Сиддхартха...

«Сиддха;ртха» (нем. Siddhartha) — аллегорический роман-притча Германа Гессе,

"Знание можно передать, а мудрость нет. Ее можно отыскать, ею можно жить, можно ею преисполниться, творить с ее помощью чудеса, но нельзя ни высказать ее, ни проповедовать."



"Большинство людей, Камала, подобны сорванным листьям, которые порхают и кружатся в воздухе, и трепещут, и падают наземь. Иные же, немногие, подобны звездам, их путь неизменен, никакой ветер им не страшен, у них в сердце и закон, и путь."


" Мне кажется, то, что мы зовем «ученьем», на самом деле не существует. А существует, о друг мой, лишь одно знание, оно повсюду, и это – атман, который во мне, и в тебе, и во всякой твари. И я начинаю думать, что нет у этого знания врага страшнее, чем желанье знать, чем ученье."



" Мудрость, которую мудрец пытается передать, всегда звучит нелепостью."


" Вот его-то и надо найти, первозданный источник в собственном «я», им-то и надо овладеть! Все остальное – исканье, окольный путь, ошибка."


"... любовь можно вымолить, купить, получить в дар, найти на улице, но украсть ее нельзя."





Книга повествует о молодом брахмане по имени Сиддхартха и его друге Говинде. Всеми уважаемый и удивительный Сиддхартха посвящает свою жизнь поиску Атмана, Единого, который есть в каждом человеке.

Поиск делает его из брахмана саманом, — аскетом и нищим. Говинда следует за ним на этом пути. Тем не менее, Сиддхартха чувствует, что жизнь самана не приведет его к цели. Вместе с Говиндой он совершает паломничество к Будде Гаутаме. Однако, Сиддхартха не принимает его учение. Он узнает, правда, что Гаутама достиг просветления и не ставит под сомнение правильность его учения, однако, он верит, что оно является действенным только для Гаутамы. Нельзя стать Буддой при помощи учения, эта цель должна быть достигнута посредством собственного опыта. С этим осознанием он отправляется снова в путь и начинает новый период жизни, в то время как его друг Говинда присоединяется к Гаутаме.

Интенсивно он узнает теперь окрестность и красоту природы, которую он раньше как самана учился игнорировать. Он пересекает реку, причём паромщик пророчит ему, что когда-нибудь он возвратится. Достигнув города он встречает куртизанку Камалу, которую он просит обучить его искусству любви. Чтобы иметь возможность оплатить её услуги, он становится помощником купца и благодаря своему уму и образованию делает успехи в своей новой карьере. Сначала он видит стремление к власти и деньгам как странную особенность «людей-детей», как он называет мирского человека. Скоро, тем не менее, азарт денег и роскошной жизни захватывает и его и он становится одним из них. По прошествии многих лет он внезапно прозревает и решает вернуться на путь который он когда-то начинал.

Сиддхартха покидает свой богатый дом, незавершеные дела и Камалу, не зная, что та беременна от него, и отправляется снова в путь, до тех пор пока ещё раз не встречает реку, которую он пересекал как-то давно. Переживая свою жизнь, на грани самоубийства он стоит перед рекой и чуть не тонет. Осознавая, что после самоубийства он был бы только лишь сильнее пойман в колесо Сансары, он глубоким сном засыпает. При пробуждении он находит рядом с собой монаха Говинду, который поначалу не узнает его. Говинда ещё не стал буддой, но всё ещё следует Учению вместе с другими приверженцами Будды Гаутамы. Сиддхартха же повествует о своей жизни: «Где теперь брахман Сиддхартха? Где теперь самана Сиддхартха? Где теперь богач Сиддхартха? Быстро чередуется преходящее, Говинда, ты знаешь это». Говинда покидает Сиддхартху, а тот снова погружается в медитацию и чувствует, что он, как когда-то после расставания с Буддой Гаутамой, снова стоит совсем в начале своего пути, снова в начале новой жизни. Более отчётливо чем раньше осознает он недейственность ученого знания и важность личного опыта.

! Гессе показывает помимо просветленной(пробудившейся) сущности Будды и его обыкновенную человеческую природу.

Будда-наш ум.
Процесс просветления происходит через обыкновенную жизнь...

