Порча, кликуши и бесноватые Н. В. Краинский

Порча, кликуши и бесноватые

Д-ра м. Н. В. Краинскаго,

Директора Колмовской психиатрической больницы.

Посвящаю настоящий клинический очерк дорогому и глубокоуважаемому учителю моему, профессору Павлу Ивановичу Ковалевскому, в день 25-ти летнего юбилея егo учено-практической деятельности. Считаю при этом долгом заявить, что я, как и большинство из многочисленных учеников Павла Ивановича, рассеенных по всей России и служащих русской психиатриии на кафедрах университетов, в правительственных и земских больницах,—глубоко уверен, что во всем том, что мне удастся сделать на пользу науки и на пользу многочисленных душевнобольных, проходящих через мои руки, я всецело обязан тем строго научным и гуманным принципам, которые мы всегда слышали от нашего учителя. С глубоким уважением и признательностью вспоминаю я ту строгую научную дисциплину, которая была всегда отличительною чертою школы Павла Ивановича, а безусловное, лишенное всякой снисходительности, требование им от своих учеников исполнения своего долга, при том не допускающее никаких компромиссов со своими убуждениями и совестью, немало облегчает его ученикам трудную задачу борьбы в практической деятельности и жизни русских психиатров.

Будучи учеником Павла Ивановича; я—через десять лет после оставления им той должности, где и протекли лучшие годы его деятельности, где развивалась и формировалась личность Павла Ивановича, как деятеля и ученого,—имел честь поступить в это психиатрическое заведение врачом, а позже занимать и должность моего учителя. Здъсь я мог убедиться как колоссально плодотворен был тот труд и энергия, которые были вложены в деле Павлом Ивановичем. Несмотря на всевозможные извращения которым было подвергнуто все сделанное Павлом Ивановичем, несмотря на самые неказистые искажения его деятельности некоторыми лицами,—его идеи и принципы не сгладила даже десятилетняя анархия Сабуровой дачи. Та же Сабурова дача убедила меня в том, что истинная оценка деятельности рано или поздно не заставит себя ждать и я во всеуслышанье утверждаю, что я, через 12 лет после ухода Павла Ивановича с Сабуровой дачи, слышал слова справедливости и чести по адресу его деятельности со стороны его личных врагов и недругов, а высшей похвалы добиться трудно. Я не скорблю о том, что русская жизнь, общество—все кроме беспристрастной области науки—слишком рано лишились Павла Ивановича, как энергического деятеля в жизненной борьбе. Это общий удел крупных деятелей общественной жизни. Чистая наука и практическая психиатрия в лице многочисленных учеников Павла Ивановича покажут русскому обществу, что его принципы и учение не будут заглушены терниями, которыми так полна русская, особенно земская, психиатрическая деятельность. Я думаю, что если взвесить те успехи, которыми обязана русская психиатрия П.И.Ковалевскому, который один из первых снял в России с умалишенных цепи,—из невозможной клинической Сабуровой дачи устроил хотя и на время образцовое учреждение, основал первый русский психиатрический журнал, создал в короткое время многочисленную школу учеников, а своими блестящими лекциями до последнего времени привлекает все новобранцев в ряды русских психиатров—притом выполнил все это совершенно один, без помощи, скорее при помехах со стороны многих—то придется признать положение, “что и один в поле воин”.

Я рад, что в настоящее время Павел Иванович, вдали от жизненной борьбы, будет еще долго руководить русской психиатрией, посвятив все свое время чистой науке и, как идеальный клиницист, будет своими блестящими сочинениями дополнять нам то, что раньше его ученики слышали через посредство живого слова в клинике. Если официальное Отечество не всегда ценит по достоинству своих деятелей, то нужно только вспомнить, может ли быть высшая награда для ученого и клинициста, когда он уже не в прежней тоге ректора и государственного сановника, а в виде скромного частного лица— видит еженедельно на своих лекциях в торжественном зале университета—многочисленную толпу, честных, чуждых посторонних соображений и, тем не менее, самых строгих судей. В этом, а не в тоге государственного сановника мне представляется та высшая награда и венец, которым увенчан юбилей 25-ти летней ученой деятельности моего дорогого учителя.

