Зарисовки осеннего леса

   Ибо Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим:
    я восхищаюсь делами рук Твоих.
                Псалтирь

   1

 Самолет; паутина; дубовые листья; бабушка с внуком.

   На столе у окна стоит синяя чашка с крепким черным чаем до самых краев. Рядом под потолок идет хрустальное окно в кружевах. На голубом пластиковом подносе у чашки колеблются лазурные цветочные ручьи. За окном в зеленом садовом аквариуме тихо щебечут птицы и бесшумно кружатся листья с яблонь. Там начинается лес. Иногда листок задевает стекло, слышится тихий скребучий звук.

   Самолет. Скользит в слепящей голубизне под белый раскаленный круг солнца, едва рисуясь серебряным фюзеляжем во всем том молочном, зеленом и густом, что начинает круглиться в глазах лиловыми и малиновыми яблоками, если долго смотреть.
   Села на руку бабочка, золото-оранжевый с шоколадно-коричневым мотылек, как вечерняя старая бархатистая лампа, и стал шарить хоботком в порах кожи у костяшки пальца, от него руке прохладно и хорошо.
   Сиренево-голубая стеклянность воздуха, звенящие глянцевито-зеленые, местами сухо блестящие пучки листвы на березовых ветках с частыми бананово-желтыми вкраплениями, неясные золотые сосульки, ветки есть как зубная паста, такого же цвета, а крайние, купающиеся в небе, черны как уголь.
   Металлически серебрящиеся хвойные вихры, трезубец короткий, еще короткий, снизу вверх длинная красноватая лапа в жирных, горько пахнущих изумрудных иглах, в них там и тут скромно желтеют надкушенным яблоком мелкие березовые листья.
   Под лапой сосновой ели торчит макушка чахлой рябины прозрачно-зеленого, салатового цвета с частой коричневой ржавчиной. Корявые замшелые прутья рябинника быстро скользят вниз, к сухому пестро-оранжевому папоротнику, у которого гудит крупная сине-зеленая стрекоза с эмалевым блеском на боках и хвосту.
   Сухость воздуха необыкновенная. Во всем острый запах хвои и водяной, камышовый, цветущего пруда. Это на опушке, а на проселке сладко, сенно пахнет сентябрьскими росистыми травами и цветами.
   Паутина. Седое мерцанье тонкой лески, то исчезающей, то проявляющейся чуть дальше, у зеленовато вспыхивающего перекрестья, сверху невесомая пепельно-серая вуаль в электрических малиновых отсветах, их игра выявляет постоянное колебанье вуали от ветра, вокруг, особенно на фоне черно-рыжей рябиновой коры, слабое галактическое свечение. На самом днище паутины мертво колышется полупрозрачная соломенная долгоножка (большой безобидный комар). Чтоб увидеть паука, нужно вглядываться. Под вуалью, головой вниз, твердое орехово-коричневое брюшко, несколько длинных острых спиц.

     Малиновое полыханье паутины
     Между двух листков.

   За тощей куцей рябиной с давным-давно сожженной верхушкой, похожей на черные кораллы в потоках краснеющей синевы, плавится под белыми лучами солнца поляна, покрытая редким конопатым папоротником и волнами сверкающих трав вдоль проселка. Все они словно обсыпаны металлическим светящимся порошком, над ними высится черная, как дно пруда, стена леса, на фоне этой стены хорошо видно, что солнечный воздух пронизан множеством кружащейся коричневой мошкары, похожей на очень далекие сентябрьские звезды.
   Дубовые листья. Тень на березе. Шмыгнула по мшистым отрогам ствола бутылочно-коричневая прыткая ящерица. Рядом под листком карликового кустарника горит морской искоркой алмаз размером с острие сосновой иглы. Апрельски белый глазок, мартовская океаническая зеленая лазурь, мокрая утренняя бирюза...
   Вот опять ползет, едва заметная в шуршащей тени от листьев, прыткая ящерица, припадая брюшком к каждой впадине коры, повторяя ее наждачные изгибы хвостом. Движения рептилии - так может ползти только очень хороший разведчик. А по бугристым серым ромбам, китам, подслеповатым мордочкам начала ствола разбрызганы белые, как солнечная паутина, живые пятна, выделяющие клочковатые тени дубовых листьев. Будто узкоглазый розовощекий ребенок с пучком волос на макушке написал большой кисточкой на березе иероглиф.
   Чахлый дубок. Плоские пыльно-зеленые листья, старательно вырезанные из толстой бумаги когда-то давным-давно.. Среди них, в середине дубка, дразнится сухо-охряная звездочка из пяти шуршащих листков, передний густо освещен солнцем, до красно-розоватых прожилок. Впрочем, эти прожилки видны и в тени, на боковых и заднем листке.
   Под дубком вокруг подножья березы рассыпались крупные оранжево-красные фонари ландышей. Листья их тоже стали грубоваты, и жестки, с плавными огнисто-желтыми окаемками, напоминающими свечной свет.
   В начале сентября, на день пророка Самуила, погода незабываема и волшебна.

