Узнавание

Полная луна лила через окна призрачный свет, который затейливыми пятнами играл на стенах. Ему показалось, что нечто осмысленное было в их движении, но он тут же отбросил эту мысль, поспешно включил свет в гостиной и увидел в оконном стекле своё отражение, искорёженное, стареющее, с безумным взглядом слегка прищуренных глаз. Было в этом отражении нечто пугающее и даже отталкивающее. К тому же он заметил некое нарушение пропорций в портрете на стекле. Что случилось? Куда исчезла глубина, притягательная сила, загадка образа, в конце концов? Где всё это? Он усмотрел одни намёки на человечность, да ещё в умении держать голову, спину, слегка кривить губы – претензию на исключительность. Таким он себя не знал.
Иван Петрович растерялся, все мысли улетели куда-то, как испугавшиеся птицы на перроне от резкого гудка паровоза. Это не мог быть он. А тогда, кого он там видит?
- И это я? – вырвалось у него. – Нет. Что может быть общего у меня с этой бездушной оболочкой, с этим издевательским портретом пугала огородного? – он повернулся и слегка скосил глаза, чтоб видеть собственное отражение в новом ракурсе, но вид сбоку оказался ничуть не лучше. - Это всего лишь метаморфозы в лунном свете на оконном стекле, - проговорил он нарочито громко. – Какие метаморфозы? Какой лунный свет, когда в гостиной свет от люстры? Что? Электричество виновато? Или зрение подводит? А может, надо меньше по лесу бегать? – он хмыкнул. – Конечно, всё можно объяснить. А надо ли? – устало вздохнул он, опустился в кресло и слегка прикрыл глаза, словно диалог с самим собой утомил его.
На самом же деле он так расслаблялся, и тогда мысли, воспоминания превращались в некий поток, который без всяких усилий протекал где-то рядом, так, что он мог погрузиться в него и одновременно наблюдать как бы со стороны. Это не было медитацией, он называл этот процесс «погружением». Куда? Во что? Он не размышлял по этому поводу. Прошлое само находило его, «подбрасывая» факты из жизни. Эмоции переставали зашкаливать, раздражение уходило, усталость отступала.
Почему он так расстроился из-за увиденного отражения на стекле? Может, потому, что всегда считал себя достаточно привлекательным? Во всяком случае, женщины его обожали. Или ему хотелось верить в это? Он не мог похвастаться, что их было много в его жизни, но всё же были. Да и жена, с которой они прожили вместе почти лет семь, смотрела на него влюблёнными глазами. Правда, они расстались, но уж не из-за его внешности, это точно.
Через какое-то время их совместного проживания он вдруг обнаружил, что одной красоты женщины, на которой он женился, для счастья маловато будет. Ему стали надоедать сплетни о соседях, разговоры на сугубо бытовые темы: новые тенденции в моде, загородные дома, отдых за границей  знакомых, их увлечения и слабости.
Попытки жены рассказать о новых пьесах, что поставил известный режиссёр в их театре, о выставках современных художников и концертах, о новинках в литературе пресекались на корню. Не потому, что ему это было не интересно. Просто он не желал тратить время на пустые разговоры, когда он был (как ему казалось тогда) на пороге мирового открытия. Весьма прозрачные намёки по поводу продолжения рода вызывали в нём бурю эмоций, и, надо сказать, совсем не позитивных. Его негодование повергало Лилечку в состояние ступора. Тогда Иван Петрович предлагал компромиссное решение, обещал подумать на эту тему после завершения исследований, хотя знал, что лжёт.
Когда же он пребывал в умиротворённом состоянии после возвращения домой из очередной поездки на научную конференцию и «уплывал» в философские размышления, жена извинялась, что вынуждена его покинуть, ибо остались незавершённые дела, которые следовало срочно доделать. Иногда он предпринимал попытки поделиться научными открытиями с Лилечкой, но они терпели крах. Она, мило улыбаясь, просила его обсуждать подобные вопросы с сотрудниками, ибо она ничего не понимает в биохимии.
Правда, когда к ним приходили в гости его друзья, и он с восторгом сообщал по большому секрету, что работой их лаборатории заинтересовались на самом высоком уровне (он показывал пальцем на потолок), но почему вдруг возник этот самый интерес, он умалчивал. Недосказанность, намёки, подмигивания, обмен улыбками, - не раздражали  Лилечку. Она понимала, что его друзья были в курсе перспективного направления и небольших, но всё же успехов её мужа. Ей доставляло истинное удовольствие наблюдать за реакцией гостей на весьма туманные фразы супруга.
Микробиолог Константин улыбался краешками губ, иногда кивал в такт речи Ивана Петровича, не нарушал целостности «мелодии» исполнителя и в то же время постоянно подтверждал достоверность произнесённого. Их тандем вырабатывался годами совместной работы и дружбы. Лилечке порой казалось, что они слышат друг друга без слов, чего нельзя было сказать про них с мужем. Эксперименты, опыты, наблюдение, анализ, изучение биологического материала, создание определённых условий, удачи, неудачи, медленное продвижение к цели, чтобы в один прекрасный момент начать всё заново. И всё же сдвиги были, хотя об этом редко говорилось вслух. Ему доставляло истинное удовольствие слушать Ивана Петровича. При этом Костя не забывал хвалить мастерство хозяйки в приготовлении уникальных и очень вкусных блюд. Но делал это столь тактично, что никто, кроме Лилечки, не обращал на его ухаживание внимание.
Эрнест – штатный психолог в научно-исследовательском центре, где работал Константин, Иван Петрович и генетик Николай. Обычно он возлагал на себя миссию тамады, «разбавлял» застолье шутками и весьма корректными анекдотами на злобу дня, чтобы встреча друзей не переросла в научную конференцию. Ибо вечно занятый, опаздывающий везде и всегда, кроме посиделок у Ивана Петровича, Николай, мог «зависать» в интересующей его области, забывая, что генетика – не каждому из присутствующих по зубам. А популярного объяснения он не мог себе позволить.
Андрей – пятый из их компании, посвятил свою жизнь медицине, некогда учился с друзьями в одной школе, и даже какое-то время занимался ещё одним тоже весьма перспективным направлением в том же самом научно-исследовательском центре, связанным с его профессией. Но по каким-то причинам вскоре вернулся в центральную больницу, где возглавил хирургическое отделение, о чём ни разу не пожалел. Его решение никак не отразилось на дружбе великолепной пятёрки, но профессиональная деятельность хирурга друзей мало интересовала, поэтому он старался не отклоняться от некогда заведённого порядка их встреч. Не вылезал с рассказами об интересных случаях в своей практике, больше слушал, нежели говорил, любил задавать вопросы, «выуживая» из друзей полезную информацию.
Все мужчины были приблизительно одного возраста (расхождение от трёх до пяти лет не нарушало гармонии), интеллигенты старой закалки, интеллектуалы и не учёные сухари при этом, нормальные люди, способные оценить искрящийся юмор Эрнеста.   
Друзья приходили в гости к Ивану Петровичу и Лилечке с завидной регулярностью. Нельзя было сказать, что они дружили семьями, Константин и Эрнест были холостяками, находились в вечном поиске второй половины. Андрей и Николай хоть и были женаты, но приезжали всегда без милых дам. Их посиделки превратились со временем в мальчишники. Так повелось. Правда, жена Ивана Петровича, как хозяйка дома, присутствовала на их встречах, но была столь скромна и молчалива, что в какой-то момент гости переставали замечать её. Что нисколько не расстраивало Лилечку.
 При этом о подробностях разработок не говорилось. Видно, они давно уяснили, с подачи Ивана Петровича, что стены имеют уши. И уже было не важно, где эти стены находились. Со временем скрытность превратилась у них в привычку. Но как только друзья уезжали, Иван Петрович заявлял, что успех пришёл исключительно благодаря его внимательности, ибо это он вовремя заметил ошибку.
После чего он брал жену за руку и тащил в кабинет, быстро писал на рабочей доске  формулы и призывал Лилечку обратить внимание, как из одного получается другое, и где надо было включить третье, и убрать четвёртое. Для неё это было китайской грамотой.
- Не стоит тратить время на объяснения, милый, - едва слышно произносила она, словно боясь чего-то.
 - Почему? Это же так важно для меня, - пытался возразить он.
Лилечка вздыхала:
- Очень хорошо, что у тебя есть интересная работа. Но ты же не хочешь, чтобы я врала тебе? Ты же поймёшь, что я ничего не смыслю в твоих открытиях, даже если буду стоять с умным выражением лица. Ты же должен понимать, что подобное сдерживание эмоций рано или поздно приведёт к истерике, потому что я решу, что ты издеваешься надо мной или того хуже – желаешь унизить, показать, что я тебе – не пара, ибо у меня нет высшего образования. Я из простой семьи, а не из профессорской, как ты. Хотя когда ты предложил мне руку и сердце, это не было для тебя препятствием. К тому же, дорогой, я тоже ценю твою честность, когда ты заявляешь, что не желаешь выслушивать городские сплетни. Я не обижаюсь на тебя, хотя моё желание рассказать тебе о новой постановке в нашем театре – я бы не назвала сплетнями. Ну, да ладно.
- Ты мстишь мне? – спросил он и увидел растерянность на лице жены.
- Не знаю, - тихо произнесла она.
Короче, откровенных, задушевных бесед не получалось. Ей было всё равно, чем занимался её муж, лишь бы снабжал её деньгами на личные расходы. Так думал он. А что думала она, чем жила на самом деле, его не интересовало. И это не он ушёл от неё, а она, когда почувствовала, что прочные узы брака превратились в пожухлую цветочную гирлянду, которая давно должна была порваться, но по неизвестным причинам всё ещё продолжала держаться. 
А может, он всё это время больше заботился о том, соблюдены ли приличия, нежели о женщине, что жила с ним рядом? Иногда его посещало чувство вины, иногда терзала грусть и печаль, но он быстро справлялся с ними. Мелькнувшую в начале их совместного проживания мысль, что они с женой, словно две планеты, вращающиеся на разных орбитах, загнал подальше. Возможно, именно это и привело к разрыву, а не разница в возрасте в четырнадцать лет. К тому же, не было шагов навстречу друг другу. Или были? В одностороннем порядке. Правда, не с его стороны.
 Он не знал, что Лилечка каждый раз, уходя из его кабинета, оборачивалась в надежде, что он повернёт лицо и улыбнётся ей.  Это стало бы подтверждением, что она дорога ему, что он помнит о ней. Но она видела только равнодушную спину мужа горой нависавшую над письменным столом. Он что-то быстро писал, как безумный, совершенно позабыв о ней. И тогда ей казалось, что Иван Петрович живёт вне времени или ему наплевать на время, которое утекает, как песок, меж пальцев.
В его памяти всплыл яркий полуденный свет, который лился сквозь витражные стекла двух западных узких высоких окон в библиотеке, делая все предметы ирреальными, когда Лилечка объявила, что уходит. Без объяснений, которые пролили бы свет на логику её поведения. Он не знал, что она промолчала не из-за гордыни, а из-за того, что увидела язвительную улыбку на его лице, ставшем похожим на ястребиное, отчего пропало желание что-либо объяснять.
Она вдруг поняла, что всё, произнесённое в данный момент, будет фальшивым, странным, абсурдным. Человек, с которым она прожила много лет под одной крышей, вдруг стал далёким, чужим и холодным, как замёрший водоём. Она ощутила, как его раздирают противоречия. С одной стороны страх, что подумают люди об их разводе, с другой стороны облегчение, потому что это было её решение, с которым он просто согласился. И одновременно, вопреки всему, он испытал радость, что теперь его никто не будет отвлекать от любимой работы. А потом вновь взяли верх муки совести, что его совершенно не волнует, как она собирается жить дальше и что делать, ибо он снимал с себя все обязательства по поводу её содержания. 
Все его сомнения и противоречия отразились на его лице. Лилечка, словно прочитала его мысли, и покачала головой. Таким она ещё не видела своего мужа.
- Странно, но ты сейчас так похож на осла, которым стали управлять два хозяина, что мне страшно рядом с тобой, - на редкость тихий голос прозвучал уверенно.
Дверь в библиотеке медленно открылась. Сама, без видимых усилий, и замерла. Ему тогда показалось, что это нечто из разряда необъяснимого. А может, он просто не видел, как жена открыла дверь или это выпало из его памяти? В следующее мгновение он увидел, как Лилечка замерла на пороге, словно в ожидании ответа. Её высказывание он воспринял не как стремление унизить его, сделать больно. Короче говоря, она на удивление точно передала его состояние. Но разве мог он признать её правоту?
Он ощутил смятение в мыслях, вихрем проносились образы, чувства, слова. На весах лежал страх и здравомыслие, но чаши весов никак не могли успокоиться. И он пошёл по проторенному пути. «Лучшая защита – нападение», - решил он, совершенно позабыв, что перед ним не театр военных действий, а трагедия семейных взаимоотношений.
- Что вы себе позволяете? – в минуты раздражения он обращался к Лилечке на «вы». – Хамить изволите, Лилианна Андреевна? Бежать решили, так чего вы ждёте? – и взмахнул рукой, словно прогоняя невидимую назойливую муху.   
Она посмотрела на него, как птенец на удава. Или это ему показалось? А потом улыбнулась и молча вышла в распахнутую дверь. Он мог не допустить разрыва, мог остановить её, и всё было бы иначе. Позже он не раз спрашивал себя, почему не сорвался с места, не побежал за ней, не остановил, не окликнул, не извинился за свой выпад. Это было выше его сил.
Захлопнувшаяся с грохотом входная дверь (сама по себе или это Лилечка приложила максимум усилий?) – словно пощёчина, вызвала в нём бурю эмоций - мелочных, мстительных и весьма болезненных, потому что было уязвлено его самолюбие. Мысли будто закипели в его голове, и вдруг неожиданно утихли. Он вышел в боковую дверь, связывающую библиотеку с кабинетом, и как-то обречённо произнёс:
- Вот и всё.
А потом  увидел в окно, как некогда любимая женщина уходит в никуда, силуэт её расплывается и тает на глазах среди унылой улицы под грохот экзотической музыки, доносившейся из салона мимо проезжающей иномарки.
Машина проехала, грохот стих и наступила какая-то пульсирующая тишина вокруг, и пустота внутри. Он опустился на пол, обхватил голову руками и разрыдался. Только будто осиротевший в одночасье дом был свидетелем сцены отчаяния, охватившего его. Он голосил и выл, как раненый зверь, а потом свернулся калачиком и уснул на полу.
И снился ему солнечный берег небольшой речушки в деревне, где он когда-то отдыхал вместе с няней. Вот он, шестилетний мальчишка, отправившийся ловить синих стрекоз, застыл возле воды, поражённый изяществом маленьких существ. Восторг и страх за их жизнь сплелись воедино. Он посмотрел на сачок, который сжимал в руке, и вдруг расплакался, а потом потребовал от няньки сломать орудие пленения. Он не помнил, что испытывал в тот момент, когда увидел, как нянька исполняет его просьбу. Слёзы высохли. Он резко повернулся и побежал к дому. Как давно это было? Сон-реальность, сон-воспоминание давно им забытого эпизода из детства растаял.
Иван Петрович открыл глаза, ощутил боль во всём теле, словно после тяжёлой болезни, и вдруг увидел синюю стрекозу. Она сидела на подоконнике и с любопытством разглядывала его, лежащего в одежде на полу, и пытающегося сообразить, как это создание из его сна оказалось в кабинете. А она, словно услышав его, пролетела вначале над ним, а потом вылетела в открытую форточку. И именно в этот момент профессор осознал, что жизнь продолжается.