***

Летом 1899 г. я был командирован Медицинским Департаментом в Гжатскй уезд Смоленской губернии для изучения и принятия мер против возникшей там особенной нервной болезни эпидемического характера. Эта командировка, а также занятия в публичной библиотеке дали мне возможность познакомиться с чрезвычайно интересным явлением русской народной жизни, именуемым кликушеством. Подробное описание эпидемии, изученной мною в деревне Ащенково, а также литературную обработку вопроса, я предполагаю выпустить в виде отдельной монографии, здесь же думаю дать клинический очерк кликушества, как результат изученных мною данных.

Кликушество, начиная с XVI века по настоящее время, есть явление русской народной жизни, игравшее и играющее в ней далеко не последнюю роль. Несмотря на значительный прогресс, имевший место за последние десятилетия в культуре русского народа, кликушество и в настоящее время проявляется в той форме, как она нам известна по литературным источникам XVI и XVII въка, и если оно до сих пор не обратило на себя должного внимания исследователей народного быта и врачей, то это объясняется тем, что оно протекает как бы под спудом обыденной жизни и прорывается лиш в виде отдельных взрывов в форме судебных процессов по расправе с колдунами или повальных эпидемий.

Кликуш, по собранным мною данным, в настоящее время в России следует считать многими тысячами, если не десятками тысяч.

Распространено кликушество по всей России, но преимущественно на севере и в Великороссии. Особенно много кликуш в Московской, Смоленской, Тульской, Новгородской и Вологодской губерниях, хотя и все вообще соседние с Москвой губернии отдают кликушеству изрядную даь. К югу много кликуш находим в Курской губернии, но дальше в Харьковской и в южных губерниях кликуши становятся очень редки и постепенно исчезают. На западе есть еще центр, куда стекается много пришлых со всей России кликуш—это Kиево-Печерская лавра.

Но в юго-западном и северо-западном крае, несмотря на существующие там понятия о колдовстве, кликушество в чистой форме не встречается. Зато по всему северу России и далее на восток по всей Сибири кликушество широко распространено, составляя обыденное явление народной жизни. На севере распространена особая форма кликушества в виде томительной икоты. Интересно, что в несколько измененной форме оно встречается у лопарей, а на востоке у киргизов.

Кликушество в чистой своей форме свойственно почти исключительно женщинам. Хотя во многих случаях, особенно при эпидемиях кликушества, упоминаются заболевания мужчин, но это обыкновенно бывают либо настояще душевнобольние, либо просто суеверные люди, прурочивающе свою старую болъзн к порче; типичных же проявлений кликушных припадков у мужчин почти не бывает.

Кликушество свойственно исключительно крестьянскому населению и тесно связано с его мировоззрением, с суевериями, поверьями и даже поэтическим творчеством его. Поэтому кликушество нельзя рассматривать как болезнь в тесном смысле слова— это скорее просто бытовое, социальное явлениие жизни русского народа и основывается оно на глубоко укоренившемся в народном убеждении вере в “порчу”. Причины, почему кликушество не исчезает из русской жизни, кроются еще и в религиозных верованиях народа. Учение о бесноватости, признаваемое Евангелием и Ветхим Заветом, дает основане народу глубоко верить в возможность вселения нечистого духа в человека.