   Бабушка с внуком. Мокрый, росистый полдень. По проселку туда-сюда ходят грибники, деревенские - из лесу, а дачники - в лес. Бабушка с внуком идут по проселку. У бабушки сморщенное продолговатое лицо, и крупные желтые зубы, как желтеющие дубовые листья, а внук - бледный и задумчивый глазастый мальчуган в черно-синей курточке с капюшоном. ''Мы за-а гриба-ами,- говорит протяжным восторженным голосом женщина, остановясь и улыбаясь сквозь слова,- мы их на-а костре-е делать будем''. ''Да'',- добавляет внук, тоже что-то хочет сказать, но бабушка, желтея с проселка зубами, хочет говорить сама.
   Потом они минут десять побродили за островом ежевики рядом с проселком и идут обратно. Осеннее светло-серое пуховое пальто бабушки мелькает в ежевике. Мальчуган идет рядом. В руках белеет большой зонтик гриба. ''Набрали?''-''Да-а, набра-али''. ''Мы набрали грибов,- наконец вставил мальчик.-Это - дождевик'',- быстро пояснил он. В руках у бабушки скромный пакет, сквозь который краснеют сыроежки.

     Вкруг осины да ольхи
     Пляшут красные дедки
          с листиком на шляпке.

   2

 Дятел; божья коровка; ландышевая тропа. Лунная ночь.

   Дятел. Резкий прерывистый стук. Работает на сухой белой сосне, мелькая твердой макушкой то с одного края, то, после сильного удара, с другого. Верх сосны четко рисуется темным зигзагом в крупной облачной ряби. Сбоку облак, за проселком блистает жаркое солнце, покрывая длинные участки сосны полированной сталью, серебрящейся сединой. Не смотря на то, что солнце перевалило за полдень, зеленая гуща травы вдоль дороги жирно светится голубым стеклом, над нею, далеко, у дальней черной опушки играет разноцветными искрами раскачивающаяся во все стороны мокрая березка.
   Насквозь освещенное солнцем тельце кустарника с черными редкими ягодами и чахлой обвисшей листвой. Вокруг все печет, парит, размеренно пилят цикады, а деревце вздрагивает каждым листком, и уже не блестит каплей росы под ветками, только липкий паутиновый глянец на полусвернутых листьях, а мелкие вощано-коричневые листочки под солнцем прозрачны, с живыми узорами тени от верхних соседей. Два черных шарика ягод, по сторонам висят золотистые уши в бордовых прожилках.
   Дует ветер и сверху вниз начинают пробираться сквозь пестрые еловые лапы и рябиновые пальмы скупые желтоватые дожди, распространяя таинственный скреб, будто десятки куриных лап бегут в папоротниках, по стволу. И вдруг все стихает. Отчетливо слышна песня синицы.
   Тяжелый низкий гул в небе, словно в непальских горах сходит лавина. То пропадает, то бурлит снова. Но от этого светлая эмаль синевы с малиновыми переливами в блестящих сосновых крыльях лишь выше и гуще, а пенные быстро плывущие облака - прозрачней и чище.
   Божья коровка. На широком листке ландыша. Ярко-рыжая с красным капля в черный горошек. Горит сиренево-голубая, с желтым искра солнца, путешествуя по спине коровки, пока она ползет по листку. Дырявому и подогнутому краями вверх.
   Светло-коричневый хвойный ус, уцепившийся за легкую белую зыбь. За усом короткий отросток ветки, за ним несколько застывших волн этой зыби, еще несколько усов хвои. Вниз торчит мышино-серый конец ветки, нервно покачиваясь. Далеко за этой лапшой в паутине, под макушкой тощей елки вертится на месте или вдруг качается маятником белесо-коричневый, в цвет просфорки, березовый лист. Иногда он пугливо прячется за освещенные солнцем хвойные моркови, в которых много меди и меда с берез. Вокруг тропины странно пахнет спелой вишней, зимней клюквой. И ландышем.

     В лесной глуши
     Горят огни..