А через год после развода случайно узнал, что Лилечка училась в университете на факультете иностранных языков, когда они жили вместе, и перед самым расставанием успешно его окончила. Известие было неожиданным. Мелькнула мысль, почему он узнал это от постороннего человека, а не от Лилечки? Чего ещё он не ведал о собственной жене? Пошла учиться. Зачем? Может, желание соответствовать статусу жены профессора руководило ею, он не знал, а гадать – не собирался. Из того же источника стало известно, что ей предложили работу в одной серьёзной фирме в качестве переводчика, что несказанно удивило Ивана Петровича, но внешне он остался невозмутимым, так что сплетнику, доставившему столь неожиданные вести, не удалось насладиться растерянностью профессора.
Он никому не мог признаться, как «выкрикивал» свою боль, когда Лилечка ушла от него. От услуг Эрнеста отказался сразу в весьма категоричной форме, заявив, что не считает трагедией данный факт своей биографии, что обрёл свободу, о которой подспудно мечтал.
- К тому же, - заявил он, - я где-то прочитал, что со временем забываются утраты, восстанавливается бодрость духа и ощущение радости бытия.
- Ты думаешь, что это касается всех поголовно? – спросил Эрнест.
- Не знаю. Но я учёный. Вот и проверю, так ли это? – спокойно произнёс Иван Петрович. – Думаю, что жизнь – вообще печальная штука, но ведь и в печали есть что-то притягательное. Не так ли?
А потом так погрузился в работу, что ему стало не до переживаний и размышлений на посторонние темы, не касающихся его исследований. Именно поэтому не искал встреч с Лилечкой, не звонил, чтобы предложить забрать личные вещи, не хотел, что-либо менять. Да и оправдание было весьма весомое – некогда заниматься пустяками, когда слава дышит в спину. Теперь он мог работать, сколько душе угодно. Никто не отвлекал от любимого дела, не спрашивал, почему вернулся поздно. А приходящая домработница обходилась гораздо дешевле содержания жены. Ошалевший от предоставленной свободы, шёл семимильными шагами к цели, ничего не замечая вокруг. 
Отрезвление оказалось болезненным и весьма неожиданным. Оно случилось в тот момент, когда увидел Лилечку на одной международной конференции за границей, где  должен был выступать с докладом. И именно тогда сердце его заныло оттого, что уже ничего нельзя изменить. Она была всё так же изумительно красива, стройна и привлекательна. И в дополнение ко всему – умна, о чём ему поведал Пётр Захарович, генеральный директор той самой фирмы, в которой Лилечка работала. Чужое мнение он воспринял с иронией, и только из-за того, что был хорошо воспитан, промолчал. Правда, позволил себе недвусмысленную улыбку.
Он был уверен, что никто лучше него не знал Лилечку. Может быть, от спутника его бывшей жены не ускользнула реакция Ивана Петровича на восторженную характеристику сотрудницы? И именно поэтому он счёл своим долгом сообщить, что это Лилианна Андреевна переводит научные статьи и доклады именитого учёного для иностранных журналов.
А уж то, что Иван Петрович услышал далее, просто шокировало его. Оказывается, Лилечка, чтобы понимать суть изложенного в его научных трудах, поступила на заочное отделение того самого института, в котором он когда-то учился, да ещё выбрала его профиль. И что самое поразительное – получила красный диплом. Как ей всё это удалось, он не знал. Лилечка и биохимия – никак не могли соединиться в его голове. «Доброжелатель», похоже, не всё сообщил ему или сам не всё знал. Теперь это не имело никакого значения. Буря эмоций захлестнула Ивана Петровича. Видно, вся их гамма отразилась на его лице, чем несказанно порадовал свою бывшую жену. А когда Пётр Захарович откланялся, она спросила:
- Не ожидал? Я твои деньги не оставляла в дорогих салонах красоты, я на них получала образование.
- А почему…
- Почему не сказала тебе? Чтобы не задеть твоё самолюбие. Ты так вжился в роль великого благодетеля нищей девушки из провинции, у которой в голове только наряды и салоны красоты. Ты не знал и не пытался узнать, кто рядом с тобой жил. Разве не так? Ты ведь не ведал даже, что я окончила среднюю школу с золотой медалью, что перед свадьбой собиралась поступать в институт. У моего отца были итальянские корни, и я свободно говорила на его родном языке. Ты ведь и об этом не знал? Помнишь свою теорию? Жена должна быть за мужем, а не перед ним, и её задача – создавать благоприятные условия для реализации мужа. Люди преувеличивают значение денег, вещей и свободы. 
Он пожал плечами, а потом произнёс:
- Возможно. Но я бы не стал обобщать.
- Прав. Некоторые люди, - уточнила она. - Мне кажется, жизнь такова, что рано или поздно мы узнаём о себе правду.
- Значит, у меня всё ещё впереди, - улыбнулся он. - А где ты живёшь?
Она подумала, что он ничуть не изменился, потому что его не интересует вопрос, как она живёт, ему интересно, где. Да какое теперь имеет значение то, что она после расставания с ним бросилась в своё горе, как в колодец – глубокий и тёмный, со стенками из мшистого кирпича, от которого несло плесенью. Да, она получила независимость, когда никто не указывал ей, что и как делать, словно она беспомощный ребёнок. Но какой ценой?
«А может, ему и не надо это знать», - подумала она, но он каким-то невероятным образом ощутил её мысли, не конкретный текст, суть, и тоже промолчал.
- После смерти родителей, я продала их дом и купила маленькую квартирку недалеко от тебя, кстати. Но не специально. Просто так сложилось. И ушла без вещей, не потому что хотела тебя наказать, для меня было важно начать жизнь с нуля. А знаешь, я даже благодарна тебе за твои придирки, недовольство. Это заставило меня посмотреть на себя не как на жену именитого профессора, а как на личность, которая тоже должна реализоваться в этом мире.
- Ты замужем? – спросил он.
- Нет. И пока не собираюсь. Я живу с дочерью и младшей сестрёнкой, которая всего на несколько лет старше моей дочери.
Иван Петрович хотел спросить, кто отец её ребёнка, но подумал, что вопрос может показаться бестактным, и промолчал. Мелькнувшую тогда мысль, что это может быть его ребёнок, он почему-то отмёл сразу. 
  Ему стало грустно от нахлынувших воспоминаний. Он открыл глаза и нехотя поднялся с кресла.
«Интересно, как долго я просидел, погрузившись в прошлое, сидя в кресле для размышлений»? – подумал он, но смотреть на часы не захотел.
А потом с ужасом обнаружил, что картинка с портретом на оконном стекле, которая так напугала его, никуда не исчезла, она продолжает стоять перед глазами, хотя вновь разглядывать собственное отражение он не рискнул и намеренно встал спиной к окну.
- Неужели и впрямь старею, а то, что я увидел, лишь подтверждение тому?
Он постарался переключить себя на что-то иное, но это отражение перекрывало всё, оно не давало ему покоя – столь омерзительным оказалось. Может, поэтому и нерадостные воспоминания нахлынули, как прилив на море. Поглотили, а потом отступили.
«Нет, я просто обязан увидеть себя в зеркале. Для сравнения, так сказать», - подумал он и вышел в холл, где одна из дверей шкафа-купе была зеркальной, включил свет и замер, с вызовом глядя на своё отражение.
Ему очень хотелось убедиться, что всё ещё не так печально. То, что он увидел, порадовало его: густые светло-русые волосы с седыми прядями, пытливые проницательные голубые глаза, улыбка уверенного в себе человека, следящего за фигурой, осанкой и внешним видом, - короче, перед ним был человек-загадка неопределённых лет, к тому же, по его мнению, весьма обворожительный. Иван Петрович не удержался и подмигнул себе.
«Не герой-любовник, но и не старик. Время внесло, конечно, свои коррективы в мой облик. Но лучше, как сказал мой знакомый, смириться с тем, что ты изменить не в силах. Со временем лучше не спорить. Хотя, - Иван Петрович улыбнулся, - я бы мог и поспорить. Нет-нет, ни о какой пластике я никогда не думал и не думаю. О препарате сожалею, который так и не увидел свет. И, возможно, в силу определённых обстоятельств никогда уже не увидит его. А ведь я мечтал совершить революцию в науке вообще, медицине, биологии, химии, фармацевтике – в частности. Не случилось, - он вздохнул, а потом его мысли поплыли в ином русле, он стал думать о быстротечности времени, о бывшей жене. - Пятнадцать лет совсем незаметно пролетели. Кажется, что ещё вчера Лилечка пыталась навести мосты между нами (это я теперь понимаю), когда сообщала мне то о новой пьесе, то о выставке, то о концерте, то о соседях. Она искала ту область, где бы мы могли быть вместе», - подумал он, после чего выключил свет в холле и гостиной и вновь подошёл к окну.
Вдали, за туманной завесой, расплывались очертания предметов, зданий, ландшафта, меркли огни фонарей, превращая всё в нечто призрачное. Ему показалось, что вокруг двигались какие-то тени и неясные силуэты. Ночная какофония ритмов врывалась в открытую форточку, необычное звучание просто околдовывало его. За окном завыл ветер, тихо заскулил, как собака. Ветка берёзы ласково коснулась стекла и, словно испугавшись, отстранилась, прислушиваясь к странному шипению где-то в траве, шороху, потрескиванию.
«Почему я раньше не замечал всего этого, не слышал, не ощущал, не видел, словно жил под неким колпаком? – ему показалось, что он каждой клеточкой своего тела впитывает ночные этюды и симфонии. - Но не могу же я стоять возле окна до рассвета? А почему бы и нет? – улыбнулся он, но на смену браваде пришёл здравый смысл. – Устал я что-то. Мне необходим здоровый сон», - решил он, поднялся в спальню, лёг в кровать и через минуту уже мирно похрапывал.
Во сне он бежал по шпалам, словно по бесконечной лестнице, и не знал, куда именно бежит. Чуть в стороне стояла женщина, у которой он хотел спросить, куда ведёт эта дорога, но женщина исчезла до того, как он приблизился к ней.
Впереди проявился стрелочник.
- Стой! – хотел он закричать, но лишь промычал что-то нечленораздельное.
«Уж он наверняка знает, куда ведёт эта дорога, и исчезать ему не положено», - подумал Иван Петрович.
- Где я? – спросил он.
- Во сне, - ответил стрелочник.
- А куда я бегу?
- А я почём знаю, что ты забыл там.
- Где?
- В будущем.
- Как я могу забыть то, что ещё не случилось?
- Ты же хотел обмануть время, а оно создано тенью.
- Нет. Глупости. И при чём здесь тень? Абсурд полный. Я просто хотел создать препарат, сохраняющий молодость, вернее, тормозящий процессы старения через восстановление внутренних органов. Мой прадед был алхимиком, его тетради дед передал мне. Я был поражён неимоверно. Основу препарата я нашёл в его записях. Правда, мало что понял. А ещё в отдельном пакете я обнаружил пузырёк, в котором, как думал я, прадед хранил некое лекарство. Мне стало интересно, чем он лечился, если учесть, что на пузырьке не было названия. Я решил сделать анализ единственной сохранившейся капли. Сугубо из спортивного интереса. Ни на что не надеясь. И был поражён неимоверно.
- Хочешь сказать, что в пузырьке был эликсир молодости? Удалось воссоздать?
- Почти.
- Что значит, «почти»?
- Я был близок к открытию.  Во всяком случае, мне так казалось. Но теперь никто не проверит и не опровергнет моё заявление. Может, я заблуждался и был далёк неимоверно от открытия. Ведь нашу лабораторию вначале перестали финансировать, а потом она взлетела на воздух из-за утечки газа вместе со всеми разработками. Несчастный случай? Диверсия? Или судьба?
- Карма.
- Какая карма? – возмутился он и вдруг вспомнил, что кому-то так же односложно ответил совсем недавно.
- Ты хочешь увидеть её? – спросил стрелочник.
- Кого? – опешил Иван Петрович.
- Ту, к которой бежишь.
- А зачем я к ней бегу? – чуть не плача спросил Иван Петрович.
- Забыл? Разум может подменить причину следствием, поставить всё с ног на голову. А полновластный ли ты, Ваня, хозяин своих намерений и поступков, свободен ли ты?
- От чего?
- От чужого мнения, воспитания, корысти и не знаю ещё от чего. А может, тебе надо осознать прошлое, вспомнить что-то, чтобы осознать себя? Ты же знаешь, что настоящее рождено прошлым. Это осознанный итог всего, что было.
- Не знаю. Может, ты и прав, мне зачем-то необходимо увидеть снова ту странную девушку, что я встретил на остановке, потому что она недоговорила свою историю.
- Она на тебя похожа, - заявил стрелочник.
- Нет! – испугался Иван Петрович.
- Думаешь на Лилечку?
- Что? Нет. Она не может быть моей дочерью, - отмёл он прозрачный намёк.
- Ты уверен? – спросил стрелочник, перевёл стрелки и указал ему: - Тебе туда.
- Я устал от этого марафона, - пожаловался Иван Петрович. – У меня было всё, а теперь научно-исследовательского центра, в котором я работал, больше нет. Разорили. После взрыва лаборатории от здания мало что осталось. И вот стою я перед тобой, безработный учёный, никому не нужный, всеми забытый. Благо, у меня было достаточно средств. Я, в принципе, могу и не ходить на службу больше. Мне хватит моих накоплений, чтобы безбедно жить до ухода в мир иной. Но мне страшно одиноко. Вокруг меня всегда были толпы поклонников, журналистов, сотрудников. Поездки за границу, научные конференции, публикации, интервью, и вдруг всё куда-то испарилось. Все разбежались. Я стал не интересен. Мне иногда кажется, что я стал невидимым. Глупости, просто общество перестало замечать меня. Конечно, у меня остались мои верные друзья: Костя, Эрнест, Андрей и Николай. Мы по-прежнему иногда встречаемся у меня дома. Но всё реже и реже. У них сейчас тоже не лучшие времена. 
- А кому легко? Жизнь порой похожа на бешеный вихрь, иногда на глубокий вдох полной грудью перед прыжком в воду, но чаще на сон, где всё шиворот-навыворот. Чего застыл с раскрытым ртом? Тебе нельзя задерживаться. И не ной, что устал. Сейчас второе дыхание откроется. Беги, Ваня, беги. Вот так всегда: дурная голова ногам покоя не даёт.
- Это у кого дурная голова? – возмутился Иван Петрович. – Это фальшивый сон, - заявил он и проснулся.
 Ему показалось, что он и не спал вовсе, но при этом чувствовал себя отдохнувшим. Бег во сне пошёл ему на пользу. Но всё же он вынес оттуда смутную тревогу, неизвестно по какому поводу.
Сквозь кроны деревьев в овальное окно его спальни робко пробивались первые лучи солнца.  В огромный же застеклённый овал на потолке, который он мог с помощью пульта закрывать выдвижными ставнями, виднелось небо, плывущие облака. Перед сном же созерцание звёзд стало для него жизненно необходимой процедурой. Ему казалось, что оттуда спускаются к нему удивительные идеи. Солнечный луч коснулся его лица. Чувство восторга смешанное с непреодолимой тоской охватило его.
В который раз он испытал гордость за чудо-дом, возведённый по собственному проекту. Слабость к архитектуре вылилась в силу созидания. Дом получился под стать хозяину: дом-загадка, отличающийся от всего, что строилось в этом мире. У него не было ни одного одинакового окна: прямоугольные, большие и вытянутые по горизонтали, узкие и высокие, круглые и овальные, кое-где с витражами, вне всякой симметрии, но, тем не менее, с удивительным чувством целого.
