Rip current. Каникулы пани Эсмеральды. 48

Крым, 18. 01. 91г. 22ч.

Милая моя Милка!
Я скоро приеду – уже совсем скоро. К сожалению, мне придётся остаться в Москве до конца недели, так что мы с тобой пока не увидимся, но ты всё равно знай, что я тебя безмерно люблю.
21-го я вылетаю из Крыма – «с Крыма» - как тут говорят, и я уже вполне сама так говорю.
Так вот, утром я вылетаю с Крыма, и по прилёте незамедлительно кинусь в институт – оформляться, знакомиться, устраиваться – в общем, входить в новую жизнь. Думаю, одним днём не успею заселиться в общагу, так что переночую у своего шалопая-братца – надеюсь, не спугну его девиц – впрочем, я его предупредила, чтобы он на этот день не назначал интимных рандеву.
Ждите меня на Татьянин день. В родных пенатах окажусь в пятницу вечером, надеюсь, на выходных все соберутся отметить моё возвращение, а с меня будет мускат «Красный камень» – можешь оповестить всю банду.
Тебе же, моя радость, я везу подарки, и даже расскажу какие, чтобы заинтриговать и лишить сна.
Во-первых, красивые баночки в кухню – не знаю, для чего, наверное, для специй – разноцветные с морскими картиночками, с крышечками, и с ручками из ракушек. Во-вторых, очень приличная «неделька» местного пошива. Хотя, что я говорю! Как раз неприличная, судя по надписям, а приличное – это я про качество. В-третьих и в-четвёртых не скажу, но тебе ужасно понравится. А также во всех магазинах и палатках я скупила сушёных кальмаров, так что дольче вита тебе и всей кодле обеспечена.
У меня всё хорошо, твою шапочку носила в хвост и в гриву, а в твоей кофточке пьянствовала в ресторане, сразив всех посетителей наповал. Расскажу всё при встрече. По всем соскучилась, ах, где же ты, моя адекватность!
Целую!
Твоя беспутная Вавка.


Я вхожу к тебе в палату, где ты лежишь один. Ты почти всегда прикован – то за одну, то за другую руку – к капельницам. По их венам в тебя сочится жизнь.
Я смотрю на твоё лицо. Такое родное и одновременно незнакомое. Я никогда не видела у тебя такого лица – такого спокойного и такого далёкого от меня. Даже во сне ты не был таким – может быть, потому, что спал рядом и словно был частью меня. И когда я просыпалась – ты улыбался мне во сне. Наше общее счастье освещало наши лица жизнью. А сейчас ты совсем другой – спокойный и далёкий. Я тихо сижу, тихо смотрю на тебя и заново привыкаю к тебе.
У тебя всё в норме. Нормальное давление, нормальная температура, хорошая кардиограмма. У тебя даже гемоглобин не понижен. У тебя всё хорошо. Просто ты не просыпаешься.
Я сажусь рядом. Тихо касаюсь рукой марлевой нашлёпки на лбу – это единственное, что выдаёт в тебе больного и совмещает тебя с этой бело-голубой палатой. В остальном у тебя вполне здоровый вид – ну, может быть, чуть бледнее обычного твой летний загар. На тебе незнакомая рубашка с мягким воротом – я такой у тебя не видела. Это твоя мама выбрала и принесла. И надела на тебя, и распахнула поудобнее ворот, и закатала слегка рукава, чтобы не мешались… А я  даже не знаю, где лежат твои рубашки и майки, хотя и прожила с тобой целых десять дней…
Мама тебя одевает и причёсывает, а умывает тебя медсестра. А однажды тебе убирала капельницу не медсестра, а темноволосая девушка в накинутом белом халате – и смотрела на тебя особенно, а на меня взглянула искоса и тут же отвела глаза. Она, наверное, тебя хорошо знает. И, я, наверное, ей не понравилась…
К тебе каждый день приходят ребята – узнать, есть ли новости. Бегают к врачам и сёстрам. О чём-то совещаются.
Все что-то делают, исполняют свои обязанности, одна я ничего не могу сделать для тебя. Все вокруг всё знают лучше меня. Я могу только тихо сидеть в уголочке, чтобы никому не мешать, и рассказывать то, что берегла для тебя в душе.
Я уже многое рассказала тебе. Как бросилась вместе с Норой тебя искать, как Нора уводила меня с набережной, и, если бы не она, я так и осталась бы там до утра – ходить, как полусумасшедшая, заглядывая всем в глаза…
Рассказала, как мы свернули в парке к вашей беседке и нашли на ступеньках твою сигарету…
Рассказала, как ездила в Севастополь, а Нора караулила телефон. Как искала в темноте Раин дом и как было мне грустно в нём без тебя. И какая Рая хозяйка – мне такой ни за что не стать…
И очень много и подробно рассказала про самое главное – про Керчь. Про то, что узнала в музее. Про то, как стояла на горе Митридат под обелиском с красной звездой. Про кольцо, про чемодан, про странный сон, про Катерину Ивановну и даже про посадку «Бурана». И самое главное – про девушку на фотографии. И самое главное – про то, как ты ко мне приходил…
И всё не кончались эти керченские рассказы, всё не кончались – словно я была там не один день, а недели две - всё всплывали в памяти мелочи и подробности – и я спохватывалась и рассказывала опять – еле слышным шёпотом.

