Песок

  Поезд сбавил ход и вагоны медленно, как гусеницы шелкопряда ползли к анапскому железнодорожному вокзалу. Последний раз качнулись и, затихнув, выдавили на платформу горстки измотанных, но веселых пассажиров. Данил ступил на перрон и, тут же его лицо и шею обдало неожиданно душным воздухом, словно потоком из включенного фена.
 И это тепло подхватило приезжего, быстро понесло с вокзала в маршрутку, а оттуда по заполненным светом и столпами пыли улочкам. 
  Данил шагал, щурясь от удовольствия и этот сентябрьский день, с запахом настоящих фруктов и пожухлых листьев вызывали в нем ожидание чего-то нового, совершенно особенного.
  И вот турист нажал на кнопку звонка, остановившись у небольшого дома, находящегося, как указывалось на карте, совсем недалеко от побережья. Через пару минут  пожилой мужчина лет семидесяти открыл калитку и впустил во двор прибывшего гостя.
  Старик, проводив его по каменистой дорожке сквозь сад, отдал ключи от номера, расположенного в отдельном строении напротив хозяйского дома, и удалился.
  Данила, забросив вещи в шкаф, сразу же понесся на пляж.

  Пробежав по нагретым топким дюнам, турист радостно ринулся в еще теплую и, казалось, бесконечную синь, вздымая целые фейерверки брызг. Сквозь абсолютно прозрачную воду среди золотистых бликов на дне виднелись курносые ракушки. В кусте взморника спрятался неприметный конек, а чуть глубже огромный бледный гриб медузы двигался по направлению от берега.
 Устав, ныряльщик выплыл на поверхность и долго отдыхал, покачиваясь на спине, на границе двух стихий, между морем и небом, ощущая в душе и теле небывалую легкость. 
   А теперь – загорать, жадно впитывать южное настроение, вдыхать соленый ветер.
  Данил лег, чуть прикрыв глаза. Над линией горизонта также вальяжно развалилось облако, словно недавно приехавший северянин с молочно-голубоватой кожей. Набегающая пена приятно шумела и оставалась на влажной суше сгустками весеннего тающего снега.
- Хорошо,- выдохнул турист, собираясь полчаса подремать.
  Однако в его голову просочился внезапный образ и сразу внутри вдруг что-то защекотало, толкнуло прочь с деревянного топчана, и курортник, усевшись на берегу, без устали начал вынимать толщи влажного песка, а руки, как будто сами собой, лепили из него возникшую в воображении фигуру.
 И вот уже перед ним лежало красивое женское тело. Пальцы пригладили бронзовое лицо, нарисовали тонкие, но немного резковатые черты.
  Скульптура получилась бесподобная. Турист пошарил вокруг себя и, найдя пару отшлифованных морем бутылочных осколков, поставил их вместо зрачков, после чего с нескрываемым восхищением оглядел собственное творение.

