Вот и сейчас я была похожа на мантию короля.
Глава 2. Вор. Voleur.
В этом новом доме, куда я попала, у меня не было друзей (лучше прочитать хорошую книжку, чем дружить с недостойными), но были враги. Что поделать? Зато хоть у нас были нормальные учителя, хоть что-то хорошее в школе. Они сильно отличались характером от мисс Берк. Она их тоже не принимала. Но не показывала этого. Потому что они были лучшими в своем роде. Мисс Амалия Берк, главная воспитательница, добрая женщина, посещающая наши комнаты, та самая, что встретила нас у порога школы в первый день, она была замужем, но фамилию ей запретила изменять мисс Берк. Мистер Ледли, молодой географ, хороший, умный, добрый человек, обожающий ставить прекрасные отметки и любящий даже двоечников. Мистер Маззл, математик и физик, средних лет, немного суров и необщителен, но по-своему справедлив. В свою очередь его любимая привычка карать плохих и ленивых учеников. Мисс Птич, похожая на маленького снегиря. Тоненький голосок. Увешана ожерельями. Некрасива, но это неважно. Довольно простовата и весьма наивна. Не требует невозможного, как некоторые. Ее легко обдурить и подставить. Мистер Патрик Демаршель. Мисс Берк полностью оправдала мои ожидания. Она показала себя во всей красе. Она оказалась злобной, падшей духом, прожженной, эгоистичной, тщеславной, подхалимной женщиной, насколько я поняла. Мне она не понравилась с первого взгляда. От неё пахло дорогой лавандой, но это единственное, что могли бы смягчить моё представление о ней. Она была жалка в своей ярости и жестокости, как мне кажется. Она представляла мир не таким, каков он есть, пустым, денежным, горьким, таким же, какой являлась она сама.
Вскоре я познакомилась, или вернее, узнала всех двенадцать девочек класса. Мало кто мне понравился. Сказать по существу, это были избалованные, местами омерзительные мне, неначитанные, болтливые, легкомысленные особы. Елена Питсбур, Лаура Свенсон, Эрина Ларри, Эльза Молдридж, Магдалена Айнт, Сара Эйзенберг, Кэтрин Джонс, Нина Эфрон, Джиана Дрейфус, Алиса Грейндж, Пайпер Рид, Сиена Смит. Двенадцать девочек одного возраста. Я была тринадцатой. Несчастливое число. Я была лишней. Не надо было мне поступать в эту школу. Хотя там на воле мне остаться тоже было не с кем. Я - круглая сирота. Никто из девочек не был на меня похож. Я сильно отличалась от них не скажу, что умом, это было бы в высшей степени нескромно, но умонастроением, мировоззрением, складом духа. Я была ненормальна для них. Это долгое время меня печалило, пока я не поняла, что в сущности, не важно, что они обо мне думают. Это наше неравенство, правда, сильно меня расстраивало даже тогда, когда пришло время расставаться с ними.
А туперь пришло время описать тех, с кем я должна была учиться и жить вместе несколько лет.
Мисс Свенсон оказалась весьма приличной, миловидной но агрессивной немного и распущенныхой внутри девицой. Она была первой красавицей в институте. Но у неё был недостаток - она постоянно врала. Она много говорила неправды о себе, своей семье, своих подругах своём внутреннем мире. Хотя то, что она рассказывала, притягивало к ней девушек. Так она и стала самой популярной в нашем классе. Несмотря на то, что многие ей завидовали, коль скоро она обладала не только внешними порядочными данными, но и солидным достатком и прекрасной семьей из сливок общества, с ней пытались завести дружбу почти все в классе. Исходя из этого, я поняла и даже почувствовала, что класс меня, такую правильную и справедливо и здраво оценивающую мир, не примет, что и оказалось правильным предположением. У Свенсон была лебединая шея, густые золотые волосы, тёмные, томные пушистые ресницы, голубые, большие, но глупые глаза, белая тонкая с прожилками кожа, но и с румянцем на щечках, мягкие скулы от постоянного переедания. Единственные её недостатки - узкий лоб и маленькие ручки. Её голос журчал, как ручей, хотя был слишком резок для слуха и немного слащав, оттого противен. Несмотря на красоту, она производила неприятное впечатление, по крайней мере, для меня, для моего строгого взгляда. Красота - это ещё далеко не все. Она обожала булочку и колбасу на завтрак, обед и ужин, что было свойством, породнившим нас, к моему неудовольствию (шоколада она не принимала, считая, что он портит ее внешность). Она была помешана на внешности, эта мания переходила все границы. Ей хотелось, чтобы все перед ней преклонялись, даже старшие, да так оно и было. Меня раздражало это лицемерие. Зачем ей был нужен успех? Я вполне могу обойтись без лебезения передо мною, без согнутых спин, а она нет.
У Свенсон была лучшая подруга, которую она выделила из всех, мисс Ларри, та ещё штучка. Она была не только не очень выделяющаяся внешне, но и не шибко умная и добрая. Худшее сочетание. Есть люди пусть и некрасивые, зато добрые и умные. Есть те, которых природа не наделила ни красотой и ни умом, но при том добряки. В крайнем случае находим в толпе не красивых, не добрых, но умных, злых гениев. Но это было что-то экзотическое. У неё не было ни одного достоинства, зато она обладал порядочной кучей, горой, морем недостатков.Может, вы думаете, она прекрасно пела или шила или рисовала? Нет и нет! Для неё у природы не нашлось ни одного таланта и дара. Волосы у неё были какие-то липкие, лихорадочно блестящие, глаза наоборот тусклые, сухие, с голубыми зрачками и красными больными белками. Тоже ненормальная смешение! Странная смесь. Она редко говорила, хоть её рот всегда был открыт. А когда говорила, это было блеяние подверженной молнией овцы, неблагозвучное, растерянное, сбивчивое, но уверенное. У неё были тёмные покрытые чернилами и синяками щеки, откуда у неё были синяки, никто не мог догадаться, даже она сама этого не знала. Она была высока и все время горбилась, чтобы это не бросалось в глаза, проявление разума!
Эльза была истеричной маленькой особой. Она была ниже всех в классе. Это довольно отличительное свойство, особенно для молодых девушек. Будь такой же, как все - вот их девиз. Не отличайся ни в чем и будешь счастливым. У них все было одинаково каждая часть тела. Но если кто-то и выделялся, его ставили во главу угла, делали предметом насмешек и ужимок, издевались над ним в тайне, за спиной, осмеивали. Такова природа девушек и всех молодых людей, если не детей, как нас презрительно называют. Она постоянно плакала по всякому пустячному поводу. Как это она еще не затопила слезами класс? Причем, не горькими, и даже не соляными - где взять столько соли! - а самыми обыкновенными и маленькими. Она была очень пугливой, ничего не стоило довести ее до потери сознания. Кстати, по потерям сознания она была первой во всей школе. Никто, кроме нее, не падал столько раз замертво, хотя все старались. Она постоянно плакала. У нее еще в детстве умерли родители. Этот факт приводил ее в отчаяние и беснование. Иногда она могла сесть на пол и залиться там слезами.
Елена была себе на уме. Она хотела выдать из себя то, чем она, по сути, не являлась. Ей не хотелось дружить ни с кем для создания таинственной репутации, но ей было скучно, и она разрушала все таинственное, которого и не было. Она постоянно задирала голову. Свенсон этого не делала, так как не хотела растерять своих друзей. Елена была глупей. Она постоянно спорила с преподавателями, хоть особыми знаниями не отличалась и была троечницей. У нее были черные глубокие, что странно, глаза, но это не давало ей право вести себя так, будто она лучше всех. Она была некрасивая, это ее очень печалило. Она хотела быть первей всех, даже обойти саму Свенсон. Но она, несмотря на все усилия, была наравне с этим стадом, с этими обезьянами. Елена ничем не отличалась от них, ничто ее не выделяло, кроме превосходной самооценки, довольно не справедливой. Даже у Свенсон самооценка была ниже, она постоянно находила в себе мелкие недостатки и очень переживала по этому поводу. Например, у нее иногда выступали веснушки на носу после прогулок под солнцем. Ей надо было брать пример с американских дам и пользоваться зонтиками, что она иногда и делала. Она была очень горда, и это была не гордость, а гордыня.
Сара постоянно читала научные книжки. Сначала мне это понравилось. Я даже подумала, что найду в ней преданную подружку, но не тут-то было. Она просто не отрывалась от чтения. К ней было не подойти, она была забаррикадирована книгами. Она устраивалась на подоконнике и устраивала рядом с собой стопки книг, причем за раз она могла прочесть только несколько страниц, как впрочем и другие люди. Я попыталась с ней познакомиться. Ничего не вышло. Она была в очках. Мнение остальных ее не особо волновало. С ней почти никто не дружил. Но она была довольно умной, отличницей, и пользовалась покровительницей Свенсон, которой хотелось показать, что она водит знакомство с начитанными людьми. Какое притворство! Сколько лжи! При этом Сара не была полиглотом, она хорошо знала математику, латынь, астрономию, физику и животный мир. У нее была феноменальная память. В
Сиена была хохотушкой. Она постоянно над чем-то смеялась. Ее смешило все, что можно и нельзя. Она никогда не оставалась серьезной. Ничто не могло ее на это сподвигнуть. Меня раздражала эта взбалмошная девица. Ее ничто не могло тронуть. Ничто не вызывало ее любви или ненависти, был только непрекращающийся смех, и улыбки, и ужимки. У нее были веселые карие глаза и широкий рот с большим подбородком, а также золотистые волосы - хоть что-то было в ней светлого! Она очень ухаживала за собой, любила себя. Ей было все нипочем.
Кэтрин постоянно шутила. Но она была жестковата, дерзка и жестокосердна. Ее шутки носили саркастический, издевальческий характер. Да, чувство юмора у нее было, но направдено оно было против кого-то, а не для поддержки. Она ничего не хотела доказать, просто родилась такой. У нее были деревянные, каменные черты лица. Она не была особо похожа на нежную девушку.
Алиса была самой толстой среди девочек. Она и вправду поражала своими размерами. Она была похожа, да не обидится на меня эта бедняжка, на большой пирожок с яблоком. Зато она была почти - почти - доброй. Все толстяки толерантны и деликатны. Она была именно такой. Но со мной дружить почему-то не захотела. Возможно, посчитала меня слишком красивой для себя, хотя я в своей внешности
Магдалена была телочкой. Она была выше всех в классе. Это было ужасно, хотя смотрелось не так уж плохо. Я вообще мало внимания обращаю на внешние недостатки и на достоинства. Но у нее был и характер и ум подобающий. Она была беспросветно глупа, самая отчаянная двоечница в классе. Она не могла связать двух слов, а французский ее был отвратителен, если вообще был.
Пайпер так и не перешла фазу детства. Она все время хотела играться. Играть было ее страстью. Хотя никто не хотел быть с ней за компанию. Все считали игры пережитком прошлых времен, то есть детства. Все считали, что они уже выросли из этих штанишек.
Моя жизнь только начала входить в тихое русло, когда в тот особенный день со мной приключилась стычка. Прошло два дня после моего несчастливого зачисления с этот дом слез. Я присмотрелась к его обитателям, оценила их. Особые эмоции вызывала мисс Берк, злая, жестокая женщина. Я ее невзлюбила с первого взгляда. А в ее неглубоком уме, суровости и бестактности убедилась на опыте. Сегодня дождливым утром эта карга наказала меня своим особенным способом после того, как я придержала дверь служанке. Та была загружена, как королевский стол, и мчалась по коридору прямо на тяжелую дверь, и открыть ее для нее, бедной, было просто некому, кроме меня. Я быстро перебежала комнату и, естественно, помогла ей. Кто бы на моем месте поступил иначе? Но мисс Берк посчитала этот поступок унизительным для своей воспитанницы, а значит, для себя. Она, как вездесущее привидение, случайно увидела все это, и картина потрясла ее до крайности. Ее прическа даже сдвинулась набок. Она попыталась кричать на меня, но ее голос осип от шока. Итогом этого всего оказалось вот что. Я должна была в качестве своеобразного урока пройтись до булочной и вернуться оттуда с пятью самыми сочными кренделями. Есть покупку строго воспрещается. На дело отводилось двадцать минут без опозданий. На улице было сыро, холодно и грязно. Как видите, я оказалась в ужасных условиях.
Но делать было нечего. Выгнанная из роскошного здания пансиона, я поплелась по указанному адресу, заслоняясь от прохожих, избегая собак и луж, смотря на мостовою под ногами. Первый отрезок пути оказался проделанным успешно, во всяком случае, я добралась до булочной живая и почти не испачканная. Ужасно страшась и стесняясь толстой хозяйки этого заведения, я с трудом в молчании приобрела эти несчастные крендели и отправилась назад. Вот тут меня и ожидало маленькое приключение. Я спокойно, точнее, пытаясь сохранять спокойствие, шла домой, вернее, в пансион, и по обыкновению разглядывала плитки, изредка поглядывая, причем, с большим интересом, на прохожих. Вдруг кто-то резко и быстро выхватил корзинку из моих рук. Я успела увидеть только спину мальчишки с моей корзинкой, который уже бросился за угол какого-то дома. Я, опомнившись, ринулась за ним и закричала.
- Стойте! Держите его!!
Я увидела полицейского и, подбежав к нему, начала отчаянно жестикулировать и показывать в сторону убегающего мальчишки. Мужчина с силой свистнул в свисток и погнался за воришкой, привлекая к своему делу и прохожих. Вскоре он достиг мальчишку и, схватив его за воротник, начал трясти.
- Это он, мисс? Он украл? Ну же, мисс, говорите, или я его отпущу!
В эту минуту произошло что-то необычайное. Подоспевшая я медленно остановилась и замерла, глядя то на полицейского, то на мальчика.Мои глаза заполонили слезы. Я взглянула в очи мальчику и не смогла отвести взгляд. Они странно отражали и досаду, и злость, и оскорбление, и страх… Это были очень глубокие и выразительные глаза. Серо-голубые… Казалось, они уже все видели на свете… даже больше, чем глаза некоторых взрослых… У него были светло-каштановые лохматые, но немного волнистые волосы и очень красивое лицо. Я посмотрела на его одежду – местами разорванная рубашка, длинная посеревшая накидка, грязные широкие штаны, такие запачканные сапоги, на голове – козырьковая шапка набекрень. Он был, наверное, на голову выше меня, но очень худой… Он был весь в грязи, поту и пыли, но неплох собою. Даже можно сказать хорош. У него были длинные, создающие ореол, кудрявые русо-золотистые волосы и красивые голубые глаза в шикарном обрамлении ресниц, но зубы желтоватые, от бродячей жизни. Сине-коричневая, уж не знаю, как описать её цвет получше, его кепочка упала и валялась в грязи. Широкие скулы и ещё по-детски не ходящие желваки. Длинноватый, широкий нос. Розовая, даже слишком, кожа. Худое лицо. Нижняя губа толще верхней, что хорошо, как я считаю, и красиво. Тонкие изогнутые брови, нависшие прямо над глазами. Мне понравилось это лицо. Я думаю, лицо и облик - отражение души. Нужно выбирать красоту. Если человек по-настоящему, по-доброму красив, он не может не быть хорошим в душе. Я перевела взгляд на полицейского и ужаснулась его различию с мальчиком: он был толстый и низенький, а его глаза были такими сухими, бездушными, черствыми… И он все повторял свое «мисс», спрашивал меня о чем-то, чего я не слышала… И, кажется, начал терять терпение…
- Я в последний раз спрашиваю, мисс! Этот тот человек или нет? Ответите ли вы мне когда-нибудь?!