   Ландышевая тропа. Сухо-желтые, бледно-зеленые ослиные ушки, в разные стороны, те из них, которые ближе к опушке, тоже качаются на ветру. Как и травы. Всюду под этими ушами светятся светло-красные светлячки, похожие на пластмассовые. От опушки туда, под рябину и сосняк уходит почти незаметная тропа, потому что ей редко пользуются. В том месте, где она начинается, оранжево-алые мячики ландышей чудно мешаются с густо-красными, как варенье, мелкими ягодами карликового кустарника(?), образующего ковер из мишуры темно-зеленых листочков. У тропы в карликовом кустарнике тускло белеет волна березовой палки. В шаге от нее из ландышей поднимается темно-серый изгиб еще одной палки, с которой сошла кора. На конце изгиба коричневый отлом в виде плоской головы, смотрящей на тропину. Иногда на него садиться нефтяно-черная муха и поблескивает крыльями там.
   Далее тропу и ландыши кутают блеклые сухие тени с незаметными стеклянными (как пыльный графин в старом серванте) пятнами света, оживающими лишь там, где скрещенья тонких зеленых трав. Еще глубже, за ярко-черной слоновьей ногой березы ласково светится папортниковая поляна. Над ней стоят бело-голубые мачты с скользящими розовыми зайцами, закрывая друг друга, и уходящие в шелковистые развевающиеся гривы с частыми фиолетовыми просветами неба.

   Лунная ночь. Деревня, серые крыши, как крадущиеся мыши, за ними черная, с болотно-синим отливом стена леса с острым частоколом зеленых елей. Между ними, потом выше обозначается круглая пенно-желтая, с белыми, как сливочное масло, пятнами и ободком, луна, висящая в светло-сиреневом и синеватом воздухе. Луна размером с большой царский рубль серебром, чем она выше, тем в ней масляно-белого больше и она ярче, уже не как масло, но как ночной, освещенный ею же декабрьский снег.
   Поспешный, деревянный топот шагов на проселке. По дороге идет, размахивая прямыми руками, парень в серой глубокой панамке, из-под которой торчит лиловый подбородок; одет в тряпичные брюки и ветхую темно-серую рубаху с длинными рукавами. Он ими сказочно машет, шагая прямо вперед и пружиня в коленях. Постоял над берегом и побрел через задворки в бурьяне в свою избу, опираясь подолгу об черные приземистые стены бани, осаживаясь туда панамкой с плечами. Сверху, над черно-зеленой зубчаткой леса желтеет, постепенно белея и уменьшаясь, круг луны в сиреневом небе.
   Ночное сентябрьское небо в мелкой серой облачной ряби. В частых холодно-синих просветах мигают одинокие звезды. За соседским домом, в лапе сосны светится леденечно-белый диск, разливая свет по окрестным пухлым тучкам, делаясь крупнее и мглистей. Внизу все освещено голубоватыми лучами. Лунный свет озаряет с внешней стороны тонкую занавеску, хорошо видны темные очертания листьев и стеблей дикого винограда.

   3

 Сентябрьское утро; лесная просека; ветви берез.

   Сентябрьское утро. Очень сухое, теплое. Весь сад пронизан лучами встающего солнца. За окнами жирный зеркальный блеск трав и яблоневой листвы. К полудню дверь нараспашку (птахи бросаются врассыпную), камин можно выключать. Солнце ярко-белое, небольшое, слепящее, а над проржавевшим водяным баком прозрачно алеют листья дикого винограда, красные крупные пятилистники, такой борщево-красный цвет, от которого хочется борща!

