Французская матерщина

Когда воронолог Удовик приводит слова М.А.Давыдова о том, что «нельзя смотреть на Воронцова глазами пушкинистов» (1), то я не возмущаюсь, а лишь уточняю: «Да-да, нельзя смотреть глазами пушкинистов из числа предателей и невежд». Тем более при наличии таких честных пушкинистов как Сергей Фомичёв, который сократил число неприятных воронологам эпиграмм, доказав, что эпиграмма «Певец Давид» к Воронцову не относится. Т.е. фактически сработал в пользу М.С.Воронцова!
А с другой стороны, если Давыдов так уж боится «смотреть глазами пушкинистов», то почему бы не пойти ему навстречу и не посмотреть глазами следователя, имеющимися у автора данных строк? Итак, надеваю очки, беру лупу и внимательно смотрю на Воронцова и на тех, кто о нём пишет. И сразу же натыкаюсь на то, что Вячеслав Удовик не знает (или делает вид?) поговорку «Молчание – знак согласия», которую в нынешних понятиях юристы часто переводят как «согласие по умолчанию». А потому и пишет: «В письме к В.А.Жуковскому Пушкин пошел ещё дальше в отрицании военных заслуг Воронцова: “Но полумилорд Воронцов даже не полугерой. Мне жаль, что он бессмертен твоими стихами, а делать нечего”. Жуковский оставил без ответа сожаление Пушкина о том, что он обессмертил Воронцова своими стихами. Он не был предубежден против Воронцова, а потому и не жалел, что отдал должное его героизму в стихотворении «Певец во стане русских воинов» (2).
Ну, и откуда же известно, что «не жалел», если сам Жуковский по данному вопросу не высказывался? НИКОГДА! И почему не допустить, что Жуковскому, который в момент написания стихотворения не был знаком с Воронцовым, НЕЧЕГО было возразить Пушкину, прекрасно изучившему этого «героя», который целый год был у него начальником? И неужели трудно догадаться, что молчание Жуковского – это знак его согласия?
Далее Удовик пишет: «Известный литературовед П.Е.Щеголев более 70-ти лет тому назад написал: “О Воронцове можно сказать, что и до сих пор он еще не разоблачен окончательно, особенно у пушкинистов. Уж слишком давил он исследователей авторитетом имени, сана, богатства, английского воспитания, и они никак не могли принять полностью на сто процентов высказывания о нём Пушкина: „Полугерой, полуневежда, к тому ж ещё полуподлец…“. Слова Щеголева не пропали втуне. За прошедшие семь десятилетий пушкинисты “исправились” — многие из них не сомневаются в правоте Пушкина».
И опять ложь, поскольку никто не «исправился», а слова Щеголева о том, что «не разоблачен окончательно», актуальны и сегодня, т.к. во многих художественных образах прототип Воронцова так и не определён. А почему? Да потому, что за все 70 лет, которые указал Удовик, пушкинисты не разобрались с приёмами Великого Мистификатора и не выявили теорию пушкинских прототипов, суть которой автор данных строк раскрыл в главе «Подарок из Ростова» (на бумажном носителе - глава №9 «Прототипы»). Ну, и, как следствие, не установили произведения, в подтексте которых спрятан Воронцов. В т.ч. и потаённые. А потому абсолютно неверны приведённые Удовиком слова Сергея Есаяна (кто такой - не знаю!): «Урон репутации Воронцова нанесли не столько пушкинские эпиграммы, сколько дружные усилия многих поколений пушкинистов…», поскольку не было ещё таких усилий, которые нанесли бы значительный «урон репутации» Воронцова и показали бы его во всей его мерзости! Ну, что ж, попробуем это исправить.
А начнём с фамилии «Воронцов», которая любого исследователя обязательно приведёт к исходному для её образования слову «ворон». Но если кто-нибудь подумает, что, найдя у Пушкина эту птицу, он сразу же увидит под ней Воронцова, то он может ошибиться. Почему? Да потому, что Великий Мистификатор заморочит голову, например, тем, что рядом покажет второго ворона («Ворон к ворону летит»), или же упомянет целую стаю («Закаркав, отлетела Ватага черная ворон»). И попробуй догадаться «кто есть кто» путём установления прототипов для каждого ворона! Тем более что эти прототипы, могут быть разными. В т.ч. и при показе одиночных воронов.