Большую, если не первенствующую роль в развитии кликушества в России, играют монастыри, особенно московские и окрестных губерний. Уже в течение нескольких веков сюда стекаются на богомолье кликуши со всех сторон России с надеждою получить исцеление. Здесь их отчитывали специальными молитвами монахи, здесь им давались травы и священное масло, а в некоторых монастырях, как например в Москве в Симоновом монастыре, для бесноватых служится особая обедня, и отец Марк отчитывает их специально в продолжении шести недель. По монастырям во время службы, на крестных ходах и богомольях у чудотворных икон можно видеть массу кликуш, впадающих в состояние припадков. Эти припадки сильно поражают производимым ими впечатлением воображение окружающих и бурная картина виденного припадка хорошо запечатлевается в памяти простодушной поселянки, пришедшей на поклонение святынь из глухой русской деревни. Здесь большинство русских кликуш воспринимают и бессознательно обучаются тем проявлениям бользни, которые они позже, когда становятся сами кликушами, воспроизводят, благодаря болезненному подражанию.

Жизнь деревенской русской женщины далеко не красна. Тяжелая работа, частые роды и кормление, частые неурядицы в семье, традиционная непрязнь со свекрами, вот те обычные условя, которые не очень красят ее жизнь.

Вот эта то предрасполагающая обстановка, глубокая религиозность и суеверная боязнь порчи дают самую благопрятную почву для развитя кликушества. Если принять во внимание, что никто не разубеждаетъ их в этом убеждении, а духовенство даже поддерживает его, то понятным станет, что с кликушеством не так то легко бороться.

Гораздо меньшее значение в числе причин кликушества имъют условия, отмеченные некоторыми авторами. Безысходная нужда и бедность, пьянство и физическое истощеше, по моему мнению, вовсе не составляют причин кликушества. Скорее можно сказать, что большинство кликуш происходит из сравнительно зажиточных семей, которые менее обременены тяжелою заботою о куске насущного хлеба. Также и грамотность не оказывает никакого влияния на кликушество. Ащенково сравнительно деревня зажиточная, в каждом дворе большинство людей грамотных, пьянства в ней нет, а кликушеская эпидемия царит в полном своем развитии. Грамотность, даже достаточное образование недостаточны для того, чтобы искоренить суеверия, а умение читать священные книги вело к тому, что местные крестьяне с текстом священного писания (четьиминеи) в рукахъ опровергали мои уверения о том, что бесноватости не существует.

Кликушеству подвержены все возрасты отъ 12-ти лет до глубокой старости, как девочки, так замужние и вдовы.

Проявляется кликушество в двух видах: в форме отдельных случаев и в виде эпидемй. Отдельные кликуши есть почти в каждой великорусской деревне, но пока она одна—явление это не играет большой роли в общественной жизни. Но когда возникает эпидемия кликушества—она становится бедствием для всего населения. Много женщин заболевает одна за другою, страх охватывает все население, а роковые предсказания кликуш о том, что “вот закричит еще такая то”,—сбываются неизменно и охватывают ужасом остальное население. Озлобление против мнимого колдуна, имя которого кликуши выкликают растет и нередко ведет к кровавой расправе с невинною жертвою. Бедные больные женщины становятся неспособными к работе и материальное благосостояние семьи рушится: одним словом, получается описанная выше картина, которую я застал в Ащенкове.

Эпидемии кликушества вовсе не так редки, как об этом можно думать по имеющимся литературным указаниям и длятся они иногда годами.

Вообще кликушество редко протекает короткое время и проходит бесследно. В большинстве случаев болезнь длится много лет, а нередко и всю жизнь. Выздоровления встречаются, но редко,—не более 20—30 %. Несмотря на усиленное отчитывание-в монастырях, куда они несутъ последние свои деньги, кликуша остается больною и лишь редко выздоравливает. Но зато облегчение в монастырях получают очень многие кликуши.

В народном убеждении болезнь эта не поддается никакому лечению, кроме отчитывания, почему кликуши, несмотря на свои тяжкие страдания, к врачам не обращаются.

“Доктор против этой болъзни ничего не стоит,—вот святыня другое дело”. С успехом, однако иногда лечат кликушество знахари, травами, наговорами. Во всяком случае, выздоровлния бывают и тогда женщина возвращается к своему обычному состоянию, в каком находилась до болъзни.

