Рыбацкие перегрузы. Глава 13

                13
      На следующий день по окончании перегруза я обратил внимание на припухшую губу у шефа-повара Леушина. Оказалось: его вчера ударил высокий рыбмастер Дядюченко, ухаживающий за официанткой Ларисой. Она, якобы, пожаловалась ему на то, что шеф не помыл сковороду, и ей пришлось делать это самой. Я посоветовал Леушину написать рапорт капитану по этому поводу, но он почему-то решил не писать. “Наверное, так ему надо: за дело ударили“, – предполагали некоторые члены экипажа в кают-компании. Во время обеда четвертый помощник капитана
сообщил, что судно “Азимут“ стоит под арестом в порту Дахла, На судне была крупная драка российских матросов с марокканцами. Во время этой драки один марокканец столкнул нашего матроса с палубы в трюм, в результате чего тот получил перелом обеих ног. Видать, во время перегруза доктора Горбачева вызывали обратно на судно к этому пострадавшему. Бедный больной и бедный доктор. Вот и “получил” он заход в Лас Пальмас. Теперь у него будут проблемы с госпитализацией пострадавшего матроса. И, скорее всего, он его положит в госпиталь Дахлы. А всему виной здесь распитие спиртных напитков, привезенных болгарскими моряками.
      Ближе к вечеру я стоял на площадке у перил возле трапа промысловой палубы, и разговаривал с одним матросом. Вдруг появился тралмастер Гришин, и хихикнул, якобы присоединяясь к нашему разговору. Но мы оба умолкли, и в этот момент к нашей группе присоединился матрос Лобов. Гришин, ухватившись за оба перила, загородил мне выход на палубу, и стал продолжать свои вчерашние угрозы:
– Смотри, парень! Ты нехорошо ведешь себя. Веди себя осторожно и никогда никому не указывай. Здесь море, понял?
       Эту фразу он повторил два-три раза. На мою просьбу пропустить меня он не реагировал, провоцируя меня на драку, чтобы я попытался оторвать его руки от перил. Он вперил в меня свои маленькие “поросячьи“ глаза и, недобро улыбаясь, говорил, что у него сильная воля. Я тоже, не мигая, смотрел ему в глаза и
в один момент он все же опустил глаза. Когда он еще  раз повторил свою угрозу, мол, здесь море, я не выдержал и крикнул:
– Начинай расправу! Я перед тобой!
      От моего крика Гришин сразу убрал руки с перил, и я отошел от него. Вдогонку мне засмеялся Лобов, подкрепляя смех довольно нелестными выражениями:
– Разве это доктор? Его самого надо отправить к психиатру. Зачем ты обижаешь обиженного Богом?
      В тот же вечер я написал капитану рапорт с просьбой списать меня с судна, так как моей жизни угрожает опасность. Чем это кончится – посмотрим.
      На следующий день у меня после вчерашнего потрясения была рассеянность и общая слабость. Голос охрип.
Одному матросу я не смог попасть в вену, что у меня бывает редко. Пришлось ограничиться внутримышечным уколом. Отпустив больного, я понес свой рапорт капитану. Капитан, прочитав мой рапорт,пренебрежительно усмехнулся и тут же вызвал к себе тралмастера Гришина. Он ознакомил его с обстоятельствами дела и объявил ему, что после долгого терпения его выходок он уволен, и переводится в пассажиры до появления попутного судна, идущего в Калининград. Гришин злобно и осуждающе смотрел на меня. Уловив его не обещающий мне ничего доброго взгляд, капитан добавил:
– А если будете приставать к доктору, я сдам вас в полицию. Прямо здесь, в Дахле.
      Я вернулся в свою каюту. Было слышно, как по мегафону на промысловую палубу сообщили, что Гришин снят с работы. Через пару минут в мою дверь постучали. Я открыл дверь. У порога стоял взволнованный матрос Лобов.
– Слушаю вас, – сказал я официально.
– Вы, наверное, и на меня жаловались, – начал он свое оправдание. – Но я то ведь ни при чем. Я вам не угрожал и не оскорблял.
– Вы говорили в мой адрес нехорошие слова: мол, не надо обижать обиженных Богом, здесь не над кем чинить физическую расправу… Не надо кичиться своим здоровьем. Сегодня вы здоровый, краснощекий, а завтра можете стать бледным и немощным. Все под Богом ходим! Поэтому нельзя презирать тех, кто слабее вас. Я родился в военные годы и, в связи с плохим питанием, не смог вырасти здоровым и сильным. А вот вы родились в достатке и должны это учитывать.
– Ну, я все понимаю. Извините, если что не так. Я просто составил Гришину компанию и стоял там.
– Особых претензий к вам я не имею, но на перегрузе вы вели себя плохо, – сказал я, закрывая за матросом дверь.
      Через несколько минут ко мне зашел капитан и спросил: приходил ли матрос Лобов. Я ответил, что приходил извиняться и, что я особых претензий к нему не имею. Хотя все же его выходки на болгарском транспорте надо будет учесть. Капитан согласился.   
      Однако, через пару дней я был разочарован тем, что капитан отменил свой приказ о списании с судна обидевшего меня Гришина. Узнал, что он по прежнему ходит на работу. Конечно, пассажир обязан работать четыре часа в сутки, но Гришин ведь работает по восемь через восемь. Оказалось, что было профсоюзное собрание, и во избежание новых
несчастных случаев на нем решили, что надо оставить Гришина на судне, а наказать его надо другим способом. Гришину же запретили конфликтовать со мной до конца рейса. Чувствую, что на этом судне меня многие ненавидят из зависти, что у меня, мол, легкая работа. Им нужен врач, который бы вместе с ними “пахал“, выпивал, курил, ну, а лечил – само собой. То есть, чтобы от них не отгораживался. Но у меня свои взгляды на жизнь и я менять их не собираюсь. Поздно!
                (продолжение следует)