   Лесная просека. (''Божия коровка, полети на небо, принеси нам хлеба, черного и белого, только не горелого!'') Темно-зеленое полушарие игл, есть в нем и сладко-оранжевые, есть кисло-желтая галка, особенно выше по зернистой ветке, но конец ее всегда густо-зеленый. Под ним раскачивается еще один ерш, весь в зыбкой решеточке тени. И в нем желтое, золотое. Но солнце зашло за тучу и хвоя поблекла, стала скучной...
   И снова наливается светом.
   Внизу умятая седая трава лесной просеки. Слабо зеленеют отдельные стебли и листья, хотя их еще много. В пол локтя длинной яблочно-рыжий стебель папоротника, лежит наискось от середины просеки к обочине; на конце медно-коричневые скукошенные перья, похожие на старинные потемневшие гравировки. Одна сверху, другая снизу. За стеблем мягкая нахоженная колдобинка. Яркий солнечный свет раскрашивает тропину в сочно-зеленые краски и золотистые крапины. Под долгий шум ветра скользят на месте, шарят хрупкие узоры тени от рябинок и чахлых папоротников. Широкое жесткое крыло, поредевшие сухие перья, конец крыла над яркой тропиной, начало вливается в бело-коричневый, как разбавленное какао, кудрявый кулек, нервно дергающийся на ветру. Льнет к тощей прозеленевшей рябине, растерявшей все листья. Мелкие линии, черточки блестящих веток, в них крутая дуга ствола, по которой бегают гуашево-зеленые капли. А ветер сильно дует внутрь леса, обсыпая опушку и просеку легкой крупной сосновой хвоей, застревающей в травах, березах и волосах. И пахнет карамелью - сухими травами, а поглубже в лес - муравьиной кислотой и поганками, еще яркая плесень под колодами добрасывает чердачный аромат.
   За крылом папоротя очень солнечно, в слабых темных кляксах, над которыми дрожат клочки коричневой бумаги и резвые рябинки до пояса высотой. И так до плоского зонтика папоротника (он как далекое африканское дерево), наклонившегося над просекой, чтоб его было тоже видно. Дальше по тропе расплескалась пестрая охра с языком густой тени. Тропа ныряет вбок, обходя стеклянисто-серый ствол старой березы в клочках белой эмали. Ствол поднимается вверх. Закрывается темно-зеленым полушарием игл, мерцающим изумрудным светом и тенью.

     Осенью у деревни
     Хочется петь с грустинкой.

   Шум ветра. Воркотня отдельных листьев из трав. Откуда-то сверху доносится цыканье, ласковый писк синицы. Вместе с ним начинаешь различать тихое серебристое шуршанье цикад, рокот осенней пчелы.
   Ветви берез. На день иконы Пресвятой Богородицы Неопалимая Купина ветрено и разно, в небе, - то чисто и сине, то наплывут облака, закроют солнце. Ветер отводит ветви берез далеко назад, еще усиливается и тогда над нежным белым изгибом ствола развеваются серебристо-зеленые, в сухих глянцевых искрах, осьминоги, как-бы стремительно плывущие в морской синеве, и еще эти ветви похожи на расчесы подводных трав с сильным течением.

   4

 Бабушка грибник; коряга; вечер; падающая звезда. Зябкое утро.

   Бабушка грибник. Идет медвежьей походкой из лесу, переваливаясь с ноги на ногу, а на ногах толстые сапоги, похожие издали на валенки; на плечах синяя телогрея, от которой бабушка кажется в ширину больше чем в высоту, над плечами сереет платок, скромно и незаметно. В крупном кулаке крепкая палка, идет бесшумно по опушке за травной грядкой проселка, с левого бока желтеет ведерная корзина, похожая на корыто.

     Осенние листопады..
     А ням грустить ня нядо!
                (Грибы)

   Коряга. Черный провал ямы, покрытый по краям бледной песочной охрой из спутанных корешков. Над этой пещерой падает вниз короткая дуга корня пепельно-серого цвета, с вишнево-коричневыми пятнами тут и там. Примерно на середине пути сбрасывает в яму отросток, но тот, перепутанный с нитками сосновых веток, вливается в песочный наклонный мост над пещерой, делаясь в холодном желто-рыжем песку медно-коричневым, в цвет тульского самовара. Перед мостом на полукруглой площадочке заметно желтеет березовый лист, лежащий на оранжевой хвое. В пальце от него зарывается в землю корень, выставив над листком кривой белесый сучок, похожий на коготь или зуб акулы. За площадкой, резко окаймляя ее, чернеет углем мохнатый корень, внезапно загибаясь вбок и ныряя тугой косматой волной в песок рядом с пещерой. Вокруг тонкие лучи колосков: блекло-зеленые и золотисто-серые, наклоняются к корням, скрещиваются с сосновыми ветками. За ними падает отвесно, в пещеру, песочная стена, испещренная черными дырками норок, бородой корешков; в одном месте перед стеной колеблется на воздухе янтарно-рыжий, с красными, оранжевыми оттенками флажок, густо обведенный мотыльково-коричневым позументом.
   За комлем, ощетинившимся острыми жгутами древесины, из папортниковой поредевшей куриной толпы возвышается целая рыже-седая гора, закидывая к небу несколько переплетенных в диком танце коряг. Высоко над ними белеют четыре, пять, восемь стволов берез, один из которых, прикрывающий недовольную сосну, словно облеплен черным пластилином, от чего, да еще от солнышка, на мгновенье разметавшего глыбы туч, ствол березы сильно белеет, даже сквозь мягкую зеленоватую охру листвы, тающей широкими метлами в седой вышине с длинными белыми пятнами, по форме напоминающими ветви. Где-то над ними низко, тяжело прогудел грузовой самолет, но его не видно с земли.
   Солнце светит в слепящих то широких то узких разливах над соснами, делая их черными горами. За ними издалека быстро движутся толстые курчавые тучи в белом и голубом серебре, сталкиваясь друг с другом и дымясь, исчезая...

