Восторженный странник

(Вступительная статья к сборнику стихов Николая Малышева "Северный курорт".)


Давняя дружба с автором "Северного курорта" и симпатия к его неречистому творчеству побуждает меня предварить эту книгу стихотворений несколькими нестройными заметками.
Поэт страны терпимости России Николай Малышев всегда был далёк от политики и общественного витийства, ибо он из тех художников слова, которым, как плотникам, хорошо известно, что "горлом дом не рубится, надо - топором".
То есть пером.
И вот уже сорок лет аллегорическое перо, чаще всего в виде обломка карандаша, всегда при нём в постоянных странствиях, без которых, думается мне, не была бы срублена ни одна изба в селе его поэтических сборников.
... Странствия, странствия, транзитная жизнь. Судьба. Не география, но биография...
Почему токарь с  Кировского завода  вдруг уезжает в таёжные дали, работает с геологами, с буровиками, добывает золотишко на приисках? Почему начинает всерьёз писать стихи? Никто не знает. В том числе и сам поэт...
В известные нам времена тема Севера, освоения таёжных просторов была модной, а для иных литераторов выгодной, как северная надбавка для лесорубов. Нет, для Николая Малышева тайга и тундра, новостройки, палатки и костры - судьба, первая и последняя любовь, и не искусственная тяга к движению. В этом он и сам однажды разобрался, написав:
 
При чём тут способ:
ехать, плыть, летать,
идти, стоять...
Мне б ощущать движенье!
 
Конечно, интересней всего ощущать движенье ногами, что и делает Николай Малышев всю жизнь, по-детски восторгаясь обыкновенными чудесами: рекой, деревом, встречей с горностаем, белым медведем, человеком. И всё живое вызывает в нём сочувствие, нежность, доброту. Гнева и сердитости в стихах Николая Малышева вы никогда не найдёте...
 
В той или другой степени, рано или поздно все художники болели манией завышенной оценки своих способностей. Многие с этой болезнью идут на пенсию, в стол заказов и в небытие. Николай Малышев избежал этой хвори, быстро установив: что ему свойственно, что противопоказано, и без натуги заговорил тем голосом, каковой ему дала Природа.
Тридцать лет назад он дал совет себе и шумной братии лжепервопроходцев:
 
Не острова открой в открытом море -
хоть сопку на открытых островах!
 
И оттого Малышев никогда не вставал на ходули - на них по тайге не пройдёшь.
Оттого поэзия его проста и естественна, как походка простодушного, не придавленного грузом козней, выгод и чинов человека. Оттого, да ещё по совестливости формы, "свойственной русским литераторам" (как заметил академик Д. С. Лихачёв) стихи Малышева бесхитростны, просты и скромны.
Он никогда впрямую не занимался самооценкой, не анализировал - какое место отведено ему в экипаже ковчега российской поэзии, но лексика, часто повторяемые слова объясняют нам, что Малышев не маяк, но костёр, согревающий в стужу, путник не магистралей и дорог, но тропинок и тропок...
Прекрасна соловьиная трель, однако, не на себя ли намекает скромный поэт, услышавший в лесной чаще пение дрозда, который "чью-то душу трогает и делает добрей!".
Заметьте: не души, а душу - как самодостойно и скромно.
В поэтическом дневнике, который он ведёт всю жизнь без таинственного шифра и псевдопафоса, дневнике, предназначенном не для избранных, а для всех читателей открытой души, вы не сыщете реплаксивых лирических откровений, жалоб на дурное самочувствие, сердечных болей и болячек, ибо Малышев истинно интеллигент, а это качество, кроме своего фундамента - уважения к людям, предполагает к тому же воспитанную сдержанность и непоказную мужественность.
Горевать на миру неприлично...
Все люди греховны. Поэты - тоже. Дело в мере. И в том, что одни грешат и казнятся, другие - винят обстоятельства, времена, ближних и дальних, только не себя.
Мой друг Николай Малышев из первой категории. Он сам честно говорит о своей жизни:
 
Вся она состояла
из вины,
из вины...
 