Ну, а поскольку с одинокими всё-таки легче, то и начнём с них. И в первую очередь посмотрим на произведения, которые Пушкин писал вскоре после ссоры с Воронцовым, после чего обнаружим, что ещё до 31 октября 1824-го года он набросал черновое стихотворение, в котором сравнил некоего арапа с вороном: «Что выбрал арап себе сударушку, Чёрный ворон белую лебёдушку» (3). Однако этот «арап» уже знаком нам с именем Ибрагима Ганнибала, чернокожего прадедушки автора, под маской которого, как мы уже знаем, спрятался «сам Александр Сергеич Пушкин». Тем более что и по сюжету «Арапа» Ибрагим хотел жениться на русской боярышне, а чернокожий герой данного стихотворения тоже выбирает себе аналогичную невесту («На боярышень арап поглядывает»), которая «белёшенька».
Идём далее и видим, что чуть позже, т.е. в декабре 1824-го года, Пушкин начал «Бориса Годунова», в котором Гришка Отрепьев, прибывший в Краков, тоже присматривает жену и тоже сравнивается с «вороном». Вот это сравнение: «Чтоб от Литвы Россия оградилась Заставами… чтоб заяц Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон Не прилетел из Кракова» (4). Ну, а с кем сравнивает себя Пугачёв из «Капитанской дочки», как не с Отрепьевым? И примечательно то, что сразу после его упоминания Пугачёв рассказывает калмыцкую сказку, в которой явно воображает себя орлом и брезгливо отделяется от ворона, питающегося мертвечиной. Правда, до того, как Пугачёв стал самозванцем, Пушкин показал его в качестве вожатого, т.е. проводника, который помог Гринёву добраться до ночлега. И мы замечаем, что в такой же роли в «Годунове» уже выступал Отрепьев, говоривший, что он «Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа» (5). Повторю: «проводил старцев»! Есть и другие переклички, свидетельствующие о том, что и «ворон»-арап, и «ворон» Отрепьев, и «орёл»-Пугачёв из «Капитанской дочки» имеют под собой один и тот же основной прототип в лице самого автора. Но не Воронцова!
Ну, и куда же тогда Пушкин спрятал ворона-врага хотя бы в том же «Годунове»? А с учётом военной профессии Воронцова он представил его не только военачальником, но и столкнул с самозванцем в бою близ Новгорода-Северского. Да-да, это капитан Маржерет, которого один из воинов назвал «вороном». Да не простым, а «заморским»! Вот слова в адрес Маржерета, имеющиеся в черновике «Годунова»: «Тебе легко, заморскому ворону, подыматься на русского царевича; а ведь мы православные» (6). Сам же эпитет «заморский» изначально даёт два направления:
1. биографическое, т.к. напоминает об Англии, в которой с 3-х до 19-ти лет воспитывался Воронцов и до которой добраться можно только морем.
2. И литературное, поскольку место постоянного пребывания Воронцова, т.е. Одесса, подспудно высвечивается в пушкинских сказках или «за морем» («Царь Салтан»), или «за широкими морями» («Конёк-Горбунок»).
С другой стороны эпитет «заморский», применённый к французу, представляет собой очередную намеренную ошибку Пушкина, поскольку добраться от Новгород-Северского до Франции, где родился Маржерет, легко и без моря. Т.е. - по прямой линии через Польшу и Германию. Ошибку эту Пушкин из белового текста «Годунова» исключил, однако сохранил её в черновике, чем и привлёк наше внимание. Тем более что он её усугубил, т.к. после внесения слов о «заморской лягушке» якобы забыл убрать «заморского ворона», в результате чего возникла смысловая неувязка: «любо тебе, заморскому ворону, квакать». Но причём тут кваканье? Только потому, что Маржерет произнёс французские слова, которые звучат «ква-ква»? Или потому, что французов зовут «лягушатниками»? Или… Не будем спешить и подумаем над этим позже.
