Весна 53-го

Мне шел 5-й год и у меня, как у слепого котенка, «открывались глаза». Я стал видеть окружающий мир и пытался понять: где я, и что со мной будет? Было раннее утро, но бабушка подняла меня с постели и стала одевать, при этом приговаривая: «Вставай, пидемо к баби Оли, посыдыш у ней, а я побигу за билетом у Грозный».  Я знал, что мы скоро уедем в город Грозный. Там уже обосновались: дедушка, мама и дядя Витя. Они устроились на завод «Красный Молот», где главным инженером работал муж маминой подруги. Она и пригласила маму к себе, а та, устроившись на заводе, позвала отца и брата.

Покидали родную хату и благодатную Кубань не от хорошей жизни. Натуральный налог, которым обложили крестьянство, привел к полному обнищанию людей. «Мытари» шныряли по дворам выискивая спрятанную курицу или маленького поросенка. Да что там живность, брали налог и за фруктовые деревья, а когда их вырубили, ввели налог на забор. Вскоре дворы хуторян превратились в унылое зрелище: одинокие хаты покрытые соломой или камышом, дворы не огороженные забором, и акации, вместо абрикосовых деревьев и вишен.

Мы пришли к бабушке Оле, которая жила по соседству.

- Хай посыдыть у тэбэ, пока я сбигаю на станцию за билитом.

- Ой, и куды ты кума срываеся, шо воно скоро будэ?

 Бабушка Оля кивнула на плакатный портрет товарища Сталина, который висел в красном углу хаты, рядом с иконой Божией Матери.

- А як вин помре, то шо с нами буде?

И тут по многолетней привычке они оглянулись по сторонам, хотя были одни в хате, и перешли на шепот.

- Шо такый плохый? – спросила бабушка.

- Очень плахый, по радиу передают шо у его высоко давление и температура не падает.

- Не дай Бог, шо случится, то як же мы будемо жить без Отца нашего.

И тут женщины заплакали. Бабушка вытерла слезы краем шерстяного платка, которым была «закутана» голова и, вздохнув, добавила:

- А може обойдэтся? Може ничого страшного. Вин же нэстарый – выздоровее, ну ладно, кума, побигла я за билитом.

Бабушка ушла, а я сидел и слушал радио, как вдруг передаваемую оперу прервали, и через непродолжительную паузу раздался торжественный голос Левитана: «Температура товарища Сталина в норме, давление товарища Сталина стабилизировалось, самочувствие товарища Сталина хорошее». Бабушка Оля перекрестилась: не то на икону, не то на портрет товарища Сталина и радостно добавила:

- Слава Богу, може все обойдэтся и Отец наш еще поживэ.

«Отец наш», то есть товарищ Сталин был везде: не только на плакатных портретах в каждой хате, но и на слуху, так как на площадях в общественных местах постоянно вещали репродукторы. Имя его,простые люди, боялись произносить вслух, поэтому говорили: «Он» - при этом оглядывались и переходили на шепот. В восприятии ребенка, Он был всем: самым добрым, самым мудрым, самым заботливым, самым справедливым, потому что все взрослые восторгались им, боялись его и слушались. Даже Бога, не боялись так, как боялись товарища Сталина. Бог был там – высоко, и пути его были неведомы, а Он был здесь и видел малейший грех твой, и сурово наказывал. Запуганный народ постоянно клялся в любви и преданности вождю мирового пролетариата. Хотя как можно совместить любовь и страх? Любить и ненавидеть – можно, но любить и бояться – нельзя. Но так жили, ибо другого не знали.
 
К обеду пришла бабушка с билетом на поезд, и испуганным лицом.

- Ой, кума пока я стояла у очереди за билитом, такэ рассказалы, шо ты и не поверишь.

И тут бабушка стала пересказывать последнюю новость, что она услышала на станции.

Мужик пришел с получки пьяный. Жена стала высказывать наболевшее:

- Опять напился, сколько можно? Денег на хлеб не хватает, а ты последнюю копеечку пропиваешь.

- Я что и с получки не могу выпить? Тебе сколько денег не носи, все равно мало.

- Зима скоро, а у меня и фуфайки нет, старая вся на дырках. Угля нет, дров нет, как зимовать будем?