После взрыва в научно-исследовательском центре, Иван Петрович решил перенести свои исследования в созданную в подвальном помещении дома лабораторию, из которой был потайной ход в бункер, где можно было жить автономно в течение нескольких лет.
Именно там, в секретных сейфах, он хранил информацию о своих исследованиях. Она не сгинула во время взрыва, как думали все, а он никого не разубеждал в этом, потому что считал взрыв не случайным. Он успел вовремя всё скопировать, а копии спрятать в сейфах бункера. Электронным носителям ни у себя в рабочем кабинете, ни дома, он тоже не доверял. Его компьютер в лаборатории – сгорел, а из кабинета в институте – бесследно исчез. Он благодарил сам себя за прозорливость, когда продумывал детали своего дома.
В бункере он хранил и деньги, потому что банкам тоже не доверял. Предусмотрел он и вариант подземного хода, о котором никто не знал. Идея эта родилась не на голом месте. Его когда-то поразили легенды, в которых говорилось, что царь Иван Грозный на тройке разъезжал по подземным дорогам. А Екатерина Вторая описывала, как будучи в гостях у графа Ростопчина в его поместье Вороново, проехалась по подземному ходу в карете, запряжённой лошадьми, до соседней деревни. В Иркутске, на Урале, да и в Москве таких ходов было много. Купечество и промышленники любили шиковать.
Иван Петрович хоть и не был графом, купцом или промышленником, а уж о троне и не мечтал, но амбиций было не меньше, чем у них, да и денег достаточно на осуществление подобного проекта. Правда, это было вызвано жизненной необходимостью, а не желанием удивить кого-то. Схемы, планы, описание бункера и подземной дороги он уничтожил сразу же, как только было завершено строительство, а человека, помогавшего ему в возведении чуда-дома, старого друга его отца, которому нужны были деньги на операцию дочери, в этом мире вот уже как лет десять нет.
Ему никогда не приходило в голову, что дом после ухода Лилечки опустел. Правда, иногда казалось, что тишину, нависшую над ним, можно потрогать руками. И утверждение, что он любит тишину, не спасало. Тогда он начинал метаться по комнатам, и переходам на разные уровни дома, как безумный, а потом мог часами сидеть на стуле в кладовке, уставившись в обшарпанную, голую стену, словно хотел просверлить дырку, чтоб увидеть пространство за ней.
Постепенно он приходил в равновесное состояние, после чего возвращался в кабинет и делал вид, что всё прекрасно, хотя ему хотелось разбить нависшую тишину, ударить по ней молотком. Да и слова на страницах книг словно играли с ним в чехарду.  И если тишина вновь продолжала давить со всех сторон, он отправлялся гулять.
Его спасали прогулки, после которых он оживал и готов был снова часами работать, возвращался утерянный, было, смысл его пребывания в этом мире. Он никому не рассказывал, что научился общаться с деревьями, ощущал их тревоги и доверял свои. Он отдавал себе отчёт, что выглядело это не совсем нормально, потому и молчал. Но он знал, что общение с природой было взаимным, удивительным, запредельным и необыкновенным.
Мир жесток, но ему всегда казалось, что он сможет прожить жизнь, избежав этой жестокости. Правда, в последнее время всё чаще сомневался в этом. А сегодня утром вдруг нарушил распорядок. Он посмотрел на часы на стене и вздохнул. Было уже восемь часов. Вставать не хотелось, а размышлять по поводу сна не получалось почему-то.
«Приснится же такое»? – промелькнула мысль, а потом вспомнил про девушку, о которой  спрашивал во сне у стрелочника.
«Это произошло позавчера на остановке. Нет, она никак не может быть моей дочерью», - подумал он и словно услышал её голос:
- Мой хороший знакомый утверждает, что самое ценное то, чего мы ещё не достигли, не открыли и не нашли. Может, он и прав, я не спорю. Но так ли это на самом деле?
Она посмотрела на него, ожидая ответа. Глаза девушки поразили его, ему показалось, что он никогда не видел столь огромных и выразительных глаз. Она подождала немного и вновь заговорила:
- Ты никогда не задумывался над тем, почему чаще всего мы любим тех, кто недостоин любви?
- Карма, - произнёс он и отвернулся от девушки, стоявшей на остановке рядом с ним, а потом подумал, что не стоило отвечать, потому что за первым вопросом последуют другие, над которыми надо размышлять, а не бездумно выслушивать ответы от первого встречного.
- Что? Вот так просто? – спросила она.
- Это закон.
- О каких законах ты говоришь? – её не смущало, что перед ней стоит незнакомый человек, гораздо старше её, а не сверстник, с которым она выросла в одном дворе.
- О космических.
- А какое мне дело до них? Я живу на земле, - он увидел досаду на её лице.
- Нет совершенства в этом мире, ибо сам мир несовершенен, - выдал он.
- А ты? – спросила девушка.
Огромные голубые глаза, словно напоенные морем, робко глядели на него сквозь пушистые ресницы в ожидании откровения. Его поразило её выражение глаз – в них мелькали искорки чего-то непостижимого, загадочного, почти насмешливого и двусмысленного.
- Я не исключение, - вдруг признался он. - Есть вещи, которые даже если вы не понимаете их или ничего не знаете о них, они существуют. Ну, например, камень, который вы решите бросить с утёса вверх, не улетит в небо, а через мгновение его движение затормозится, повинуясь силе притяжения, и он полетит вниз, упадёт на дно моря. Мотылёк, выпорхнувший из мрака, полетит к зажжённой лампе, а не сядет на ветку дерева, чтоб отдохнуть. Растения будут тянуться к солнцу, а их корни – в глубь земли. А на поведение человека часто влияет окружение.
- А порой человек влияет на окружение. Ты никогда не задумывался, почему иногда вещи имеют такую власть над людьми, а не они над вещами? Может, потому, что вещи живут дольше своих владельцев? Ой! Мой автобус. Спасибо за беседу. Но ты не прояснил ситуацию, скорее, запутал меня окончательно. Я осознаю, что моя жизнь, переживания, боль, – всего лишь мизерный этюд в мировой истории. Но это мой этюд, понимаешь? Многие странные вещи, конечно же, можно объяснить, если по-настоящему вдуматься в их причины. Мне же всего лишь хотелось понять, почему рядом со мной вновь оказалась тень прежнего парня. Копия оказалась даже хуже оригинала. Может, ты и прав, это зловещая карма. Но как выбраться из порочного круга? Что я должна понять, чтобы очередной претендент на мою руку и сердце стал достоин их? Конечно же, ты мне не ответишь на этот вопрос. Мне самой надо докопаться до истины. Знаю, тебя покоробило, что я с тобой сразу на «ты», как со старым знакомым, но в этом я вся. А ты сноб ещё тот, - её замечание огорчило мужчину, она увидела это и улыбнулась: - Знаешь, я иногда просыпаюсь, а в голове всё крутится и крутится одна и та же фраза: «Надо что-то менять». Но что именно нужно изменить? Поведение? Отношение к людям или к себе самой? А может, вообще надо уехать куда-нибудь? Только вот куда ехать-то? Да и что вообще надо менять, я не знаю, а порядком поднадоевшая фраза не исчезает из головы, продолжает звучать, как заезженная пластинка. И вдруг я осознаю, что сплю и слышу эту фразу во сне. «Надо проснуться», - говорит мне здравый смысл. – Я открываю глаза, но это уже запредельная история. До свидания, - она вбежала в автобус, двери закрылись, и он увёз незнакомку.
Девушка уехала, а он остался на остановке. Откуда-то всплыла фраза: «На лице застыл безликий слой печали из пепла прошлого».
«На чьём лице? Что за печаль из прошлого? Это касается меня или девушки? Господи, ну какое мне дело до этой девицы? Просто я не люблю недоговорённости. А она, словно знала об этом и специально оборвала разговор. Но дело не в этом. А в чём? Почему эта встреча так задела меня? Или сама девушка? Нет, есть в ней некая холодность и суровость мраморной статуи. А тон её речи? Холодный, непостижимый какой-то, за ним словно пытался спрятаться смысл слов. Или это я сейчас придумал»?  – он знал, что череда промелькнувших вопросов под шелест листьев, подхваченных ветром, останется без ответа.
- Почему иногда руины очаровывают нас больше, нежели лишённое изъянов здание, которое время пощадило? – произнёс он вслух и сел на кровати. – Достаточно воспоминаний.
- Дело не в руинах. А в том, что они хранят в себе. В них осталось нечто ценное для тебя, - услышал он женский голос у себя за спиной, резко обернулся, но никого не увидел.
«Только слуховых галлюцинаций мне и не хватало для полного счастья», - подумал он, и вспомнил, как сожаление легло тяжестью на плечи, когда он осознал в тот вечер, что  автобус уехал, а он остался на остановке.
 До него тогда не сразу дошло, что это был последний автобус, который мог довезти его до дома. Он постоял ещё какое-то время в гордом одиночестве, после чего отправился домой по пустынной улице с мыслями, что из-за странной пигалицы ему приходится тащиться пешком под моросящим дождём. Три остановки – не расстояние. Но он почему-то так устал, что, едва переступив порог дома, уронил зонт возле ног и готов был свернуться калачиком на коврике.
Но он пересилил усталость, повесил на плечики плащ в прихожей, раскрыл мокрый зонт, аккуратно поставил фирменные полуботинки на полку для обуви, после чего переоделся, постоял в раздумье и всё же решил принять душ. И только тогда отправился в спальню. Правда, ему было не до созерцания звёзд. Он небрежно бросил махровый халат на кресло, лёг в кровать и провалился в сон.
А на следующий день никак не мог настроиться на рабочий ритм. Красота ранней осени, её яркие краски растревожили что-то у него внутри. Он сел за стол и записал пришедшие, словно извне строки:
Печали серой письмена,
Дождя шестнадцатые доли.
И листья, будто семена,
Разбросаны в холодном поле.
Перечитал четверостишье и с гордостью произнёс:
- А что? Недурно, кажется, получилось, -  убрал лист в папку и сам себя спросил: - Только вот что с этим делать? Ничего. Радоваться. 
Потом вспомнил о встрече на остановке, написал стихотворные строки, которые  воспринял, как ребус, разгадывать который не захотел:
Дороги старой полотно,
Мелькание огней и шпал,
Оглохшее от темноты окно –
Зияющий в ночи провал.

Условностей возросший фон,
Сокрытый естества наряд,
Щемящей грусти полутон,
И светотени рваный ряд.

Перрон безликий под дождём,
Фонарный грохот в унисон,
Движения живой объём,
И осознанье – жизнь, как сон.

Зияющий в ночи провал –
Оглохшее от темноты окно,
Мелькание огней и шпал,
Дороги старой полотно.
- На сегодня – достаточно, - решил он, убрал второй листок в ту же самую папку и улыбнулся: - На природу надо. Эмоции зашкаливают.
Он бродил по лесным дорожкам до самой темноты, после чего устроил «погружение» в прошлое, а в результате вновь нарушил распорядок дня.
 «Сам виноват. Поэтому и мысли, словно потревоженный муравейник, досаждают с утра. Да ещё  этот странный сон, где всплывает весть о загадочной девушке, похожей на старинную книгу. А ведь последнее стихотворение, которое я вчера с утра написал, явилось пророческим, если так можно выразиться. Оно каким-то образом перекликается с тем, что я увидел во сне. Девушка, похоже, мне покоя не даёт», - подумал он.
- Ну, с чего я взял, что она загадочная? – спросил он сам себя вслух. - Не увиливай. Конечно, характер, похоже, у неё не сахар, сумасбродная дева, немного заносчивая, но есть в ней некое очарование. А глаза? В них утонуть можно. Опомнись, Иван Петрович. Острых ощущений захотелось? Вот и стихи, думаю, не случайно «полезли» наружу. Поэтический дар пробудился. С чего бы это? Мне некогда было смотреть по сторонам, отвлекаться по пустякам. Что? Опять заявишь, что это побочный эффект снадобья? Глупости. Вроде, и нет ничего особенного в незнакомке. Нахалка. Это факт. Но почему тогда я всё время думаю о ней? Есть в ней, что-то такое родное, узнаваемое. Она напоминает мне о ком-то или о чём-то нерасшифрованном, что пролетело мимо меня когда-то. Бред, - заявил он и схватил записную книжку, - сейчас опять «спою», - засмеялся он и стал писать:
Зашуршали думы-птицы тёмные
Во сне молчанья.
Невольно спорят с дрёмою
Звучащие воспоминанья.
Сшиваются в полотнища лоскутные
Забытые страницы.
И катятся, как капли ртутные,
Раздумий небылицы.
Ликует память сонная –
Сестра забвенья.
Душой освобождённая –
На грани пробужденья.
 Он встал, расправил плечи, подошёл к зеркалу, посмотрел на своё радостно-восторженное отражение. Отметил, что что-то новое появилось в лице, в глазах. Какое-то сияние.
«А может, это просто самодовольство вылезло наружу? - мелькнула мысль. – Или впадаю в детство? Нет-нет, это не старческий маразм. Мне всего лишь пятьдесят пять. Я полон сил. И что? Чем ты можешь заинтересовать её? А зачем я должен кого-то заинтересовывать? Проснись! – мысленный призыв слегка отрезвил его, отчего на лице появилось недоумение. – Хватит разглядывать себя».
В голове всплыла фраза девушки: «Надо что-то менять». Мысли словно закипели в его голове, смятение заставило его закрыть глаза. А когда он открыл их, чуть не закричал, потому что увидел луч, идущий из глубины зеркала. Это длилось мгновение, а потом свечение исчезло.
«Спокойно. Возможно, это просто солнечный луч отразился в зеркале, – подумал он, хотя был уверен, что это его мозг ищет объяснение, вопреки тому, что было на самом деле. – Так что это было? Оптический обман или реальность? Опять явление из разряда необъяснимо-запредельного»?
Он был из породы простаков, уверенных, что вся его жизнь лишена плана и системы, разумного направления. И вдруг, едва этот таинственный луч коснулся его лба, он словно в одночасье прозрел. То, что раньше не замечал, вдруг стало явным. Открылось нечто, что в слова не мог перевести, не мог никому рассказать, ибо даже при мысленной попытке терялось сразу что-то, и целое превращалось в ущербные клочки, становилось искажённым, убогим. Это было Нечто, что невозможно выразить словами. А потом и вовсе откуда-то вылезла запредельная мысль, которая заставила его вздрогнуть:
«А может, в зеркале я увидел не своё отражение»?
- Чушь. Профессор, тебе необходим отдых, – проговорил он вслух, спустился в кабинет, сел за стол и тут же в его памяти всплыл разговор с  дедом, случившийся много лет назад.