А пока познакомимся с реальным Маржеретом, который родился и вырос в протестантской французской семье, после чего и ясно - почему воин не посчитал его православным и обозвал «басурманом». А также мы можем допустить тут и косвенный намёк на масонство Воронцова. Тем более что масонов, как таковых, среди его родственников, друзей и сослуживцев было много. С другой стороны отделение Маржерета от православных намекает и на ту значительную долю западной иностранщины, которая всегда присутствовала в личности Воронцова и которую отмечали в нём коренные россияне. Так, например, Ф.Ф.Вигель, побывавший летом 1823-го года в Белой Церкви, так писал о Воронцове и его враче: «Предметом общего, особого внимания гордо сидел тут англичанин-доктор, длинный, худой, молчаливый и плешивый, которому Воронцов, как соотечественнику, поручил наблюдение за здравием жены и малолетней дочери…».
Но почему Вигель назвал Воронцова «соотечественником» англичанина? Да потому что Воронцов не просто воспитывался в Англии, но и, будучи позднее в России, по многим признакам был похож на иностранца. «Если бы не русский генеральский мундир и военная форменная шинель, небрежно накинутая на плечи, — пишет современник, — вы бы поклялись, что это английский пэр, тип утонченного временем и цивилизациею потомка одного из железных сподвижников Вильгельма Завоевателя» (7). Да что уж говорить, если даже и его сын Семён, рождённый в Одессе и окончивший там Ришельевский лицей, в зрелом возрасте говорил с английским акцентом, о чём в своём «Хаджи-Мурате» не забыл упомянуть Лев Толстой. Ну, а называя М.С.Воронцова «милордом» или «лордом Мидасом», Пушкин прекрасно знал, что «лорд» - это наследственный титул высшего дворянства в Англии, а «милорд» - почтительное обращение у англичан к мужчине из привилегированного общества.
Однако, стоп! А давайте посмотрим, что «наквакал» пушкинский Маржерет в адрес самозванца? И вот тут у нас сразу же возникает проблема с переводом на русский язык, поскольку во всех изданиях «Годунова» слова Маржерета: «Ce diable de Samozvanetz, comme ils l`appelent, est un bougre qui a du poil au cul» переводят как «Этот дьявол – Самозванец, как они его называют, отчаянный головорез». Правда, бывает и оговорка, что «в подлиннике гораздо грубее». Но сегодняшние читатели любопытны и им в наше бесцензурное время интересно - а что же скрывается за этим «грубее»? И поэтому некий Артём Чернов 22.10.2016г. задал в интернете следующий вопрос: «Является ли "отчаянный головорез" адекватной заменой "волосатой задницы" при переводе с французского на русский?» и при этом написал: «Между тем, google предлагает совсем иной перевод этой фразы: "У этого дьявола Самозванца, как они его называют, есть волосы на заднице!" Люди, владеющие французским более-менее свободно, предлагали в ЖЖ такой вариант: "Этот дьявол Самозванец, как они его называют, у него жопа на правильном месте". В Советской России "жопа на месте" превратилось в "отчаянный головорез". А вот старик Пушкин - да, тот был реально крут».
К сожалению, я не могу сказать о себе, что «более-менее свободно» владею французским языком, поскольку не владею им вообще. Но, как следователь, я привык задавать вопросы и поэтому, не исключая, что «старик Пушкин был реально крут», спрашиваю: «А разве переводчики Артёма Чернова раскрыли “крутизну” Пушкина? А разве они поняли - почему пушкинисты посчитали слова Маржерета не годными для печати? А почему же при переводе пушкинисты не использовали русское слово «задница», которое печаталось даже в сокращённом (для старшеклассников!) словаре Даля? А разве советские пушкинисты так уж поголовно не знали французский язык?»