Его жесткий голос вывел меня из оцепенения. Надо было решать сейчас – сказать правду или ложь. Это был один из тех моментов моей жизни, когда понимаешь, что если сделаешь неправильный шаг, совершишь ошибку, то все потеряешь, будешь сожалеть об этом все данное тебя на земле время. Сейчас боролись мои разум и сердце – разум говорил «Скажи, что это он!», а сердце противоречило ему: «Нет, не говори этого! Скажи, что это не он! Посмотри на этого бедного мальчика – ты просто обязана солгать!». Я наконец собралась с мыслями и твердым голосом сказала громко:
- Нет, это не он. Я ошиблась. Простите.
И от сердца отлегло. Тяжесть ушла. Да, я сделала правильно. Как надо. Теперь я ни в чем не виновата перед мальчиком, который, правда, виноват передо мной. Я кинула на него быстрый взгляд, быстро развернулась и пошла. Через несколько шагов я робко обернулась. Мальчик оставался там же и изучающее смотрел прямо на меня. Полицейский стоял, разинув рот, но в следующий миг со словами «Тьфу ты!» отпустил мальчика и пошел прочь.
Глава 3. Тайное свидание с вором. Une r;union secr;te avec un voleur.
Было время прогулки. Я отделилась от общей группы и забрела в кущу туй. У меня было, несмотря на мои неприятности, хорошее настроение. И вот я начала петь, да еще и танцевать. Я, может, танцую и нормально, но не люблю, когда за мной подглядывают. А тут, протанцевав и сделав номер на бис, я с ужасом и удивлением услыхала мальчишеский голос, сказавший тихо, по-видимому мне (других танцующих и обыкновенных людей в округе не было):
- Простите!
Я слышала этот голос впервые. Он оказался грубоватым и осипшим, впрочем, чего еще можно было ожидать от бродяги? (а это был именно тот мальчик, что стащил у меня хлеб давече, как я увидела, когда резко с испугом обернулась в сторону говорившего) – но и при том довольно мягким, по-детски. Мальчик стоял за забором, держась за прутья. Рядом с ним лежала корзинка, моя корзинка. Она была накрыта платком, моим платком, который чудом не упал во время той памятной гонки. Что-то лежало внутри. Он был одет и обут в точности так же, как при нашей первой встрече. То есть, грубо говоря, никак и ни во что. Только что-то в его облике неуловимо изменилось в лучшую сторону. Приглядевшись, я заметила, что он немного причесан и почти чист лицом. Он глядел не угрожающе, а даже кротко и испуганно. У меня снова возникло щемящее чувство внутри, жалость. Сколько ему лет и кто он? Почему оказался здесь? Видимо, он тайком присоединился к моему обществу лишь минуту назад, в противном случае, был бы непременно замечен и уличен. Ведь я бешено крутилась во время пляски. Едва разглядев и приметив все это, я бросилась бежать без оглядки назад, к другим детям. Он застал меня врасплох. Я забоялась. Меня трясло, я дрожала. Ну потому что это моветон – так пугать людей!
Однако вскоре я все же остановилась, не достигнув даже открытого пространства сада. Осознав, что я веду себя неприлично и что негоже бросать человека на полуслове, даже если в его присутствии чувствуешь себя крайне стесненно, я погрузилась в минутное размышление. Вскоре я уже пустилась в обратный путь, в глубине души надеясь, что уже не застану на том месте мальчишку. Впрочем, все мои опасения оправдались: он сидел возле забора, прямо на траве, понурив голову. Корзинка аккуратно лежала по другую сторону забора. Но она была велика, чтобы пройти через него. Значит, мальчишка залез с ней на дерево, слез с него уже на этой стороне, положил корзинку и проделал обратный путь. Ловко!
Я не нашла сделать ничего другого, кроме как глупо полыбиться и развести руками. Я даже не извинилась. Далее я нерешительно, с опаской подступила поближе к забору. Он стал подниматься на ноги, и лицо его озарилось надеждой. Никогда еще я не видела лица, столь явно окрыленного радостью. Несомненно, он с тоской и отчаянием ждал меня, а, когда я пришла, к нему вернулась жизнь. Он продолжал:
- Извините за то, что я пришел сюда. И что немного успел увидеть. Но вы пели и танцевали так красиво, что я… Вы помните меня?
- Конечно, - с упреком отозвалась я. Его комплимент заставил меня покраснеть, но я не забывала, при каких обстоятельствах мы столкнулись, - Как вас зовут? – спросила я, прищурившись, после нескольких секунд напряженной тишины, во время которой он смотрел долу.
Я ожидала любого, даже самого захудалого имени, однако мальчик в раздумье клацнул зубами.
- Это неважно, - почему-то сказал он (никогда еще не встречала человека, отказывающегося от своего законного имени. А может у него его просто нет? Такого можно ожидать от бродяги), - Главное, я пришел извиниться. Вот, - с этими словами он указал на его подарок.
Я взяла корзинку, показывая, что принимаю этот милый жест.
- Как же вы проникли сюда и как узнали, где я живу.
- На самом деле я следил за вами вчера. Живу я, - он запнулся, - тут недалеко и знаю распорядок этого дома, вот… заглянул наудачу. Поймите, - принялся горячо уверять он, - только нужда заставила меня пойти на тот бесчестный поступок. А вы спасли меня!
- О, я уверена, вы бы так же поступили на моем месте.
- Не говорили бы вы так. Дай бог, чтобы мы никогда не поменялись местами, - он вздохнул.
Протянулась тишина.
- Сейчас, подождите меня! – воскликнула вдруг я, кое-что вспомнив, и вновь сбежала, на этот раз с благородной целью. Я проникла обратно в пансион, в минуту оказалась в своей комнате, открыла ящик и высунула оттуда запасенную с завтрака булочку.
Видимо, он тайком присоединился к моему обществу лишь минуту назад, в противном случае, был бы непременно замечен и уличен.
Однако вскоре я все же остановилась, не достигнув даже открытого пространства сада. Осознав, что я веду себя неприлично и что негоже бросать человека на полуслове, даже если в его присутствии чувствуешь себя крайне стесненно, я погрузилась в минутное размышление. Вскоре я уже пустилась в обратный путь, в глубине души надеясь, что уже не застану на том месте мальчишку. Впрочем, все мои опасения оправдались: он сидел возле забора, прямо на траве, понурив голову. корзинка аккуратно лежала по другую сторону забора.
Я очень боялась, что он из мальчишеской или из бедняцкой гордости, или из-за других чувств откажется от моего подарка, и было ясно видно, что он жаждет это сделать, но в конце концов он без слов снизошел до того, чтобы взять его и смачно откусить. Он вроде как и стеснялся выставлять напоказ свой зверский голод, но при этом жевал быстро и рьяно, глотал судорожно, отхватывал сразу по половине булки, поедал ее и глазами. Я с умилением, ужасом, радостью, любопытством наблюдала за его трапезой. Несчастный! Где же он вырос и в каком захолустье зябнет сейчас? Кушал ли он что-либо сегодня и вчера, и ждет ли его обед завтра? И самый главный вопрос: могу ли я ему чем-то помочь? Ну хоть чем-то?
Булка быстро кончилась. Вытерев рукавом облезлой рубашки рот, он посмотрел на меня, чуть улыбнулся – он никогда не улыбался во весь рот, - и ласково сказал:
- Спасибо. Вы очень добры.
Не успел он договорить последнее слово, как до нашего уголка вдруг донесся пронзительный голос. Миссис Кларк кричала:
- Где мисс Тейлор?
Меня искали, это было ясно. Пришлось быстро прощаться с моим новым знакомым. Я вскочила с открытым ртом, поклонилась мальчику, который с испугом и в нерешительности следил за моими действиями, и была такова. Он не произнес ни слова.
Глава 4. Вылазка наружу. Sortir.
Прошло несколько дней. Он не приходил. Я расстроена. Он мне снится – слегка. Я ведь очень впечатлительная. Не могу отойти от увиденного или услышанного несколько дней кряду.
Но и другие немаловажные моменты вытеснили его образ. А именно: я решила совершить маленькое путешествие. Знаю, вы скажете, это невозможно. Ибо я заперта навек в стенах этой крепости. А все-таки у меня появился план.
Хочу обследовать окрестности и туземцев. Как это сделать совершенно незаметно? Никак, согласна. Значит, придется пойти на наказание. Но я его не боюсь. Может, мне нравится вызывать гнев директрисы. В саду, прямо рядом с забором, торчит множество толстых дерев для красоты. Забраться на одно из них, спрыгнуть уже на другую сторону – что может быть легче?
Пока идет моральная подготовка. Операция назначена на завтра.
Вдруг я услышала сзади жесткий пронзительный голос:
- Смотрите, ребята! Кажется, это институтка!
Я мгновенно обернулась. Быстроты в этом обороте мне придал страх и удивление. Лучше бы мне этого не делать. Тогда я не увидела бы то, что я увидела и то, что меня поразило до крайности и испугало до дрожи в коленках. Сзади меня в пяти шагах стояла группа уличных мальчишек. Вы сразу распознаете уличных мальчишек по их виду, даже если не очень искушены в этом деле. Это были настоящие оборванцы. Вид у них был потрясающий в плохом смысле. Главный из них, я сразу догадалась, что это он крикнул, был ниже всех, но представительнее всех. Так часто бывает и среди взрослых. Рядом с ним стоял длинный и крайне тонкий верзила. Остальные ребята были примерно одного роста со мной. Но если бы они напали, мне бы не поздоровилось. Им было наверно почти столько же лет сколько и мне. Тоже плохой выбор от судьбы. Но от нее не уйдешь. Они стояли прямо напротив меня, а я напротив них. Главарь банды снова открыл рот и вякнул, как плюнул:
- Эй, ты! - больше ему почему-то не нашлось, что мне сказать. Зато он обратился к своим товарищам:
- Эй, ребята, давайте снимем с нее платье, я отдам его сестре.
- Но у тебя нет сестры, Боб, - заметил самый высокий тупым голосом. Наверно, он и вправду был неумен.
- Тогда я отдам его тебя, дурак, - озлобился на него главарь, Боб, по всей вероятности.
Все остальные заржали, как кони. Не думала, что от таких маленьких и по задумке невинных существ может исходить подобный звук.
Дрожь в моих бедных коленках усилилась. Я поняла, что это столкновение ни к чему хорошему не приведет. Мне хотелось бежать, но ноги отнялись. Хотелось упасть, но что-то меня держало на ногах. Мне хотелось сделать хоть что-то, хоть какие-то действия предпринять, чтоб спастись, но я застыла. Мальчики подобрались крупным шагом поближе.
- Ты меня слышала, девка? - вновь принялся болтать языком Боб. Добрые чувства он у меня не вызывал. Козел!
Руки доброго провидения появилась, откуда не ждали. Тут появился он. Вы знаете, о ком я говорю, пока не называя имени, потому как его не знаю. Он прошел мимо меня, даже не взглянув, и стал впереди, между мной и ребятами, на самой середине. Ноги мои перестали дрожать, внутренности вернулись на место, сердце затихло. Я ему уже начинала доверять. И я поверила в эту минуту, что он поможет мне высвободиться из этой ситуации. Итак, таинственный незнакомец, которого я видела всего два раза в жизни, встал на мою защиту. Прошло несколько серьезных секунд. Мальчики обменивались напряженными взглядам, оценивая друг друга. Некоторые из врагов без стеснения разглядывали меня. Он не сказал ни слова, они не произнесли ничего, кроме, разве что, того, что Боб воскликнул:
- О, да у нее есть рыцарь, мы не знали, сорри!
Он ничего не ответил, казалось, он даже ничего не слышал, а если и слышал, то ухом не повел. Собаки тявкают на льва в зоопарке, но он им ничего не говорит. Он стоял, нешироко расставив ноги, с руками вдоль тела, не шевелясь. Вдруг верзила без предупреждения, без крика кинулся на него с кулаком. Он хоть и был быстр, но мой защитник был быстрее и ловчее. Он уклонился от удара и повалил парня на землю рядом с собой, далеко от меня. Тогда, не выжидая и без всяких признаков благородства, на него прыгнули, как тигры, три малыша, но им не удалось сбить его с ног.
Верзилу парень откинул от себя, но его подхватил малыш, который при этом чуть сам не упал. Добрый мальчик попытался быстро подняться, но на него накинулся третий хулиган и, пальцами обхватив шею, с машинальной, привычной яростью стукнул его затылком о мостовую. Мой защитник, кажется, потерял сознание в результате этой процедуры, потому как голова его безжизненно повернулась к ним левой щекой. Я закрыла рот губами в ужасе. Единственная ниточка, связывающая меня с жизнью и честью, порвалась. Сейчас варвары забудут о нем и перейдут к другой жертве своего произвола, то есть, ко мне. Но произошло нечто другое: мальчики дружной компанией, в которой не хватало только главаря, стали атаковать его тело вдоль и поперек. Они топтали и били его, будто он был мешком с картошкой. Он, естественно, уже ничем им не отвечал, тело его только судорожно подкидывалось вверх и жестко опускалось на пол. Как можно так издеваться над потерявшим сознание, но живым человеком? Это было осквернение их душ. Они сделали этим плохо только самим себе. Но и ему досталось немало. От таких ударов могли сломаться ребра. Представляю, что он почувствует, когда очнется, хотя, нет, совсем не представляю, потому как такого не испытывала никогда. Все вместе, дружно, они превращали его тело в окровавленный кусок мяса, на котором висели оборванные тряпки, когда-то звавшиеся нищенской одеждой. Брызнула кровь. Я на миг отвела глаза, но сострадальческое любопытство взяло верх.
Все-таки они его повалили, четверо против одного. Как несправедлив мир! Только что я удивлялась вмешательству доброй воли провидения, а тут такое разочарование в нем! Судьба обожает нас удивлять. Вчера она делает нас королями, а сегодня превращает в нищих. Секунду назад мы ослеплены счастьем, а сейчас падаем в бездну отчаяния. Хитро и ловко придумано! Вечное дело человека, которое он еще плохо освоил -постоянно удивляться и удивляться. Крушатся надежды, растут новые и тоже крушатся. Рай в одном шаге от ада. Итак, мой рыцарь упал наземь, только более красиво и грациозно, чем до этого упал верзила. Тот издал слабый стон слона. Да, они были из одного общества, из одной среды, из одной сферы, из тех же низов, но у одного не было ни капли благородства, а у другого была душа возвышенная, что и проявлялось во всех его движениях. Как так? Почему одному дали прекрасный дар доброты и чувственности, а другого сотворили чудовищем? Наша душа проявляется и во внешности, и в поступках, и в действиях. Как ты упал - зависит от того, кто ты на самом деле. В падениях раскрывается наше сердце. Проигрыши выявляют все подлинное. Нельзя притвориться, что падаешь красиво, этому искусству человек не обучен. Кто-то ломает себе кости, другого рок вознаграждает и оставляет невредимым.