  Данил приоткрыл глаза. Измученный долгой дорогой и разморенный после купания, он и не заметил, как отключился в самый солнцепек. А когда проснулся, уже наступил вечер. Пляжник тяжело посмотрел перед собой.
  Закат  пламенел так, как будто в небесах начал работу целый литейный цех.   Солнце огромным ковшом выливало на горизонт расплавленную массу, выпекая фигурки облаков.
  В голове Данила шумело, и чудилось, что лязгали и гудели заводские агрегаты, выпуская тонкие листы воздушных масс, которые, шипя, остывали, погруженные в море.
  Вдоль берега скользила девушка, она показалась, больше обычного роста, возможно, оттого что Данил смотрел на нее снизу вверх, отдыхая на лежаке.  Силуэт ее темнел на фоне захода, а огненные волосы развивались волнами и тянулись до самого горизонта, как вечерние лучи, переливаясь то рыжим, то золотым.
  В какой-то миг она обернулась и пристально посмотрела на Данила зелеными, будто стелянными зрачками, взгляд ее был переменчив он, то сверкал горькой обидой, а то ласково озарялся любовью. Черты  лица гулявшей вдоль берега показались ему знакомыми. Но только придя домой, он смог вспомнить, что явившаяся на закате девушка, напоминала слепленную им скульптуру.
  После возвращения с пляжа Данил, поужинав, расположился в деревянной беседке, стоящей посреди раскидистого фруктового сада, в котором по-осеннему, как-то особенно приятно шумел ветер, словно погремушками, тряся увядшей листвой. Чуть погодя, выйдя из глубины двора, к туристу подсел дед Захар, так звали хозяина дома. Он закурил и, видимо, от скуки решил начать разговор. 
- Ну что, как водичка? – задал он традиционный вопрос.
  Данил обронил пару фраз о своем пребывании на пляже, а потом, вспомнив о прекрасной пляжнице с рыжими, уходящими, как будто к самому небу волосами, поведал  ему об этом необычном эпизоде.
- Никак ты саму хозяйку дюн повстречал, - с усмешкой вымолвил старик.
- И кто же это?
Захар откинулся на спинку скамьи и, немного помолчав, начал свой рассказ.
                …….
   Много веков тому назад расположилось вдоль реки Бугур, сейчас именуемой Анапкой, черкесское племя шегакэ.
  Любили черкесы  гарцевать на  стройных лошадях и пускать меткие звенящие по ветру стрелы, охотились они на нежных косуль и частенько рыбачили на берегах родной речки и щедрого моря. Жили в том селении, под названием Бугур-кале, лучший в стрельбе и скачках Бограт и прекрасная Лалинэ.
  Вот несет легкий конь Бограта и Лалине мимо весеннего леса, вдоль знакомой реки. И в  душе их любовь, словно вишневое дерево расцветает, и от этого они вдвойне краше.  Так что душистая акация  простирает к ним свежие ветви и дикий волк замирает в чаще, любуясь ими. Ветер же, приставив губы к камышу, играет для них нежную песню.
   Домчались влюбленные до кипящего моря.
  Остановил всадник коня, спрыгнула пара на песчаный берег, зазвенела волна голубой струной, начала черкешенка танцевать.
  Движется она на носочках плавно, как течение вод, опустив раскосые глаза, а поднимет – плещется в них море.
  И блестит серебряный пояс, на талии, что узка, словно ножка колокольчика. И черкесская шапочка, как небесный купол с месяцем наверху, и подвески вышитых рукавов –  крыльями горлинки.
  Смотрит на Лалине Бограт и наглядеться не может.
  Тут ворвался неожиданный порыв ветра, сорвал шапочку с девичьей головы. И заструились ее кудри, рыжие, как лучи на закате. Прикоснулся к ним Бограт и, словно  обжегся, припал  к соленым губам и остудил ожог.
                ……
  В беседку, словно принесенная теплым дуновением, зашла Настя, внучка старика. Недавно окончившая школу, она уехала от родных из станицы учиться в город. Данил с ней успел познакомиться, вернувшись вечером с прогулки.
  И вот сейчас ему казалось, что с приходом девушки притихший сад, будто встрепенулся, рванулся ввысь птицей. И сразу стало как-то радостней на душе. Настя устроилась рядом на лавке и искоса поглядывала на нового приезжего, потом облокотилась на стол, подперла кулачками голову и сделала вид, что внимательно слушает дедушкины небылицы.
  Старик продолжал…
                ……
  Быстро летят ослепительные дни, тают бархатные ночи. Сияют от счастья девичьи глаза. И всё есть у Бограта: и благородный конь, и нежная ласточка-Лалинэ, и вольные степи, и надежные друзья. Не знает молодой черкес чего ему еще пожелать, что придумать.  И от этого вдруг стал он нелюдим и мрачен. И песни ему кажутся не так и веселы, и вино ни так вкусно, и стан черкешенки не столь тонок.
 
  Миновало лето. Идут вдоль холодного моря Баграт и Лалинэ, молча ведет за собою черкес гнедого скакуна.
  Тяжело шумит осенний прибой, выдыхая из простуженной груди громкий хрип.  Высоко вздымаются штормовые волны, рушатся  яблоневыми кронами на песчаный берег. Уронил голову молодой черкес, сумрачно смотрит не на свою спутницу, а в серый песок.
  Вот горизонт острым кинжалом разрезал небесный край и пугливо унеслись на север израненные тучи. Протянула к любимому лилейные руки черкешенка.
Оттолкнул ее сердито Баграт.
- Наскучила мне ты. Не хочу я больше видеть глаза твои морские, ненавистны мне стали кудри твои огненные. Опостылело все.
  Запрыгнул он на своего коня, стегнул его кнутом что есть мочи и умчался прочь.

  Осталась Лалинэ одна. Стоит она на берегу и пошевелиться от горя не может. И кровь ее в венах холодеет, застывает.
  Утекла девичья любовь горячей струйкой в почву. И сердце стало совсем сухое, очерствело, потрескалось и в песок превратилось. Иссушила черкешенку непереносимая обида. Тело юное хрупкое осенним листком опало, рассыпалось в мелкую труху. Так превратилась прекрасная Лалинэ в     пустынную береговую дюну.
 