- Каждому воздаётся по грехам его. Одних огонь очищает, других – уничтожает. Все рано или поздно умирают. И вместе с ними умирают их желания, страсти, но мысли и их дела иногда живут вечно. Люди всегда искали и продолжают искать ключ к драгоценному сокровищу жизни. Я говорю о таинственном ключе к смыслу существования на земле. Стоит ли пытаться втиснуть воспоминания в некую систему?  Распутаешь ли ты наполовину истлевшие узлы с помощью этой системы? Не знаю. Может, и этого разговора не состоялось, если бы время не пришло. Хочешь спросить, что за время? На пакете мой отец когда-то поставил дату и попросил в этот день передать его моему внуку, а его правнуку. Я никогда не говорил тебе, что твой прадед был алхимиком.  Так вот перед смертью он часть записей сжёг, а часть упаковал и спрятал в тайнике в подвале. Дал мне ключ и взял с меня слово. Он был уверен, что ты продолжишь его дело. Я думал, что ты пойдёшь иным путём. Если честно, я не знаю точную дату смерти моего отца, ибо он пропал. Ушёл гулять и не вернулся. Говорили, что он утонул в озере, были даже свидетели, которые видели, как он поскользнулся и упал в воду, они звали на помощь. Но когда прибежали люди, спасать было некого. Утонул. Это официальная версия следователя. Но труп его так и не нашли. Хотя не мудрено. Озеро коварное и очень глубокое. Даже самым лучшим ныряльщикам не удавалось достичь дна. Я долгое время не верил, что отца больше нет среди нас. Ведь мы похоронили пустой гроб. И памятник на кладбище есть, а его под ним – нет. Отец любил всевозможные мистификации. Но, думаю, что он погиб. Первое время кто-то следил за нашим домом. Наверное, официальные лица тоже не поверили в его смерть. Но с годами интерес к его личности угас. Так вот, твой прадед утверждал, что его правнук будет избран. Кем и для чего не знаю. В то время я ещё не был женат. А значит, не было и  твоего отца, а он говорил о сыне моего сына. Я любил твоего прадеда, поэтому пообещал исполнить его странную просьбу. А ещё он утверждал, что однажды  ты увидишь свет, идущий от него к тебе, и именно тогда что-то откроется тебе, но не сразу, а при условии, что ты переосмыслишь свои ошибки. Пусть ищет, сказал он.  Только что? Не знаю. Чушь, конечно. О каком свете он говорил, тоже не ведаю. Но, я вчера достал записи своего отца, потому что время пришло. А ты, как я вижу, всё венец лавровый примеряешь? Гордыня, Ванечка, не к лицу настоящему учёному. Все беды от неё. Спасти мир решил? Как бы тебя спасать не пришлось потом. Алхимия погубила твоего прадеда. Не связывался бы ты с ней, внучек. Хотя, опоздал я. Ты взрослый, сам решаешь, что тебе надо, а чего не надо. И без алхимии идёшь по бездорожью, напролом. Наслышан я о твоих открытиях и замыслах. Читал твои статьи. Обещание, данное твоему прадеду, выполню, но ты должен помнить, что опираться должен на собственный разум. Ящик Пандоры не открывай. Божий промысел – всему голова, а не твои желания.
Иван Петрович не знал, откуда деду было известно о его намерении изобрести препарат от старости, аналог того, что алхимики называли эликсиром вечной жизни, бессмертия. Хотя официально в плане его лаборатории стояла задача изобрести лекарство, восстанавливающее внутренние органы, дающее возможность излечиться от некоторых неизлечимых заболеваний, которое никоим образом не влияло на внешность, не делало человека бессмертным, хотя и могло несколько продлить время его жизни.
Конечно, думать об эликсире бессмертия ему никто не запрещал. Но он мог думать сколько угодно, вряд ли бы это решило проблему. Если алхимики и изобрели нечто, то зашифровали так, что простому смертному не хватит времени расшифровать их записи. Для этого вначале нужно стать бессмертным. Попытку деда вывести его на чистую воду  он воспринял тогда, как некую провокацию. Но не в его правилах было озвучивать то, к чему он не знал, с какой стороны подойти.
Он помнил, как хотел возразить деду, придумать некую отговорку, пошутить или уж на худой конец солгать, но слова не захотели произноситься. Они будто застряли в горле. Дед посмотрел на глотавшего воздух внука и расхохотался:
- Что? Ложь застряла? Я устал от лживых заявлений. Все они падают одно на другое, как опавшие листья. А ты правду попробуй сказать.
- А кому не хочется быть исключительным, оставить след в истории, кому не мечталось жить вечно?
- Мне, - сказал спокойно дед. – По мне – вечная жизнь – скорее, наказание, нежели награда. К тому же я никогда не желал лезть из кожи вон, чтобы доказать свою исключительность.  Да разве в этом счастье?
- А в чём?
- Искать надобно, - улыбнулся дед. – Вот и ищи.
Иван Петрович в задумчивости зажёг спичку, будто собираясь прикурить сигарету, с удивлением уставился на неё, словно в этом неровном пламени заключены были ответы на все вопросы мира, и не бросил её до тех пор, пока не обжёгся. О чём он думал, в каких лабиринтах блуждал? На автомате он достал ещё одну спичку, но не зажёг её, а убрал на место. После чего встал из-за стола, повернулся к окну спиной и увидел собственную  тень, которая затрепетала на стене, как мотылёк.
- Вот и ищу. Найду ли? Успею ли? Кто мне скажет? Вот и луч, про который говорил прадед, увидел спустя много лет после того разговора с дедом. Что-то открылось. Только что? Нашёл ли я, в чём счастье? Знаю, что существует некое глубинное понимание мира, которое описать невозможно. Коснулся ли я его? А может… 
Он не договорил, что «может», ибо услышал звонок в дверь и пошёл открывать. На пороге стоял Андрей. Неподвижный взгляд его серых глаз, одновременно властно-настороженный и растерянно-удручённый озадачил Ивана Петровича. К тому же не в правилах его друга было появляться без предупреждения. Только нечто экстраординарное могло заставить его забыть о приличиях.
- Здравствуй, - произнёс он, еле слышно. - Извини, Бога ради, что вот так неожиданно явился. Без звонка, без предварительной договорённости. Не до этикета мне. Поговорить надо. Пустишь? – грустно улыбнулся он, а в глазах настороженность, вдруг произойдёт нечто непредвиденное и ему откажут.
- Здравствуй, Андрей, - Иван Петрович протянул руку, потом обнял друга. – Ты же знаешь, двери моего дома всегда открыты для друзей, в любое время дня и ночи, в жару и стужу. Всегда. Проходи. Что у тебя стряслось?
- Много чего. Только вот помощи мне ждать, похоже, не от кого. Уповать на Бога? Пробовал. Не помогло. Может, грешил много в этой жизни, оттого и молитвы мои о помощи не достигают цели, как стрелы, пущенные из бракованного лука.
- Пошли в кабинет. Нюся, принесите нам рюмки, коньяк и закусить чего-нибудь, - крикнул Иван Петрович, повернувшись лицом к кухне. – Мы с другом в кабинете,  - и уже тише добавил: - У меня два раза в неделю убирается и готовит приходящая домработница. Дом большой, не справляюсь один. Лилечка всё успевала и никогда не жаловалась, - вдруг вырвалось у него. - Садись. Так что случилось? На тебе лица нет.
- Аннушка умирает. Рак. Не операбельна она, - Андрей внимательно посмотрел Ивану в глаза. – Ты же не забросил исследования, я знаю. Помоги.   
- Да, я сохранил наши наработки. Несколько лет в своей лаборатории в подвале химичу, изобрёл нечто. Не совсем то, что хотел, к чему стремился. Материал сырой, на месте топтался слишком долго, руки опустились, в отчаяние впал, на безумца стал похож. И вдруг случилось нечто запредельное. Знаешь, я много думал. Идея-фикс не принесла  ни славы, ни спокойствия, ни радости, одни неприятности. То, что получилось, опробовал на себе год назад. Только я не знаю, какие побочные эффекты у этого препарата. Влияет ли  он на психику? Изучаю себя, как подопытную крысу, всё записываю. Должен признаться, раз уж у нас с тобой откровенный разговор. Я стал слышать деревья. Общаюсь с природой, так сказать. Она понимает меня, я – её. Я не могу утверждать, что это один из побочных эффектов, может, я сам к этому пришёл. Многие стремятся открыть в себе экстрасенсорные способности, используют всевозможные методики, а здесь само открылось. Хотя я и раньше слышал, что зелёный мир способен любить, чувствовать, переживать, наслаждаться музыкой, способен распознавать добрые и злые намерения. Ты же наверняка читал о Лютере Берненке, который вывел новый вид кактуса без иголок простыми беседами с растением. Это не единичный случай. Им были выведены белый тутовник, ягоды которого были настолько прозрачны, что внутри проглядывалось семечко, огромная сочная слива, белая маргаритка и благоухающая водяная лилия. Он часто разговаривал с растениями, создавая вибрацию любви. Я интуитивно вышел на тот же метод, только я мысленно разговариваю с деревьями и слышу каким-то невероятным образом их. А после принятия  препарата у меня исчезли старые заболевания, в том числе и неизлечимые. Обследование подтвердило этот факт. Надолго ли? Не знаю. Наблюдение над собой продолжаю. Это не эликсир вечной жизни, каплю которого я когда-то пытался изучить, исследовать и воссоздать. Хотя, что такое бессмертие? Может, это просто наша память? Мои дневники прочтут потомки, как я прочитал дневники прадеда. Линия рода будет восстановлена. Или всё же алхимики говорили не только о бессмертии души, но и тела? Возможно ли, в принципе, такое или всё это из области легенд?  Ты же знаешь, что усилий и попыток было много, но все, как правило, безуспешные. Думаю, что и моя – тоже.  Видишь ли, я нашёл некоторые ингредиенты из состава капли, доставшейся мне из пузырька прадеда, некоторые заменил аналогами, а было и нечто, что я не смог даже идентифицировать. Это нечто неизвестное, то, чего нет на земле, и как получить такое, я не знаю. Это результат многолетних усилий вначале нашей лаборатории, потом моих личных. Но добился ли я успеха в этой работе? Сложно сказать. Как и то, к чему приведёт мой опыт. Моё любопытство превратилось в роковую зависимость в какой-то момент. Путь алхимика – это путь духовного перерождения. Но, в том-то и дело, что я не алхимик. Я учёный, который всегда должен помнить, что главное вовремя остановиться, как только возникает сомнение, подозрение, что ты идёшь не туда. У меня есть ещё две порции препарата. Хотел как-то уничтожить их, да рука не поднялась, но я по определённым причинам вынужден был приостановить изготовление микстуры. Мне как-то дед сказал, что я могу открыть ящик Пандоры. Не знаю, как насчёт ящика, а то, что у меня открывается постепенно иное видение - факт. Я узрел как-то на рассвете многомерность мира. Я видел Нездешнее. С Эрнестом общался по этому поводу, правда, о препарате умолчал. Он заставил меня сделать томографию головного мозга. Никакой опухоли. Всё в норме. А я вижу то, чего видеть не должен, понимаешь? Да ещё и сказать никому не могу о причине подобного явления. А здесь ещё стихотворный дар проснулся на днях. В папку складывать решил свои творения. Нет, ты можешь себе представить меня стихотворцем? Всё же я уверен, что это побочный эффект моего изобретения. Сумасшествием попахивает.
- Господи, да о чём ты? Поставь плюс там, где ты ставишь минус. Это же прекрасно, что у тебя происходит расширение сознания. Буддистские монахи годами стремятся к прозрению. Да, наверное, это сложно, когда твоя психика не совсем готова принять то, что открывается тебе…
- Да готова моя психика ко всему. Я даже не удивлюсь, если завтра начну летать. Я не об этом. А готов ли будет тот, кто излечится, к таким метаморфозам?
- Ты мою жену имеешь в виду? Я всегда буду рядом. Расскажу о побочных эффектах. Если она предпочтёт смерть, я соглашусь. Но если есть возможность её вылечить, Ваня...
- В том-то и дело, что тебе придётся молчать. Только не говори мне о прорыве в науке. Вспомни нашу лабораторию. Кто-то уже позаботился о том, чтобы наше изобретение не увидело свет. Я бы не хотел, чтобы и мы ушли в мир иной из-за этого препарата, понимаешь? Никто не должен знать о нём. Жена твоя тоже не должна знать. Так что придётся тебе принимать решение и брать всю ответственность на себя. Последствия будешь наблюдать, держать меня в курсе. Я же учёный. «Чудо» выздоровления припишешь успехам врачей. А открытие необычных способностей объяснишь стрессом. Сейчас, говорят, что после клинической смерти, после аварий, перенесённых заболеваний случаются чудеса, открывается предвидение, целительские способности…
- Понял. Скажи, алхимические записи твоего прадеда помогли тебе?
- Записи? Они зашифрованы так, что расшифровка мне не по зубам оказалась. Каплю из флакона исследовал. Да что толку? Я не смогу тебе объяснить даже. Всё так запутано, - он сделал паузу, а потом прошептал: - Если я тебе скажу, что это не совсем моя заслуга в изобретении препарата, ты мне поверишь?
- Чья ещё?
- Скажем так, мне помог Некто. Не смотри на меня так. Это не фантазия моего воспалённого мозга. Всё достаточно прозаично и одновременно слишком необычно. Я не знаю, кто это был. Может, это тайный посланник, потомок, тех, с кем был когда-то связан и мой прадед. Короче, не важно, кто. Мне принесли некий порошок, который надлежало добавить к тому, что у меня было, с условием, что я его при нём высыпаю в уже созданный усечённый аналог того, что так скрупулёзно изучал когда-то. И ещё одно условие: не требовать формулу этого порошка, потому что в нём то, чего нет на земле. Как вам это нравится? Но меня предупредили, что это не будет эликсиром бессмертия. Я вносил изменения из-за того, что не смог что-то определить, что-то найти, в чём-то разобраться. Но я упорно шёл к намеченной цели. Увы, безуспешно. Или почти безуспешно. Думаю, что без посторонней помощи я до сих пор находился бы на пороге открытия. Возможно, что я так и не смог бы переступить этот самый порог. Нет, то, что я создал, тоже имеет определённую ценность, и результатами можно гордиться, но ты же понимаешь разницу между «близко, да около» и прямым попаданием в цель. Как и решение больше не создавать препарат, не от меня зависит. Это вынужденная мера. Понимаешь, нет у меня того, что было добавлено в трёхразовую порцию. И думаю, никогда не будет. Признаюсь, как учёный, я не дотягиваю до тех высот, которые были открыты кому-то, кто решил мне помочь. Другой вопрос, зачем? Может, я всё же зачем-то нужен здесь, что-то я ещё должен сделать. Или спасти кого-то, от кого зависит что-то, о чём я не ведаю? А если честно, меня всё так достало.
- А формула?
- Нет никакой формулы. Есть мой прадед, который… который… как мне думается, до сих пор жив, - выпалил Иван Петрович. – Как-то я гулял по лесу, вдруг все цвета показались мне ярче обычного. Из-за дерева показалась фигура человека в тёмном плаще в туманном облаке. Она напоминала нечто чёрное и большое. Я тряхнул головой, в надежде, что туман рассеется. А человек рассмеялся. Ещё до того, как он заговорил, я уже знал, кто стоит передо мной.
- Ты весь в этом, Ваня, - сказал он, - только не спрашивай, откуда я тебя знаю. Сам скажу. Я твой прадед Иван. И я не привидение. Я могу перемещаться из прошлого в будущее и наоборот. А ещё – препарат, который мы с тобой совместно создали, это не эликсир бессмертия. Неизлечимые заболевания убирает. Восстанавливает организм в целом. Можешь исследовать то, что ты выпил, но вряд ли сможешь создать его самостоятельно. Будешь близко подходить, но есть силы, которые не заинтересованы запускать его в массовое производство. Так было всегда. Тебя и твоих друзей не убрали только потому, что я за тебя хлопотал. Сошлись на уничтожении лаборатории и записей. Мы все платим за свою глупость, поспешные или непродуманные действия.
- Так ты жив? – запредельный страх заставил дрожать мой голос.
- Жив, чего и тебе желаю. Мой посланец принёс тебе порошок. Три порции микстуры получилось. Одна – для тебя. Две другие на всякий случай.