Изумрудные строки:



... "Сиддхартха нагнулся, поднял с земли камень и взвесил его на руке.
     -- Вот камень,-- сказал он,  играя  последним.-- Через некоторое  время
он, может быть,  превратится в прах, а из земли  станет  растением, животным
или человеком. В прежнее время я  бы сказал: "Этот камень --  только камень.
Он  не  имеет  никакой  ценности, он  принадлежит миру  Майи.  Но так  как в
круговороте перевоплощений он может стать человеком или духом, то я и за ним
признаю ценность". Так, вероятно, я рассуждал бы раньше. Ныне же я рассуждаю
так. Этот камень есть камень;  он же и животное, он же и бог, он же и Будда.
Я люблю и  почитаю его не за  то,  что  он  когда-нибудь может стать тем или
другим, а  за то, что он давно и всегда есть то  и другое. Именно за то, что
он камень, что он теперь, сегодня представляется мне камнем -- именно  за то
я люблю  его и вижу ценность и смысл в каждой из его  жилок и скважин, в его
желтом или сером цвете, в его твердости, в звуке, который он издает, когда я
постучу в  него,  в  сухости  или влажности его  поверхности. Бывают  камни,
которые  на ощупь  словно масло или мыло;  другие напоминают листья,  третьи
песок;   каждый  представляет   что-нибудь   особенное,  каждый   молитвенно
произносит Ом  на свой  манер, каждый есть Брахма  и в то же время, в той же
самой степени -- камень, маслянистый или  сочный.  И это-то  именно нравится
мне; это-то и кажется мне удивительным, достойным благоговения.  Но довольно
об  этом. Слова  вредят тайному смыслу. Стоит только высказать  какую-нибудь
мысль  вслух,  как  она уже получает несколько иной характер, звучит немного
фальшиво, немного глупо. Впрочем, и это хорошо и нравится мне. Пусть то, что
один человек считает своим сокровищем и мудростью,  звучит для другого,  как
глупость -- я и против этого ничего не имею.
     Безмолвно выслушал его Говинда.
     -- Почему ты выбрал для  примера  камень?  --  спросил он нерешительно,
после некоторого раздумья.
     -- Я сделал  это  случайно. А впрочем  -- я, может  быть,  и хотел тебе
показать, что я одинаково люблю и камень, и реку, и все вещи, на  которые мы
смотрим  и от которых мы можем чему-нибудь научиться.  Камень я могу любить,
Говинда, так же, как и дерево или кусок коры. Это вещи, а вещи можно любить.
Но слова я любить не могу. Оттого-то всякие учения ничего для меня не стоят;
они не  обладают  ни твердостью, ни  мягкостью, у  них  нет цветов, запаха и
вкуса, нет граней  -- они  представляют одни лишь слова. Быть  может, именно
это, именно обилие слов мешало  тебе обрести душевный мир. Ведь искупление и
добродетель, Сансара и  Нирвана-также  одни только  слова. Нет  такой  вещи,
которую можно назвать Нирваной. Есть только слово Нирвана.
     -- Нирвана  не одно  только слово, друг  мой,-- заметил Говинда.--  Это
мысль.
     -- Мысль --  пожалуй,-- продолжал  Сиддхартха.-- Только признаюсь тебе,
мой милый: я не вижу  большого  различия между мыслями и словами. Откровенно
говоря, я не  придаю особого значения и мыслям. Для меня важнее вещь. Здесь,
на  этом  перевозе,  например, моим  предшественником  и учителем был святой
человек, который много лет верил в одну только  реку,  другой религии у него
не было.  Он заметил,  что  река имеет голос, и стал  прислушиваться к нему.
Этот голос стал его  учителем и  руководителем, сама река представлялась ему
божеством.  В течение многих  лет он и не  подозревал, что  каждый  ветерок,
каждое облако,  каждая птица или жук в такой же степени божественны, столько
же знают  и могут  научить,  как почитаемая им  река. Но к тому времени, как
этот  святой ушел в леса, он уже знал все, знал больше, чем я или ты,  и без
помощи учителей и книг -- только потому, что верил в реку.
     Говинда же возразил:
     --  Но разве  то,  что ты называешь "вещами",  представляет  что-нибудь
действительно  существующее, имеет  реальность?  Не  являются  ли они только
обманчивыми, призрачными образами Майи? Разве твой камень, твое дерево, твоя
река -- реально существующие вещи?
     -- И это меня  мало тревожит,-- ответил  Сиддхартха.-- Пусть вещи имеют
только  кажущееся бытие.  Но  ведь  в таком случае и мое  бытие есть  только