  Как-то раз ехал Бограт вдоль спокойной реки, к сверкающему устью, к бескрайнему водному простору, решил погулять он по знакомым берегам.
 Тут раздался свист пронизывающего ветра. Зашуршали пески, загудели барханы, из глубины их вырвался ропот и стон, стали двигаться холмы, словно головы великанов. Закрутились, понеслись воронки смерчей по голой безлюдной полосе
   Песчинки, как стеклышки, колют лицо Бограту, мошкарой лезут в глаза и ноздри, засыпают его мощными сухими волнами. И не видит он, куда ему идти, куда бежать. И нет силы у него покинуть злосчастное место.
  Так и сгинул вольный черкес, пропал, как не бывало.
Не простила его гордая черкешенка, утащила к себе в глубокие дюны.
                ……
  Старик умолк, раскуривая крепкую папиросу и хитро взглянув на Данилу, продолжил:
- Говорят, как выберет себе жениха  владычица  дюн, так и пропадает тот в песках. Ищи – свищи, нет человека и всё, как будто сквозь песок просочился.  Утягивает бессердечная хозяйка  к себе в топкие барханы. Видать до сих пор мстит роду мужскому за свою отвергнутую любовь, - закончил свой рассказ старик.
  Настя неодобрительно покачала ему головой:
- Ну, дед, зачем ты  нашего гостя  пугаешь. Видишь, и так его знобит всего, смотри, как обгорел на солнце.
- Ох, вечно эти приезжие меры не знают,  дорвутся до южного тепла, а потом маются, - незлобиво проворчал старик.

  Город погрузился во тьму. Данил снова ушел из дома, чтобы побродить по ночному пляжу, благо он находился в двух шагах от снимаемого жилья.
  Турист глубоко вдохнул соленый воздух, из темных просторов неслись  свежие опьяняющие потоки. Мелкие звезды над головой, то появлялись, то гасли, словно губы рыб, всплывающих из водоема. А под ними вдалеке замерли приставшие к причалу небольшие катерки.   Чтобы с высоты обозреть волшебный вид, приезжий взобрался на пологий плюшевый холм.
  Вдруг почва под стоящим на холме качнулась, поплыла. Тихий шорох послышался со всех сторон, будто сотни ящериц и змей метнулись по бархану. Ноги стали  погружаться в песок. Данил пытался вытащить их, но все было напрасно, он  неумолимо проваливался в вязкую субстанцию. Дюна жадно поглощала беззащитное тело, всасывала его, словно болотная трясина.
Когда Данил был втянут в зыбучую смесь почти по горло, он услышал громкий шепот, словно шуршание песчинок:
- Не бойся, ты не умрешь, здесь можно дыш-шать…
  С ужасом подумалось, неужели это конец и он тоже скоро превратиться в такую же прибрежную пыль. В распахнутый для последнего крика рот уже посыпалась сухая струйка.

   Данил вскочил, проснувшись в холодном поту. Его колотило, обгоревшее тело пекло, покалывало сотнями иголочек, а кроме того невыносимо ломило виски.
- Присниться же! – махнул он головой и снова попытался забыться.
  Но только он закрывал глаза и погружался в сон, как снова и снова пески  настигали его, затягивая в свою ненасытную утробу.

  Настало утро.
- Да, ну и дурак же я, что остался вчера загорать на целый день,- подумал, выходя из комнаты Данил и трогая облезший нос.
  На стремянки в саду сидела Настя, жующая сорванное с ветки яблоко антоновки. Она откусывала крупные куски, с аппетитом хрустя снежной мякотью. И веяло от нее чем-то настоящим и теплым, как парное молоко.
  Турист приветливо махнул ей рукой.
- На пляж собрался? – крикнула девушка.
- Ага. Пойдешь со мной?
- Не-е, у меня занятия… – Настя перелистнула книгу, лежащую у нее на коленях, а потом таинственно произнесла, - Смотри, утащит тебя владычица песков – пропадешь! – и звонко расхохоталась вслед, лишь лучи сверкнули в  ее ресницах, как в осенних травинках.

  Курортник прогуливался вдоль темнеющей полосы ракушечника, шелухой от семечек разбросанного по осеннему пляжу. Перейдя вброд устье мелкой, сильно нагретой за день, речки, Данил остановился, вспоминая рассказ старика. Пейзаж напомнил ему место действия, о котором поведал накануне ему дед Захар. В нескольких метрах от реки начиналась гряда высоких, чуть поросших осокой дюн. Иногда ветер пробегал по сыпучим холмам и тогда, казалось, что тихий шепот или стон слышался из золотистой вздымающейся груди барханов.