- Это какой? Если пришлёпнут, и буду умирать? – спросил я и услышал смех в ответ, а потом он сказал, что меня не тронут. Но здоровье я подорвал себе основательно. А кому ещё помочь надо будет, я вскоре узнаю. И ещё он сказал, что тех людей решил спасти Совет. Какой Совет, где он состоялся, что за решения ещё там принимались, не знаю. А потом он исчез вместе с туманом. Ещё раз я его видел в зеркале. Я опешил, когда понял, что зеркальный двойник отличается от меня, да и то, что я услышал, исходило от моего отражения из-за зеркального стекла. Он сказал, что вечная жизнь – наказание, а не подарок судьбы, испытание, через которое не каждый сможет пройти, а что потом я услышал, позволь не озвучивать, - после чего Иван Петрович открыл ящик письменного стола и протянул Андрею коробочку. – Вот. Возьми. Только помни, что наши жизни будут зависеть от твоего молчания.
- Понял. Спасибо, - Иван увидел слёзы на глазах Андрея и отвернулся.
- Нюся! – крикнул он. – Почему так долго?
Дверь кабинета распахнулась и на пороге появилась молодая девушка с подносом в руках. Лучи света соблазнительно играли в рыжих волосах девушки.
- Нюся? – удивился Андрей. – Ты что здесь делаешь?
- Работаю. Мне же надо как-то оплачивать обучение в институте.
- Вы знакомы? – спросил Иван.
- Это моя племянница. И давно она у тебя работает? – спросил Андрей.
- Да года три уже. Моя старая домработница решила сидеть с внуками и привела её себе на замену. Никаких нареканий по поводу её работы у меня нет. Да и для неё два раза в неделю не сложно, я думаю, помогать мне по хозяйству. Оплата по договорённости сторон. Она приходит в удобное для неё время. Убирается, готовит. Продукты заказываю по Интернету. Я расплачиваюсь с ней, и она уходит. Обычно она справляется за три часа. Мне еду не подаёт. Сам разогреваю, если нужно. Сегодня – исключение. Что ещё ты хочешь знать?
- Нюся, а твоя мама в курсе?
- Да, - улыбнулась девушка. - Это она меня привела себе на замену. Она с детьми Петра сидит. Он ей хорошо платит, - проговорила Нюся. - Я всё сделала, Иван Петрович.
- Деньги на тумбочке в прихожей.
- Спасибо.
- И тебе спасибо, - улыбнулся Иван Петрович. - Что ж, мир тесен.   
- Маме привет передавай, - сказал Андрей.
- Хорошо. До свидания. Дверь за мной закройте, - попросила она Ивана Петровича.
А когда он вновь вернулся в кабинет, произнёс:
- Я так понимаю, Нюся не в курсе, что твоя жена больна?
- Нет. Мы решили никого не посвящать в наши трудности. Это решение Анны. Константин, Эрнест и Николай – тоже не в курсе. Ты единственный, кому я рассказал о нашей проблеме.
- Очень хорошо. Предлагаю тост: «За благополучный исход», - произнёс Иван Петрович. – А ещё надобно помнить постоянно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, что следует держать под контролем наши эмоции, чтобы не сказать лишнего даже самому близкому человеку, что с теми, кто взорвал нашу лабораторию, лучше не шутить. Чревато. 
Они выпили.
- Мне пора, - произнёс Андрей и встал. - Спасибо тебе за всё, - он обнял друга. Ребята к тебе собирались в конце месяца. Если с Анной всё будет в порядке, и мне не надо будет дежурить у её постели в больнице, тогда я тоже приеду.
- Всё будет хорошо.
- Я помню о твоей просьбе, - сказал Андрей. – Извини, что нарушил твой распорядок дня.
- Брось. Я дичаю в гордом одиночестве. Вот провожу тебя до машины, а потом прогуляюсь немного, - произнёс Иван Петрович и вдруг услышал, как водопроводные трубы хрипло зарычали. – Ну-ну, я не надолго. «Прощание Славянки» не заказывал, - улыбнулся он, и сразу же всё стихло. – Вот так всегда. И говори после этого, что дом не живое существо.
Увидел растерянный взгляд Андрея и рассмеялся.
- Шучу. Хотя в каждой шутке есть доля шутки, как любил говорить мой дед. Да в порядке я, в порядке, - произнёс он, открыл дверь и замер на пороге, сощурившись от яркого солнца, но всё же пересилил себя и сделал шаг.
- А с трубами-то что? – спросил Андрей.
- Понятия не имею. Впервые зарычали. Если повторится, сантехника вызову. Уж и пошутить нельзя.
- Ты изменился.
- Заметил?
- Не в худшую сторону. Человечнее, что ли, стал. Раньше ты со всеми держал дистанцию. Все должны были смотреть на тебя снизу вверх. А как же иначе, светило науки. Ты уж извини за откровенность. Может, тебя до парка подбросить? – поинтересовался Андрей.
- Нет. Я через лесок напрямик пройду к пруду. Здесь недалеко. Там и скамеечки есть. Посидеть возле воды хочу. Мне о многом подумать надо. Там ивы плакучие растут и дубы столетние. А ещё там есть развалины всеми забытого имения графа.
- Говорят, что там и фамильный склеп некогда был. Только никто не помнит, где именно, - сообщил Андрей.
Иван Петрович промолчал, и, не дожидаясь, когда Андрей сядет в машину, пошёл по едва заметной тропинке к роще, больше похожей на небольшой лесной массив.
«Излюбленный маршрут учёного-отшельника, у которого возникло слишком много свободного времени. Могу даже позволить себе прогулки и размышления возле воды». 
Неподвижная вода в окружении плакучих ив действовала на него успокаивающе. О чём он думал, сидя на скамейке возле старого пруда, приведённого в идеальный порядок кем-то, он не смог бы никому передать. Зато ощущение душевного равновесия и внутренней радости от общения с природой позволило ему отправиться на развалины. Он не мог объяснить даже самому себе, зачем пошёл туда.
При входе в бывшее имение росли две могучие сосны, искривившиеся под напором ветра. Наверное, раньше здесь были ворота и две смотровые башни, от которых остались развалины. А за ними, вдоль старой булыжной дороги, которая вела к развалинам дома, он увидел с одной стороны три  дуба с гигантскими стволами, возле одного из  которых красовался огромный камень, отполированный ветром и временем. С другой стороны дорожки его поразили ухоженные, аккуратно подстриженные кустарники, за которыми когда-то был газон с цветниками, замысловатыми мостиками через ручей, беседкой и фонтанами. Это пространство зарастало деревьями, переходящими в лесной массив, за которыми были развалины конюшни. Что за садовник-любитель оттачивал здесь своё мастерство на кустарниках, Иван Петрович не знал.
Он имел представление, как выглядело имение до того, как превратилось в развалины: великолепие жилого здания, хозяйственных построек, оранжереи, конюшни и парковых ансамблей, в том числе. Он когда-то смог узреть всё это на гравюрах и иллюстрациях с картин в книге о знаменитых зодчих, которую нашёл в своей библиотеке. Среди замков и соборов, которые архитекторы прошлого когда-то возводили, оказалось и здание, к развалинам которого он направлялся. Но самое интересное заключалось в том,  что в пакете, который ему передал дед, он обнаружил рисунок неизвестного художника, на котором было изображено это имение. Какое отношение его прадед имел к этому месту, он не знал.
Ощущение узнавания пространства, в котором он находился, не покидало его, хотя здравый смысл говорил, что это игры ума, которые подсовывают ему воспоминание виденных картин в книге. Иван Петрович ощутил такой душевный подъём, что ему  захотелось совершить что-нибудь неординарное, запеть или закружиться в танце, как его когда-то учила мадам Николь, соседка его родителей, бывшая танцовщица, которую приглашали два раза в неделю, чтобы она занималась с мальчиком, учила бальным танцам, прививала вкус к хорошей музыке. Но он не осмелился осуществить желание: а вдруг кто-нибудь станет свидетелем его излишней весёлости, к тому же без всякой видимой причины. Он развёл руки в стороны, слегка склонить голову, после чего опустил руки и, как ни в чём не бывало, спокойно пошёл дальше. 
Воспоминания тут же вернули его в то далёкое, счастливое время, когда он был тайно влюблён в Николь, ждал её прихода, и вдруг в пятом классе общеобразовательной школы, устроил бунт по непонятным родителям причинам, потребовав заменить танцы и музыку на дополнительные занятия по биологии и химии. Всё оказалось до банальности просто, он увидел, как Николь целуется в подъезде с женихом, артистом местного театра, споткнулся на лестнице, готовый сгореть со стыда, а тут ещё услышал насмешливый голос этого артиста:
- Этот малыш – твой ученик? Боже, какой неуклюжий! И ты думаешь, из него выйдет толк?
Что ответила мадам Николь, он не расслышал, но на этом его танцевально-музыкальная карьера закончилась. Иван Петрович улыбнулся:
- Как давно это было? Я и забыл совсем.
От отца-профессора у него осталось ощущение, как от статиста на сцене театра (второстепенного артиста без реплики) не потому, что он рано ушёл из жизни, а потому, что ему всегда было некогда. Казалось, его голова была заполнена мыслями  исключительно о работе. Он мог неуклюже погладить сына по голове, что-то спросить на ходу и уйти, не дождавшись ответа. Но он был везде и во всём: в вещах, в книгах, в традициях, в закрытом кабинете, границу которого всем было запрещено переступать, когда отец работал. В памяти Ивана Петровича отец сохранился седовласым громогласным великаном. Вечным нарушителем тишины и спокойствия.
Иван был поздним и единственным ребёнком в семье (он появился на свет, когда отцу было пятьдесят, а матери – тридцать пять), очень любил мать, а отца – боялся и уважал. Уже после смерти отца Иван Петрович подолгу рассматривал его фотографии, и не находил никакого сходства с ним. Ну, если только отдельные черты совпадали: разрез глаз, губы и уши, да ещё улыбка. Хотя фамильное сходство проглядывалось в жестах, привычках, реакциях, интонациях. А вот сходство с дедом было потрясающим, как и с матерью, хотя дед был отцом отца, а не матери. Она была женщиной тихой, мягкой, очень красивой, обладающей удивительной способностью оказываться рядом в нужный момент. Смерть мужа приняла как-то смиренно, пережила его на пятнадцать лет, и ушла из жизни за два года до женитьбы сына.
Иван Петрович замер на полпути к развалинам усадьбы и вдруг увидел в последних лучах заката, похожего на пламя, алеющие кусты роз. Завораживающее зрелище. Казалось, что розы излучают свет. А потом поплыл туман, превративший самый большой куст в некое фантастическое видение: он стал похож на величавые очертания женщины, окутанной серебристой  мантией.
«Вот так и рождаются легенды. Кстати, что я сегодня утром говорил по поводу руин? Почему они так очаровывают нас порой? И этот странный голос за спиной, что дело не в руинах, а в том, что они хранят в себе. И что же они хранят? Признаюсь, не знаю»,  - подумал он, обошёл развалины, потом побрёл наугад по бездорожью, вышел на знакомую тропинку и вернулся домой.
Он вспомнил сегодняшнюю встречу с Андреем. Ему показалось, будто после столь доверительного общения с другом границы мира расширились. Что-то изменилось в его мироощущении, восприятии, понимании, в нём самом произошли некие невидимые изменения. Только вот какие именно изменения и почему, он не смог бы объяснить. Может, всё дело в том, что время пришло. Какое время, для чего именно, он не знал, а придумывать не хотел.
Иван Петрович принял душ, поужинал, после чего прошёл в кабинет, чтобы ещё немного поработать, но почему-то не стал включать свет. Посмотрев в окно, с удивлением обнаружил, что луна излучает какой-то странный зеленоватый свет, а диск её окружён багровым ореолом. Необычное сияние, струящееся из туманной мглы, искажало пространство. И вдруг Иван Петрович увидел силуэт женщины, идущей к его дому, проявившийся из ниоткуда. Это было похоже на некое наваждением, потому что женщина в серебристой мантии так же внезапно пропала, как и появилась. Ему вспомнились кусты роз на развалинах.
 «Два видения. Круг замкнулся», - пронеслась мысль.
Лунный свет из окна серебрился в его волосах. Ему показалось, что предметы в его кабинете исказились, в них появилась некая сумасшедшая асимметрия, противоречащая здравому смыслу, законам природы. Потом он вспомнил про оптический обман, когда луна показалась ему ближе, чем обычно. Каждое дерево в отдельности в лунном свете за окном приобрело особенную форму, а чёрные силуэты зданий на другой стороне улицы показались ему зловещими, а потом и вовсе растворились в некой туманной дымке.
В добавление ко всему, он откуда-то знал, что вокруг было другое расположение комнат, вещей, дверей, окон, да и сам дом был построен по другим архитектурным канонам: сместившиеся пропорции кабинета, новая обстановка, старинное кресло с высокой спинкой. Его охватила гнетущая тоска. Послышался шум за окном: начался ливень. Он отвлёкся всего на мгновение, а когда вновь посмотрел на кресло, увидел своего прадеда. Иван Петрович зажмурился, потом открыл глаза. Наваждение (если это было наваждение) не исчезло, как ожидал он.
- Ты меня пугаешь своими необычными появлениями, - сказал Иван Петрович. – Я учёный. Мой здравый смысл говорит мне, что это бред, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я просто болен. Я видел тебя в лесу в облаке тумана, в зеркале. Теперь – вообще не знаю, где мы с тобой встретились. Это навязчивая идея или побочное явление после микстуры – галлюцинации.
- Сколько раз тебе повторять, что я реален, как и ты. Сомневаешься? Тогда не реально и то, что к тебе приходил посланец от меня с порошком, который ты добавил в своё изобретение.
- Человек был реален, из плоти и крови, - заявил Иван Петрович.
- Ты уверен? – спросил прадед.
- С тобой я уже ни в чём не уверен.
  - Лукавишь, Ваня. А что ты хотел? Разве у тебя не проявилось нечто, что тебя тоже настораживает, но ты не можешь избавиться от этого, потому что теперь это просто данность, с которой приходится, мириться. У меня свои «странности». Бессмертные вынуждены скрываться, нас осталось немного, - прадед увидел тревогу и смятение на лице правнука и улыбнулся: - Нет, они не умирают от старости. Их истребляют. За нами ведётся охота, за старинными рукописями, книгами. Когда-нибудь сгорят  на костре откровения глубочайшей мудрости. Не всё так просто, дорогой. Я даже вынужден встречаться с тобой в иной реальности. У тебя не зрительные галлюцинации, это не твой дом, не твой кабинет. Не доверяй бумаге свои тайны, как бы надёжно ты не прятал их, всегда помни, что всё тайное может когда-нибудь стать явным. У них (врагов наших) хватает терпения выслеживать нас, их не смущает бесконечно долгое ожидание, хотя времени у них не так много, зато достаточно преемников. Их ведёт огонь пылающей идеи.
И только теперь Иван Петрович увидел, что кабинет освещается не электричеством. Огоньки свечей мерцали на сквозняке, будто охваченные беспокойством. А потом их пламя успокоилось, они стали похожи на сухие колосья, которые захотелось сорвать.
- Скажи честно, - попросил Иван Петрович, - с кем я разговариваю? С живым человеком или мертвецом, призраком, явившимся из далёкого прошлого? К тому же разница в возрасте, если судить по внешним признакам, у нас небольшая. Ты выглядишь даже моложе меня.
Зоркий, как у коршуна, взгляд гостя, казалось, пронзил его насквозь, отчего стало неуютно в обществе человека, выдающего себя за прадеда. Иван Петрович попытался отбиться от натиска бросившегося на него войска сомнений. Увидел плутовскую ухмылку на лице человека, восседающего в кресле за письменным столом, и растерялся ещё больше.