кажущееся --  значит,  в  том и в другом случае,  они  одинаково сродни мне.
Оттого-то  я и  отношусь  к ним с  любовью и  уважением. Оттого-то я  и могу
любить их.  А  вот наконец и мое  учение, над  которым  ты, наверное, будешь
смеяться:  Любовь, о  Говинда, по-моему важнее  всего на свете. Познать мир,
объяснить его, презирать его -- все  это я  предоставляю великим мыслителям.
Для меня же важно только одно  -- научиться любить мир, не презирать его, не
ненавидеть его  и себя, а  смотреть на него,  на себя  и на  все  существа с
любовью, с восторгом и уважением.
     -- Это я понимаю,-- сказал Говинда.-- Но именно это Возвышенный признал
заблуждением.  Он  предписывает  доброжелательность,  терпимость,  кротость,
снисходительность, но не любовь. Он запретил нам отдавать наше сердце  любви
к земному.
     -- Знаю,--  сказал Сиддхартха,  и улыбка  засияла на его лице.-- Я знаю
это, Говинда. Вот мы и забрели с тобой в дебри мнений, в спор из-за слов. Не
могу отрицать,  мои слова  о любви  как  будто находятся в  противоречии  со
словами Гаутамы.  Оттого я и не доверяю  словам. Но это противоречие  только
кажущееся. Я знаю, что я совершенно согласен с Гаутамой. Возможно  ли, чтобы
не знал любви тот, кто  познав  всю бренность  и  ничтожность  человеческого
бытия,  тем не  менее настолько  любил  людей, что посвятил  долгую, тяжелую
жизнь исключительно тому, чтобы помочь им, просветить  их. И в  нем, в твоем
великом  учителе,  дело мне милее слов, его жизнь  и дела важнее его  речей,
движение  его  руки  важнее  его  мнений. Не  в словах и  мыслях  вижу я его
величие, а в делах и в жизни.
     Долго  молчали  оба  старика.  Наконец  Говинда  произнес  с прощальным
поклоном:
     -- Благодарю тебя, Сиддхартха, за то, что  ты высказал мне некоторые из
своих мыслей. Они кажутся мне несколько странными, я не все  сразу  и понял.
Но как бы то ни было, я благодарен тебе и желаю тебе спокойных дней.
     Про себя  же он подумал: "Странный человек -- этот Сиддхартха! Странные
у  него  мысли,  и  нелепо  звучит  его  учение.  Не  таково  чистое  учение
Возвышенного. Последнее яснее, чище,  понятнее, в нем нет  ничего странного,
нелепого или смешного. Но совсем иными, не похожими на его мысли кажутся мне
руки  и ноги Сиддхартхи, его глаза,  его  лоб, его  дыхание, его улыбка, его
поклон и походка. Ни разу с тех пор, как возвышенный Гаутама ушел в Нирвану,
ни разу не  встречал я человека, при виде которого я бы почувствовал --  вот
святой.  Один только Сиддхартха внушает мне такое чувство. Пусть его  учение
звучит странно, пусть  его слова  кажутся нелепыми -- но его взгляд и  рука,
его кожа и  волосы -- все  в нем сияет такой  чистотой,  таким спокойствием,
такой ясностью, кротостью и святостью, каких я не видел ни у кого из людей с
тех пор, как умер последней человеческой смертью наш Возвышенный Учитель.
     С такими  мыслями в голове, с противоречивым чувством в сердце, Говинда
еще раз склонился перед Сиддхартхой. Побуждаемый любовью, он низко склонился
перед спокойно сидящим.
     -- Сиддхартха,-- сказал он,-- мы с тобой уже старики.
     Вряд  ли  мы  еще  раз  увидим  друг  друга  в  этом  образе.  Я  вижу,
возлюбленный, что ты обрел покой. Я же, признаюсь, его не нашел. Скажи  мне,
почитаемый, еще одно слово, напутствуй меня  чем-нибудь  таким, что  было бы
доступно  моему  уму.  Тяжел  и  мрачен  бывает  по  временам  мой  путь,  о
Сиддхартха!
     Сиддхартха молчал и смотрел на него со своей  всегдашней тихой улыбкой.
Говинда  же не спускал глаз с его лица. Он глядел на  него  робко, с тоской.
Страдание и вечное, не удовлетворенное искание читались в его взоре.
     Сиддхартха видел это и улыбался.
     -- Нагнись ко мне!  -- прошептал  он на ухо  Говинде.-- Нагнись ко мне!
Так, еще ближе! Совсем близко! Поцелуй меня в лоб, Говинда.
     Но  когда Говинда,  изумленный и  все  же  влекомый  великой любовью  и
предчувствием,  исполнил   желание   друга,   в   ту  минуту,  когда,  низко
склонившись,  коснулся губами его  чела,  произошло нечто удивительное. В то
время, как его мысль  была все еще занята странными словами Сиддхартхи, в то
время,  как  он  тщетно  и  против  воли   пытался  представить  себе  время