Он рухнул под напором четырех - а он все-таки был еще ребенком - и, к сожалению, больше не поднялся, притиснутый этой группой со всех сторон. Но даже лежа и корчась на холодном асфальте - от одного этого я бы потеряла способность мыслить и действовать - он продолжал бороться, продолжал битву за меня. Одному малышу он поставил подножку, и тот жутко некрасиво растянулся на земле во весь рост. В это время верзила нанес свой любимый удар ему в челюсть. Я это увидела с содроганием и услышала глухой звук, от которого у меня подпрыгнуло сердце, выражаясь метафорически. Я очень испугалась, даже сильнее, чем тогда, когда была одна наедине с пятью злыми глупыми мальчишками. Страх за другого во в многом больше страха за себя. Во всяком случае, у меня. Я не горжусь, а говорю, что есть, дабы вы меня понимали. Есть, конечно, такие люди, которые больше боятся за свою шкуру, чем за оною ближнего своего, но это подлые, мерзкие, озлобленные люди с пустым сердцем. Такими являлись, очевидно, и эти пять мальчиков. Такие существа вызывают жалость и сострадание, потому как всем нам предтеча свет, а их души будто покрыты тенью от него. Они сделаны по неправильному, устаревшему образцу. Это пережитки каменного века, давно канувшего во тьму прошлого. Другой малыш принялся с остервенением бить мальчика ногами в живот, в бока, в грудь. Он исходил его всего. Сила его ударов была непропорциональна его росту и возрасту. Мне самой захотелось вступить в драку, но я помнила свои ощущения, когда оказалась с этими омерзительными созданием лицом к лицом, и понимала, что второй такой стычки не переживу. Да и что я могла поделать? Если бы я выбежала и стала их расталкивать от моего мальчика, они бы сами меня просто пихнули, и я бы отлетела за несколько шагов от них и уже бы не поднялась. Кому бы это помогло? Звать на помощь? Но мне это не пришло в голову, потому что между мной и внешним миром находились проклятые мальчишки. Повторяю, я жутко, до тошноты испугалась. Никогда в жизни я не была так напугана. Я выросла среди нежной аристократии, и, к сожалению, во мне воспитались ее худшие качества: боязнь всего и особенно нищих оборванцев, нежелание замарать свои белые ручки, страх потерять покой. Я не хотела, не могла себя заставить вылезти из убежища и подняться во весь рост на ратном поле. Инстинкт девушки взял свое. Я просто трусливо ждала итогов.
Я наклонилась над раненым.
- Вы меня слышите? - спросила я тихо и горько.
Он повернул голову, открыл глаза и посмотрел на меня. Я продолжала:
- Вам не больно?
Я ясно видела, что ему ужасно больно и что он мужественно все терпит. Но он повертел подбородком. Это значило, что не волнуйтесь, ему совсем не больно. Он поднял торс и сел, опираюсь на ладони.
- Спасибо, что вмешались... - сказала я далее, - Скажите же, как вас зовут, чтобы я могла поблагодарить вас! - воскликнула я, умоляя взглядом.
- Зови меня, как хочешь, - отвечал он, пытаясь пожать плечами. Странно, но он действительно сказал ты.
- Да что же это такое? – взорвалась я, - Есть же у вас… у тебя какое-то имя, с помощью которого тебя кличет мать.
Он бросил на меня выразительный взгляд, означающий, что матери у него давно нет.
- Приношу извинения за нетактичность. И все-таки, как мне тебя называть?
- А какие у тебя любимые имена?
- Ну, знаешь, я люблю Францию. Мари, Изабелла…
Он снова странно посмотрел на меня.
- Ах да… Альбер, Александр, Симон, Мартан… Есть такой знаменитый спортсмен.
- Тогда я буду Мартином. На наш манер.
- А, - задумчиво протянула я. Но быстро продолжила: - А твой дом, семья?
- Мой дом здесь, - заметил он, и это была правда. Он жил на улице.
- Но неужели у тебя нет семьи?
- Я расскажу о себе при следующей нашей встрече, хорошо? А сейчас иди в школу, я буду рядом, но вдалеке, чтоб ты еще раз не попала впросак. Иди.
Глава 5. Берк и ее злоба. Burke et sa col;re.
Я лежала, открыв глаза, и все думала и думала. Вдруг послышался тихий скрип гнилых половиц за дверью. Я быстро вскочила с постели и встала. Первая моя мысль - Мисс Берк, вторая - мисс Свенсон, пришла позлорадствовать. Похолодев от ужаса, я спряталась за дверью. Но вдруг раздался знакомый приятный ласковый хриплый голос, который сказал шепотом:
- Элизабет! Это я. Ты одета?
Я посмотрела на свою одежду.
- Да, - сказала я ошарашено.
Он подвинулся ближе ко мне, и его бок коснулся моего бока. Его рука обвилась вокруг моей талии и упокоилась на ней. Я же прижала голову к его груди и быстро, окутанная покоем, заснула.
Он не помещался полностью на ней и согнул ноги.
- Мой папа умер четыре года назад. Мама, кажется, так и не оправилась от утраты. Она скончалась от объемной дозы яда месяц назад, и меня поместили в этот приют. Я называю его домом слез, - добавила я жалобно.
Он спросил участливо:
- Почему?
- Да потому как меня тут все ненавидят.
Он спросил:
- Можно присесть?
И, после того, как я любезно кивнула, лег на постель у стенки так аккуратно, что она не издала ни малейшего звука. Какой позор! Когда я садилась, она скрипела так, будто пришел ее последний час, а его приняла с распростертыми объятиями! Я молча следила за ним. Далее он сказал, посмотрев на кровать кислым взглядом:
- Ты, видно, переодеваться не будешь. Ложись, будем спать вместе. Так теплее. Мы так делали, когда я был маленький, дома.
- Что?
- Говорю, ложись.
- Ты мне предлагаешь лечь рядом с тобой?
Он поразмыслил и кивнул.
- Мне лечь рядом с мальчиком?
Он подумал и кивнул.
- Прямо сейчас?
Он снова кивнул, слегка поразмышляв. У него была такая хорошая особенность - думать, прежде чем что-то сказать и сделать. Много людей ею обделены.
Я чуть-чуть постояла, тоже раздумывая, и легка рядом с ним, но не касаясь его вплотную, а отстраненно и довольно далеко, лицом к нему. Он лежал, подперев голову рукой, и изучающе всматривался в мое лицо. У него действительно шло мягкое тепло. Мне захотелось прижаться к нему. Какой момент! Два человека рядом, такие разные судьбы и поместились на одной кровати! Я просила бога, чтобы это время, пока он со мной, не заканчивалось никогда. Мне было хорошо, уютно, приятно, но немного боязно. Я ужасно стеснялась своего положения. Он это видел, но ничего поделать не мог. так мы лежали вместе и я слушала его незамысловатый рассказ.
- Мои родители умерли, когда мне было пять лет, - начал он тихо и запнулся, отведя глаза и всматриваясь во тьму комнаты.
- Какой ужас! Почить в бозе, когда их ребенок только начинает свой земной путь! - воскликнула я почти естественным голосом, стараясь показать, что я ничуть не смущена и не стесняюсь.
Он наморщил лоб и потер пальцами краешек рта.
- Почить в бозе - значит, умереть?
Я кивнула, уставясь на него. Как велика разница между нами! Это проявляется даже в речи!
- А отчего они умерли? - задала животрепещущий вопрос я.
Его ответ поразил меня.
- Я не знаю, - сказал он, - Мне просто сказали, чтобы я не волновался, и что они умерли. Потом повели меня в... ну в морг, чтобы я опознал тела, и я это и сделал. Мне показали только головы, а потом выгнали. Я не знаю, отчего они умерли. Да и это неважно. Какая разница? Если они покончили с собой оба, это их дело. При нашей-то жизни... Если несчастный случай - обижаться не на кого. Ну а если их кто-то убил... то что мне за дело было до этого в пять лет? Мне и сейчас это неинтересно. Что поделать? Их все равно уже не вернуть, а мстить убийце... У меня другие заботы, - закончил он.
Мне это было странно слышать.
- А что было дальше? - все-таки спросила я.
- Потом меня отправили в детдом. Плохое место. Ничему особому там не учили, никак не воспитывали, только содержали, и то, как свиней в хлеву, - он сказал это с горечью и презрением, но без жалости к себе и остановился. Слез у него не было.
Скажи, а ты не заметила ничего странного со стороны этого человека? Каких-то подозрительных действий, жестов, движений? Нужно знать каждую мелочь, каждую деталь.
Зачем? – спросила я, ничего не понимая. К чему ты клонишь?
Да все просто. Мне кажется, он убил миссис Тейлор, твою мать.
Как? Только и смогла пролепетать я в изумлении и ослеплении, - Как?
Он появился в вашем доме в первый раз, и после этого твоя мать умерла. Слова совпадение он не знал. В случае Ее смерти Ее наследство и ты переходило в его руки. Меня ошеломляли эти слова, в которых содержался здравый смысл, что я так люблю и уважаю. Я внимательно вглядывалась в его непроницаемое лицо, недвижимое, будто выколотое от камня. Сердце мое убыстряло свой извечный, но не такой, как хотелось бы, темп. Я покраснела от волнения. Я тоже привстала на локте. Мои дворни сморщились, настолько, насколько могли. Это был переломный момент моей жизни. Это был миг страшного прозрения. И я вспомнила все. Я быстро затараторила, с надеждой поглядывая на своего нового друга. Да, я кажется, припоминаю некий момент, когда
Глава 6. Сад и город. Jardin et ville.
Разговор с мистером Круджом, этой собакой, прошел тяжело. Он был как обычно недоступен для моего понимания, груб, зол на что-то, опытен и язвителен. Меня это немало приводило в негодование. Я, вернее, он начал разговор издалека, хотя он-то и не знал, к чему он приведет.
- Ну что, Элизабет, как ты скажешь, как тебе живется у мисс Берк? – сказал Крудж своим повелительно-деловым тоном.
- Отвратительно, - напрямик сказала я. И было бы еще отвратительней, если бы не было Джианы, Мартина и интересных для меня уроков. Но этого я не добавила, я собиралась отвечать только односложными предложениями. Он сухо рассмеялся, обнажив белые крепкие блестящие зубы.
- А как сама мисс Берк, добрая женщина, да?
Он наверняка смеется надо мной. Сарказм – не моя любимая форма шуток.
- Не могу сказать, нет, я ведь не высший судия, но ко мне она относится плохо.
Снова жуткий, пронизывающий до костей, тошнотворный смех.
- Отлично! – заметил он. Его злоба так бросалась в глаза!
- Простите, сэр, но не соизволите объяснить, что же тут вы нашли отлично, а то я не понимаю, - сказал я, почти пыхтя, как кузнечные мехи.
- Отлично то, что тебя в этом доме как положено воспитают, а то ты, я смотрю, довольно распущенная девица и много себе позволяешь.
- Да как вы смеете! – вскричала я, - Кто так говорит!
- Смею, дорогуша, - отвечал он, открывая табак, - Смею, потому что я взрослый, а ты ребенок.
Он нажал на правильную кнопку. Я быстро раскраснелась, сердце у меня колотилось, как бешеное.
- Довольно унижений! – воскликнула я в праведном гневе. Я не могла более сдерживаться. Он, этот страшный человек, приводил меня в бешенство, как ранее повергал в трепет. Были времена, когда я боялась его, но теперь я вступила на путь правды, и меня возмущает его упорство, с которым он отстаивает ее противоположность. Я не страшусь его сейчас. Мне он не кажется таким недвижимым и грозным, но сквозь слезы отчаяния пробивается внутренний смех, который так и не выполз наружу, оттого, что он мнит себя королем вселенной, а на самом деле является подлым убийцей. Я понимала, что дерзка, но ничего не могла поделать. Этот человек вызывал во мне лютую ненависть.
Я стиснула челюсти, что у меня плохо получилось. И выпалила одним махом:
- Я знаю, что это вы убили мою мать!
Этот неожиданный выпад его удивил и позабавил, но нисколько не разгорячил.
- Да что ты, - только и сказал он. Но внимательно на меня поглядел. Мне показалось, он немного поколебался.
- Да, и будьте уверены, я добьюсь того, что все узнают правду. Вы будете осуждены за убийство!
- Интересно, как? – небрежно сказал он.
- Значит, вы признаете свою вину?
- А! Ты решила устроить допрос, маленькая глупенькая девочка! Если бы ты была взрослым мужчиной, я вызвал бы тебя на дуэль.
Я с достоинством отвечала:
- Дуэли для честных людей.
Глава 7. Книги. Des livres.
Глава 8. Враг. L'ennemi.
Глава 9. Она. Elle.