- Страшно? Неизвестность всегда страшит. И сколько бы раз я не повторял тебе, что ты видишь меня живым и здоровым, потому что таковым и являюсь, сомнение всё равно будет терзать тебя, потому что так тебя учили, воспитывали. Всё, что твой разум не в состоянии объяснить, будет отрицать. Я не утонул в озере. Мне необходимо было создать иллюзию смерти, чтобы перестали охотиться за мной. Боюсь, что не смогу посвятить тебя во всё, что происходило, происходит, и будет происходить. Мудрый не будет роптать на предначертанный путь, он его примет. Боится лишь тот, кто противится своей судьбе. Знаешь, труба красива, но она не звучит по своей воле, она служит трубачу. Инструмент без музыканта не зазвучит сам собой.
Образное высказывание можно было трактовать по-разному. А вот что имел в виду его прадед, Иван Петрович не стал уточнять. По его лицу промелькнули быстрые, как молнии, тени, отблески бушующей внутри него грозы, что не осталось незамеченным его прадедом. У Ивана Петровича возникло ощущение из школьной поры, что его вызвали в кабинет к директору за проступок, который не совершал, что сейчас он услышит внушение, от которого ему станет не по себе, хотя не был ни в чём  виноват. Но кого это волнует, когда найден козёл отпущения?
«Нет! Что за бред? Откуда подобные страхи? – возмутился Иван Петрович. – Я не нашкодивший мальчишка, а мой прадед (если это, действительно, он), не директор школы. Меня порядком достали свалившиеся на меня необычности, которые никто не собирается объяснять», -  подумал он и, чтобы избавиться от странного ощущения, что вызван на ковёр к директору,  подошёл к окну.
И вновь что-то произошло (в его сознании, мозгу, внутри него или вовне?), он не смог бы объяснить, даже если бы очень захотел. Почему-то он увидел себя как бы со стороны и замер от недоумения. Он не был похож на пленённого орла, и одновременно ощущал себя орлом, застывшим возле окна и хмуро поглядывающим на небо с величественно-скорбным видом. Это был не тот орёл, который символизирует силу духа, а растерянный и жалкий одновременно, не понимающий, как смог попасть в столь странную ситуацию, которую его здравый смысл отказывался объяснять.
А потом мелькнула мысль:
«А может, мой прадед – всего лишь сумасшедший? И я тоже сошёл с ума»?
И сразу же услышал смех, похожий на рассыпавшийся по клавишам рояля жемчуг, который извлёк на свет гамму. Иван Петрович с удивлением посмотрел на прадеда.
- Мы все немного не в себе, - проговорил он сквозь смех. – Ваня, ты для меня – открытая книга. Все твои мысли доступны мне. Мы очень похожи, но никто из нас не потерял рассудок. В самом начале моего пути меня терзали те же сомнения. Я тогда считал своего учителя, если не сумасшедшим, то не совсем нормальным, это уж точно, пока не рассеялись последние клочья тумана, за которым скрывались великие тайны. Я научился превращать простые металлы в драгоценные, слышать мысли других людей, проникать за завесу материального мира, видеть будущее, и много в чём ещё я преуспел. Подчинить время смог. Эликсир бессмертия – не конечная цель моего существования. Моя жизнь - это упорные размышления, мучительные ожидания…
- Где мы находимся? - спросил Иван Петрович. – Искажение столь велико, что за окном пейзаж, по которому невозможно определить наше местонахождение.
- И не старайся. От старинного здания, в котором ты оказался, давно остались одни развалины, но в ином времени оно всё ещё восхищает окружающих красотой и изяществом архитектурного стиля. Ты сегодня не случайно оказался на территории старого имения.
Иван хотел спросить, о чём вообще речь, но прадед опередил его:
- Игры со временем и пространством.
- А что дальше? – спросил он, отвернулся от окна и ощутил спиной взгляд хищной птицы, безмолвно сидящей на старом дереве за окном. - Ничего не понимаю, - признался правнук.
Он не стал уточнять, к чему относится его заявление, просто решил разглядеть подробности, происходящего за окном. Ему показалось (или это было на самом деле?), что рядом с птицей сидит странный человек, у которого голова, как у птицы. Из-за нарушения пропорций его  тщедушное тело, словно переходило в ветку старого дерева, а на «размытом» из-за дождя лице исчезли детали и краски, виднелись одни глаза, вернее, он видел только орлиный взгляд горящих жёлтых глаз. От подобной картины Ивану Петровичу стало не по себе.
А потом возникло ощущение, что буйная зелень запущенного сада под окнами, кажется ему знакомой. Словно кто-то специально поддерживал столь восхитительный живописный беспорядок. Только вот он никак не мог вспомнить, где видел подобную картину?
И вдруг всё изменилось. Дождь прекратился. Пейзаж осветился серебристым лунным светом, в лучах которого заросшее кустами и деревьями пространство сада трансформировалось в великолепные клумбы на тёмно-зелёном ковре газона под окном. Нарциссы на них кивали бледно-жёлтыми головками, послушные лёгкому ветерку. Крокусы, похожие на бабочек, слетевшихся к луже, в окружении маленьких фиалок и анютиных глазок, застыли в неком недоумении. А рядом с ними – кусты алых роз.
«Не может быть»! – пронеслась мысль.
- Может, - улыбнулся прадед.
- Я столько времени тешил себя иллюзиями, считал непревзойдённым учёным, а на самом деле я – никчемный человек, как ни прискорбно это звучит.
- Браво! – вдруг воскликнул прадед. - Ты не никчемный человек, раз понял это и озвучил для себя.
- И что? Годы, потраченные на поиски, не дали искомого результата. Я заблуждался.
- Нет. Ты самостоятельно подошёл почти вплотную к великому открытию. Твоя работа заслуживает почёта и уважения. Это ты считал её плоды «мелкими», но они все были прорывными, опережающими время. Ваша лаборатория разрабатывала препараты, с помощью которых были спасены тысячи людей. Дело в том, что не стоило замахиваться на то, что уже было когда-то открыто, спрятано и зашифровано. Люди не готовы к тому, чтобы им преподнесли подобный дар. Началась борьба противоположностей, так сказать. Нельзя было допустить, чтобы наши тайны попали не в те руки.
- Я не понимаю. Разве не наша задача, вернуть людям бессмертие, излечить от болезней…
- Видишь ли, многие из людей заблуждались и заблуждаются. Я не буду напоминать тебе про девиз алхимиков. Без духовного роста человечество слепо. Оно не видит элементарных вещей… Что же касается тайны алхимического превращения материи… Не готово человечество к такому дару. Проснуться ему надобно. Знаешь, - прадед сделал паузу, словно раздумывая, а следует ли продолжать говорить, улыбнулся и вдруг сообщил: - Благородство аристократа не в шитых золотом камзолах, а низость плебея – не в лохмотьях.
Иван Петрович не мог привыкнуть к манере общения прадеда. Его смущали рваные фразы, резкие переходы от одного к другому, образность, за которой было спрятано нечто, нерасшифрованное, не объяснённое.
- Твои некоторые изречения похожи на туманный шифр алхимиков, за которым скрывается нечто, недоступное простому смертному. Но я так же понимаю, что ты не намерен себя утруждать расшифровкой, - произнёс Иван Петрович и увидел лукавую улыбку на лице своего прадеда.
- Правильно думаешь, - подтвердил он. - Если человек понял, что такое время, научился видеть суть вещей, если открыл смысл снов и открыл, что в судьбах людей сокрыта вездесущая реальность, он одержал победу над смертью, и нет больше никакой  нужды в объяснении того, что стало зримо и понятно для него без посторонней помощи, - его монотонная речь усыпляла, слова сливались и становились похожим на жужжание мухи. - Но на его пути оказывается сокрытый до времени враг – высокомерие, - вещал прадед и вдруг, повысив голос, спросил: - А может, видимый мир – игра нашей фантазии? Может, весь мир сотворён фантазией, а человек всего лишь – жертва собственного воображения? Жизнь вечная и жизнь бесконечная разве одно и то же?
- Ты пришёл, чтобы просветить меня? Открыть глаза? Проэкзаменовать? А если ты плод моего воображения? Если ты – всего лишь призрак? Что тогда? – спросил Иван Петрович.
- Ничего. Я реален. И если я прячусь от тех, кто меня ищет, это не значит, что я призрак. Как и люди, пытающиеся истребить нас, не выдумка. Это не моё больное воображение придумало эту игру. Иногда и я впадаю в крайности. И тогда мне кажется, что знание, которое я нёс по жизни, привело меня к скудоумию, что до мудрости мне ещё слишком далеко. Но порой я ощущаю себя мудрецом. И тогда я вижу, как желания увлекают людей на ложный путь. Понимаю, что величина человека не в накопленном знании, а в умении его приложить. Вижу, что всё взаимосвязано. Рассыпаю в прах убогие мысли, расчищаю пространство для тех, кто идёт за мной. И знаю, что все мы – всего лишь отблески Вечности. Хотя быть отблеском Вечности не так уж плохо, как думаешь?  - Не знаю. Я не так долго живу, чтобы быть уверенным в правдивости услышанного. Из своего мизерного опыта лишь могу сказать, что слова бессильны передать откровения, озарения. Я после первой встречи с тобой стал критически относиться к себе и своим поступкам. Как-то, сидя в библиотеке, додумался до абсурда, который почему-то вписался в логику известных мне фактов, что порой граница между миром, разворачивающимся на страницах книг и миром, который обычно называют действительностью, бывает иллюзорной. И тут же нашёл подтверждения, как материализуются придуманные писателями ситуации в реальной жизни.
- Браво! А вопрос, кто мы есть на самом деле, тебя не стал волновать? Когда ты видишь собственное отражение в зеркале, ты уверен, что это ты и есть? Тебя не смущает, что это всё равно, что видеть подписанный конверт, но не знать его содержания? Что внутри? А может, осознав, кем ты был в прошлом воплощении, и кто ты сейчас, ты обретаешь истинное бессмертие, протянув нить оттуда – сюда? А что если я тебе скажу, что время в ином пространстве может быть не линейным? Что тогда? А если я буду утверждать, что пространство способно сжиматься, время – идти вспять или вовсе отсутствовать? Как думаешь, возможна ли трансформация времени и пространства? Если я буду настаивать, что это возможно, ты поверишь мне? Что преодоление пространства и времени, выявление симметрии видимого и невидимого мира – не миф, ты сможешь допустить, что это не фантазия воспалённого мозга старца, сидящего перед тобой, который не отрицает мир памяти и опыта? А что если я тебя и вовсе озадачу вывертом, от которого дух может захватить? Что если то, что мы считаем реальностью, есть иллюзия, и то, что мы воспринимаем, как мир призрачный и есть реальность?
- Я не смогу ни согласиться, ни категорически отвергнуть сказанное тобой. Необходимо исследовать данную область. Что тоже сделать непросто. Если принять сказанное тобой, как некую вероятность, возможность, тогда, чтобы найти себя, надо выйти за пределы иллюзии, в которой мы живём? Тогда возникает ещё один, не менее важный вопрос, как это сделать? Но ты же понимаешь, что всё сказанное мной основано исключительно на предположениях. А как оно есть на самом деле? Я смогу ответить тебе, принять сказанное тобой или опровергнуть услышанное только тогда, когда буду знать. Когда докопаюсь до истины…
- Ты способный ученик.
- Нет. Я просто нахожусь на некой грани, когда не понимаю, кто я такой. Что-то сместилось во мне, в сознании, в самом пространстве и во времени. Как ты смог проявить иное пространство и время? Понимаю, что ты не ответишь мне, даже если бы захотел. Игры ума или кошмарный сон? Всего несколько часов назад я сидел на берегу пруда, испытывая нечто, что не мог объяснить. Мне показалось в какой-то момент, что я пришёл туда после долгого отсутствия, хотя я бываю там достаточно часто. Я ощутил неравномерность времени, но отбросил собственное ощущение, потому что не поверил себе, ибо во мне всплыло знание, утверждающее иное. И ещё, хотел бы напомнить, что я не ученик алхимика, я учёный, решивший обмануть природу с помощью микстуры, которую так и не смог создать. Пока ты не исчез, ибо не ведаю, когда ещё свидимся и надо ли нам видеться, хочу спросить, кому предназначена третья порция нашего совместного (если я правильно понял) снадобья?
- А тебе разве не интересно, почему мы решили исцелить жену твоего друга, хотя в мире так много безнадёжно больных людей, и, по земным меркам, более достойных выздоровления?
- Нет. Думаю, у вас были на то особые причины. Могу предположить, что если ты видишь будущее, значит, выбор не случаен. Гадать не хочу, знать – тоже. Я задал конкретный вопрос.
- Не торопись. Сам поймёшь, а, поняв, выстроишь цепочку. Я не исчезну из твоей жизни, как бы ты этого не желал. Ты – не алхимик, не ученик алхимика, в этом ты абсолютно прав, мне ведом сей факт, так что нет нужды напоминать, но ты превосходный специалист. И ты нам нужен. Фигуры расставлены на жизненной доске, игра продолжается. Не ты – внук твой проникнет в тайны алхимии.
- Извини, но это абсурд ещё тот. А если честно, вся наша встреча похожа на бред.
- Твой или мой? – засмеялся прадед. – Тебя волновало, как старинное имение связано со мной? Ты хорошо рассматривал фасад здания на рисунке из моей папки? Видел  «золотой цветок» алхимии сквозь лупу? Семилепестковая роза – аллегория семи стадий трансформации, вообще роза - символ трансмутации материи в дух. Так вот, имение, на развалинах которого ты побывал сегодня, некогда было имением моих предков, а значит, и твоих. Когда-то мы вместе с прадедом-алхимиком посадили куст алой розы под окном моей комнаты. Это не тот куст, что ты видел на развалинах. Этот посадили всего лишь несколько лет назад. Только не спрашивай про таинственного садовника. А ты в курсе, что не химики, а алхимики открыли существование газов, пороха, секрет изготовления фарфора в Европе, технологию рафинирования металлов и новые свойства веществ, даже остроумные виды шифрования – дело их рук? Ведь большинство алхимических текстов – это шифры, иногда превращающие тексты в потоки бреда. Когда мой учитель сказал мне, что самые важные сведения об алхимии – это всего лишь несколько строчек, начертанных на поверхности изумруда, (так называемая «Изумрудная Скрижаль»),  я спросил, а зачем тогда так долго надо учиться. Мой учитель улыбнулся: «Чтобы понять эти несколько строчек. Алхимия – это дар, а не искусство или технология. Великое Делание – прежде всего Делание Себя». А потом он произнёс: «Я обнаружил Первоматерию, Лекарство Металлов, Эликсир Жизни, Философский Камень, Истинную Мудрость и Совершенное Счастье. – И всё это – в моей голове!». Ладно, хватит на тебя сегодня.
- Я где-то читал об этом, - поспешил сообщить Иван Петрович своему прадеду, будто это сообщение могло что-то изменить. – И об адептах алхимии – тоже. Альберт Великий, Раймонд Луллий, Николай Фламель, Александр Сетон, Евгений Филалет, Бернард Тревизо, Парацельс, граф Сен-Жермен и многие другие. Химия всегда присутствовала рядом с алхимией, но параллельно.
- Не сомневаюсь, что ты читал о том, что я тебе пытался преподнести, как откровение, что прочитал и о великих алхимиках прошлого. Но знать и читать не одно и то же, - засмеялся прадед.
