Когда умрёт последний гражданин

Советсткой Родине посвящается:

"Она была сурова, совсем не ласкова с виду. Не гламурной, не приторно любезной. У неё не было на это времени. Да и желания не было. И происхождение подкачало, простолюдной Она была. Всю жизнь, сколько помню, Она много работала. Очень много. Занималась всем и сразу. И прежде всего — нами, оболтусами. Кормила как могла. Не трюфелями, не лангустами, не пармезаном, не моцареллой. Кормила простым сыром, простой колбасой, завёрнытыми в грубую серую обвёрточную бумагу. Учила. Совала под нос книги, запихивала в кружки и спортивные секции, водила в кино на детские утренники по 10коп. за билет. В культурные театры, в ТЮЗ. Позже — в драму, оперу, балет. Учила думать. Учила делать выводы. Сомневаться, но добиваться.
И мы старались, как умели. И капризничали. И воротили носы. И взрослели, умнели, мудрели, получали степени, ордена и звания. И ничего не понимали. Хотя думали, что понимаем всё. А Она снова и снова отправляла нас в институты и университеты. В НИИ. На заводы и на стадионы, в колхозы и стройотряды. На далёкие стройки магистралей. В космос. Она всё время куда-то нацеливала нас. Даже против нашей воли. Брала за руку и вела. Тихорько подталкивая сзади. Потом махала рукой и отходила, наблюдая за нами со стороны. Издалека.
Она не была благодушно-показной и нарочито щедрой. Она была экономной. Бережливой. Не баловала нас бесконечным разнообразием заморских благ. Предрочитала своё домашнее. Но иногода вдруг нечаянно дарила американские фильмы, французкие духи, немецкую обувь или финские куртки. Невзначай и немного. Зато все эти подарки были отменного качества — кинокартины, и одежда, и косметика, и детские игрушки. Как и положено быть подаркам, сделанным близким людям. Мы дрались за них в очередях. Шумно и по-детски восхищались.А Она вздыхала. И молчала. Она не могла дать больше и потому молчала. И снова работала. Строила. Возводила. Запускала. Изобретала.И кормила. И учила.
Нам не хватало. И мы роптали. Избалованные дети, ещё не знающие горя. И мы ворчали, мы жаловались. Мы были недовольны. Нам было мало. И однажды мы возмутились. Громко. Всерьёз. Она не удивилась. Она всё понимала. И потому ничего не сказала. Тяжело вздохнула и ушла. Совсем. Навсегда. Она не обиделась. За свою долгую трудную жизнь, Она ко всему привыкла. Она была неидеальной и сама это хорошо понимала. Она была живой и поэтому ошибалась. Иногда серьёзно, но чаще трагически. В нашу пользу. Она просто слишком любила нас. Хотя и старалась особо не показывать. Она слишком хорошо думала о нас. Лучше, чем мы были на самом деле. И берегла нас, как могла. От всего дурного. Мы думали, что выросли давно. Мы думали, что проживём и без её заботы и без её присмотра. Мы были уверены в этом. Мы ошиблись. Она — нет.
Она оказалась права и на этот раз. Как почти и всегда. Но, выслушав наши упрёки, спорить не стала. И ушла. Не выстрелив. Не пролив крови. Не хлопнув дверью. Не оскорбив нас на прощанье. Ушла, остав нас жить так, как мы хотели тогда.
Вот так и живём с тех пор. Зато теперь мы на своей шкуре ощутили и что такое изобилие, и что такое горе. Вдоволь. Счастливы мы? Не знаем.
Но точно одно — мы знаем те слова, которые так и не сказали ей тогда. Мы заплатили сполна за своё нахальство. Теперь понимаем то, чего никак не могли осознать незрелым умом в те годы нашего безмятежного, избалованного детства:
— Не поминай нас плохо и спасибо тебе. И проти. За всё прости. Наша Советская Родина"
Молва приписывает сей текс позднему Жванецкому, но по существу, рождённые в СССР лучше остальных понимают глубину каждой фразы. Здесь не о чём спорить, лишь бережно хранить в душе всё лучшее, что подарила нам Страна Советов.

Памятью мы отменяем смерть последнего гражданина СССР — пусть живёт вечно!



Ная Иная   29.04.2024 12:10   •   Заявить о нарушении