Моей избранницей стала девочка-отщепенка, полуафриканка Джиана Дрейфус. Мы обе были изгнанницами из общества девочек. Я изза своего характера, она – из-за своей чёрной кожи, которой её наградила мать. У неё были огромные черные глаза, пухлые губы, тонкие ручки и ножки. Она была похожа на маленького чертёнка. У неё был буйный нрав. Ей всегда хотелось веселиться, играть, действовать. Не похоже, что ей столько же лет, сколько мне или гордой осанистой, серьезной Свенсон. Это была по-настоящему добрая душа. Она умела откликнуться на призыв утопающего. Мне нравятся такие люди. Они создают все самое хорошее, что есть в мире. Ее глаза излучали мягкий свет. Ее руки были неловкими, некрасивыми по мнению всех, но ласковыми и приятными. Она была созданием вышедшим не из ада, как считали другие, а из рая. Нет, она не была активной приверженкой нашей церкви, делая и исполняя лишь то, что требовалось для хорошей отметки по поведению, но она была настоящей христианинкой, даже не исповедуя и не крича о всех заповедях. Она даже не знала хорошо, что это такое – церковь. Но не зная, была ее воплощением. Я ей завидовала в этом плане. Я тоже хотела так мягко и любовно относится к людям. Я ведь бываю иной раз и жестковата и даже дерзка. Я много грешила. Особенно для своего возраста. То де мне твердит мисс Берк. Я начала поддаваться ее негативному влиянию. Лучшие учителя – требовательные учителя. Таким сердцем, как у нее, можно было бы гордиться, будь она другого склада. Но она даже не догадывалась об этом. Она просто жила согласно своей природе и воспитаниям. Если бы ей сказали о ее величайших достоинствах, таких как доброта, благородность, благодарность, филигранность жизни, смелость, душевная мощь, она бы удивилась и засмеялась, как будто это шутка. Она была весела и умела смеяться и шутить, но всеобщее презрение и унижения сделали ее мрачной и немного поверхностно угрюмой. Она и рада бы дружить со всеми, радоваться вместе с ними их успехам, вместе что-то выдумывать, вместе смеяться и веселиться, но ее никто в нашей компании, к сожалению, не принимал. Хотя это была в высшей степени достойная личность. Она не была настроена против чего-тот, никогда не осуждала и не критиковала, тем не менее, я ясно видела, что ее многое не устраивает в ее жизни. Это был интересный, жизнерадостный, общительный человек, ну или ребенок. Мне с ней было хорошо. У меня было два фронта и два крепких тыла: Мартин и Джиана. С ней можно было, не стесняясь, говорить о пороках нашего общества. Правда, она не отличалась особой живостью ума, но у нее был широкий кругозор и большой опыт. Она, как выяснилось, обожала мандарины и все фрукты, в отличие от меня, любящей шоколад и кексы. Она сама была как фрукт: яркая и насыщенная живительным соком, так сказать. Мне в ней многое нравилось, особенно моральные особенности. Она будто, как и он, меня исцеляла. Общение с ними пошло мне на пользу. Я чувствовала, как во мне что-то меняется. Я становилась менее жесткой и требовательной и более приятной и мягкой. Мы сидели за одной партой все это время. Иногда она приходила ко мне в чулан, поддержать. Это было какое-то милое чудо, ниспосланное небесами. Она объясняла мне многие вещи, которых я не понимала, я в свою очередь, помогала ей с уроками. Мы сдружились. У нас были взаимные чувства. И я ей полюбилась, и она мне. Никто не любил больше или меньше, мы относились друг к другу одинаково положительно. Я никогда не разделяла мнение общества на отверженных им. Она также любила спорт и долгие прогулки, как и я. В чем-то мы были противоположностями, в чем-то сходились вплотную. Она никогда не выражала открыто своих взглядов, привычка запуганной с детства девочки. Хорошо, думалось мне, что я поступила в этот пансион! Именно здесь я нашла свое счастье в лице двоих людей. У нее были черные, как душа Круджа, короткие мальчишеские волосы. Это был позор для нашего института, где всем положено носить длинные косы. Мне она нравилась, я ей приглянулась. Мы нашли что-то друг в друге. Ее черные глаза блестели и иногда, но очень редко, в отличие от моих глаз слезились. Она была ниже меня, но сильнее духом, несмотря на свою внешнюю хрупкость и непримечательность. Меня постоянно радовало ее постоянное присутствие. При ней я хотя бы не так стеснялась, как при Мартине. У нее были превосходные белоснежные настоящие африканские зубы. Она была не прочь пошалить. Она соблюдала правила, но иногда отказывалась от них ради меня. Думаю, и взрослыми мы продолжим наше общение и никогда не расстанемся. Я бы очень этого хотела, если будет иначе, я очень буду по ней скучать, но так не будет точно, потому как наша жизнь в наших руках. Он никогда не смеялся, только мог нежно улыбнуться. Я не видела в ней больших недостатков, мне по душе люди с экзотической внешностью и пламенным сердцем. Я мало чего терпела в ней. Ну например, она могла часами грызть карандаш. Это меня немного раздражало. Еще у нее были морщины на лбу, когда она поднимала брови, и при улыбке. Но в общем и целом, мне нравилось общение с ней.
Глава 10. Он. Il.
Я любила шоколад, а он нет. Он вообще был крайне серьёзен, как человек, переживший трагедию, сломавшую всю его жизнь. При этом у него была хорошая интуиция, как у женщины, а у меня это полезное качество напрочь отсутствовало. У него был быстрый, острый ум и жесткая правильная логика. Он интересовался всем на свете, но не был любопытен. Он умел все, так я думала. Дашь ему скрипку, и он сыграет произведение. Он был для меня настоящим авторитетом. Я поклонялась ему. Я ценила его и любила. Он был не просто добр ко мне. Он был нежен, ласков и тоже обожал меня. Ничто не могло свести его с ума, сломить, даже пошатнуть на узком пути великой жизни. Я завидовала его умению выходить из трудных ситуаций, быть хозяином своего настроения, никогда не отчаиваться и не изменять себе. Я была по сравнению с ним юлой, никогда не останавливающейся в своём тупоумном безумии. Он же был могучим деревом, стремящимся в небо и крепко стоящим в земле. Не было для меня друга, более подходящего, чем он. Он, он и он. Все слилось в этом единственном слове, заставляющим мое сердце прыгать от счастья. Он мог сделать что угодно, причём делал это хорошо, а не быстро и дилетантно. Он не учил меня, не занудствовать, но поэтому я сам вилась у него и понимала его. Он не был ничьим рабом, даже своих привычек. Не было над ним хозяев, кроме бога и короля Англии. Скажу вам по секрету, бог для него стоял выше королей. Он не мнил себя больше, чем он был, хотя был велик и могущественен. Порой мне казалось, что у него вообще отсутствуют недостатки, уступая место крупным достоинствам. Я была вся покрыта пленкой позора на его сияющем фоне. Он был рыцарем в лохмотьях. Истинным королём в стране выброшенных консерв. А самое интересное, что он и не догадывался о своих хороших сторонах, а только мучился и то немного над своими плохими качествами. Он не был заумным, он жил природой и посылаемыми ею инстинктами. При этом не был похож на гуляк, пьяниц и насильников. Он повиновался только добру. Он служил хорошему. Он был слугой рая, находясь так далеко не только от него самого, но даже от его подобия на земле. При этом рай занимал всю его душу. Он никого и ничего не презирал, не ненавидел, не дума о ком-то зло и с яростью. Когда его сделал бог, он из умысла или из беспамятства забыл засунуть в его сердце злобу и сварливость, раздражение и гнев. Как бесконечно я любила его за это! За эту наивность и искренность, за чистоту и доброту, за ясность глаз и блеск души! Я с горечью понимала, что он один такой по крайней мере на нашем острове, если не на планете. Что остро ощущается дефицит таких превосходного качества, великолепно выполненных, граненых, сверкающих золотом сердца людей. Его не интересовали финансы, внешний лоск, показная жизнь, богатство, роскошь, притворные слова и жесты, достаток кошелька. Но также он и не признавался, что в глубине души он радеет за честность и силу духа, а не силу кулака, хоть и умел драться и даже порой питал тёплые чувства к равным легким дракам, за благородство и рыцарство и достоинство. Он считал, и зря, что подобное признание принизило бы его в моих глазах. Он хотел выглядеть защитником, почти не человеком, а полуангелом. Он не хотел, чтоб я знала, что у него нежное, откликающееся на крик утопающего сердце из мальчишеской гордости и задиристости. Но он и не особо ярился скрывать это своё сердце. Он также жаждал, чтоб я понимала, что он добр, справедлив и хорош, как котёнок, чтоб я, такая активная в борьбе за истинные права человека, такая смелая в высказываниях о природе добра, могла положиться на его доброту. Как мне нравилось заглядывать в его прекрасные, открытые зеркала внутреннего мира, тёплые и светящиеся, светлые, милые и родные. Мне снова и снова хотелось слышать его низкий, ласкающий, радующий, голос. Он был чуткий, отважный, нехрупкий, как я, сильный, героичный, умный, негордый, главный. Трусость и тупость были ему незнакомы. Почему нас свела судьба, такая суровая ко мне и жадная? Почему бог допустил наш союз, противоречащий общемировому негативу и мраку вселенной? Мы были не разлей вода, но не два сапога пара. Мы были соединившимися противоположностями. Мы были белым и чёрным, превратившимся в красное. Холодным и горячим, ставшим тёплым. Мы сияли вместе. Мы радовались друг другу и жизни. Прошедшие тяжелый путь, мы стали играть в детство. Мы ходили, соединив руки. У него была шершавая после завода, крупная греющая ладонь. Он был оболочкой между мной и жестоким миром. Он не даст случиться плохому. Если надо, он пойдёт ради меня против бога. Сами звёзды благословили наш дуэт. Нашли души пели рапсодию. Наша жизнь превратилась в сельскую идиллию среди города, голода и холода. Несмотря на все тяжести нищенского существования, у него находилась для меня капелька счастья и любви. По сравнению со мной он был великаном. Он любил щёлкать семечки, в этом занятии он избавлялся от раздражения, скоплённого за день. Он не жаловался и не ныл. Он любил правду, даже самую горькую. Все, за что бы он не брался, у него получалось. Но он никогда не веселился. Я нечасто переживала, что у него желтые зубы, потому что редко их видела. Он не любил оставлять меня одну, потому что считал, и я так думала, что только с ним я в полной безопасности. Он обожал книги, но у него совсем не было времени их потреблять. Он не любил, в отличие от меня, читать приключения, как человек, чья жизнь сама является величайшим приключением. В нем полностью отсутствовал сладкий, но иногда и горький, дух авантюризма. Я обожествляла его. Он был моим идолом, которому я поклонялась сильнее и воодушевленней, чем ацтеки поклонялись кетцалькоатлю, потому что он был рядом и я могла наблюдать его и видеть все его силы. В те времена, когда я училась, обедала и делала уроки, мне страшно его не хватало. Но он был вместе со мной не только наяву, но и в других, манящих реальностях. Он мне постоянно снился. Мы во снах сочетались браком, бывали в небывалых далеких не существующих странах, находили сокровища, боролись, скажу честно, он один боролся против тысячи пиратов. Мы разговорили о людях, взрослых, книгах, не о его или моей жизни, но о всякой ерунде, чепухе и мелочах, больше разговаривала я, он внимательно слушал и кивал. Но ещё больше мы что-то делали, куда-то ходили. За все время, что мы вместе, он ни разу не плакал. Хотя постойте, был один маленький раз. Такой короткий момент, что я о нем забываю, хотя он ярок. И случилось это не тогда, когда мы проходили мимо его дома раннего детства, и не тогда, когда я расспрашивала или вела допрос о нем самом, то есть, о детстве, и даже не тогда, когда мы слышали какую-то заунывную мелодию из уст или трубы бездомного попрошайки, облюбовавшего сырой, промозглый уголок подземелья. Мы откуда-то куда-то медленно шли, я что-то с увлечением рассказывала очень смешно, и зачем-то посмотрела в его лицо и вдруг обнаружила две маленькие слезинки, кипевшие в его серых даже непокрасневших глазах. Я чуть не споткнулась. Он быстро вытер рукавом лицо и отвернулся. Я полчаса домогалась причины этой слабости, но он молчал, как партизан на пытках и так ни в чем не признался.
Мы хорошо, даже отлично проводили дни, или части дней. Те дни, когда мы виделись, были самыми счастливыми в моей жизни. Он прекрасно ухаживал за мной, когда мне что-то требовалось. Укрывал от холода, хотя сам мерз до костей. У него же не было лишнего слоя жира, как у наших аристократов, и им нужно бы поменяться местами. Он был поистине хорошим парнем. Никогда не грубил, не обзывался, не повышал голоса, наподобие меня например и всех нас. Он был словно не от мира сего, хоть и вращался на дне общественной жизни, как уж на сковородке. Летом мы виделись чаще, так как надзор за нами был ослаблен. Я видела в его глазах, помимо своего отражения, любовь ко мне, хоть он и не делал признания, нам этого не было нужно. Такая сверхъестественная, вселенская любовь понятна и без слов. Он, правда, не любил и не умел шутить и был чересчур серьезен. Его таким сделало само его ужасное безденежное существование. Зато он мог всегда утешить и понять, обнять и заставить исчезнуть слезы. Он также относился ко мне крайне уважительно, словно я была ученым, уважаемым лицом с стране. Ему часто снились кошмары, а я так сожалела, что меня не было рядом, когда он просыпался, вскрикивая, в холодном поту. Я любила трогать его волосы и щеки и ворот рубашки, если он вообще присутствовал. Мы вместе путешествовали по городу, вместе кушали, спали, отдыхали. Он никогда не попадал в тюрьму, что уже для человека его достатка достоинство. Он был добр и благороден, решителен и отважен, как настоящий мужчина, в свои пятнадцать и шестнадцать. Дни текли за днями, пробежали два быстрых года. Он мог аккуратно и с почтением подбодрить словом. С ним я очень редко бывала грустна и необщительна. Он, вся его жизнь воодушевляли меня. Он, сам того не осознавая, дарил мне объемные притоки вдохновения. Мне хотелось прыгать от радости и счастья, когда я была с ним. Он был очень хорошим, милым и приятным человеком.
Эти серые глаза снились мне.
Мы вошли в здание. Нас встретили слуги, которые проводили нас до кабинета мисс Берк, где она нас и приняла. Мисс Берк оказалась лаконичной, приглядной, но суровой на вид женщиной. У неё был тугой узел черные как Вороново крыло волос без проседи, зеленые хищные узкие глаза с накрашенными ресницами, жесткий бледный рот без дрожащих как у меня губ и твёрдый решительный каменный но аккуратный подбородок. Это все говорило как мне кажется не в её пользу. Во всяком случае это не говорило о её доброте и хороших нравственных качествах. Но время покажет что она за фрукт и как его употреблять.
На эти сплетни он полагается всецело, имея высокое мнение и персонах, между которыми они пущены и о людях, которые уже поместили дочерей в институт и остались довольны этим поступком, весьма правильным и благородным, так как он обеспечивает им превосходное будущее, манеры и кругозор. Это были конечно пустячные, но приятные сердцу Берк, если оно вообще имеет место быть, формальности.
Я уверена, что леди говорит эти слова каждому отцу и каждой матери, отдающий ребенка ей на попечение. Я также не поняла, к кому обращалась мисс Берк - ко мне или к мистеру Круджу? Скорее всего, ко взрослому, потому как она сама уже не маленькая, а все сильные мира сего любят общаться только с равными. Это весьма несправедливо. Я на этот факт обижена. Это дурной вкус. Настоящие леди и джентльмены обращаешься и к маленькими пока людям на вы и если делают различие между ними и взрослыми, то не показывают это им самим. Идем дальше. Я стояла отстраненная, смирная, замкнутая и тихая, впрочем, как всегда, и слушала их разговор. Крудж говорил начальнице института, что решился отдать меня именно в это заведение, весьма достойное и почетное, полагаюсь на слухи, ходящие в высоких кругах, исходящие от уважающих себя и заслуживающих уважение лиц, подчеркивающие этикет школы, ее успехи в сфере образования и воспитания молодых девиц, ее порядочные доходы от содержания данных существ, которых она приняла под свой кров немеренное количество, торжество ее выпускников в свете и их славу, превосходящий все допустимые в хорошем смысле размеры сонм слуг, обитающих в ее стенах, а также элегантность школьной формы, которую мне предстояло испробовать на себе.
Оно чистое, я его только купил. Не волнуйся. Можешь понюхать
Бедный! Да он потратил на эти вещи последние деньги! Но я его все равно поблагодарила и приняла подарок.
Он принес мне платье и шляпу, очень отличные от наряда школьницы.
- Ты можешь завязать волосы в... ну под шляпу. Чтобы никто тебя не узнал. Ты ведь будешь ходить со мной.
Часть вторая. Сердечные дела. Affaires copieuses.
Глава 1. Не расставаясь ни на день. Ne pas se s;parer pour un jour.
Глава 2. Бокс. Boxe.