Пространство исказилось ещё больше, за окном что-то вспыхнуло. Иван Петрович отвлёкся на мгновение, хотел спросить прадеда, что происходит, но оказалось, что тот исчез, как и странный кабинет в странном доме.
- Вернулся или меня вернули? А может, загипнотизировали? А теперь чары слетели? Или всё же прадед, действительно, познал тайны времени и пространства? – прошептал Иван Петрович. – Не всё ли равно. Я дома, в своём кабинете. И как ко всему этому относится? А никак. Будем считать, что увидел весьма реальный сон.
«Что-то часто стали сниться мне запредельные сны, - подумал он. – Ничего, разберусь, если в этом будет необходимость».
В памяти всплыл отрывок из стихотворения, которое он услышал как-то возле пруда от молодого человека. Нет, он не ему читал стихи, девушке, с которой проходил мимо. Иван Петрович, к стыду своему, не знал, кто написал эти строки, собирался выяснить, но так и не выяснил, а потом это стало не актуально.
Его поразило последнее четверостишье:
«Дети медлят идти с газонов
И не могут уразуметь:
Было время без старых клёнов,
Будет время без них и впредь».
 Странно, что  после того, как прадед исчез, он вспомнил эти строки.
«Игры времени, игры со временем, игры разума, игры судеб, а может, вся наша жизнь - игра? Ладно, значит, будем играть. Серьёзно. Без шутовства. Глядишь, и откроется главное условие этих игрищ, - подумал он, покидая кабинет. – А зачем прадед приходил? Столько сложностей, лишь для того, чтобы увидеть меня и озвучить то, о чём сейчас можно прочитать в Интернете, в книгах об алхимиках? Нет, он сказал, что я сам узнаю, для кого предназначено оставшееся снадобье, после чего выстрою цепочку. Какую? Зачем? Для чего? Что за фигуры расставлены на шахматной доске? И о каком правнуке он вещал, когда у меня нет детей и, думаю, уже не будет»? 
В спальне он лёг в кровать, открыл ставни потолочного овального окна, чтобы до одури, до умопомрачения смотреть на звёздное небо, ни о чём не думая, ничего не анализируя, не погружаясь в воспоминания, не расшифровывая услышанные загадочные фразы, чтобы понять нечто, ускользающее от него. Ему хотелось погрузиться в пустоту и плыть в тишине по ней, пока не спадёт всё наносное.
«Интересно, чем отличается тишина от молчания? – принятое решение не собиралось осуществляться, мысли продолжали лезть в голову. – Когда я разглядываю семена, разве я могу сказать, какого размера плоды вырастут из него, взойдут ли вообще, не погибнут ли от заморозков, засухи или ещё чего-нибудь внешнего? Могу предположить, провести исследование, но всё равно что-то может вмешаться в процесс взращивания. Ну, сломает кто-то нечаянно росток, или градом побьёт всходы, или вредители повредят корни, да мало ли что может произойти. К чему это я? А ведь тот, чьё сердце полно молчания, не таков, как тот, чьё сердце исполнено тишины. И что из этого следует? Только то, что я запутался совсем. А ведь я  хотел расслабиться, погрузиться в пустоту и плыть по ней. И как? Получилось? – ехидно спросил он сам себя мысленно. – Пока не очень. О причинах буду думать завтра», - решил он, глядя на звёзды, и вдруг все мысли рассеялись, спрятались или притихли, а может просто улетели куда-то.
Наступило внутреннее затишье. И казалось ему, что он плывёт меж звёзд без всякой цели, без всякого желания,  доверяя  невидимому течению, которое обязательно вынесет его в нужное место, в нужное время. Ему стало спокойно, надёжно. Он так и уснул с улыбкой на лице.
Ранняя осень как-то незаметно перешла в стадию поздней осени с холодами и почти постоянным ненастьем. Иван Петрович немного приуныл, потому что его жизнь по воле обстоятельств превращалась в жизнь отшельника. Правда, едва выдавался ясный день, он отправлялся на прогулку по излюбленному маршруту. Работу в лаборатории он не оставлял, выбрал несколько весьма интересных направлений и в гордом одиночестве разрабатывал нечто, до чего ещё никто не додумался. Он написал несколько статей, но печатать не стал, решив, что материал ещё сыроват.
Как-то незаметно пролетела зима. Редкие прогулки, чтение статей зарубежных учёных, которые натолкнули его на идею пересмотра своих ранних исследований, направлений, которые институтское начальство отклонило, не приняло к разработке. Но сейчас он был сам себе голова, исследователь и начальство в одном лице. И то, что он обнаружил в собственных записях, поразило его неимоверно. Поле деятельности было немереным и обещало принести большой урожай, при условии усердия «пахаря». 
За это время его несколько раз посетили друзья. Общение с ними скрасило его одиночество. Прадед больше не появлялся, так что Иван Петрович решил, что он забыл о нём. Как отнестись к подобному факту он не знал: то ли радоваться, то ли огорчаться. Возможно, он был занят более важными делами. С наступлением тепла, Иван Петрович возобновил свои прогулки к пруду.
Как-то он решил отправиться гулять на рассвете. Едва он вышел за пределы своего участка, закрыл калитку, как ветер неожиданно свалился откуда-то сверху, и, едва касаясь земли, пронёсся бесшумно мимо него, наслаждаясь пустотой улицы. Ивану Петровичу показалось, что ветер имеет бледно голубоватый оттенок. Именно поэтому он смог отследить его маршрут: как он снова взмыл вверх, и, сделав дугу над парком, скрывающим от любопытных глаз развалины, направился куда-то в центр города.
Иван Петрович пожал плечами, решив, что это некий знак, который пока не знал, как расшифровать. Он часто останавливался, чтобы полюбоваться деревьями, зелёной травой, первыми цветущими растениями. Ему показалось, что ветер уже зеленоватого оттенка, тихонько крадётся за ним, как вор, с развевающимся плащом. Иван Петрович улыбнулся. А когда добрался до своего излюбленного места, почему-то не захотел сидеть возле воды, а сразу направился к развалинам усадьбы. 
Он увидел девушку, сидящую на огромном камне под одним из дубов, она с восторгом смотрела на юную танцовщицу, которая облюбовала себе в качестве сцены площадку возле развалин, где росли кусты роз. Девушка обернулась, молча кивнула ему, улыбнулась, потом приложила палец к губам, призывая нарушителя их одиночества к молчанию, чтобы тот ненароком не помешал танцовщице.   
Иван Петрович замер в нерешительности, потому что узнал в сидящей на камне девушке незнакомку с остановки, с которой он общался в прошлом году. Его сердце радостно забилось. Похоже, что всё это время он просто гнал мысли о ней. Она держала в руках телефон, из которого лилась удивительная музыка. Он улыбнулся ей в ответ и молча кивнул, приветствуя её. Если бы только она знала, что творится в его душе. Но он не мог позволить себе такую роскошь: рассказать о своих чувствах. Своим признанием он мог оттолкнуть её, испугать, разочаровать, вызвать неприязнь, да мало ли что могло случиться. В одно мгновение всё это пронеслось в его голове, и он тут же принял решение никогда, ни при каких обстоятельствах не затрагивать эту тему.
И только потом перевёл взгляд на юное создание. Девочка-подросток танцевала удивительно легко, ощущала музыку каждой клеточкой тела, становясь то пламенем на ветру, то горным потоком, то птицей, парящей над землёй. Было ли это наваждением или мастерством, которого не видел свет, он не знал. Она была, как колосок, тянущийся к свету, очаровательно-изящной, восхитительно-воздушной и необыкновенно красивой.
Музыка стихла, танцовщица замерла, Иван Петрович не удержался и зааплодировал. Девушка, что сидела на камне, вскочила и грозно посмотрела на Ивана Петровича:
- Что ты здесь делаешь?
- Гуляю, - растерялся он. - А вы?
- Так рано? Мы специально приходим сюда, когда все ещё спят, чтобы никто не нарушал нашего спокойствия, не мешал нам. Только мы и природа. Мы живём недалеко отсюда. Двухэтажные дома напротив частных домов видел?
- Конечно, - произнёс он, хотел извиниться, что нарушил их уединение, а потом подумал, что это не частная собственность, а значит, он имеет право приходить сюда, когда ему вздумается.
А, может, у него даже больше прав, нежели у кого бы то ни было бывать здесь в любое время дня и ночи, в любое время года, если исходить из информации его прадеда о том, что это место некогда принадлежало его предкам. И всё же он решил не озвучивать то, о чём подумал. Смешно заявлять свои права на развалины. Он слегка замялся, потом почему-то стал объяснять, ухватившись за услышанный вопрос, что в курсе, где находятся эти дома, и что он живёт на соседней улице, а свои притязания оставил за кадром:
- Двухэтажные дома расположены в самом начале предпоследней улицы пригорода. А сразу за ней – улица частного сектора, где в одном из домов я обитаю, - с гордостью проговорил Иван Петрович.
- Оно и видно, - заявила девушка.
- Не понял, - признался он.
- А что здесь непонятного? Ты в зеркало давно смотрелся?
- И?
- Одежду на заказ шьёшь? Обувь из самого дорогого магазина?
- Теперь понял. Исходишь из моего дохода.
- Угадал.
- Но ведь дело не в одежде, правда? Я почему-то вас раздражаю. Мы с вами общаемся, а ведь мы даже не познакомились.
- Тебе важно услышать моё имя? Лена. А это моя племянница – Инна. Она младше меня всего на пять лет, ей пятнадцать.
- Иван Петрович, - представился он. - Я учёный, а не завсегдатай модных салонов. Одежда должна быть удобной. Меня так родители воспитали. Вы тогда так и недоговорили свою историю.
- Какую из?
Он пожал плечами.
- Я никогда прежде не встречал таких красивых девушек, - произнёс он. – И вы, и ваша племянница – прекрасны.
- Не тратьте даром комплименты. Внешние данные - всего лишь генетический подарок от мамы с папой, как и у неё, - она кивнула на Инну. – Только вот, - она замялась.
- Лена, - услышал он ангельский голосок. – Не надо меня жалеть. Я не боюсь умереть. Не надо вмешивать в наши внутренние дела постороннего человека.
- Я и не думала никого вмешивать. Ветрено сегодня, - она протянула Инне куртку, что лежала на камне возле неё, - накинь, - попросила Лена.
Иван Петрович, смотрел на девушек широко раскрытыми глазами. Он вдруг осознал, что, возможно, это как раз тот случай, о котором говорил его прадед, и спасение юной танцовщицы - в его руках. Потом он вспомнил странную петлю голубого ветра над развалинами, который будто призывал его поспешить. А ветер зеленоватого цвета всю дорогу подгонял его. Может, это была подсказка или это ровным счётом ничего не значило? Как понять? Как разобраться? На нём лежало принятие решения. А вдруг он ошибётся, и даст снадобье не тому человеку? Как узнать, что это именно она?
Лена повернулась к слегка побледневшему профессору. Ей показалось, что он очень хочет спросить что-то, но не позволяет себе этого сделать. Она увидела растерянность на его лице, и это поразило её гораздо больше не произнесённых им вслух слов извинений и сочувствия. Молчание затягивалось. А он ничего не замечал, погрузился в свои размышления. Его мучил вопрос, как сообщить, что он может вылечить Инну? Какие слова должен найти? К тому же раз девушка несовершеннолетняя, решение должны принимать её родители. Значит, надо встретиться с ними и убедить их, что его лекарство не навредит ещё больше их ребёнку.
«Вот когда мне пригодился бы совет моего прадеда, а он, как назло, исчез. Может, потому, что я слишком усердно отрицал его реальность? И что теперь делать? Мне кто-нибудь подскажет или нет»? – подумал он.
Пока он размышлял, как найти выход из безвыходной ситуации, заговорила Лена:
- Похоже, мы напугали учёного. Ты только посмотри на его лицо.
Иван Петрович перевёл взгляд на Инну, потом посмотрел на Лену, которая никак не могла остановиться. Слова сыпались и сыпались из неё. Он не знал, как вставить в её монолог хоть слово? Как поинтересоваться, где он может познакомиться с родителями Инны, чтобы предложить реальную помощь? Он поднял руку, как ученик на уроке, но вдруг осознал, что может жестикулировать до умопомрачения, Лена даже не заметит этого. И тогда он тихо, но достаточно твёрдо попросил:
- Остановитесь, хоть на минуту.
И вдруг увидел хищное выражение на её лице, как у пантеры, готовой напасть на жертву. А потом оно сменилось не меньшей растерянностью.
- Это ты? – вдруг произнесла она, словно проснувшись.
- Я, - ответил Иван Петрович, не понимая, что она имеет в виду.
- Инна, это он! – почти прокричала Лена. – Понимаешь, что это значит? То, что со мной произошло в лесу на прошлой неделе, не было бредом. Он может помочь.
- Извините, - вмешался Иван Петрович, - теперь я не очень понимаю, что происходит.
- Ладно, - вздохнула Лена, - придётся рассказать. Неделю назад я гуляла здесь одна. Вышла днём, и вдруг оказалась возле болота, которого здесь никогда не было. Я очутилась в незнакомом месте да ещё на закате. Словно сместилось не только пространство, но и время. Мне показалось это лишённым всякого смысла. И вдруг услышала: «Но всё же это не бессмысленнее других событий в твоей жизни». А потом время словно остановилось. Я увидела огромного человека в туманной дымке возле дерева. На нём был тёмный плащ. Мне почему-то стало страшно, хотя от него не исходило видимой угрозы. Я пересилила собственный страх и прошла в метре от него. Когда он оказался за моей спиной, услышала смех и заявление:
- Когда придёт спаситель твоей племянницы, ты не узнаешь его, не поверишь. Не руби с плеча, отведи его к своей сестре.
А когда я повернулась, никого не было возле дерева. Он исчез. И что это было? Но слова его засели у меня в голове. Вот я и спросила, не ты ли это?
- Всё зависит оттого, к чему относится ваш вопрос. Если вы думаете, что это я проявился из-за дерева, то - нет. Я не играю в такие игры. Если вы спрашиваете, правду ли сказал незнакомец, то – да. Я смогу помочь, - вздохнул Иван Петрович, понимая, что, возможно, это его прадед проявился перед Леной, чтобы предсказать, откуда ждать спасение, и одновременно его слова стали подсказкой для него самого. – Не могли бы вы отвести меня к родителям Инны? – спросил он. - Мне необходимо поговорить с ними.
- Ты сможешь помочь Инне? – переспросила Лена.
- Думаю, что смогу, - ответил Иван Петрович.
- Тогда пошли, - заявила девушка, взяла свою племянницу за руку и почти потащила за собой. – Перестань упираться и строить из себя жертву, о матери подумай, каково ей будет без тебя.
- Я не верю ему, - произнесла она тихо.
- А тебя никто не заставляет верить. Он с твоей матерью хочет поговорить. И это уже ей решать, что делать дальше.
- Лена, - в голосе Инны послышались нотки капризного ребёнка.
- Я приняла решение. Ты лишена права голоса. И не смей мне возражать. Поняла?
- Да.
- А ты чего стоишь? – спросила она Ивана Петровича. – За нами быстро, ножками, ножками. Прошу не отставать.
Лесной массив остался за спиной. Они вышли к двухэтажному зданию, что стоял предпоследним на улице, за которой были дома частного сектора.
- Может, стоит позвонить, предупредить родителей Инны, что вы ведёте меня в гости к ним.
- Ага, чтобы дать время на раздумывание и сомнения? Мою сестру надо ставить перед фактом. А как бы отреагировал её отец, я не в курсе, потому что никогда не видела его. Мы пришли, - объявила она, когда замерла возле двери на втором этаже, после чего достала ключи, распахнула дверь, зашла в прихожую и спросила: - Чего замер? Входи.