Я рассказываю, а ты слушаешь. Ты со мной? Или с кем-то другим сейчас? Где витает твоя душа? Ты слышишь меня?
«Он всё слышит, - строгими голосами говорили мне строгие медсёстры. - Он же не умер. Конечно, он вас слышит. У него нормальные рефлексы. Он может даже улыбнуться. Что-то сказать. Мы же говорим что-то во сне. Смеёмся, плачем.»
И я верила им, хотя и робела перед ними.
И всё время спрашивала: ты слышишь меня? Слышишь? Кивни мне.
И замирала от радости, когда видела в ответ трепет ресниц. Когда чувствовала еле слышное пожатие руки. И однажды ты действительно легко улыбнулся и еле слышно прошептал: "Вики…"
Вики… Не со мной был ты, мой князь…
Где же летает твоя душа? Почему не возвращается? Что она ищет там – в других мирах? Может, она ищет Белку, исчезнувшую в катакомбах сорок второго года?
А может быть, ты её уже нашёл, и вы вместе? И нет тебе нужды возвращаться назад, ко мне?.. Может быть, ты уже нашёл своё счастье? И я уже осиротела здесь, рядом с тобой?
Спартак, Спартак, она осиротела, – кружатся в моей голове полузабытые стихи…
Именно так во мне сейчас…

Я осторожно встаю с постели, подхожу к окну, смотрю на больничный двор. Он блестит от растаявшего снега. А ты знаешь, здесь без нас штормило море. Рвалось на набережную, сердилось, плескало своими седыми рукавами, заливало берег. И застывало потом дикими ледяными кружевами на фонарях, скамейках, кустах… Ты, наверное, видел это не раз, а я впервые. И если бы мы были вместе, я была бы восхищённой, очарованной. Но я осиротела без тебя, мой князь, и нечем меня больше удивить, и нечем поразить, я словно тоже заснула. Ты замер, и я замерла. Обледенела, как фонари и деревья на набережной.
И весь мир потускнел, и город стал чужим...
Спартак, Спартак, она осиротела, и вместе с нею мир осиротел…
Он прошептал: Вики…
А про меня он не спрашивает.
Врач говорит: надо ждать. Врач говорит: делаем всё возможное и всё нужное. Организм молодой, - говорит врач, - выкарабкается. Отоспится и выкарабкается. Не волнуйтесь зря. Дайте человеку поспать. Я бы тоже спал, зная, какие красивые девушки надо мной хлопочут. Но потихоньку подглядывал бы за ними. Я вас уверяю – он за вами подглядывает.
Шутит врач. И мне немножко легче от этой шутки.