И я отправилась смотреть бокс, переодевшись под мальчишку, что у меня недурно получилось. Он был блистателен, но однажды он вдруг посмотрел в ту сторону, где я стояла, и взгляд его случайно упал на мою особу. У него хорошее зрение, просто превосходное. Эта медаль повернулась ко мне другой стороной. Он узнал меня. И как только он это провернул, против своей воли, его отправили в нокаут сильным, чудовищным ударом в челюсть. И хоть челюсть у него крепкая, противник вложил всю любовь и мощь в этот удар, и повалил его за два шага от себя. Я не знала, не предполагала, что мой друг вообще может когда-то упасть от удара. Но каждый иногда сдается с тем, чтобы воспрять в следующий раз. Такова участь сильных. Кто никогда не падает, тот и не поднимается. Это закон горы. Не бойтесь поражений, они делают вас лучше и чище, выжимая все соки. Он пролежал ровно десять секунд, зато потом с большим трудом поднялся на ноги и продолжал смотреть на меня. Мне стало от этого всего грустно, и я ушла, даже не подбежав к нему помочь. Мне просто стало боязно. Я боялась не толпы, не бокса, а его. Я поняла, что совершила ужасную глупость, придя сюда, что из-за этой глупости пострадал мой самый близкий человек. Я просто убежала.
Глава 3. Ссора. La querelle.
Как ты смела, Элизабет?! Нет, ну как ты смела? - накинулся он на меня, остановив в каком-то малолюдном месте. Никогда я еще не слышала от него подобный тон.
Прости, я не хотела, чтоб ты из-за меня проиграл, - смиренно оправдалась я, сжав губы, - Я не хотела...
Но он возразил:
- Да это-то тут при чем? Разве ты не понимаешь? Ты не должна была ни в коем случае выходить из пансиона одна! Знаешь, что могло бы случится? Тебя бы зарезали и бросили гнить в канаву! Думаешь, из-за этого дурацкого прикида не видно, что ты девушка? Да это еще пуще бросается в глаза! Я живу в этом городе, я его знаю, и, поверь, тебе не покажется это милым или смешным, если ты тоже его хорошенько узнаешь!
Он был по-настоящему разъярен. Я вдруг вспомнила, что он хороший боксер.
Я сказала, прямо посмотрев на него молящим взглядом:
- Кстати, одолжи деньги, надо отдать их Свенсон..., - не успела я договорить, как он отвесил мне слабую пощечину. Я слегка пошатнулась. На глазах у меня выступили горячие слезы и потекли вниз, прямо по щекам, не стыдясь. Он, по-моему, тут же остыл и понял, что натворил, но было уже поздно. Никогда я так не позорилась, никогда не испытывала такой обиды. И на кого? На человека, который мне дороже всех в жизни. Какой провал, какое огорчение! Мне стало себя жалко так, что я расплакалась. Я быстро, как ветер, прошла мимо него, задев плечом. Не успела я сделать дальше ни шага, как меня схватили за руку и потянули назад. Я не хотела на него смотреть и его слушать, но делать было нечего, он крепко держал мое запястье. Вырваться не было никакого шанса. Да и от этого потрясения у меня не осталось никаких сил. Я старалась не смотреть на него, его лицо было мне противно, но услышала, как он вздохнул, переводя дух. Вот, что он воскликнул:
- Элизабет, послушай, прости меня, умоляю! Я не знаю, что на меня нашло!
Мне не нужны были его жалкие оправдания. И чтобы показать это, я его обозвала таким словом, какое не тактично показывать в записях. Когда я произносила его, на миг взглянула на него. Он был очень бледен. Губы были крепко сжаты в раскаянии. Он смотрел на пол. Он сказал, выслушав меня:
- Мне все равно, как ты меня называешь, ты же знаешь. Можешь не стараться выбирать оскорбления. Но помни, никогда больше так не подводи меня, или пеняй на себя.
Вдруг дверь отворилась. Я не обратила на это никакого внимания, и вообще забыла бы про этот инцидент, если бы ко мне через несколько секунд не подошел он и не облокотился на мою парту, наклоняясь ко мне.
- Что ты себе позволяешь?! – гневно начал он, не повышая, впрочем, голоса, - Я хожу с этими цветами второй день.
Он бросил охапку полузавядших ромашек мне на парту. Некоторые растения обрушились на пол.
- Идем выйдем, - чуть ли не прорычал он, впрочем, все так же тихо.
- Нет, - спокойно ответила я.
- Выйдем и поговорим! – настаивал он.
- Нет, - более я ничего не имела добавить.
Представляю, как он был зол в эту минуту!
Ибо я была вдруг схвачена и перевернута вверх тормашками, да еще и оказалась на его плече. Он пошел к выходу из класса, я остро чувствовала каждый его шаг.
И тут он меня поцеловал, сильно и страстно, словно отплачивая за бесстрастные спокойные годы. Сначала я не поняла, что происходит. Признаюсь, он стоял так близко, что я подумала, что он собирается меня ударить. И потом это случилось так быстро, что я не успела отреагировать. И что мне было делать? Он во сто крат сильнее меня, я во сто крат слабее. К тому же не сказать, что это было какое-то слишком пренеприятное действо. Наоборот, даже я получила некое удовольствие, когда он прикоснулся к моим губам. Все эти действия длились несколько секунд, и то много для такого холодного человека, как он. Краска пропала с моих щёк, я побледнела, как Дракула. Голова начала побаливать. Все эти несколько секунд я ни о чем не думала, как будто потеряла сознание, и реакция тела была такой же, как ни бы это вправду случилось. Я ничего не слышала и не видела, словно вообще перестала существовать в этом бренном мире, словно мы вдвоём унеслись на небеса. Его руки легко сжали мои плечи, а когда поцелуй кончился, он меня резко выпустил, испугавшись своей сиюминутной вольности. В дверь стучали, в комнату ломились, я вдруг это разом все поняла, придя в себя, и ужаснулась нашего поступка и вообще всего, что он сегодня сотворил. Он стоял и смотрел на меня, открыв рот так, будто я одна интересовала его во всей вселенной, будто вовсе не имело никакого значения то, что люди за стеной собираются препроводить его в полицейский участок. Подумав о чем-то, скорее всего, о том, что разрушил мою старую жизнь своим неожиданным визитом, он сказал:
- Ты больше не будешь здесь учиться.
Через несколько дней его слова сбылись, оказавшись пророческими.
Затем он открыл дверь, впустив ураган людей (в комнатку ворвался их крик и гам), и вышел наружу, не боясь ни урагана, ни людей.
Глава 4. Бал. Ball.
Мисс Берк порешила замять это дело, но и поговорила со мной. Это был тяжелый разговор. Она спросила: знаю ли я этого парня, что так странно себя вел, или это был сумасшедший малый? Она, конечно, догадывалась обо всем. Я сказала с достоинстовм, не подумав, что такой многозначащий ответ может принести вред моему другу и любимому.
- Я буду молчать, мисс Берк.
Это был большеротый юноша с такими светлыми волосами, что на них было неприятно смотреть. Казалось, Часть выжженного цвета этой ломкой тонкой шевелюры перебралась на его лицо и заполонило его, потому как оно тоже было почти белое, как у альбиноса. И огромные, но невыразительные глаза его слабо серые были абсолютно ненапряжённые, расслабленные, ничего не замечающие, равнодушные, смотрящие сразу в несколько точек, выражаясь фигурально, но не внимательно к ним приглядываясь а от скуки и чтобы хоть куда-то девать взгляд. Ресницы, которые мне кажется, тоже должны были быть светлыми, напрочь отсутствовали, и это придавало всему его виду жутковатость и тупость. У него также не было бровей и скулы ему заменяли два приклеенных чём-то к щекам неотесанных камня. Рот его был постоянно полуоткрыт в порыве удивления этим миром и неумения что-то делать. Единственное, что было другого цвета, чем лицо и все остальное, были зубы, они были грязно желтые. Никогда я не идеал такого уродливого отталкивающего цвета зубов. Из-за него даже нельзя было разглядеть, красива ли их форма и ровные ли они, они сразу понимались как нечто некрасивое и ужасное. Губы у него были ну очень женственные и пухлые и оттого некрасивые, у мужчины, хотя я этого человека к таковым не причисляю, не должно быть такого рта, да и в принципе такой говорящей о пороках и в том числе лености внешности. Лоб у него был большой но ровный, без всяких признаков ума, с прямой линией посадки волос.
Его товарищ взял у бога каштановые красивые густые кудри, сияющие страстные горящие карие небольшие глаза, изогнутые широкие брови, чувственный но будто мраморный алый рот с припухлой верхней губой и тонковатой нижней. Лоб у него был низкий, а челюсть массивная, что добавляло его облику мужественность но и какую-то обезьянью жесткость. Он был красавчиком но не моим типом. Кому-то и их очень много он мог бы понравиться до последней исступленной стадии бешеной любви, я имею в виду женщин. Но для меня он просто был машиной по выполнению эстетических условностей, получеловеком, гнездом ненужных странных мыслей и порочных чувств.
Лорд Патрик танцевал с Джианой, Геллуэй пригласил на танец меня, и я из врожденной вежливости не смогла ему отказать, хоть он и был мне противен, как и все его собратья по разуму. Точнее, я ему предложила холодным тоном взять в партнерши любую другую даму нашего пансиона, коих немало, но он сказал, что жаждет провести несколько минут в моем обществе и что не отойдёт от меня, пока я не дам ему согласие и руку, я не хотела раскраснеться от стыда на глазах у всех и предпочла раскраснеется от физических усилий и пошла танцевать с ним против желания.
Затем к нам подошла Джиана и сделала такую странную и непостижимую для меня вещь, какую больше не дано было ей совершить. Она, перебирая в руках веер, тонким слабым голосом вопросила Геллуэя, не возьмёт ли он ее как пару для своей священной персоны на следующий танец. Это было смешно, глупо и нелепо и не по правилам, но она так сказала, и это навсегда останется в анналах истории. Геллуэй чуть мотнул головой, не поняв, чего она желает, чего желает эта маленькая темнокожая некрасивая девочка с короткими черными волосами, а затем расплылся в не очень лестной, чего подруга не поняла, саркастической улыбке, такая улыбка знакома всем оскорбленным изысканным способом. Решив поэкспериментировать, он согласился и потащил ее на танец. Она танцевала тяжело, отдуваясь и пыхтя, хоть была худенькой и подвижной. Она совершенно не умела танцевать, и в школе ее этому искусству не научили. Могу сказать тоже и обо мне, я не очень люблю танцы, но меня с раннего детства к ним приучили, и танцую я хоть и с отдышкой, но более менее прилично. Я много времени не упражняюсь только на уроках и спортом я не занимаюсь, кроме как без конца верчусь в городе. Но я много ем сладкого, тоже благодаря Мартину. Я хотела научить своего друга изысканным танцам, но он отказывался по причине, которую не озвучивал, но я ее поняла, он не хотел создавать даже видимость, что допускает возможность, что уроки эти в чем-то помогут ему в будущем, то есть он станет человеком, которому танцы нужны будут как воздух, то есть богачем-аристократом, но он не допускал этой возможности в принципе, а заниматься ради своего удовольствия ему не было желания, он считал это пустой тратой времени, к тому же как мы знаем, в танцах необходимо держать партнёршу за некоторые части ее тела, то есть за талию и руку, а он слишком стеснялся этого и считал это излишним. Он вообще не любил танцевать даже как танцуют бедняки, то есть как попало идут в пляс, отстукивают своими дубовыми тяжелыми башмаками по деревянным доскам пола, прыгают как угорелые, скачут как лани, трогают партнеров за что попало, смеются, разинув рот до ушей и хлопают в трудовые мозолистые ладоши, ведь он был крайне сосредоточен и серьёзен, а в танцах надо расслабляться и забывать о своих проблемах, они для этого и созданы, а он этого делать не умел это было ему противно – оставить все как есть на волю судьбы, он любил свою жизнь держать в кулаке и управлять ею. Он был богом своей и моей вселенной, если это не слишком сильно сказано хотя у нас была одна вселенная на двоих, таких разных и непохожих друг на друга людей.
Глава 5. Еще одна смерть. Une autre mort.
Глава 6. Неожиданное известие от врага. Des nouvelles inattendues de l'ennemi.
Глава 7. Побег. ;chapper.
Он проник ко мне в спальню через оконце и сказал безо всякой мимики:
- Собирай все самое необходимое, выходим через две минуты.
Я без лишних и вообще без всяких слов последовала этому совету или приказу. Я понимала, какие чувства им руководят и что побег не только возможен но и необходим в данных обстоятельствах. Я собрала расческу, зеркальце, некую одежду, любимую книжку (мне не будет тяжело, нести все это будет он), булочки и дала сумку ему. Он и не пикнул, что она тяжелая, может, он вообще е не заметил и взял машинально. Он был взволнован, взбудоражен, возбуждён, но старался не показывать этого, зато я, кто так хорошо знала его характер, ясно видела и понимала это. Через две минуты после его появления мы уже были на улице. Я не боялась спускаться по карнизам и трубам, ведь он страховал меня и крепко держал за руку, я прекрасно знала, что не упаду ни за что. Сначала надо было вылезти из окна и пройтись по узкой дощечке с вылепленными на ней маленькими скульптурами. Сколько раз я чувствовала силу его рук в эти тяжелые моменты! Конечно, мне было слегка страшно, но каждый раз, когда чувство опасности сковывало сердце, он заглядывал в мои глаза и успокаивал меня своим взглядом. Ещё он подбадривал меня нежными словами и ободрениями. Моя комната на втором этаже, поэтому особых трудностей не встречалось, только разве что спуск по качающейся трубе. Он карабкался вниз первый меня, дабы поймать, если я вдруг упаду. Он говорил, что не надо торопиться, спешить и суетиться, что это отойдёт только во вред, но я из волнения не слышалась его, мои руки дрожали, и пару раз я чуть не соскользнула в пропасть. Представляю, что он пережил в эти страшные мгновения! Так мы и оказались на земле, целые и невредимые, особенно он. Мы побежали сквозь темневший сад к бреши в заборе, через две минуты я выдохлась и устала. Дальше мы торопливо шли рысцой. Уже опустилось царство ночи, когда мы достигли заставы. Вороты были закрыты. Он подошёл к охраннику, не отпуская меня, чтобы я не потерялась в темноте, и начал разговор, который вклинился в мою память, будто выжженный.
- Откройте ворота, - потребовал он, - Мы хотим выйти.
- Выйти хотите? Хотите сбежать? У этой девушки назначена свадьба, - вдруг едким шепотом произнёс человек.
Я вздрогнула, внутри у меня все похолодело. Его рука сильно сжала мою ладонь и быстро вспотела. Из тьмы в эту жестокую минуту появился, будто дьявол, сам Крудж. Как я не не ожидала его увидеть сейчас и здесь, я не сильно удивилась, потому что считала его вездесущим.
Охотхозяйства! – воскликнул он злобно и торжествующе, - Как видите, мисс Тейлор, нас свела судьба. Хватайте их.
Рядом с нами появились полицейские. Он даже не двинулся, видимо, понимал, что будет только хуже, если он сделает шаг для побега. Как же так получилось? Провидение приготавливает песчинкам бытия сюрпризы один за другим. Вот уж правильно говорят про черно-белую полосу жизни. Мою жизнь в последние дни заволокла угольная тьма.
Он считал ниже своего достоинства обращаться к моему бродяге. Меня он препроводил в замок лорда Геллуэя, там была хорошая, отличная охрана, а моего друга – в тюрьму.
Глава 8. Знакомьтесь с женихом. Rencontrez le mari;.