  Туман, как ситечко, процеживал солнечный дождь, и сквозь него быстро плыла, торопилась к своему избраннику навстречу хозяйка дюн.
 И вот уже Лалинэ стояла перед Данилом и улыбалась.
- Долго ждала я тебя, долго искала!
- Но почему ты выбрала меня из всех прочих?   
- Ведь совсем мертвая я была, а ты оживил меня, поднял из тяжелых песков. И руки твои были крепки, и взор нежен, а не растерян, как сейчас.
   Зашумел резкий порыв. В лицо пляжника полетели брызги, словно кто-то кинул щепотку соли ему в лицо. А всклоченные облака стремительней помчались над горизонтом, пытаясь ухватить виноградную ягоду заката.
 - Скажи, будешь ли ты любить меня сильнее всех на свете? – продолжала песчаная дева.
Горячо стало в груди у Данила, пронеслось в уме:
- Как же не любить эту южную грустную сказку…
А хозяйка дюн, будто услышав его, ответила:
- Иногда в одной сказке бывает больше жизни, чем у многих пришедших на эту землю. У таких в душе сухо, как в пустыне и время их уходит песком сквозь пальцы. Но ты не такой…
  И Лолинэ взглянула на него с такой болью и нежностью, что сжалось его сердце. Потянул он к ней навстречу руки, хотел приблизить, притянуть к себе за стекающие бронзой плечи. Но только коснулся стоящей на берегу, как тело ее, вздрогнув,  стало ускользать из ладоней.
  В одно мгновение рассыпалось Лалинэ мелкой  крошкой, унес золотистое облако песчинок остывший ветер.
 Сдавило от жалости к девушке горло у Данилы, пусть и с первой секунды понимал, что не для него она: пусть и красивая, но все равно чужая…
  Вдруг услышал он позади себя знакомый шорох, такой, как шелестят и шепчут барханы. Сидит Лалинэ, цела и невредима, на выброшенном бурей  ивовом стволе, только катятся морские слезы по смуглым ее щекам: 
- Нет, не будет мне счастья никогда…
 Тоскливо и громко вздохнули высокие барханы, заходили в сумраке, как верблюжьи горбы, робко спрятались в полынь и осоку, вылезшие из нор жуки и ящерки.
  Данил  опустился рядом с девушкой, придвинувшись к ней почти вплотную:
- Посмотри вокруг! Разве не замечаешь того, кто стремится к тебе изо всех своих сил,  кто днем и ночью мечтает о тебе, ловит каждый твой вздох и взгляд.
  Повела головою Лалинэ и увидела перед собою… прекрасное, теплое и могучее…  Море дышало, плескалось у ее загорелых ног. Задумалась девушка. Вспомнила, как часто воды залива сокрушительно ревели, пытаясь докричаться до нее, дотянуться своими штормовыми накатами к босым ступням. А в летние погожие дни, как покорно взирали на нее  влюбленными синими глазами.
  Вторя услышанному разговору, свежий простор взорвался изумрудной волной, словно перегретая бутылка боржоми, поднимая в небо миллионы пузырьков, сбросил с себя перепуганных сытых чаек, а потом замер, как будто ждал ответа. Лишь закатные светлячки играли на его поверхности, перелетая с бугорка на бугорок, да стайки мельхиоровых рыб настороженно выплывали из глубины.
  И вот снова, но уже с ясной надеждой, взметнулся прибой, заметив, как ответные блики зажглись на лице прекрасной Лалинэ.
  Поняла хозяйка дюн – вот тот единственный, кто каждое мгновение волнуется о ней, кто навеки хочет остаться с нею рядом.

  Миновало несколько дней, Данил плыл на катерке, вдоль наполненного осенним покоем города.  Небо над головой намыливалось свежими облаками, а на горизонте выгоревшими тонкими ресницами качались парусники.
 Турист обернулся и взглянул на песчаные холмы. Простирающаяся цепь барханов отчетливо напоминала женскую фигуру.
  Кричали чайки, шумел ветер и воды, накатываясь, играли и нежно касались горячего прибрежного песка.
  Наконец, нашла своего любимого Лалинэ. И теперь обнимает  море ее бронзовое тело, а она доверчиво положила рыжую голову ему на плечо. И  ни какие силы уже не отнимут их друг у друга, не могут они разлучиться даже на секунду. Вот почему прибой так счастливо сверкает улыбками  и оттого так  приветлив южный (анапский)  берег.

  Катерок причалил к дырявому старому мостику, на нем свесив загорелые ноги, сидела Настя. Данил, сойдя на пристань, поздоровался.
- Что, скоро уезжаешь? – девушка с грустью посмотрела ему в глаза.
  Данил утвердительно кивнул.
  И вдруг внутри его все запекло и захотелось сжать ее в объятьях, заслонить от всех возможных бед и разочарований, чтоб сердце ее оставалось живым и счастливым, чтоб никогда не превратилось оно в песок.