Но у мужа были свои «аргументы» более весомые чем слова, да и спорить с бабой бесполезно, и он пустил в ход кулаки. Обиженная женщина схватила рваную фуфайку, старый дырявый платок, выскочила во двор и стала, через оконное стекло, угрожать мужу:

- Вот я сейчас пойду в милицию и все расскажу, как ты ругал товарища Сталина и обзывал его грузином.

Женщина, хлопнув калиткой, ушла, а мужчина сразу протрезвел. Он сел на табурет и вспомнил, как хмельной, в порыве нежности, рассказывал любимой жене все, что думает о товарище Сталине: «Этот грузин своим натуральным налогом загнал в нищету кубанских казаков, которые бросают свои насиженные места и уезжают в поисках лучшей жизни. А вот "многострадальный грузинский народ", освобожден от налогов. И после этого, Он говорит о братстве и равенстве всех народов. Так, где же здесь равенство?»

Теперь вспоминая в деталях свои высказывания, он каялся, но было поздно: 58 статья УК «светила» ему как «Врагу народа». Он смотрел в упор на плакатный портрет товарища Сталина, плакал и просил прощения. Но товарищ Сталин своим насмешливым взглядом говорил ему: «Ну, что попался! Мало тебя посадить, таких как ты расстреливать надо!» Рядом с портретом на ржавом гвоздике висела «подушечка» с иголками, а самая большая – «цыганская» была с ниткой, не выдержав укоризненного взгляда товарища Сталина, мужчина схватил иголку с ниткой и стал неистово «выкалывать глаза» вождю всех народов. И в тот момент бессильной ярости, когда вместо глаз на портрете он увидел белые пятна стены, его осенило. Он воткнул иголку в «бельмо», выскочил на улицу, и с одной лишь мыслью: только бы успеть – помчался в милицию.

Там в кабинете начальника, чистосердечно признался:

- Пришел домой, с получки- выпивши, а жена стала ругать: сколько можно пить – алкоголик проклятый? А я ей говорю: так не один я, все мужики пьют с получки. А она – все мужики алкоголики и ваш товарищ Сталин такой же алкаш, схватила иголку и выколола глаза товарищу Сталину.

- Ты что несешь, пьяный дурак? – возмутился побледневший начальник милиции.
 
- Не верите, так поезжайте и посмотрите.

Тут же наряд милиции выехал по указанному адресу. Все было так как рассказал мужчина. Жену его нашли у соседки. Она сидела в старой фуфайке и лузгала семечки. Её спросили, был ли конфликт с мужем, она радостно ответила, что был, он даже тумаков надавал. Её отвезли на очную ставку в милицию. Там муж изложил свою версию конфликта. Жена сказала, что все это вранье и наговор, тогда её отвезли домой и показали «ею содеянное». И хотя она клялась, что этого не делала, но суд принял версию мужчины, так как он был единственным свидетелем и первым написал заявление. Её приговорили к 10 годам лагерей.

 Бабушка, закончив рассказ, добавила:

- Как ты думаешь, кума, може там разбыруться та отпустять бабу домой?

- Не, не отпустять. Вон саму Русланову посадылы. Хто тильки не заступався за ее, а ведь не отпустылы.

- Так Русланова, кажуть, эксплуататором була, большое хозяйство имила, а робыть было николы, усэ пела, вот на неё и робылы люди.

Бабушка тяжело вздохнула за чужую долю, будто своя была легче.

- Ну ладно, кума, пидэмо собираться. Завтра в 5 утра на поезд, поидым у Грозный.

Самое яркое впечатление, которое осталось в памяти от поездки: это горы и зеленая трава. Снег сошел, и под южным солнцем зазеленела трава. К моему черно-белому восприятию мира добавились цвета: синее небо, зеленая трава, и желтые цветы(лютики) на ней . Вместе с поездкой, это воспринималось как открытие нового, доселе не виданного, мира. После кубанской степи, я впервые увидел горы и дома, которые были не больше бабушкиного сундука. Мне было непонятно, как большие люди живут в таких маленьких домиках, поэтому я спрашивал у бабушки: «А как они туда залазиют»?

- Да як мы в свои хаты заходым, так и они в свои сакли залазють.