Геллуэй был настоящим дурачком, не в обиду ему будь сказано, а может и как раз и в обиду, он этого заслужил. Все, что он хотел это быть на высоте, хотя и этого он хотел слабо. Он был немощен, несправедлив он понятия не имел о таком понятии, аблагороден, неумен, если не сказать довольно глуп. Он был почти тираном.
Глава 9. Свадьба и тюрьма. Mariage et prison.
В замке было тепло, солнечно и уютно. Я страдала, если не сказать, печалилась. Я рыдала навзрыд часами. Не было его, счастье испарилось. Но в то же время я не потеряла силу духа, я твёрдо решила, что скажу сакральное слово нет, когда меня спросит священник, истинно ли я намереваюсь вступить в брак с этим человеком, которого я ненавижу, каковой поступок разрушит все их коварные планы. Я много думала о своём парнишке, страх как переживала. Ему было намного хуже, чем мне, хотя мне было ужасно, отвратительно и противно. Сидеть в промозглой, вонючей, узкой, холодной камере, скроенной из кривых булыжников, ходить по ней кругами в приступе ревности и отчаяния, искать луч света в полной темноте, невыносимо страдать, помещать все свои помыслы на существо, самое драгоценное и любимое, находящееся за много миль от тебя и готовящееся, хоть и против воли и всех законов счастья, к торжеству, мероприятию, навеки связавшим его с посторонним, злым, глупым человечишкой, что может быть хуже?! Но он сумел бежать даже из таких трудных обстоятельств. Своей нечеловеческой силой он заставил проход на свободу открыться ему, дабы спасти и его, и меня. Он сломал и без того слабенький и шатающийся железный прут в оконце, и это дало ему крупный шанс выбраться, чем он и счастливо воспользовался. Он провёл в скучной дряхлой темнице меньше солнечного дня. Никаким трудностям не сломить его, никаким решеткам не удержать. Любовь, особенно настоящая, истинная, преодолеет любые препятствия. Само провидение помогает ей. Любовь не удержать в каменных границах, построенных самыми крючковатыми и чёрными ручонками, на которых остались комья грязи, которой они пытаются обесчестить её . Любовь неподвластна ни времени, ни хитростям судьбы и людей, что уж говорить о низких, подлых уловках, с помощью которой падшие мира сего стараются завладеть ею. Ее не удержать за уздцы, как дикого мустанга. Не остановить Ее течение, как ничто не в силах приостановить бурный ход витиеватых мыслей гения, коими он преподносит свои сюрпризы. Любовь сильна, велика и могущественная, это самая прекрасная и высокая сила на земле. Любовь стоит выше морали, рассуждений, красоты, приключений, счастья, благородства, дружбы, искусства, хоть друзья, художники, дворяне, моралисты, дивы, авантюристы это не хотят признать, и прочего, а кое-кто в это время думает, что сможет заставить яростно влюблённого находиться в неприятном ему месте в опасное время, когда невесте его угрожает опасность, может быть, самая страшная из всех, что может грозить нежной слабой девушке, опасность куда хуже смерти, поругания, невзаимный любви, опасность неравного брака. Жизнь – медленное умирание. Любовь – цветок сердца, поддерживающий в нас слабый огонёк жизни. Я уверена, только любовь заставляет жить и верить, воскресает и дарует саму жизнь. Вся жизнь – любовь, и поэтому жизнь не театр, Шекспир сказал остро, но неверно. Кто такие, что такое люди без любви и страсти? Я говорю о любви, вспыхивающей между двумя людьми, встретившимися взглядом. Все в конце концов приходит к ней и завершается и начинается ею. Весь мир сосредоточен в любви. Центр вселенной – человек, центр человека – сердце, центр сердца – любовь, центр любви – искра. Мир начался с большого взрыва. Вся вселенная это любовь. Большой взрыв – пламя, разгоревшееся от одного взгляда. Я пока не знаю, кто на кого смотрел, но это так, уверяю вас. Любовь – страшная сила, куда хуже и лучше цунами и любого урагана, даже тех, что бродят по Америке и опустошают Ее и без того пустые каньоны. Да, приключения и искусство великие вещи, но любовь превыше их всех. Не потому что она стоит вне их. Потому что она включает их, потому. Что она и есть мораль, благородство и приключение.
После того, как очутился на свободе, на высоте нескольких десятков метров, он без тени сомнения и страха в голове стал спускаться, держась за камни, их выступы. Его вела вниз путеводная звезда любви. И немножко звезда свободы. Не знаю, соскальзывал он на чуток или нет, об этом в сводках не сообщалось. Как потом он рассказывал, он достиг земли целым и спокойно, но вернулся он ко мне весь в царапинах и синяках.
Свадьба прошла более чем успешно, невесту ни о чем не спрашивали, не задавали никаких вопросов, кроме как женишку. Я не рассчитывала на это. Мне будто заклеили рот. Мою душу заперли на замок, потому что я не могла ничего сказать. Я могла только кричать, но и это не помогло бы против таких красивых, лобызающихся, увешенных, как новогодняя елка, людей. Меня мог спасти только один человек, тот, что в эту минуту сидел в тюрьме. Меня одели в прекрасное, великолепное, изысканное, потрясающее платье. Я пыталась сопротивляться, но Курудж, который все время был рядом наготове, заявил, что если я буду продолжать в том же духе, мен опоят усыпляющим зельем, как в восточных сказках, и женят спящую. От этих слов мне стало не по себе, но они возымели на меня действие. Скажу вам честно, никогда ещё я не была так хороша собой, как в тот день, когда собирались рушиться все мои мечты. Но рюшечек они допустили огромное, устрашающее количество. Они мешали мне ходить и мешали грустить, потому как когда я на них смотрела, меня пробирал жуткий смех, а веселье было некстати. Все на свадьбе радовались, умилялись и веселились кроме меня. Крудж очевидно все им сообщил, они его знакомые были в курсе всех подробностей насчёт меня, они знали, что это подлог, обман и предательство. Но все равно им было нескучно и они прекрасно себя чувствовали. Вот что значит настоящее аристократическое воспитание. Я чего-то не добрала в детстве, раз мне было так тревожно и плохо на таком торжественном событии. Я видела вокруг себя милые открытые улыбки, разинутые смеющиеся рты, счастливые блестящие глаза, в которых отражались тысячи канделябров. Не всегда красота это добро. Не всегда блеск красота. Так и прошла быстро в водовороте красок моя свадьба с человеком, которого я не знала и не любила. А он между прочим был изысканнен, галантен и прекрасен. Он оделся в шикарный наряд. Точнее, его одели. Он вообще не понимал, что происходит. Все решили, все продумали за него. Его задача была радоваться жизни блистать, притягивать взоры и веселиться. И он с ней отлично справился. В отличие от меня, у которой была та же задача. Ко мне слава богу никто не подходил и не поздравлял, иначе я отвечала бы им дерзостями, и женщинам и мужчинам и даже детям, которые тоже присутствовали, я то себя хорошо знаю. Но дети, эти чистокровные сыны ангелов, зачем их пропустили сюда, в логовище бесов, в ущелье чей-то смерти, в костёл страха, вранья и бесчестья? Даже их чистота не добавляла света этому пристанищу злого духа, хотя света и шика было тут хоть отбавляй. Я была жертвой. Во мне похоже было слишком много доброты, хотя я об этом и не догадывалась, потому как именно таких притесняют, отвергают и заманивают, на таких ведут охоту хищники вроде Круджа.
Мы подошли к священному, окропленному святым, алтарю. Геллуэй бордо отвечал:
Да и даже прибавил ещё два раза это слово, которое должно на таких сборищах звучать только раз. Священник выглядел очень просвещенно и одухотворенно. Это был седобородый старик, похожий на древнего святого. Они и дедов сюда приплели! Как все это противно и гадко! Даже старшие поколения можно купить! У него была очень благостное и постное лицо, какое и должно быть у настоящего священника. Правда, одеяние его портило это впечатление. Оно было очень богатое и расшитое камнями, золотом и блестело другими подобными излишествами. Оно ему не шло, хотя он этого не осознавал, в противном случае такой влиятельный и светский человек не надел бы его на такое торжество. Единственное, что связывало меня с миром доброты и благородства, это было лицо священника, хоть какими-то чертами напоминающее о лучших качествах лучших людей мира сего. И всё-таки он тоже был членом их продажного общества. Он тоже приходился моральным родственником Кружду и им подобным. Он и все они были наподобие пиратов, бандитов, вандалов, охотников, мародеров и шарлатанов, только разница в том, что у них были большие деньги, которые ещё больше их испортили, помогли загноиться их пропащим душам, не осознающим, что они вверглись в зияющую пропасть. Я все время ловила на себе презрительный, омерзительный и брезгливый взгляд Круджа, ласкающий богачей и сильных и бичующий нищих и отверженных. Он постоянно находился рядом со мной, околачивался невдалеке, с той целью, чтобы в случае активного сопротивления подавить бунт и прервать на корню восстание свободы и справедливости. Он оделся как подобает случаю и выглядел заметьте только лишь выглядел настоящим джентльменом. Хотя наряд его только подчеркивал его дракуловскую бледнолицесть, остроту чёрных орлиных глаз, резкость выступающей глыбы носа, демоническую черноту волос, в которой как в чёрной дыре пропадал взгляд несчастного случайного прохожего. Обстановка поражала глаз. Особенно мой намётанный на картинах бродяжнической нищей жизни глаз. Здесь было все, я не преувеличиваю. Церковь кишела свечами, иконами, подсвечниками, люстрами, коврами, сидениями, рамами, ну и конечно, людьми, одежда которых тоже кишела красками, бриллиантами, оборочками, рюшками, складками, шелком, батистом, жемчугом. Каждая деталь сияла, искрилась, блистала, как талантливые фигуристы на льду под музыку. Меня слепила вся эта ненужная, дорогая купленная целой крови и голода роскошь. Меня это ужасало, разочаровывало и удивляло, все это нелепое благолепие, коим они так кичились. По залу раскатилась и разлилась по всем щелям и углам громкая, одурманивающая, оглушающая Музыка, ввергающая меня в забытьё. Возможно, мне только чудилось, что звук так силён, из-за того, что чувства мои все были напряжены и я была взбудоражена. Что именно играл органный оркестр, я уже не вспомню, хотя тогда в тот момент казалось, что я не забуду ни одну мелочь и буду яро помнить каждую деталь этого сумасшедшего дня до самой глубокой старости. Разговоров было много, и все они были ни о чем. Кто-то убеждал кого-то в пользе рейсшины, иные спорили о французских духах, другие люди занимались политиков, остальные говорили о погоде и конечно досталось много времени сплетням и личным делам. И никто так и не заикнулся ни о свадьбе, ни о красоте жениха и невесты, и уж тем более не зашло речи о том, что все это жалкая хитрая подстава, за которую каждый из присутствующих, кроме меня, которой тут в принципе вообще быть не должно, хоть без меня не состоялось бы и свадьбы, понесёт соответствующее наказание когда-нибудь. Они привлекли сюда и саму святую равноапостольную англиканскую церковь!
Итак, торжество закончилось, фарс остался позади, дальше меня ждёт первая брачная ночь. Я твёрдо решила, что второй герой дня никогда не дождётся от меня взаимности, хотя я не была уверена, что и он испытывает ко мне какие-то сильные чувства. Мой выбранный случаем наречённый намеревался заграбастать мою руку в свои клешни, пока мы не спеша во всяком случае с моей стороны проделывали скорбный путь , но я с негодованием отвергла эти жалкие попытки соединить его судьбу с моей и недели ему это сделать. Меня сопровождал насыщенный плотный конвой. Мы вошли в спальню. Мне приходилось терпеть бесстыдные подмигивания, свидетельствующие о наглости и близорукости. Мы вошли и остановились, я в стеснении , он в предвкушении. Он стал посредине комнаты и жестом постарался подозвать меня. Когда этот стратегический манёвр не удался, он снова оказался рядом со мной и стал приставать.
Глава 10. Побег, вторая попытка. ;chapper, la deuxi;me tentative.
Лорд Патрик стал медленно, развязно, напоказ снимать фрак. Когда он мягко, словно ребёнка, лаково положил его, не помяв, на стульчик, он принялся за рубашку. Одна пуговица расстегнулась, другая, а я все не отводила от них зачарованного взора. Не то, чтобы мне особо нравились пуговицы, но должна же я была куда-то смотреть, пока он раздевается, к тому же они были очень красивые, металлические, выпуклые, с витиеватой гравировкой. Он вообще меня не стеснялся. Казалось, у него отсутствовали мозг и душа. Хорошо ещё, если бы у него оказалось печёнка, но я в этом сомневаюсь. И вот он перешёл к штанам, но тут я не выдержала, не могла же я его обесчестить, смотря на него не то что даже без рубашки, но и без штанов, и сказала почти умоляюще, слова сами вылетели у меня изо рта:
- Ну хватит уже.
- Что? – промямлил этот образчик истинного рыцарского благородства и наконец перестал возиться с брюками, вскинув голову на меня.
- Перестаньте это делать, - категорически заявила я. Его непонимание придало мне смелости.
- Да что же я такого делаю? – как ребёнок спросил он.
- Вы раздеваетесь, - объяснила я.
Он издал слабый смешок.
- Элиза, ведь мы того…. женатые люди…
Ненавижу, когда чужой человек называет меня уменьшительным именем. Но у Патрика это получилось крайне омерзительно, он превзошёл все границы.
И он продолжил выставлять себя посмешищем. Я отвернулась, мысленно пожав плечами.
Его комната была неуютна, безвкусна и дорого обставлена.
Я слышала, как из его неуклюжих рук упал ремень, потом до ушей моих достигло шуршание атласных штанов, которые он складывал все на тот же стул. Потом застучали ботинки, которые он отставил подальше под стул. Все это, казалось, длилось целую вечность. О чем думал он в эту критическую минуту? Предвкушал наслаждение. О чем размышляла я? Думала, скоро ли придёт мне на помощь Мартин. Но в последние моменты перед нападением я уже думала о другом: придёт ли мне на помощь хоть кто-нибудь?
Вдруг я почувствовала его сиплое обжигающее дыхание на шее и руки на своей талии, и так быстро развернулась на сто восемьдесят градусов, что у меня слегка закружилась голова и спальня покачнулась. Он оказался вплотную рядом со мной. Но я так резко обернулась, что руки его упали с моих боков и повисли как переломанные крылья. Но вскоре они уже, пока мы стояли и глядели друг на друга, снова потянулись к месту, к которому были прикованы, и я с силой, на которую только была способна, оттолкнула недалекого женишка так, что он упал и вслед за собой увлёк на пол стул с так аккуратно разложенными на нем вещами. Это его не на шутку разъярило. Кроме того, что он хорошенько приложился своим кривым затылком о паркет, так мой поступок задел его достоинство, какое только у него было. В общем, как я поняла, в следующие минуты мне не должно поздоровиться. Он неловко, чуть снова не завалившись, поднялся и, как бычок, ринулся прямо на меня. Страсть, если она и была у кого-то из нас, переросла в пыл драки. Но нет, мне так только казалось, в последнюю секунду увидела в его глазищах, широко открытых, какую-то козлиное влечение, крайне меня оскорбившее. Я закричала отчаянно. Он прижал меня к себе и обнял. Я переоценила свою силу и поняла, что мне не совладать с мужскими руками, даже такими слабыми как у него. Как проклинала я тогда свою женскую судьбу! Вдруг чья то рука, в которой я от ужаса, владевшего мной в ту минуту, не распознала такую знакомую мне руку, ещё более сильная, чем его, оттащила его за плечо от меня на расстояние полкабельтова, так что мне открылся наконец-то вид не только на его тщедушную грудь в майке, но и на его тщедушную спальню, в которой стоял Мартин. Другая мартинова рука полетела с хорошим зарядом силы и скорости по направлению к хомячьей щеке Патрика, вонзилась в неё как нож, чуть не проткнув как бумагу, и чуть не превратив в обезображенную маску его лицо, отфутболила, откинула, закинула, бросила, отправила все его пластилиновое тело на другой конец комнаты, где оно и осталось, распластанное на полу, почти безжизненное и бездыханное, но живое, слава демонам.
