Листая старые журналы 48

                РАЗВЕДЧИЦА САША
                Рассказ
                Автор Эдуард Асадов

  Эдуард Аркадьевич (Арташесович) Асадов (1923-2004),
советский поэт и прозаик. Фронтовик.

Окончание рассказа.
Продолжение http://www.stihi.ru/2019/11/20/6856

  «У Саши с местными бабами была налажена связь. Сведения добывала ценнейшие. А в последний раз принесла портфель. На окраине станицы Крымской был у врага штаб дивизии, и хозяйка того дома проболталась Саше, что штабной офицер у них до того за свои документы дрожит, что, когда спать ложится, портфель кладёт под голову. Даже в сортир идёт и тащит его с собой. Рассказала нам об этом Саша и говорит: «Думаю, стоит эту «немецкую птичку» возле «скворечника» подкараулить. Уж больно соблазн велик. Не зря же он так над бумагами своими трясётся».
Как ни отговаривали Сашу, а она всё своё:
«Ничего, полежите под плетнём, подстрахуйте, а я хоть разочек взгляну, как этот фриц в клозет с документами ходит. С этой стороны у них часового нет, я смотрела».
И действительно, ухитрилась, сумела пробраться к тому самому месту, подползла, улеглась в бурьян и прождала до заката. Лежала тише воды и за всеми наблюдала. А офицерика того дождалась. Он и впрямь в отхожее место так с портфелем и топал. Саша сработала одна, отчаянно, бесстрашно и мастерски. Двумя ударами угомонила штабиста навек, закрыла его на задвижку в «приятном месте», портфель в руки и где ползком, где бегом к нам.

  «Ходу, ребята! Минут пятнадцать – двадцать его не хватятся, так что время у нас в запасе пока есть.
А потому даёшь назад, только как можно быстрей!»
И вправду – шум они, конечно, вскоре подняли, да ещё какой, словно на них парашютный десант спустили, только мы успели отойти далеко. И всё бы ничего, да только при переходе через линию фронта попали мы под жестокий огонь, А так как за нами гнались, то ни пережидать, ни медлить было нельзя. Потому и ползли по нейтралке, почти на виду у врага. Правда, было уже темновато, это нас и спасло. Но Сашу все-таки ранило разрывной пулей в плечо. И довольно серьёзно. Так что последние метров сто мы её несли на руках. Как сами уцелели, ума не приложу. Поцарапал он нас, конечно, тоже, но это уже не в счёт. А штабной портфель донесли в целости. Сашу к большой награде представить должны. Только она о наградах не думает. У неё планы свои. Это, говорит, был пятый, ещё три! Иначе нельзя. Вот такая она, наша Саша. Другой такой на всём фронте нет.
Мы с ним вполне согласились.

  Бомбёжка Анастасиевки произошла на третий день после этого разговора. Фашисты не могли простить нам срыва их недавнего контрнаступления. Хотя были уже не в силах повернуть войну вспять. Это так, но возникал вопрос: надеялись они хотя бы на что-то? Вероятно, да. Может быть, на какое-то новое грозное оружие, о котором немцы любили вещать по всем каналам, может быть, на авторитет своего фюрера или вообще на какое-нибудь чудо, так что сражались они в ту пору ещё довольно осатанело и зло. О том, что в станице Анастасиевской стоят наши «Катюши», врагам было известно хорошо. Ибо при полнейшем отсутствии в этой местности гор и лесов достаточно тщательно замаскировать наши гвардейские миномёты было практически невозможно.

  Бомбёжка началась в 17 часов и длилась невообразимо долго. Два с лишним часа. Причём сыпались на наши головы не столько тяжёлые бомбы, сколько небольшие осколочные, которые мы называли обычно гранатами. Выбрасывались они из контейнеров сразу по нескольку десятков, как горох. И вреда причиняли немало. Все, кто находился в это время в станице, попрыгали в заранее приготовленные для этого случая ровики и щели. Понаблюдав за самолётами и решив, что скорого окончания бомбёжки не предвидится, я уселся поудобнее на дне окопа и закурил. Стоявший рядом со мной старшина Громов время от времени выглядывал наружу и комментировал происходящее.
–  Эх, – сокрушённо говорил он, – не успели мы убрать в щель все катушки с кабелем, как бы не повредил их фашист. А комбат Багратуни увёл свои машины в балку за станицу. Вот умный, чертяка.
А фриц, между прочим, всё сыплет и сыплет. Ну и лютует, гад!
Сел со мной рядом, закурил. Потом, после особо тяжёлого взрыва приподнялся, выглянул из окопа и вдруг неожиданно закричал:
– Товарищ гвардии лейтенант, фриц бомбу в госпиталь врезал. Как раз в главный корпус.