Пожалуй, из вины состоит жизнь всякого человека. Но между виноватостью злодея и поэта - "дистанция огромного размера".
К тому же у Малышева есть крайне редкое достоинство, превышающее все его человеческие слабости - он никогда не поучает, тем более не осуждает.
Не осуждает не только слепого к красоте природы, лишь сожалея, что тот, идя следом, ничего не увидел в тайге, но не прокурорствует, рисуя портрет даже предателя Родины. В одном из лучших, на мой взгляд, стихотворений "Дядя Федя" Николай Малышев и тут лишь по-христиански жалеет бывшего бандеровца, который глушит водкой больную совесть. Осознанно или интуитивно поэт понимает, что в преступлении содержится и наказание...
Незатейлива и скупа малышевская образная система. Вот, к примеру, образ предельной краткости и точности:
 
... где в стужу не гнутся дымки.
 
Всё. Больше ничего не надо. Угадывается несказанное синее небо, тишина, заснеженные избы и сильный мороз. Пейзаж дан одной деталью. Как у Твардовского о поздней осени: "В лесу приметней стала ёлка".
Или Малышев пишет о берёзах, к которым явно и нарочито пристрастен. Их много в его стихах, в данном случае они живые целители его души, когда ей плохо:
 
Вышли в халатах белых,
будто врачи
к больному...
 
Однако при полевой простоте его метафор и тем, порой встречаешься с раздумьями удивительно не простыми, даже странными, одно из которых, вероятно, давно занимает поэта: однажды мы живём или наши души способны к возрождению в иных телах?
" Я жил когда-то, жил", - настойчиво повторяет он в одном стихотворении, сомневаясь лишь - кем был в той далёкой жизни, как звали его тогда? " А может, здесь уже бывал я, и лишь не помнится - когда?", - спрашивает в другом.
 
В коротком предисловии, к сожалению, мало места для разговора о песнях Николая Малышева, которые пелись широко и часто известными исполнителями. Скажу лишь, что в отличие от тех песенников, чьи стихи в отрыве от музыки превращаются в тексты, малышевская поэзия остаётся таковой и без крыльев мелодии...
Итак, дорогой читатель, перед тобой новая книга стихов русского поэта Николая Малышева.
В наше время племенных распрей, бестолковой торопливости назад и забвения вечных истин, прочти её не на бегу, вдумайся в негромкие стихи, суть которых доброта и восторженная нежность ко всему живому.
И может быть, ты станешь чуточку лучше...


 
Валентин ПОПОВ - КАТАРСИН.

1992г.

________________________________________

ДЯДЯ  ФЕДЯ

Это вместо присказки
запоздалый крик...
Есть у нас на прииске
разбитной старик.

Много знает вздорного
про него народ...
Ох и пьёт он здорово,
ох и пьёт!..

Вечером за стенкою,
будоража темь,
на гитаре тенькает:
- Тень, тень!..

"Ох, зима, ты зимушка,
твой характер твёрд!
Колыма-Колымушка -
северный курорт!".

Утром ходит, шаркает,
как на тормозах,
возит кашу жаркую
в стылых термосах.

Хлещет клячу поводом,
сдерживая пыл...
Говорят, он поваром
у Бандеры был.

Но о том не ведая
вовсе ничего,
просто - дядей Федею
мы зовём его.

Вот он, шапку тиская,
мямлит о своём...
Ничего бандитского,
вроде, нету в нём.

В печь подброшу хворосту,
гляну в тишине:
он, поди, по возрасту
годен в деды мне...

Лечат раны временем,
лечат, да не все...
Помнится за Неманом
дымное шоссе.

Срубленное деревце,
срытое крыльцо,
помнится бандеровца
сытое лицо.

Холмики на пажитях,
трупы у межи...
Слушай, старый, как же ты,
как ты мог, скажи?..

И старик, которому
воля не вольна,
взгляд отводит в сторону,
говорит: - Война!...

/Николай Малышев
1964, п. Ольчан./