     Осенью за деревней
     Каждая травинка...

   Вечер. На опушках отрывочно болтают синицы. От деревни, что за лесом, временами доносится рев пилы, когда он стихает, слышен лай собаки и шепот ветра.
   Глубоко в спутанной траве лежит иссохшая ветка дуба: постно-вишневая тросточка к небу, под ней съежились бронзово-шоколадные светлые комья, сохраняющие свои ребра,- те которые пошире,- на верхушке трости вздрогнул мелкий колючий комок.
   Сине-лиловое воздушное поле, два расходящихся рога сухой березы, облепленные острыми резко изогнутыми сучьями. По золотисто-белым ствольцам скользят прозрачные, едва уловимые тени, оттенки: розовый, синий, зеленый; освещение ствольцов уменьшается на глазах, тает снизу; за ними ярко золотится, переливается, шебуршит охряная мишура высоких берез.

   Падающая звезда. К ночи. У яблонь холодно. Воздух напитан запахами сухой листвы, особенно дикого винограда. Над домом с уютно светящимися большими окнами, в кружевной глубине которых жемчужно желтеют две настенные лампы, распростерлась звездная высь. Вдруг по холодной черно-синей высоте поскользил, как бы замедляясь среди окрестных звезд, падающий огонек, оставляющий за собой длинный таящий хвост и отбрасывая одну, две искры, налился белым густым светом, исчез вместе с хвостом.
   Только цикады раскатисто стрекочут, и молчат.
     *
   Зябкое утро. Миновало Рождество Пресвятой Богородицы. Стало холоднее. Лето закончилось. И хотя еще длятся солнечные хрустальные дни, но все-таки холодно. Особенно по утрам.
   Утром не спешишь вставать. Вся комната озарена лучами изменившегося, побелевшего солнца. За кружевами занавесей светло, яблони утончились, сквозь их желтеющую листву виден зеленый сарай и сосны. Иногда по стеклам тихо скребнет листок. Иногда зашумят верхи сосен над садом. Уж в сенцах зябко, а выйдешь в сад, к рукомойнику, прохватит чуток, поежишься. Так счастливо вдруг станет, и весело.

   5

 Клад; старик; поляна;
 дачные зарисовки (лоза, муравейник и т.д.); деревенская улица.

   Клад. Оранжевое, коричнево-рыжее, золотое, местами, с боков, желтеет бледная охра. В глухих сизых волнах над деревней обозначился ярко-белый кружок - рыжее золото наполнилось изнутри бордовым и красноватым прозрачным свечением, густо зардело. В движущихся, перешептывающихся каскадах золота неподвижно торчат резкие черные рогатки и волнистые изгибы толстых ветвей. Они четко рисуются под жидко-зеленой тучкой сосновой хвои, размытой оранжевой ребристой бахромой; идут вверх и вниз, перекрещиваются в гуще живой парчи; сверху туда западает мощная тускло-красная, как медь, сосновая ветвь, отбрасывая в стороны две-три крепкие отросли, почему там все рябит черной тушью и медью, выделяя неровные трехугольники из шумящих рыжих листьев, от этих рамок сделавшихся как бы чеканными и картинными.
   Со всех сторон перед листвой слабо зеленеют сосновые иглы, собравшись в пять-шесть мелких и средних лап, подернутых кислой коричневой охрой. Тяжелая висящая лапа сильно загораживает рыжую парчу, под лапой, из парчи, ставшей полупрозрачной и восковой, чернеют сажей могучие ветви, извилисто отходящие в разные стороны; за ними спокойно и скромно темнеет ровный, немного изогнутый ствол. В сажени над землей он заслоняется частыми лимонными, зеленоватыми жесткими лоскутами, вдруг украсившимися яркими стеклянными клочьями света; по широкой морщинистой ноге дерева стелется, оборачивает его, ласкается большое белесое, чуть седое пятно, в котором тонко зеленеет мох, а края мелко волнуются, застывают, снова трепещут, будто пляска первобытных людей (эти движения дает полынь, сверху - листва), и вверх поструились, зажурчали солнечные ручьи.
   Старик. На большом старом велосипеде. Острые плечи, длинные руки. Седая, как моль, борода до носа и ушей. Мелкая кепка. Не то есть очки, не то нет (?). Голос приятный, веселый: ''Гуляка, художник? Хэ!'' Блеснул оттуда, из бороды, белым металлическим зубом и уже скрылся где-то за травами, на проселке.