Да нет, многие советские пушкинисты прекрасно знали французский язык, т.к. родились ещё при царе и учились в гимназиях, где этот язык изучался. Анна Ахматова, например, училась в двух гимназиях, а до этого «в пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, научилась говорить по-французски» (8). Была она и во Франции. Другой пушкинист, Борис Томашевский, окончил гимназию в 1908-м году, а затем уехал на Запад, где слушал лекции в Сорбонне, а также окончил Льежский университет. И он, и Ахматова помимо всего прочего имели профессию переводчика. И даже Нина Владимировна Забабурова, известная ростовская пушкинистка, числилась в Союзе писателей переводчиком французского языка.
Так что ошибаться советские пушкинисты вроде бы и не могли. Тем более, когда в США проживал их суровый (и антисоветский!) критик Набоков, который прекрасно говорил по-французски. Но и он не стал спорить с тем, что «в подлиннике гораздо грубее». А почему? Да потому, что все они были ПУШКИНИСТАМИ! Т.е. людьми, которые слепо верили Пушкину и, почитая его как литературного гения, при этом не подозревали, что он ещё и Гений литературной мистификации! Ну, а ранее мы уже встречались с ошибкой пушкиниста Лотмана, который слишком поверил словам Пушкина об Арине Родионовне как единственном прототипе няни Татьяны Лариной, хотя основным прототипом этой няни оказалась графиня Воронцова.
Но на что же ориентировались пушкинисты кроме своего знания французского языка? А они ещё и верили словам Пушкина, который этот язык знал с детства и даже имел лицейскую кличку «Француз». Вот они: «Какого вам Бориса, и на какие лекции? в моем Борисе бранятся по-матерну на всех языках. Это трагедия не для прекрасного полу» (9). Или: «Прочие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который всё по-матерну бранится; цензура его не пропустит» (10). Или: «одного жаль - в Борисе моём выпущены народные сцены, да матерщина французская и отечественная» (11).
И тут вопрос: а куда же у переводчиков Артёма Чернова потерялась «французская матерщина», о которой писал Пушкин? Неужели они зациклились на близком к ним по времени словаре Ожегова, который определяет «мат» как «неприлично-гнусную брань с упоминанием слова «мать», а, не найдя в словах Маржерета никакой «матери», нецензурными их не посчитали? Т.е. подошли к пушкинской «французской матерщине» формально? Да, эти переводчики не учли, что лучше было бы им руководствоваться Словарём Даля, более близким к пушкинскому времени и дающим более широкое определение матерщины, при котором присутствие слова «мать» не всегда обязательно: «мат» - «похабство, мерзкая брань»; «матерный» - «похабный, непристойно мерзкий». И ведь эти значения не исключают сексуальной составляющей, о которой Википедия говорит следующее: «Русские матерные слова имеют славянское происхождение, заимствованы из просторечия, диалектов и жаргонов, связаны с сексуальной сферой жизни». Да и современные исследователи отмечают, что «”матерной” лексикой рядовой носитель языка сейчас обычно именует наиболее непристойную лексику, связанную с сексуальной деятельностью» (12).
Однако указанные Черновым «волосы на заднице» и «жопа на правильном месте» (действительно qui a du poil – это «у кого есть волосы», а последующее "au cul" переводится как «на хвосте - в заднице - в жопе - на жопе») сферу сексуальности практически не охватывают, хотя она там вроде бы и должна быть. И именно её могли заметить как царские, так и советские цензоры, для которых слова Маржерета в переводе на русский звучали очень даже и грубо, т.е. - «педераст с волосатой задницей»! Но почему переводчики Чернова не заметили этого «педераста»? Да потому, что упустили главное в данной фразе слово “bougre” (бугр). «Жопу» увидели, а про «бугра» забыли! А забыли потому, что это слово в значении «педераст» давно уже не используется, хотя в пушкинское время оно было хорошо известно именно в таком значении. Некоторые связывают это с популярной в 18-м веке французской порнографической книжкой про похождения монаха Бугра (dom Bougre), после которой «буграми» стали называть гомосексуалистов. Однако при таком переводе выходит, что пушкинский Маржерет, под маской которого спрятан Воронцов, мог считать Отрепьева, под маской которого спрятан Пушкин, гомосексуалистом! Вот радость-то недоброжелателям, которые сразу же припомнят, что Пушкин общался с гомосексуалистом Вигелем, а в бранной фразе Маржерета присутствует ещё и слово «задница»! Но что это? А это пушкинская игра словами. Правда, французскими.