Иван Петрович с замиранием сердца переступил порог и почти сразу же услышал знакомый голос:
- Девочки, вы уже пришли? А я вам блинчиков на завтрак напекла. 
В коридор вышла Лилечка. Она вертела головой, будто искала глазами что-то ему невидимое, а может, думала, что решение её проблем спрятано где-то под тумбочкой или под вешалкой. Он же ощутил себя рыбой, выброшенной на берег, беззвучно глотающей воздух и страстно желающей, чтобы её вновь отправили в привычную среду.
«Надо бы поздороваться», - подумал он.
«Что он здесь делает»? - подумала она.
- Это Иван Петрович, - сообщила Лена. – А это Лиля, моя сестра и мама Инны.
- Мы знакомы, - произнесли они в один голос, увидели удивление на лицах девочек и замолчали, не зная, что ещё добавить.
- Здравствуй. Мне надо поговорить с тобой, - произнёс Иван Петрович.
- Как мило, - Иван Петрович уловил некое раздражение в голосе Лены и покраснел.
- Здравствуй. Хорошо, мы поговорим с тобой, раз надо, - сказала Лилечка, потом повернулась к сестре и произнесла: - Все объяснения потом. Девочки, идите на кухню, а мы пройдём в комнату.
Она закрыла дверь в комнату и прошептала:
- Лена ревнует.
- Это не важно, - произнёс Иван Петрович.
- Всё важно, - возразила ему Лилечка.
- Я в курсе, что твоя дочь больна, я могу её вылечить. Ты помнишь, что наша лаборатория разрабатывала…
- Я и твои статьи помню, доклады и перспективные направления, которые ты предлагал разрабатывать…
- Так вот, у меня есть снадобье, которое испытал на себе, оно поможет Инне.
Он увидел смущение, некую внутреннюю борьбу на лице Лилечки и не удержался:
- Ты слышала, что я сказал? Ты поняла меня?
- Да. Я должна признаться. Ты должен знать. Я виновата перед тобой…
- Это так важно сообщить мне прямо сейчас? Ну? И в чём дело?
- В том, что я скрыла от тебя. Это касается Инны. Она не только моя дочь, но ещё и твоя. Я ушла от тебя, будучи беременной. Я боялась, что ты не захочешь этого ребёнка. Это стало бы для меня трагедией. Я очень хотела, чтобы она родилась. В моей жизни появился смысл, которого так долго я не могла найти. Никакое образование не могло заполнить пустоту внутри меня. Я просто сбежала. Но я собиралась перед уходом обо всём рассказать тебе. Но когда увидела сарказм на твоём лице, желание испарилось, и я промолчала. Прости. Понимаю, что это позднее раскаяние. Но если тебя утешит моё признание, то ты должен знать, что мне пришлось жить с чувством вины все эти годы.   
- Сейчас речь не о наших переживаниях, страданиях, - вздохнул он. - Я виноват не меньше твоего, раз это произошло. Всё не случайно. Я слепец, к тому же амбициозный слепец, зацикленный на работе. Я доставил тебе немало переживаний, которые ты тщательно скрывала от меня. Прости и ты меня. Скажи, Инна знает, кто её отец? – спросил Иван Петрович.
- Она знает, что её отец учёный, что мы разошлись ещё до её рождения, и что он, то есть ты, ничего не знал о ней. Мне незачем было врать. Правда, я так и не назвала твоего имени. Испугалась, наверное. К тому же на меня слишком много всего обрушилось после развода с тобой. Мы с девочками выживали, как могли.
- Я бы мог помочь.
- Сомневаюсь. Ты бы не смог изменить судьбу моих родителей, моей сестры. Не избавил бы меня от переживаний, душевной боли, сомнений. А в материальном плане мы справились. Давай не будем ворошить прошлое. Это ни к чему хорошему это не приведёт. Важные события, которые уже произошли, такими и останутся. У нас с тобой сейчас общая проблема и общая боль. Надо сосредоточиться на разрешении главного. А с остальным мы как-нибудь разберёмся. А если честно, я уже смирилась со всем, что должно произойти. В какой-то момент я просто ухватилась за мысль: «Кто знает, от какой напасти и ещё больших бед защищают человека болезни»?
- Ты права. Но если возникает возможность избежать трагедии, может, это тоже не случайно?
- Ты уверен, что лекарство поможет?
- Более, чем. Повторяю, испытал на себе.
- И какой дальнейший план наших действий? Мы объявим Инне, что у тебя есть средство, которое излечит её?
- Нет. Никто, ни о чём объявлять не будет. Вы придёте ко мне на ужин. Устного приглашения достаточно? Ты понимаешь, это будет не визит вежливости. Это деловая встреча, на которой будет присутствовать Андрей. Надеюсь, ты помнишь его. Придётся положить Инну на обследование в его клинику. Он даст ей моё снадобье, о котором она не должна знать. Я заранее договорюсь с ним обо всём, передам имеющуюся у меня ампулу. Андрей всё припишет чуду, ошибке предыдущих врачей, которые поставили неправильный диагноз, сообщит, что ничего не угрожает её жизни. Так надо, потому что мою лабораторию взорвали из-за этих исследований. Всё слишком серьёзно. Никогда, слышишь, никогда никто не должен узнать, что на самом деле помогло Инне. Главное, что она будет здорова. Всё будет хорошо.
- А как же моя сестра? – спросила Лиля.
- А что с твоей сестрой? Она здорова, насколько я знаю. Девочки похожи на тебя. А я всё думал, кого же они мне напоминают? У Лены твои глаза. Я всё пытался понять, почему думаю об этой девочке, хотя увидел её всего лишь однажды на остановке автобуса вечером год назад. Что в ней такое, что она так зацепила меня? Теперь я могу ответить на этот вопрос. Она напомнила мне тебя, когда мы только познакомились. Дело было не в ней, а в тебе, понимаешь? Я себя обманывал. Я гнал от себя мысли, что по-прежнему люблю тебя, - произнёс Иван Петрович. – Я ведь никогда не говорил тебе о своих чувствах, когда мы жили вместе. Я пойду, а завтра к шести вечера жду вас у себя. Инне  сообщишь обо мне, когда сочтёшь нужным. Возможно, стоит оставить всё, как есть, до её выздоровления.
- А Лена?
- Она сильная, молодая и красивая. Она мне очень симпатична, не более того. А намёки на ревность с её стороны - это не любовь. Ты же понимаешь. В своём заблуждении я разобрался, слава Богу. К тому же, когда она узнает, кто я, последние сомнения исчезнут. Она человек думающий, и третий претендент на её руку и сердце оправдает её ожидания, потому что она сама изменилась за это время. 
- Ты уверен, что не любишь Лену?
- В том смысле, который ты вкладываешь в это слово, конечно, нет. Не заставляй меня повторять всё сначала. Я же только что озвучил. В моей жизни была единственная женщина, которую я по-настоящему любил и до сих пор люблю, которую потерял из-за своих амбиций. Боль потери, должен признаться, так и не прошла. Я бы всё равно никогда не позволил себе даже намекнуть твоей сестре, что она мне нравится. Я видел её всего лишь два раза. Думаю, что я потянулся к ней из-за того, что она слишком похожа на тебя, на ту девочку, которую я встретил когда-то. Произошло узнавание чего-то невидимого. Мне надо о многом подумать. Я пойду, пожалуй. Девочкам скажи, что я предложил обследование Инны в клинике моего друга, который творит чудеса. Думаю, что мне сегодня предстоит ещё одна необычная встреча с моим родственником. Он иногда заглядывает ко мне. Как правило, без предупреждения. Он забавный старик. Возможно, как-нибудь и ты встретишься с ним.
- Алхимик? Твой прадед? Он приходил ко мне. Просил, чтобы я убрала обиду, что у тебя есть реальное лекарство, чтобы дочь выздоровела. Забавный старик. Так что при случае передай ему привет. Его и Лена встретила как-то в лесу. Он явился ей, чтобы продублировать послание. 
- И тебя не смущают его мистические выверты, игры?
- А почему они должны смущать меня? У меня прабабка была провидицей. Это конечно, не алхимия, но твой прадед был знаком с ней, очень тепло отзывался о ней.
- Ты никогда не говорила мне об этом.
- Если честно, я о многом, оказывается, смогла умолчать. Я только после развода с тобой поняла, что боялась тебя, я терялась в твоём присутствии, ты был слишком авторитетным, что ли? Постепенно я стала твоим придатком. Нужным, возможно, даже очень важным, но придатком. Я потеряла свою самостоятельность, я разучилась принимать решения, потому что ты всегда знал, что лучше для меня. Ты воспитывал меня, как ребёнка. Иногда я, правда, позволяла себе протестовать, но тут же просила прощение, чтобы мой невольный протест не нарушил твоего расположения ко мне. У меня было достаточно времени, чтобы пересмотреть наши отношения. Мне кажется, что я повзрослела…
- Я где-то прочитал, что капли времени не стряхнёшь с лица рукавом, это ведь не капли дождя, они остаются навсегда…
- Это ты про меня? Неужели я так сильно постарела? – улыбнулась Лилечка.
- Что ты! Ты ничуть не изменилась. Или я не вижу этого, потому что вижу другое, более важное. Это я про себя. А ещё к вопросу о твоей сестре. О переосмыслении. О том, что уже случилось, то случилось. Капли времени остаются навсегда. Это не о возрасте. Это о невозможности повернуть время вспять. Когда начинаешь видеть собственные заблуждения, ошибки, главное, не впасть в другую крайность, чтобы не вылезла ненависть по отношению к себе. Если я скажу, что жил с болью в груди, потому что не остановил тебя, позволил уйти, что мой зашкаливающий эгоцентризм сыграл со мной злую шутку? Моё позднее покаяние ничего не изменит. Я виноват перед тобой, перед Инной. Но давай вернёмся в день сегодняшний и попробуем жить настоящим. У нас существует проблема, которую мы должны решить все вместе, сообща. Я ухожу в дебри и начинаю забалтывать главное. Пора прощаться, - он как-то беспомощно заморгал, а потом спросил: - Ты не могла бы проводить меня немного? Мне почему-то очень сложно уйти самому из вашей квартиры. Я словно вернулся домой после долгого странствия. Мне очень комфортно у вас, это что-то такое, что и руками не потрогаешь, и глазами не увидишь, а оно есть. Этакое пространство, в котором растворена радость, доброта, душевность, сердечность, счастье…
- Ты…
- Стал другим, - продолжил Иван Петрович.
- Да.
- Иллюзия. Люди так быстро не меняются. Я просто приспособился. Да ещё у меня оказалось много свободного времени, которое я смог посвятить наблюдению, созерцанию и познанию самого себя. Да и прадед со своими чудесностями совершил революцию в моём сознании, - улыбнулся Иван Петрович.
Лилечка открыла дверь из комнаты и крикнула:
- Девочки, я скоро вернусь. Вот только провожу нашего гостя немного. А на завтра мы приглашены к нему на ужин. Отказ не принимается. Я уже согласилась за нас всех.
- Спасибо, - услышал он голос Лены, а потом увидел её.
Она держала Инну за руку. Племянница выглянула из-за спины тёти и прошептала:
- Не обижайтесь на нас, Иван Петрович. Мы обязательно придём. До свидания, - она пыталась улыбаться, чтобы не испортить настроение окружающим людям.
- Должна признаться, чтобы избежать недоразумений в дальнейшем. Я никогда не претендовала на твоё сердце, но не скрою, ты был мне интересен. Забавный, умный не в меру, есть в тебе что-то настоящее, чего не было в парнях моего возраста. Но дело не в возрасте. Я хотела разобраться. И, по-моему, мне это удалось. Мне хватило двух дней упорного размышления и анализа ситуации. Всё же я не случайно решила стать психологом. Я не вспоминала о тебе до сегодняшней встречи. А ещё я поняла, что у тебя тоже не всё гладко на личном фронте. Думаю, что разберёшься сам, без посторонней помощи.  А это значит, что мы можем избежать ошибок в будущем. Хотя не факт.
- Лена, - произнесла Лилечка.
- А что? Я правду говорю. Да он не обижается. Проверено. Классный мужик, - заявила Лена.
- Лена, - повторила Лилечка.
- Поняла. Невоспитанная особа, признаю. Но ты же знаешь, я не могу пока иначе. Зато честно, не лукавлю. Всё сразу в лоб. Не нравится? Не слушайте. Но ведь не убегают, слушают.
- Может, просто некуда бежать? – улыбнулась Лилечка. – Как сейчас. Мы стоим возле двери, и, как воспитанные люди, вынуждены дожидаться окончания твоей тирады.
- Извините, - вдруг смутилась Лена.   
А когда они вышли на улицу, Лилечка сказала:
- Это её способ скрывать собственную неуверенность. Своеобразный выверт. На грани хамства. На самом деле она очень ранимая. Думающая девушка. На психолога учится, на третьем курсе.
Иван Петрович промолчал, а потом спросил:
- Как так получилось, что мы жили всё это время недалеко друг от друга и ни разу не пересеклись с тобой?
- Я же как-то на одной из зарубежных конференций встретилась с тобой и сообщила, что купила квартиру недалеко от тебя. Ты либо забыл, либо пропустил этот факт мимо ушей.
- Я боялся встречи с тобой, – признался Иван Петрович. - Я не знал твоего адреса и не хотел знать. Страх. К тому же я решил, что у тебя своя жизнь. Я не знал ничего о дочери. Мне надо ещё переварить эту информацию. В конце улицы надо повернуть направо, а там пятый дом…
- Я не забыла, где мы с тобой жили.
- Дом осиротел без тебя, - вдруг вырвалось у него.
Лилечка промолчала. Они остановились на перекрёстке. 
- Дальше – ты сам, - произнесла Лилечка. - Извини. Мне тоже надо о многом подумать. Меня Лена как-то спросила, замечала ли я когда-нибудь, что набегающие волны шумят не так, как те, которые уходят? Я никогда не думала об этом и, естественно, никогда не замечала. А она улыбнулась и заявила, чтобы я не расстраивалась, потому что истина открывается не сразу. Я побоялась выглядеть не очень умной, и не спросила, что она имела в виду? И только теперь поняла.   
- И что она имела в виду?
- Если ты спрашиваешь, значит, истина ещё не открылась тебе, - улыбнулась Лилечка. 
- Это хорошо. Значит, всё ещё возможно, - вздохнул он, обнял бывшую жену, услышал стук её сердца и прошептал: - Я всю жизнь искал то, что всегда было рядом, но я не видел этого, не слышал, не распознал вовремя. Испытал шок, когда потерял, и прозрел, как мне думается. Лилечка, я так…
- Не торопись, - прошептала она, - чтоб потом не сидеть часами у пруда в тщетной попытке расшифровать, о чём тебе пытаются сообщить томно зевающие волны.
- И о чём они могут мне рассказать?
- О смеющейся воде.
- Какой воде?
- Смеющейся. Несущей счастье узнавания любящего сердца.
Она увидела растерянность на лице Ивана Петровича и улыбнулась:
- Озадачила? Это моё позднее и весьма витиеватое признание в любви к тебе.
- Счастье узнавания любящего сердца, - повторил он и вопреки своему статусу, воспитанию, надуманным правилам приличия, поцеловал Лилечку на виду у прохожих и тех любопытных бабушек, что всеми днями смотрят в окошко, собирая впечатления по крупицам, а потом поклонился им и вдруг сделал замысловатое «па», как его когда-то учила мадам Николь.

      
 
Сентябрь 2019 года