     На велосипеде дедушка
     Во лесок поехал.

   Поляна. Лоскутки света. Звонкий лай собаки. Ветер постоянен и сдержан, иногда сверху послышится хлопанье голубиных крыльев - это крупный лист сорвался с березы и задевает окрестные листья. Повсюду яблочно пахнет свеже опавшей горькой и холодной листвою, из-под поваленного ствола сосны добрасывает чем-то таким, что приятно щекочет ноздри.. В золотистых невесомых березовых шелках тихо пищит синица. Смотришь в этот шелк и дивишься глубокой туманной синеве, затянутой над поляной плоскими размытыми шарфами облака, в котором от этого березового шелку есть что-то тепло-охряное, и розовое.
   Время за полдень. Начало октября развернулось во всю ночными заморозками.
   Сверху шумит. Два бело-коричневых с рыжим листка; мышиный хвост черешок, плавный боковой изгиб и вытянутый кончик одного, изящная медово-оранжевая плоскодонка второго; вокруг мелкая утоптанная трава зеленого цвета, с частыми серыми нитками. Множество бледных, бронзовых кружков, комков, валяющихся так и эдак.

     На поляне, на поляне,
         на поляне жук гуляет.
     ''Листопады, листопады-ы'',-
     мямлит жук, клешней зеваит.

   [Дачные зарисовки]
   Длинная лоза от разбитого угла ванны, ложится на крышу терраски, которую трудно угадать под мешаниной стеблей. По лозе спускаются нежные алые листья, составляющие несколько полукружий, но верхние ослабели и повисли; вокруг еще немного блекло-желтых и зеленых, а тон задают алые. Больше всего их над дверью и по ветвям яблони.
   Похолодевшие упорные стебли травы, сверху трепещет незаметная ветка жасмина. В траве, прилепившись к горке заброшенного погребка, темнеет муравьиная груда, прошитая в нескольких местах высокими стеблями колосьев. На черно-коричневой вершине не видно ни одного муравья. Только показалось на миг, что кто-то тихо копошится за кучкой палочек и соринок.
   Воздух прозрачен, легок.
   Мягкое покрывало из овечьей шерсти, крутое очертание глубокой спинки, пониже несколько гребней складок, из-под овчины темно синеет край тонкой кофты. Кусок дубовой темно-коричневой ножки. Спускающаяся со стола зеленоватая клеенка. За креслом яркий угол из высоких окон, пестрое, желтое, зеленое.
   Под крышу юркнула пташка. Проведав, что дома люди, она суматошно свистнула раз-два, собирая компанию. Ей это удивительно.
   Деревенская улица. Узкоплечая женщина в выцветшей ситцевой косынке, таком же платье и темно-серой кофте. Стоптанная обувь, в руке палка, опирается на нее, воткнув в траву. У бабушки маленькое обветренное лицо; она стоит прямо, смотрит за забор, на дом в яблонях.

   6

 Самовар; пень; огоньки ландыша. Осенняя дача.

   Самовар. Коричневый витиеватый четырехлистник из меди, с четыремя отверстиями внутри в виде лепестков. Он сидит на потемневшем от времени носе, смотрящем единственной ноздрей вниз, на тусклое поле подноса, заляпанное пятнами засохшего жира и сахара. За толстыми боками с двумя висящими кольцами ручек стоят высокие белые четырехугольники окон в частых цветочных кружевах, подернутых серой марлевой рябью. Между двумя светящимися полями краснеет прищепка. В саду болтают синицы; иногда в крупных кружевных венчиках помаячит темный шарик пчелы; с краю стола, над креслом, легкая голубая тень дикого винограда.

     Сам варю, сам и пью.
     Наливай, пока даю.