Но зачем эта игра? Что-то тут не то! Тем более что мы, видя в «Годунове» любовь самозванца к Марине Мнишек, понимаем, что он герой с нормальной сексуальной ориентацией. Да и у реального Отрепьева гомосексуальных наклонностей историки не находили и не находят до сих пор. И тогда выходит, что пушкинский Маржерет использовал слово «bougre» или ошибочно, или не в сексуальном плане, а Пушкин своим упором на «французскую матерщину» всем морочит голову. Для проверки этого заглянем к специалистам по бранной лексике европейских языков и увидим, что они распределяют её «на два основных типа:
1) "Анально-экскрементальный" тип (Scheiss-культура);
2) "Сексуальный" тип (Sex-культура).
В этом плане русская, сербская, хорватская, болгарская и другие "обсценно-экспрессивные" лексические системы несомненно относятся ко второму типу, в то время как чешская, немецкая, английская, французская - к первому» (13).
Повторю: французскую лексическую систему к "сексуальному" типу не относят. Ну, и зачем же тогда Пушкин напирал на сексуальное значение слова «бугр» (при  переводе, конечно!)? Да потому, что он Великий мистификатор, а любой мистификатор – это обманщик! И потихоньку мы начинаем понимать, что хитрость Великого мистификатора состоит в том, что он виртуозно переключил всеобщее внимание на своё время, хотя все переводчики (да и читатели тоже) должны были бы смотреть не на время написания «Годунова», а на время его действия! А это время, как правило, и определяет речь литературных героев, творящих «дела давно минувших дней». Его-то Пушкин и обозначил в сцене «Равнина близ Новгорода-Северского» как 21 декабря 1604г. А это 17-й век, во время которого старофранцузское существительное «bougre», хоть и было многозначным, но той сексуальной направленности, которая появилась у него позднее (в т.ч. и при Пушкине) ещё не имело. А одним из его изначальных значений (внимание!) было слово «мерзавец»! Помните? Да-да, именно так Воронцов и обозвал Пушкина при разговоре с Вигелем в 1824-м году. Ну, а отношения у Вигеля с Пушкиным были, если и не дружеские, то уж приятельские точно, из-за чего тот и мог известить Пушкина об этом бранном слове.
Это же слово Пушкин не забыл вложить и в уста льстеца, под маской которого подразумевал всё того же Воронцова: "Я очень рад, сказал усердный льстец: От одного мерзавца мир избавлен" (14). И мы на всякий случай задумываемся над тем, что под маской «мятежного вождя Риэго» мог спрятаться и сам Пушкин, который позднее легко прикрывался масками таких мятежных героев-вождей как Отрепьев и Пугачёв. Но вот в «Каменном госте» Дон Карлос восклицает: «Твой Дон Гуан безбожник и мерзавец» (15), а мы, уже зная, что под маской Дон Гуана прячется Пушкин, спрашиваем: неужели тут под Дон Карлосом спрятан Воронцов? Тем более что слово «bougre» в 17-м веке означало ещё и «еретик» (якобы из-за болгар-богомилов). Да и пристав из «Годунова» говорит Отрепьеву: «Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник – ты» (БГ VIII 104). Повторю: «еретик». А также напомню, что поводом для высылки Пушкина из Одессы послужило антиклерикальное высказывание в одном из его писем, из-за чего и его в некоторой степени можно было бы назвать «еретиком». Однако тут нам нужна осторожность, поскольку мы сталкиваемся с т.н. «вторичным словоупотреблением» по причине того, что пристав называет Отрепьева еретиком вовсе не от своих убеждений, а со слов царя. А это в свою очередь говорит о том, что инициатива слова «еретик» исходит от царя точно так же, как и в случае с обнаруженным «атеизмом» Пушкина! И поэтому под маской пушкинского Дон Карлоса мы пока видим царя, хотя и не забываем неграмотного пристава, который может относиться к «полу-невежде» и бездумно повторять слова, указанные высшим начальством.