Звонила Нора – мне, в моё Раино жильё. Утешала, иронизировала, подбадривала. Обещала вырваться двадцать четвёртого. Мне её очень не хватает. Может быть, ты проснёшься рядом с ней, мой князь? А может быть, прилетит Вероника, и ты проснёшься рядом с ней? А я, наверное, та, которая не в силах разбудить. Наверное, рядом со мной тебе больше не хочется просыпаться…
Сегодня утром он почти открыл глаза, и я даже дышать перестала, замерла, жаром обдало меня с ног до головы. Но он пробормотал «Юстина» – и снова смежил веки.
Ну и кто же она, эта неведомая Юстина? А может, просто послышалось? Может это вовсе не имя? Ах, князь-князь… полон загадок твой мир, и ничегошеньки я не знаю о нём...

И вдруг что-то кончилось во мне сегодня, к исходу третьего дня. Я словно про всё рассказала и сделалась пустой.
А я и правда рассказала про всё.
Про всё, кроме нашей свадьбы.
Почему-то не смогла рассказать про свадьбу – про самое красивое и счастливое видение, что было в эти дни без тебя...
И вечером, после ужина, когда призатихло шарканье по коридору, а дежурные начали зажигать на постах ночники, я в последний раз посмотрела на тебя и тихо поцеловала тебя – в щёку и в висок. И отчаянная мысль мелькнула вдруг: ты проснёшься от моего поцелуя!..
«Рута» – тихо прошептал ты, не открывая глаз.
И я выпрямилась. Словно оборвала последнюю ниточку.
Завтра я буду в Москве.

На набережной горели фонари. Обледенение полностью растаяло за эти три дня – словно штормом принесло в город тепло. Что-то весеннее веяло в воздухе – от мокрых плит и мокрых деревьев. Даже от моря. Оно уже не было седым и зимним.
Зима оставалась только во мне. И завтра я вернусь в зиму.
Я видел фильм, там Спартака распяли, - звучало во мне в такт моим шагам, - распяли ночью, когда в Риме спали, мятежный раб на вздыбленном кресте, и женщина застыла перед телом, Спартак, Спартак, она осиротела, и вместе с нею мир осиротел. В отчаяньи хватается за ноги… Спартак, Спартак, и в зале плачут многие, и у меня подходит к горлу ком…
Я подошла к краю набережной. Взялась за холодные перила. Наверное, надо сказать: Прощай, море! Но как-то это уж слишком мелодраматично. Я просто молча постою, глядя в тёмную даль. Или, может быть, вспомню стихи…

Спартак, Спартак, герои всех эпох, иль не таким ваш путь бывал в финале, вы тихо на кресте своём стонали, и кто-то спал, когда вас распинали, и застывали женщины у ног…

А где-то там, за моей спиной, в доме на взгорке, на четвёртом этаже, целых десять дней был мой счастливый дом. А сейчас это просто чужая квартира. Куда я не имею права заходить. И там, в чужой квартире, лежат на письменном столе мои наскоро написанные слова «Я тебя жду».
Наверное, я поторопилась. Не надо было этого делать. Нельзя лишать человека свободного выбора. Буду надеяться, что он не прочтёт эти слова…
Слёзы текут по моему лицу. Хорошо, что темно, и никто их не видит, не бросается утешать. Не надо меня утешать. Ничего ведь особенного не случилось. Просто кончились мои каникулы в этом городе. Ничего страшного. Каникулы всегда кончаются. Они не могут быть бесконечными…

Море шумело в такт моему дыханию. И было оно таким же грандиозным, как всегда - и так же растворяло в себе и так же дышало, размеренно, уверенно и мудро.
Что были ему мои глупые печали? Ему, знающему, что такое вечность?
Оттуда, из тьмы веков, из дали непостижимой катило оно свои волны и жило своей жизнью, и были ему смешны и наивны наши терзания, и чаяния, и слёзы...
-------------------------------------

Конец 5 части "Каникулы пани Эсмеральды"
Эпилог http://www.proza.ru/2019/12/02/919