   Пень (лист дуба и трава). Светлый медово-белесый, шлифованный листок дуба с длинными уцелевшими ребрами; с одного краю они резко подогнулись под листок. Вверх тянутся три бледно-зеленых ленты травы с желто-оранжевыми, свечными язычками: первый дрожит стрелкой компаса у сырой грани пня, второй отклоняется вбок, к кудрявой черной трухе, а третий уткнулся истлевшим концом в землю за листком дуба.
   После затяжного ночного дождя остро пахнет грибами и плесенью. Временами можно различить свежащий дух березовых листьев, похожий сейчас на запах первого, покровского снега.
   В пол пяди от травы из древесной прозеленевшей глуби жадно распахнул четыре черно-коричневых щупальца кальмар гриба, словно изготовившегося ухватить из этой неясной глубины что-то скользящее по поверхности моря. Верхнее боковое щупальце у него (оно самое длинное) вплетается в вереницу таких же черно-коричневых кривляющихся трубочек, только меньшего размера, которые заговорщицки карабкаются, держась друг за друга, словно некие лесные старички, вверх по отрогу пня. За ними ярко зеленеют пласты мха с одним-двумя скользящими пятнами солнца.
   Сверху мох перебивается мокро-сизой рябью, кусок коей позволяет заключить, что это была береза. Рябь подходит под край пня, покрытого нежно-зеленым бархатом. Прямо из него торчат серо-мраморные выпуклые полупластины, одна поверх другой, в кофейных разводах и кольцах,- не то окаменевшее лесное ухо, не то что-то звездное, словно кто-то забыл на пеньке галактику. Несколько мелких бело-серых камешков гриба в золотисто-зеленой лужайке, перед ними скользит из стороны в сторону оранжево-желтая стрелка травы, загораживая еще одних грибов, эти в виде пластиково-коричнево-серебристых шариков; один крупный, с ноготь величиной, а остальные мелочь, жмутся вокруг. Прохладные и упругие на ощупь. Они сидят на темной сырой площадке пня, украшенной несколькими рыже-красными хвоинками.
   Другим боком пень глубоко зарывается в черную грибную труху, перемешанную с гнилой березовой листвою, из которой там-тут, а чем ниже, тем гуще, зеленеет мишура карликового кустарничка, а он мешается с травами, вощано-белесыми скукошенными папоротниками, столпившимися позади пня хрупким вздрагивающим скелетом динозаврика, и все глядят, а травы еще и падают, на тропину, устланную яблочно-рыжеватыми и светлыми ребристыми листьями.

     Звонко засмеялась на болоте клюква.

   Огоньки ландыша. Повсюду в стеклянисто-зеленой ледяной траве, особенно вдоль тропины, краснеют восковые комочки ягод ландыша, под каждым третьим еще час назад играла крупная голубая звезда. Тропина вьется между берез в старый ельник. Там густо-зеленые висящие лапы обнимают стройные белые стволы, покуда березка не развесит в яркой синеве неба над маквой ели свои частые поредевшие рыже-золотые гривки. В них то и дело плавают сонные облака, тем белее, чем изумруднее и чернее кажутся шатры елей под ними.
   На день преподобного Савватия Соловецкого солнечно и прохладно.

   Осенняя дача. От сетки забора весь сад просматривается до лесных его закоулков, прозрачен как стеклышко. Тропина в мелкой сосновой лапше, перед домом облетевшая слива. Все яблони, дикий виноград над крыльцом уже по-зимнему оголенные, редкие листья замечаются только вблизи. Они коричневые, сморщенные или желто-зеленые, как бы обледеневшие.
   Дом. В комнате холодно, пахнет сыростью и мышами. Занавески, шторы плотно задвинуты, сжаты прищепками. На пустом столе стоит холодный медно-коричневый ведерный самовар с чуть вдавленными боками под крендельками ручек. Между креслом и холодильником, на нижних полках этажерки желтеет обложкой детская книжка с веселым зеленым кузнечиком в красном берете.
   У сосны. Выйдешь в сад - и снова подивишься его стеклянной прозрачности. Там где две недели назад золотился сафьянами по зеленому кафтану молодой развесистый вяз, залихватски прикрывая сосну до ее нижних веток, теперь голые серые прутья ветвей, в них зябкий ствол. Толстый столб красно-рыжей сосны потемнел, за ним сплетенья пустых рябин и дубков, крупная клетка забора.

     Стрекоза в желтеющем небе
     На зеву летаит.

   Лужа. За дачными воротами у деревни на проселке овальная глубокая лужа. Бледно-коричневый, как остывшее какао, овал мутной воды, покрытый серыми пенками. Чуть отойти, среди них покажется круглый голубоватый, то яркий, млечный шар солнца, светящийся фонарем в белой петербургской ночи. Свет этот закоптелый, керосиновый, а взглянешь вверх - сразу зажмуришься. И солнышко чуть теплое, зато очень ласковое.

   7

 Ветка ели; дятел; небо в травах.