Я и Мартин, который уже стоял руки по швам как ни в чем не бывало, с пару секунд смотрели наткут позорную для аристократии картину, потом он перевёл внимательный но спокойный взгляд на мою фигуру и оглядел с ног до головы. Убедившись, что я не пострадала, как и моя честь, он кивнул мне, и от этого жеста мне сразу стало легче, и крик мой прекратился. Он некоторое время назад перешёл в тихое повизгивание. Потом Мартин хотел было направиться к окну, через которое собственно он и вошел сюда, но одумавшись, подошёл ок мне и быстро но нежно приобнял, слегка погладив по растрепанным моим волосам. По его тяжелому дыханию я поняла что он более чем волнуется.
- Ты его не убил? – спросила я тихо дрожащим голосом.
Он покачал головой и сказал так же полушепотом:
- Я же знаю что делаю.
Затем он взял меня за руку и повёл к аварийному выходу. Уже второй раз мы вылезали через окошко. Но тут дело обстояло труднее чем в первый раз. Нам пришлось прыгать, ему на землю, мне на его руки. Он, как и всякий бродяга мальчишка бесхозный в ялондонп, почти профессиональный каскадёр, ничего себе не сломал. Я признаюсь очень боялась совершить прыжок, даже не смотря на его присутствие. В конце концов я приготовилась и закрыв глаза упала вниз. Как это было легко и плавно – опуститься на его руки. Всего полсекунды - и я снова в его объятиях. Когда мы приблизились к забору, я сказала, чуть не забыв об этом:
- Бизе жив!
Мартин на секунду задумался.
- Откуда знаешь?
Та женщина, что его душила, она оказалась добрячкой, - в его глазах я видела желание поторопит меня с ответом, - она сказала мне, что он у неё в кухне. Бежим за ним! – воскликнула я в приступе благородства.
Остановитесь сейчас же, - крикнул наш тип.
Мы подбежали к тупику, выхода дальше не было, как и пути вперёд. Сзади – монстр во фраке, впереди – глухая и слепая стена. У Круджа в недрожыщей руке был крепко зажат пистолет, и он им незамедлительно воспользовался. Пуля попала не в меня, так как я была ценна для Круджа, и не в стену, так как он туда не метил и не промахивался никогда, а в плечо Мартина. Я не услышала ни крика, ни стона, ни даже вздоха из его бледных обветренных уст. Он лишь слегка как в танце покачнулся но не упал и не отступил назад. Браво, героизм, который мне и не светит.
Мартин поднял пистолет, прицелился и выстрелил. Оказалось, он стреляет отлично. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Мало того, что мое сердце екнуло и уши дрогнули при этом оглушительном резком хлопке, что зовётся звуком выстрела, так ещё на моих глазах произошло убийство, не свиньи и не лисы, что уже было бы худо и пошло и некрасиво и чудовищно, но человека, пусть дрянного, пусть никудышного, но живого мыслящего человека, такого же, как и мы сами. С секунду я злилась на убитого, из дышащего существа превращающего в хладный недвижный труп, потом быстро, я никогда ещё не делала этого так быстро, перевела испуганный ошеломлённый взгляд на Мартина, что он чувствовал в эту минуту, я думаю, все чувство ушли, остался лишь животный инстинкт сохранив своей жизни или моей что скорее всего, но не является ли инстинкт самым сильным чувством. Он был очень бледен, почти сер, как мышь, которые здесь водятся в больших количествах, канализация всех делает серыми, но может быть, свою большую роль здесь сыграло не очень сильное и яркое освещение, или его отсутствие. Он сжал губы и казалось не дышал. Его вид меня испугал и одновременно обнадежил. Испугал, потому что я ещё никогда не видела его таким взволнованным и трагичным, обнадежил, потому что я поняла по его решительному лицу, что этот момент завершает нашу историю, что это конец, или начало новой жизни. На его лице был написана мрачная готовность совершить все что угодно, только бы спасти меня. На рваную его холщовую рубашку мигом стала сочиться чёрная кровь, образовавшая расплывающееся в размерах пятно. Брови сомкнуты, глаза, ранее прищуренные, уже расширились от ужаса, желваки замерли.мне было страшно смотреть на него, и одновременно с этим он был прекрасен. Вытянутая его прямая рука стала медленно опускаться, и я заметила в ней еле заметную дрожь или судорогу. Крудж был мертв. Он не был готов к своей смерти, к такому повороту событий, и поэтому не вскрикнул и не пытался встать так, чтобы затруднить противнику задачу.
Глава 11. Начало новой жизни. Le d;but d'une nouvelle vie.
Итак, Мартин удил Круджа. Мартин убил человека, совершил убийство. Что делать? Ничего, все уже сделано. Я до сих пор плохо осознаю то, что произошло. Для Марина это же далось куда тяжелее, чем для меня. Мне все шептал внутренний голос, какой то без внутри, вот мол до чего доводит такая бродяжническая жизнь как у него, к которой ты стремишься. Но я понимала, что это был исключительный поступок, что это больше никогда не повторится, что так вынудили нас поступить жестокие обстоятельства. И все-таки несмотря на то, что действие его не согласовывалось с моими моральными ценностями, я даже не думала прощать Мартина, потому что не винила его ни в чем, что ещё он мог сделать, что вытащить нас из пропасти? Как можно обвинять человека в том, что он спас двоих, себя и свою возлюбленную, пожертвовав собой, своим спокойствием на все последующие года? Подвиг во имя любви вдвойне подвиг. Ну и что что он укокошил злодея, с кем не случается. Главное, что в душе он добряк, каких больше не сущиещь. Мартин думал и это приносило ему неимоверную боль, что я откажусь от него после этого, что наши отношения быстро в миг прекратятся и больше не будет дружбы исчезнет любовь всякое напоминание о ней, что я сотру все хорошие воспоминания и он уйдёт навсегда с моей дороги, да я какая-то часть меня, тоже так думала, я была в шоке, поражена. Но я не слушал заглушала эту злую несправедливую часть. Этому не бывать никогда.
Вскоре мы тихо мирно обвенчались, надеясь на то, что старик священник не читает газет и объявлений. Мы тогда в первый раз поцеловались, и то это действо совершалось во храме божьем, так что не считается или наоборот засчитывается на небесах.
И началась наша новая счастливая но полная тягот, которые одолевали не меня, а Мартина , жизнь. Упокойтесь души потерянных но не исчезнувших из сердца родных моих и его и друзей, да будет мир вашему праху. Вечно гуляйте по райским кущам, наблюдайте за прениями бога и судьбы по поводу жизни живых оставшихся, не переживёте за нас, что бы мы не сделали, вы нас оправдаете, какую бы кровь мы не пролили, для вас ее не существует, какую бы ошибку не совершили в безумном порыве глупости, для вас это не ошибка а движение провидения, и вы только нас успокоите воздушной дланью по волосам. Только родные и друзья нас правильно поймут, а мы их. Нет уз сильнее уз добра, а под добром я разумею любовь, дружбу и родню. И все-таки нечасто я открывала тот самый памятный медальон с запиской, которую любила перечитывать, пока не встретила Мартина, обещающей, что не может не быть вечного блаженства, вечного рая в конце муторного туннеля, что зовётся жизнью. Что-то исчезнет, что-то появится. Так и будет длится нескончаемый вечный круговорот жизни.
- Ты выходишь замуж, Элизабет, - сказал Крудж ледяным тоном. Только два человека в моей жизни осмеливались говорить со мной в таких повелительных интонациях, только один делал это из любви, а другой из ненависти. Я опешила, не поняв смысла этих странных слов. Он говорил, мне казалось, на португальском языке, которого я не знала. Твой избранник, - продолжал мой главный враг, - молодой лорд Геллуэй, Томас Эдвин. Свадьба через пять дней, все уже почти подготовлено, что тянуть?
Действительно, особенно невеста хорошо подготовлена к предстоящему событию. Теперь стали понятные эти странные ужимки, жесты, подмигивания! Вот уж кого я не ожидала увидеть в роли своего нареченного супруга! Эта крикливая жаба – мой жених! А я ещё благодарила судьбу за счастливую жизнь! Да и в том случае, если бы им оказался лучший в мире человек, я бы Ее тоже проклинала, если бы это не был мой мальчик!
Джиана умерла так неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Тем не менее я предполагала, чт отак будет. Но я не смогла ее спасти. Что меня остановило на пути совершения блага своему ближнему. Почему я не прошла его полностью, а только наполовину. Почему я не спасла ее. Значит, я плохо ее знала. Я думала, этот роман не обернётся такой умопомрачающей драмой. Самоубийство совсем не был о-в ее духе. Это была до знакомства с Патриком веселая, добрая, жизнерадостная девушка. Возможно, я была слишком занята собой, чтобы копаться в ее внутреннем мире. Это была моя подруга, а я не смогла ее спасти! Что же я за человек такой?
Как я себя корила за это. Это был мой проступок. Моя ошибка, мой грех. Бедная девушка! Она надеялась на мою помощь, поддержку, на мое влияние и защиту, а я не сделала ничего деятельного, я не спасла ее, не вытащила из бездны, не подняла из ада. Я говорила себе, что все будет хорошо, что все обойдётся. Я до последней минуты надеялась на лучшее, только надо было надеяться в другую сторону, применять надежду на практике. Я думала, это увлечение пройдёт, что эт несерьёзном. Как я возненавидела этого Патрика Джонсона! Я считала и до сих пор так считаю его чудовищем, прервавшим жизнь золотой девочке. Она была мечтательной, правда не такой как я, меня в этом плане никто не переборет, начитанной веселой смешливой прекрасной во всех отношениях девушкой. И что сломило ее? Влюбленность в самого отъявленного негодяя из сливок общества! Что погубило ее? Аристократия. Что прервало ее тихую мирную счастливую жизнь?
Казалось, у здания было много подслеповатых глаз, а само оно было, вдобавок, и глухое. Оно не приняло меня, по крайне мере в первые месяцы моего пребывания в нем не очень положительно было настроено по отношению ко моей особе. Лампочки и бра так и норовили стукнуть меня по голове, скользкие ступени не давали ногам ступить на них, толстые ковры подворачивались под ними, свет бил прямо в глаза, окна не пропускали дневной оный, двери предательски не скрипели, пропуская в мое общество кого-нибудь из воспитанниц или учителей, на жестких стульях было крайне неудобно сидеть и тем более впитывать полезную информацию, что нам пытались преподавать.
- Да ты сама из этого общества, - слегка взорвавшись от обиды, справедливо заметил Мартин. Я не нашла что ответить. Никто ещё не делал мне столь резких выпадов в лицо. Вот уж от кого не ожидала услышать такие слова. А Мартин тем временем, пока я стыдливо молчала и смотрела в пол в задумчивости, продолжал атаку:
- Да, ты воспитывалась в лучших кругах Лондона, ты впитала их чувства и знания, ну а то, что ты получилась… выросла такой обособленной от них, такой странной и непонятной им но понятной мне, это… это я называю чудом. И то, что мы встретились и пол… и подружились и стали закадычными друзьями, это я тоже назову величайшим чудом. Потому что для меня это по-настоящему чудеса. Я никогда в своей жизни и не думал, чт встречу такую удивительную девочку, что… ну, что я ей понравлюсь и мы будем общаться. Что это вообще такое, кроме как не самое настоящее чудо? И я благодарю судьбу за то, что так все хорошо случилось, что она дала мне в руки такое счастье, что я стал ее как это говорится баловнем. Я больше не знаю как сказать. Ты мне так нравишься, я не могу жить, не увидевшись хоть день с тобой.
- Ах, Мартин, - вскричала я, бросаясь в его объятия, я думала, он хочет меня обвинить, но он наоборот сам того не ведая перевёл разговор на другую тему, что мне было больше по душе.
У него была маленькая по сравнению с размерами тела красивой формы, теряющейся под шапкой, голова, обладающая приятными, но изможденными чертами.
На крыше дома этого даже не нашлось ни одного грача, насколько я увидела снизу с бренной земли, как будто им не разрешалось тут находиться, будто их прогнали, не дав даже доклевать остатки подброшенной ветром зерна и забрать с собой малышей грачат, уже было обустроившихся в гнездышках тёплых уютных маленьких.
Он ни разу не сказал мне сокровенных слов я люблю тебя, не смог заставить себя признаться в этом, но я каждый день, каждую минуту чувствовала его любовь и его тоску по мне, он выражал ее не словами а взглядом не по своей воле и поступками и действиями сугубо по своей, как и делают настоящие правильной а не тяп ляп кройки люди.
На этом разговор наш оборвался, Крудж обвёл скучающим взглядом помещение, где нам пришлось находились вместе, быстро встал и исчез, не посмотрев на меня, как будто я была крайне его недостойна. Ну и хорошо, мы тоже гордые и не заплачем по этому поводу. Я тоже спеша вышла из комнаты и отправилась к себе, чтобы излить в горьких слезах всю злобу и тоску.
Итак, Мартин удил Круджа. Мартин убил человека, совершил убийство. Что делать? Ничего, все уже сделано. Я до сих пор плохо осознаю то, что произошло. Для Марина это же далось куда тяжелее, чем для меня. Мне все шептал внутренний голос, какой то без внутри, вот мол до чего доводит такая бродяжническая жизнь как у него, к которой ты стремишься. Но я понимала, что это был исключительный поступок, что это больше никогда не повторится, что так вынудили нас поступить жестокие обстоятельства. И все-таки несмотря на то, что действие его не согласовывалось с моими моральными ценностями, я даже не думала прощать Мартина, потому что не винила его ни в чем, что ещё он мог сделать, что вытащить нас из пропасти? Как можно обвинять человека в том, что он спас двоих, себя и свою возлюбленную, пожертвовав собой, своим спокойствием на все последующие года? Подвиг во имя любви вдвойне подвиг. Ну и что что он укокошил злодея, с кем не случается. Главное, что в душе он добряк, каких больше не сущиещь. Мартин думал и это приносило ему неимоверную боль, что я откажусь от него после этого, что наши отношения быстро в миг прекратятся и больше не будет дружбы исчезнет любовь всякое напоминание о ней, что я сотру все хорошие воспоминания и он уйдёт навсегда с моей дороги, да я какая-то часть меня, тоже так думала, я была в шоке, поражена. Но я не слушал заглушала эту злую несправедливую часть. Этому не бывать никогда.