Она, конечно, не знала, что у ребенка нет перспективного воображения, что он увиденное воспринимает только в плоскости, а потому и задает глупые вопросы.

В Грозном, нашу семью приютила мамина подруга, которая жила с мужем в центре города. Я впервые увидел многоэтажный дом и балкон, и боялся на него ступить, но любопытство брало верх, и я заходил на балкон и сверху смотрел на площадь, по которой ходили маленькие люди. После нашей хаты, комната в которой мы жили, казалась огромной, а зал в центре квартиры еще больше. Инженер приходил с работы и прямо в зале столярничал: по чертежам мастерил, тогда очень модный, круглый стол на одной ножке.

Каждый новый день приносил мне столько впечатлений, что вся прожитая жизнь до этого была как один день. Но дедушка снял квартиру, и мы переехали из центра в частный дом на окраине. Здесь мне было все понятно: двор, улица, а вместо степи до горизонта – горы. Детские игры и забавы в городе ничем не отличались от сельских. Я быстро подружился со сверстниками, и целый день пропадал на улице.

 Но один день остался в моей памяти незабываемым. Начался он, с гудка завода «Красный Молот», который подхватили другие гудки, этот тревожный звук только нарастал. Казалось, что он идет отовсюду: и с неба, и с гор, и из земли. Тревога охватила все сущее: людей и домашних животных; сначала растерянность, потом страх и паника. Бабушка начала креститься и заплакала, потом взяла меня на руки и запричитала: «Господи, неужели опять война…» но тут её окликнула соседка, у которой было радио, и сказала, что умер товарищ Сталин. Обе женщины, как по команде, заголосили...
 Бабушка стала будить дядю Витю, который еще спал после вечерней смены. Он сидел на кровати с испуганным лицом и приговаривал: «И шо теперь с нами будэ?»
 Стали ждать дедушку и маму, которые работали в ночную смену, но их все не было… Пришли они лишь к обеду и рассказали,  что творится в городе. После ночной смены, домой никого не пустили, а собрали на площади, где уже штатные ораторы читали по бумажкам некрологи, а рабочие, отстоявшие у станка ночную смену, смиренно слушали и плакали. Некоторые (в основном пожилые женщины и беременные) не выдерживали и падали в обморок. Их тут же выводили из толпы и приводили в чувство нашатырным спиртом, но чтобы уйти домой, нужно было расписаться в книге соболезнований. Списки рабочих были составлены, и начальники смены выкрикивали фамилии: человек подходил, начальник смотрел на него, и, убедившись, что это и есть тот самый Петров, разрешал ему расписаться. Но и это было не все: трамваи не ходили, и домой надо было идти пешком.
 Дедушка сказал, что на митинг должны идти все: независимо от того есть ли в списках или нет. Поэтому бабушка зашла за соседкой, и они пошли на центральную площадь. Остались мы с дядей Витей. Так как трамваи не ходили, взрослые задумались: как быть с ребенком? Но дядя Витя сказал, что понесет меня на руках.

День выдался солнечным, было очень тепло, но меня одели по-зимнему. Дядя не мог все время нести меня на руках, поэтому я хныкал, когда топал ногами по асфальту, говорил, что мне жарко, что у меня болит голова, и когда уже кончится эта длинная дорога. И еще я никогда не видел столько каблуков от женских туфель (в моде были большие деревянные каблуки), но не только каблуки, но и брошенные туфли валялись на площади.
 Но, ни солнце, ни дальняя дорога не утомляли меня  так, как громкоговорители, которые были развешаны на каждом столбе, и на всю громкость вещали о товарище Сталине.
 Я захныкал, и, обращаясь к дяде, громко сказал: «Ну что они все кричат: товарищ Сталин, товарищ Сталин, у меня голова от них болит!» Дядя Витя не на шутку испугался, он ладонью зажал мне рот, крепко прижал к себе и стал оглядываться по сторонам. Убедившись, что рядом никого нет, он тихо произнес:

- Цыть, паразит, бо и тебя посадють.

Я замолчал, но запомнил эту фразу на всю жизнь, и хотя в тот день, товарищ Сталин умер, но ДЕЛО ЕГО продолжало ЖИТЬ. А в сознании моего поколения – живет и поныне.