    Ветка ели. Чистый серебряный кристалл, каблук вдавливает листву, ярко-оранжевый бриллиант, мягкий похруст валежника под сапогом, голубая искра, выше замигала хрустально-желтая слезка, погасла. Мокро-зеленые гирлянды, в них тихий, почти неслышный шорох березовых листьев. Белый глаз солнца. Отойти на десять шагов: снизу вверх все ели усыпаны по концам веток крупными белыми, оранжевыми, голубыми огнями; самое чудное: в черно-зеленой бархатной глубине засветится чистый синий огонек, перельется в фиолетовый, вспыхнет лиловым.
   Тонкий черный ствол, спицы сучьев, за ним ярко освещенный солнцем кустарник с кольцами желто-охряных прозрачных листьев. Веток кустарника в холодном серо-голубом воздухе не видать, кажется, листья свились в кольца и повисли в воздухе сами собой. Мимо кустарника сквозь рыжую ржавь папоротников стелется белесое стекло света, задевая замшелое подножье березы, сверху виснут полупрозрачные еловые лапы, огоньков в них все меньше. Это самое жирное пятно солнца, под березою: зеркально-коричневый глянец сгнившей листвы, зеленые нитки трав...
   В две тонкие черточки прут березы, на конце несколько истлевших пыльно-коричневых бумажек. Нежно покачивается, забирается в еловые пальцы. Маленький колючий трезубец, сбоку под ним темнеет черно-кофейный листок с овальной дыркой. Поглубже, в коротких зеленых иглах сухо блестит коричнево-рыжий лист, крутая полоса тени дрожит на нем у края, похожая на сердито изогнутый рот. Над полосой обозначаются крупные тени иголок и веток, одни повыше, другие пониже, домиком. Вокруг сгущается еловая хвоя, из нее приподнимается широкая колючая лапка, за ней вбок подкручивается еще одна, с березовым перстнем-листком, хрупко серебрящимся на солнце. Среди игл, ставших грубее и темнее, тянутся вверх черные ветви, затем одна ветвь, вокруг прутья, листки, две плотные лапки с ярко-зелеными ладонями-полянами к небу; розово-седая паутина сухих веток, оплетшая живые зеленые ростки; толстая прозеленевшая дуга изгибается к ели и короткими волнами с засохшими отраслями достигает узорчатого от тени рыже-коричневатого, с красными, зелеными оттенками ствола.
   Дятел. Частое пощелкиванье, где-то совсем рядом, на березе или сосне. Дятел мелкий, щелчки его легкие, иногда задумчиво прерываются. Тогда обращают внимание свистки синиц, как бубенчики, на жидких верхушках берез. Дятел теперь щелкает дальше, кажется, лишь касается клювом коры.
   Широкая лента света на еловом стволу. Рыжие, медно-красные царапины в шершавой коре, покрытой зеленой мшистой зыбью. Верхняя часть пятна делается тускло-янтарной и тает на глазах вокруг ветки. Хрупкие полосочки тени, незамысловатые узоры, все растаяло, стало прохладно-коричневым и зеленоватым. За погасшей гранью ствола широкий черно-зеленый шатер с раздвинутым в разные стороны пологом. В нем золотится, как сено под солнцем, высокая шапка березы, вокруг чистые голубые пятна, разделенные на множество мелочи черными еловыми жилками. Под березой застыла густая, пышная звезда с лучами из зеленой дорогой бахромы. Внизу, у земли, все темно-зелено, с редкими проблесками березовых мелков тут и там.
   В две тонкие черточки прут березы, на конце несколько истлевших пыльных бумажек. Нежно покачивается, забирается в еловые пальцы. Внизу остатки широкого ребристого листка, освещенного по краю холодным влажным лучом; над ним замер маленький съежившийся папоротник, за которым сереет березовая палка в болотно-зеленом заплесневелом крапе, зарывшись обоими концами поглубже в листву.
   В вершинах берез, в их прозрачных золотых искорках что-то хрустальное.

     Самолет гудит, гудит,
     Как большой олень трубит:
     Ууу... Уу-ууу... Уу... у.

   Небо в травах. Далекая синева с размытыми неясными облаками, уходящими за вершины сосен. В этой синеве легко раскачивается зонтик мороз-травы, растопырив во все стороны сухие ломкие спицы. За ним еще два, также сверху. Слева, над желтоватыми травами и лесом горит большое, уже почти вечернее солнце, почти не грея, роняя ливень зыбких лучей в самую травную гущу, делая и без того мелкие травы еще мельче, лазурнее и легче. А по небу, сквозь зонтик цмина, чертит тонкую белую полосу разреженного воздуха серебристый грифель самолета, уползая в черные прогалины сосен.
   Постепенно тонкий белый воздушный след укрупняется, растворяется по краям в теплой голубизне, а пониже к травам так же крупно белеют две разбухшие полосы, медленно тая.

      [о стрекозе]
     ..На зеву летаит,
     Черный хлеб жуваит.
        (или '' черн. хлеб жует'')