Вскоре мы тихо мирно обвенчались, надеясь на то, что старик священник не читает газет и объявлений. Мы тогда в первый раз поцеловались, и то это действо совершалось во храме божьем, так что не считается или наоборот засчитывается на небесах.
И началась наша новая счастливая но полная тягот, которые одолевали не меня, а Мартина , жизнь. Упокойтесь души потерянных но не исчезнувших из сердца родных моих и его и друзей, да будет мир вашему праху. Вечно гуляйте по райским кущам, наблюдайте за прениями бога и судьбы по поводу жизни живых оставшихся, не переживёте за нас, что бы мы не сделали, вы нас оправдаете, какую бы кровь мы не пролили, для вас ее не существует, какую бы ошибку не совершили в безумном порыве глупости, для вас это не ошибка а движение провидения, и вы только нас успокоите воздушной дланью по волосам. Только родные и друзья нас правильно поймут, а мы их. Нет уз сильнее уз добра, а под добром я разумею любовь, дружбу и родню. И все-таки нечасто я открывала тот самый памятный медальон с запиской, которую любила перечитывать, пока не встретила Мартина, обещающей, что не может не быть вечного блаженства, вечного рая в конце муторного туннеля, что зовётся жизнью. Что-то исчезнет, что-то появится. Так и будет длится нескончаемый вечный круговорот жизни.
Вас ждёт радостная новость, мисс Тейлор, - сказал он сухо, по имени он ко мне не обращался. Я с первых его чувств почувствовала, что меня ждёт катастрофа, - Я смею думать, вы уже достаточно познакомились с лордом, подружились и… влюбились друг в друга, обменялись тёплыми чувствами. Желаю вам счастливой семейной жизни, к которой вы кстати совершенно не подготовлены.
Он сверкнул белоснежными зубами думаю отбелёнными и вышел, оставив меня думать над этим известием.
Мартин, - вскричала я, - Плохие вести. Я выхожу замуж.
Сначала он не понял, подумав, что это очередное из моих умных словечек. Затем страшно как речной рак покраснел. Затем побледнел. Прикусил губу. Посмотрел на пол, на меня, на дом, где продавались утюги. Снял шапку. Вздохнул. И за все это время, пока все это проделывал, не сказал ни слова. Он все понял по моему лицу. Мне даже самой пришлось по дороге говорить, кто мой жених, сам бы он этого и не спросил. Зачем? Если я несчастна, какая разница, кто мой наречённый?
Когда торжество? – вопросил он С грустью. Я ответила то что мне сообщил дядя.
Это я так понимаю проделки твоего опекуна? Он никогда не называл аристократов по именам, словно боялся навлечь на себя этой смелостью кару божию. Но скорее всего у него просто тоже была толика своей гордости.
Да, - отвечала я, - Это все он подстроил, грязный мерз….
Он меня перебил: (я всегда говорила больше чем нужно и чем он терпел)
- Иди пока домой, я что-нибудь придумаю.
И все. Больше он ничего не счёл нужным сказать человеку, который ему дорог и который находится в смертельной опасности. Но иногда в трудной ситуации нам помогают не слова, а молчание, по которому мы понимаем, что наш ближний, наш собеседник готов нам помочь и седлает что может ради нашего блага.
Это был рубеж наших отношений, граница между крепкой дружбой и любовью. Хотя кончено любовь присутствовала между нами с самого начала, только и я и он делали вид, что это не так, что всего лишь крепкие приятели, не потому что нам было странно или противно эт ощущать, и мы хотели это скрыть, но потому что мы оба обладали таким ценным но иногда и неполезным качеством как робость и скромность. Я часто думала об этом сокровенном поцелуе. Я не анализировала и не размышляла о нем, но простопустые и легкие мысли о нем вертелись в моей глупой девичьей головке, как пчёлы вокруг цветка. Какая девушка, которая удостоилась такого подарка от любимого мужчины, не испытывала того же? О чем можно было думать кроме как ре о том,, что вас недавно мило искренне поцеловали? Мои щёки на своём веку перевидали множество разнообразных поцелуев, каждый из которых был вызван притворством, манерностью, подхалимством и глупостью. Я умею ценить настоящие поцелуи, именно потому как никогда не знала что это таоке на самом деле, но знала, что такое ненужный поцелуй.
Я следуя его совету и указу отправилась домой, а он в крепкой задумчивости побрел гулять по городу Лондону, такому жестокому и не радушному.
Я ещё ни разу не видела его без одежды, только в панталонах. И что-то шелохнулось у меня в сердце, когда моему взору открылось это зрелище, эта картина. Меня взволновал вид его сильного, уже не такого худого, как раньше, но набравшего мышечную массу загорелого тела. Я не могла отвести от него взгляд, я никогда раньше не думала, что окажусь в числе тех девушек, кого будоражит взгляд на голого представителя иного пола молодого красивого. Я предполагала, что раз у него такое благородное и хорошенькое личико и что он занимается профессиональной борьбой, этак красота не может не передастся и всему остальному и что эти занятие скажут своё слово. Но меня не особо интересовало, что скрывается у него под внешним лоском. Я модно сказать была совершенно свята чиста по этому поводу. И тут же меня начали душить другие похожие мысли: а думает ли и если да то много ли думает он о том, как я выгляжу раздетой? От такого поворота событий я вся раскраснелась, как на морозе, и съёжилась.
Лорд Патрик стал медленно развязно напоказ снимать фрак. Когда он мягко, словно ребёнка, лаково положил его, не помяв, на стульчик, он принялся за рубашку. Одна пуговица расстегнулась, другая, а я все не отводила от них зачарованного взора. Не то, чтобы мне особо нравились пуговицы, но должна же я была куда-то смотреть пока он раздевается, к тому же они были очень красивые, металлические, выпуклые с витиеватой гравировкой. Он вообще меня не стеснялся. Казалось, у нег откажется вообще отсутствовал мозг и душа. Хорошо ещё если бы у него оказалось печёнках, но я в этом сомневаюсь. И вот он перешёл к штанам, но тут я не выдержала, не могла же я его обесчестить, смотря на него не то что даже без рубашки но и без штанов, и сказала почти умоляюще, слова сами вылетели у меня изо рта:
- Ну хватит уже.
- Что? – промямлил этот образчик истинного рыцарского благородства и наконец перестал возиться с брюками, вскинув голову на меня.
- Перестаньте это делать, - категорически заявила я. Его непонимание придало мне смелости.
- Да что же я такого делаю? – как ребёнок спросил он.
- Вы раздеваетесь, - объяснила я.
Он издал слабый смешок.
- Элиза, ведь мы того…. женатые люди…
Ненавижу, когда чужой человек называет меня уменьшительным именем. Но у Патрика это получилось крайне омерзительно, он превзошёл все границы.
И он продолжил выставлять себя посмешищем. Я отвернулась, мысленно пожав плечами.
Его комната была неуютна, безвкусна и дорого обставлена.
Я слышала, как из его неуклюжих рук упал ремень, потом до ушей моих достигло шуршание атласных штанов, которые он складывал все на тот же стул. Потом застучали ботинки, которые он отставил подальше под стул. Все это казалось длилось целую вечность. О чем думал он в эту критическую минут? Предвкушал наслаждение. О чем размышляла я? Думала, скоро ли придёт мне на помощь Мартин. Н о-в последние моменты перед нападением я уже думала о другом: придёт ли мн еда помощь хоть кто-нибудь?
Вдруг я почувствовала его сиплое обжигающее дыхание на шее и руки на своей талии, и так быстро развернулась на сто восемьдесят градусов, что у меня слегка закружилась голова и спальня покачнулась. Он оказался вплотную рядом со мной. Но я так резко обернулась, что руки его упали с моих боков и повисли как переломанные крылья. Но вскоре они уже, пока мы стояли и глядели друг на друга, снова потянулись к месту, к которому были прикованы, и я с силой, на которую только была способна, оттолкнула недалекого женишка так, что он упал и вслед за собой увлёк кан пол стул с так аккуратно разложенными на нем вещами. Это его не на шутку разъярило. Кроме того, что он хорошенько приложился своим кривым затылком о паркет, так мой поступок задел его достоинство, какое только у него было. В общем, как я поняла, в следующие минуты мне не должно поздоровиться. Он неловко чуть снова не завалившись поднялся и как бычок, ринулся прямо на меня. Страсть, если она и была у кого-то переросла в пыл драки. Но нет, мне так только казалось, в последнюю секунду увидела в его глазищах, широко открытых, какую-то козлиное влечение, крайне меня оскорбившее. Я закричала отчаянно. Он прижал меня к себе и обнял. Я переоценила свою силу и поняла, что мне не совладать с мужскими руками, даже такими слабыми как у него. Как проклинала я тогда свою женскую судьбу! Вдруг чья то рука, в которой я от ужаса владевшего мной в ту минуту не распознала такую знакомую мне руку, ещё более сильная чем его, оттащила его за плечо от меня на расстояние полкабельтова, так что мне открылся наконец то вид не только на его тщедушную грудь в майке, но и на его тщедушную спальню, в которой стоял Мартин. Другая мартинова рука полетела с хорошим зарядом силы и скорости по направлению к хомячьей щеке Патрика, вонзилась в неё как нож, чуть не проткнув как бумагу, и чуть не превратив в обезображенную маску его лицо, отфутболила откинула закинула бросила отправила все его пластилиновое тело на другой конец комнаты, где оно и осталось распластанное на полу, почти безжизненное и бездыханное но живое, слава демонам.
Я и Мартин, который уже стоял руки по швам как ни в чем не бывало, с пару секунд смотрели наткут позорную для аристократии картину, потом он перевёл внимательный но спокойный взгляд на мою фигуру и оглядел с ног до головы. Убедившись, что я не пострадала, как и моя честь, он кивнул мне, и от этого жеста мне сразу стало легче, и крик мой прекратился. Он некоторое время назад перешёл в тихое повизгивание. Потом Мартин хотел было направиться к окну, через которое собственно он и вошел сюда, но одумавшись, подошёл ок мне и быстро но нежно приобнял, слегка погладив по растрепанным моим волосам. По его тяжелому дыханию я поняла что он более чем волнуется.
Ты его не удил? – спросила я тихо дрожащим голосом.
Он покачал головой и сказал так же полушепотом:
- Я же знаю что делаю.
Затем он взял меня за руку и повёл к аварийному выходу. Уже второй раз мы вылезали через окошко. Но тут дело обстояло труднее чем в первый раз. Нам пришлось прыгать, ему на землю, мне на его руки. Он, как и всякий бродяга мальчишка бесхозный в ялондонп, почти профессиональный каскадёр, ничего себе не сломал. Я признаюсь очень боялась совершить прыжок, даже не смотря на его присутствие. В конце концов я приготовилась и закрыв глаза упала вниз. Как это было легко и плавно – опуститься на его руки. Всего полсекунды - и я снова в его объятиях. Когда мы приблизились к забору, я сказала, чуть не забыв об этом:
- Бизе жив!
Мартин на секунду задумался.
- Откуда знаешь?
Та женщина, что его душила, она оказалась добрячкой, - в его глазах я видела желание поторопит меня с ответом, - она сказала мне, что он у неё в кухне. Бежим за ним! – воскликнула я в приступе благородства.
Однажды у нас появился милый котёнок. Я сказала безапелляционно:
- Назовём его Бизе.
Мартин наморщив лоб произнёс дурацкие слова:
- В честь пирожного?
Я раздражилась. Кроме того, мне было невозможно из робости произнести Мартину что обозначает слово Бизе вслух.
- Это французское слово, вот иди и поищи что это значит в словаре.
Я думала он скажет что не знает как оно пишется и станет отыскивать оправдания, но этого не случилось.
Мартин сидел не шелохнувшись. Я пыталась брать с него пример но это плохо у меня получалось.
Когда вы познакомились? – грозно начал дядя.
Вдруг в руке у Свенсон откудато появились косметические ножницы и она одним махом обрезала Джиане ее пышную гриву. Джиана закричала, я не владея собой, толкнула Сверхсно на живот, она ответила мне тем же. Завязалась потасовка на двоих.
Гордячка, - заявила Свенсон.
Джиана вскипела и сказала ей, хоть та обращалась не к ней.
Гордячка потому что вы все тут гордячки.
Как-то так получались что я сорвала с ее статного стана юбку и тем самым открыла миру ее панталоны, а панталонам мир. Боюсь, минута, когда девочки увидели их и осмеяли ее несмотря на ее репутацию, была не лучшей а печальнейшей минутой в ее жизни, сравнимой только с теми минутами когда она делает свой туалет, где печаль и радость смешная воедино. Осмелюсь предположить, я сделала это ненароком, даже не предполагаю, что это вызовет такой резонанс в обществе, сотворить с ней такое специально было верхом моих мечтаний но не отвечало моим ценностям и взглядам. Бедную Джиану провели случайно по всем классам от мала до велик а это вышло ненароком, благодаря тому что миссис Амалия, которая ее водилась кабинетам, позабыла что неудивительно в которой аудитории мы наш класс в который ее определили к ее неудаче заседает в данную минуту. Где в каком этаже в какой комнате в какой школе. То есть объясню для вашего понимания чернокожую девочку выставили на всеобозрение как рабыню перед каждой группой из пятнадцати белокожий молодых веселых готовых надсмеяться над каждым глупых красивых девушек неравного. С ней положения.
Отца убил при выходе его из театра поздно ночью несчастный нищий вор.
Я нарисовала прекрасное батальное сражение, но обнаружила что оно полностью перепачкано испорчено испохаблено чернилами.
За ним крикнул Крудж, и вся его армия бросилась в погоню. Никогда в жизни я так упоительно и быстр оне бегала даже тогда когда обнаружила на Бейре стрит жабу размером с твою бабулю.
Я пойду за ним хоть на край света, останусь с ним хоть в аду, поддержу его, хоть бы он был заядлым маньяком или коллекционером марочек. Он мой настоящий наречённый. Он мой избранник от бога. Сами небеса благословили наш союз, не знаю как когда и где, никогда не видела знамения, но точно в этом уверена раз мы вместе уже два года.
Разговор с мистером Круджом, этой собакой, я не боюсь говорить о нем грубо, ибо он того, как никто другой, заслуживает, прошел тяжело. Он был как обычно недоступен для моего понимания, груб, зол на что-то, опытен и язвителен. Меня это немало приводило в негодование. Я, вернее, он начал разговор издалека, хотя он-то и не знал, к чему он приведет. Он сказал:
.
Я взяла деньги у самой мисс Свенсон, представляете? Какое унижение! Вот как это произошло.
Жаль только, что у меня нет пышных ресниц, о которых я все время мечтаю.
У меня самый жесткий в мире тренер, и очень сердитый. Он говорит мне: ты не встанешь из-за стола, пока не выучишь этот десяток французских слов. Этот тренер зовется моей совестью. Этот тренер – я сама.
Элизабет Тейлор 2
© Copyright: Анастасия Барс1, 2019
Свидетельство о публикации №219112400599
Свидетельство о публикации №219112400599
Рецензии