Ну, а то, что в выдуманной Пушкиным «французской матерщине» нет сексуального подтекста, а слово «bougre» может употребляться в значении «еретик», следует из книги реально жившего Маржерета «Состояние Российской державы и Великого княжества Московского». Вот они: «Чувствуя себя виновным, Димитрий старался бы всеми средствами понравиться России, хорошо зная, что Борис ничем не мог так поддержать себя на престоле, как называя его еретиком». Повторю: «еретиком», т.к. именно это слово и в книге Маржерета, и в пушкинском «Годунове» ВТОРИЧНО (ранее называл сам царь!) и было адресовано Отрепьеву.
Но читал ли Пушкин книгу Маржерета? Вот что об этом пишет пушкинист Гессен: «Пушкин берет с книжной полки старинное, 1669 года, издание записок капитана Жака Маржерета - "Современное состояние Российского государства и великого княжества Московского, с тем, что произошло наиболее достопамятного и трагического с 1590 года до сентября 1606". …Поэт внимательно знакомится с записками капитана Маржерета, служившего в войсках Генриха IV, затем во Франции, Германии, Польше и, наконец, в России. Маржерет лично участвовал во многих событиях того времени, его записки, видимо, кажутся Пушкину убедительными, и он вводит капитана Маржерета в семнадцатую сцену "Бориса Годунова" (16). Всё так и книгу Маржерета мы возьмём на заметку, т.к. она может оказаться не только важным источником для «Годунова», но и для других произведений Пушкина. И в частности для «Конька», где много лошадей, хвосты которых ранее мы уже рассматривали.
Но причём тут они? А дело в том, что наиболее вероятный (если ориентироваться на время действия «Годунова»!) перевод бранной фразы Маржерета может звучать не только как «мерзавец с волосатой задницей», но даже и более кратко - «хвостатый мерзавец». А почему так? Да потому, что слова о «заде», «заднице» или «жопе» в XVII веке имели во французском языке ещё и такое (более краткое по звучанию и без всяких «задов»!) значение как «хвост». Но поскольку хвост этот всё же волосатый, то можно и догадаться, что он конский. Тем более что именно во время написания «Бориса Годунова» Пушкин и нарисовал свой «удивительный автопортрет» с пятью лошадями, где изобразил себя в виде конька (см. главу «Удивительный автопортрет»). И поэтому, имея в виду всех коней, под масками которых прятался Пушкин, и отбросив выдуманную им «французскую матерщину» для нас и будет понятным перевод слов Маржерета как «мерзавец с конским хвостом». А это уже ниточка, как к будущему «Коньку», так и к другим пушкинским произведениям. Но об этом позже.
Примечания.
1. В.Удовик «Воронцов», ЖЗЛ.
2. Там же.
3. С2 224.5.
4. БГ X 100.
5. БГ VIII 69.
6. БГ 297.
7. Леонид Петрович Гроссман «Пушкин» I часть, 9-я глава.
8. А.Ахматова «Коротко о себе».
9. Пс 251.22. Плетневу от 7 (?) марта 1826г.
10. Пс 223.28 около 7 ноября 1825г. Вяземскому П.А.
11. Пс 557.13. от 2 января 1831г. Вяземскому П.А.
12. Плуцер-Сарно «Большой словарь мата», т.1, СПб.: Лимбус Пресс, 2001, с. 75–80.
13. В.М.Мокиенко РУССКАЯ БРАННАЯ ЛЕКСИКА: ЦЕНЗУРНОЕ И НЕЦЕНЗУРНОЕ, Русистика. - Берлин, 1994, № 1/2. - С. 50-73.
14. С2 251.4.
15. КГ II 25.
16. Гессен А.И. «Трудясь над "Борисом Годуновым», 1983г.