  Я вскочил и тоже высунулся из окопа. Кирпичное здание местной больницы было в дыму. Бомба попала как раз в угол дома и обрушила здание наполовину. Оттуда слышались крики и стоны. Уже не думая о самолётах и бомбах, я тотчас же выскочил наверх. За мной старшина Громов. Из других ровиков также выскакивали командиры и бойцы. Вид разрушенного госпиталя потряс всех. На крыше здания был нарисован большой красный крест, видимый невооружённым глазом с любой высоты, значит, ошибки быть не могло. Швырнули нарочно. Возле здания в дыму и пыли суетились несколько сестёр и врачей. Рыжеватая худенькая сестричка в прожженном халате, вцепившись маленькими руками в тяжелую балку, тщетно пыталась её приподнять.
– Господи, там же люди, люди! Добивать раненых!.. Ну как такие выродки только на свете живут!

  Ребята взялись за дело сами. Разбирали завал, отбрасывали в сторону куски штукатурки, битые кирпичи, по двое, по трое, а то и впятером или ввосьмером подымали и оттаскивали в сторону громоздкие балки. Извлечённых из-под обломков людей переносили во двор, где врачи мгновенно их сортировали: живых переносили в санитарный блиндаж в укрытие, мёртвых – а для них ни бомбёжек, ни стрельбы уже не было – укладывали возле стены соседнего дома. Удивительно всё же устроена психика человека. Когда ты спасаешь жизнь других, о своей безопасности думаешь меньше всего. Бомбжка ещё продолжалась, и какая бомбёжка! Но мы, разгребая завал и вытаскивая людей, на неё мало обращали внимания. Какой-то боец, кажется, из батареи Багратуни крикнул:
– Сюда, сюда! Тут вроде есть кто-то!
Военфельдшер Манякин, я и ещё несколько бойцов кинулись на помощь. Это был как раз тот угол, куда угодила бомба. Работали быстро, не вытирая даже вспотевших лиц, ведь тут важна каждая минута. Но вот из-под обломков показалась смятая спинка кровати, затем сама кровать, а на ней почти поперёк наполовину сползшее вниз тело. Подняли, осторожно перенесли на носилки, перевернули лицом вверх. Голова разбита. Лицо, словно маска, покрытое кровью и пылью, неподвижно. Манякин пощупал пульс, приложил ухо к груди, печально покачал головой.
– Поздно... кончено... всё.

  Подошла медсестра и, присев на корточки, мокрой ватой стерла с лица известковую пыль и кровь.
– Иван Захарович! – воскликнули мы с Манякиным почти одновременно. – Танкист!
Да, это был он, мой плечистый и добрый земляк из Свердловска. Тот самый, что обещал когда-то шустрым своим огольцам Наташке и Пашке отколоть и привезти для школьного музея в честь Победы кусочек рейхстага. Да вот, к сожалению, не успел. Из-под уцелевшей части дома бойцы вынесли ещё одни носилки и поставили их во дворе возле врача. Девушку, что лежала на них, мы узнали сразу. Саша! Неужели и она мертва?!
Пожилая полная докторша в перемазанном йодом халате внимательно её осмотрела, затем, обнажив правую Сашину руку, сделала ей укол. Ресницы у Саши дрогнули, и она открыла глаза. Усмехнулась.
– Ага, значит, нахожусь пока что ещё на этом свете? Вот это правильно... Хорошо... Погибать мне никак нельзя. Расчёт у меня с фашистом ещё не закончен.

  Оперевшись здоровой рукой о край носилок, она, сделав над собой усилие, села. Докторша замахала руками.
– Ложитесь, сейчас же ложитесь! Какой ещё там может быть расчёт?! Вам плохо, и вас сейчас отнесут в блиндаж.
–  Спасибо, доктор, но только мне уже не так и плохо... Всё идет на лад. Оглушило меня, это верно. Новой раны как будто нет. А расчёт у меня, Зинаида Ивановна, с врагами такой: ещё от трёх зверей освобожу нашу землю, а до этого не умру ни за что.

  Вверху в небе завязался воздушный бой. Фашистские «юнкерсы» и «фокке-вульфы»,
в беспорядке пошвыряв остатки бомб, стали уходить за линию фронта. Саша выпила стакан воды, принесённый ей сестрой, и упрямо встала с носилок. Здоровой рукой ласково отстранила врача.
– Ничего, со мной полный порядок.
Подошла к телу Ивана Захаровича. Долго, словно запоминая, смотрела ему в
лицо.
– Ну что, танкист, не успел дойти до рейхстага? Ничего, родной, за тебя довоюем мы. За тебя и за всех, кто не сможет дожить до Победы!».

Эдуард Асадов
(«Дружба народов», 1988, № 3)