несуществующим,  а Сансару и Нирвану -- как нечто единое, в то  время, как в
нем боролись  некоторое  презрение к  словам  друга с  необъятной любовью  и
благоговением к его личности, с ним произошло следующее.
     Лицо его  друга, Сиддхартхи, куда-то стушевалось. Вместо него он увидел
перед собой  другие  лица, множество  лиц,  длинный  ряд, катящийся поток из
сотен, тысяч  лиц.  Все они проходили  и  исчезали,  и  в  то же  время все,
казалось,   существовали   одновременно,    все   непрерывно   менялись    и
возобновлялись и тем не менее  были Сиддхартхой. Он видел перед собой голову
умирающей  рыбы  --   карпа  с  бесконечно-страдальчески  открытым  ртом,  с
угасающим  взглядом  --  он видел  лицо  новорожденного  p****ка, красное  и
сморщенное,  искривленное  плачем  --  он  видел  лицо  убийцы,  видел,  как
последний  вонзает нож  в  тело человека -- и тут же видел этого преступника
связанным и упавшим на колени, и рядом  палача, отрубающего ему голову одним
взмахом меча. Он видел тела мужчин и женщин, обнаженные, в позах и судорогах
неистовой страсти -- видел  распростертые трупы, тихие, холодные,  пустые --
видел головы  разных  зверей: кабанов,  крокодилов,  слонов, быков,  птиц --
видел  богов:  Кришну,  Агни.  Все  эти  лица  и фигуры он  видел  в тысячах
сочетаний,  то  любящими  и  помогающими   друг  другу,  то  ненавидящими  и
уничтожающими друг  друга, то вновь возрождающимися. Каждое было воплощенным
стремлением к смерти, было страстным, мучительным признанием бренности, и ни
одно, однако, не умирало; каждое только менялось, рождалось вновь,  получало
новое лицо, и все это без всякого промежутка  во времени  между тем и другим
видом. Все эти  образы и лица то находились в покое, то текли,  рождали друг
друга,  плыли куда-то и  сливались вместе, а над всем этим потоком постоянно
лежало что-то  тонкое,  бесплотное и  все-таки  имеющее  субстанцию,  словно
тонкое  стекло или яйцо, словно  прозрачная кожа, или скорлупа, или маска из
воды, и эта маска улыбалась, и этой маской было улыбающееся лицо Сиддхартхи,
которого он, Говинда, в эту самую минуту касался своими губами. И эта улыбка
маски, эта улыбка единства над стремительным потоком образований, эта улыбка
единовременности над тысячами рождений и смертей, эта улыбка Сиддхартхи была
точь-в-точь   такая  же,  как  та   тихая,  тонкая,   непроницаемая,  не  то
благосклонная,  не  то  насмешливая, мудрая, имеющая тысячу оттенков, улыбка
Гаутамы  Будды,  которую  он,  Говинда, сотни раз  созерцал с благоговением.
Так,-- сознавал Говинда,-- могут улыбаться только Совершенные.
     Уже  не  сознавая,  существует ли время, продолжалось ли это созерцание
один миг или целый век, не зная даже, существует ли действительно Сиддхартха
или  Гаутама, Я и  Ты,  словно пронзенный насквозь  божественной стрелой, от
которой сладка и рана, до глубины души  потрясенный и очарованный -- Говинда
еще с  минуту простоял, склонившись  над  тихим лицом Сиддхартхи, которое он
только   что  поцеловал,  которое  только  что   было  ареной   всевозможных
образований,  зарождений и существований. Теперь, после  того,  как под  его
поверхностью снова сомкнулась глубина множественности, это лицо приняло свое
прежнее  выражение.  Сиддхартха  опять  улыбался  -- тихой,  чуть  заметной,
кроткой   улыбкой,  не  то   исполненной  доброты,  не  то   насмешливой  --
точь-в-точь, как улыбался он, Возвышенный.
     Низко поклонился  ему  Говинда. Слезы,  которых он даже не  чувствовал,
струились по его старому лицу. Ярким пламенем  горело в  его сердце  чувство
глубочайшей любви, смиреннейшего поклонения. Низко-низко поклонился он -- до
самой земли  -- перед неподвижно  сидящим, чья улыбка напомнила ему все, что
он когда-либо любил в своей  жизни, что когда-либо в его жизни было для него
дорого и священно."




*******************
...Всё ошибки, моменты падения... Есть самые ценные дары, ибо они являют мощь и полноту обретения силы духа...именно эти моменты растят дух, делают его сильней...


***************
" Самые лучшие уроки мы получаем делая ошибки. Ошибки прошлого-мудрость будущего.
Дейл Тернер.


"То, что не приемлет дух(Ота-неприятие чего либо) -делает нёс сильнее(Кси-дух)"
Образы славянской буквицы...