Начинается болъзнь большею частью сразу, с точно определяемого больными момента, который обычно, совпадает, согласно народному убеждению, с каким-нибудь происшествием, к которому больная прурочивает свою порчу. Часто, встретившись с подозреваемым в колдовстве лицом, но много чаще поев или выпив у него, или получив от него какую-либо вещь, больная вдруг чувствует себя неладно. Наэлектризованное суеверным страхом и скрытым дотоле опасением воображение, быстро поражается мыслю о том, не испорчена ли она. С мельчайшей ясностью в больном воображении восстановляется картина того, как она откушала у колдуньи, как поднеся кусок ко рту не осенила его крестным знаменем и не произнесла мысленно очистительной молитвы. Воображение дополняет остальное: тут всплывает и лукавая улыбка и недобрый глаз колдуньи; тут вспоминается и сказанная ею когда то угроза—и в пораженной опасешем душе возникает готовое уже решение — глубокое убежденье о том, что она испорчена. Хорошо знакомая в деревн картина порчи, тяжелые страдания больных женщин во время припадков их болезни уже не раз тяжело поражали деревенскую обитательницу и вот теперь мысль о том, что и ее ожидает такая же участь и страдания, что отныне и она будет на веки “порченая”, всецело завладевает психикой будущей кликуши. Все ее внимание сосредотачивается на ее ощущенияхъ; она чутко прислушивается к своему организму и в это время достаточно самого незначительного повода, простой боли под ложечкой, чтобы вполне укоренить убеждение, господствовавшее до тех пор в форме опасения.

Развивается болезнь очень постепенно и достигает полного своего развитя в течеие нескольких недель или месяцев. Кликуша долгое время скрывает свое болезненное состояне и иногда оно обнаруживается для окружающих лишь тогда, когда оно в период полного своего развитя разрешится кликушным припадком.

Первые признаки болъзни проявляются обыкновенно в виде некоторых субъективных болезненных ощущениях и изменениях характера и настроения больной. Одним из первых признаков появляется боль под ложечкой и чувство подкатывания “под сердце”. Часто эта боль есть ничто иное, как столь хорошо знакомая врачам, работающим в деревне,— обычная желудочная боль диспептического характера, обязанная своим проихождением плохому и неправильному питанию. Но пораженное мыслью о порче воображение приурочивает эту боль и оценивает ее как порчу и проявление кликушной болезни. Раньше малозаметное, почти привычное для больной ошущение, теперь поглощаетъ все ее внимание. Она начинаетъ действительно страдать. Вскоре присоединяются другие болезненные явления. Развивается настоящий истерический глобус, чувство стеснения сердца, а болезненность под ложечкой достигает нередко такой степени, что, при легком надавлени на эту область, больная вскрикивает. Больная чувствует, что под ложечкой у нее сидит какое-то твердое тело, чувствует, как это тело подступает ей к горлу, давитъ ее. Параллельно развивается метеоризм, живот вздувается, а сосредоточенное на своих ощущениях внимание больной, мешает отхождению газов и отрыжке, которые до того времени совершались беспрепятственно. Далее появляется онемение спины и конечностей, чувство ползанья мурашек и больную начинают беспокоить самые неопределенные болезненные ощущения, появляющиеся без всякой правильности в различных частях тъла. Она получаетъ впечатлешие, будто что-то перебегает у ней в организме, ударяя и стреляя то в одно, то в другое место.

Вместе с тем резко меняется характер и душевное состояние кликуши. Она становится замкнутой, скрытной и вместе с тем раздражительной. Все мысли ее сосредотачиваются на болезни и вне этого ее ничто не интересует, ничто не веселит. Грустная, сосредоточенная кликуша вместе с тем уже очень рано принимает вид безропотной страдалицы. Она покорно, безропотно отдается в руки постигшего ее несчастья и эта черта характера очень замечательна для кликуш. Таким образом подготовляется и развивается исподволь эта болезнь, которая в следующем своем пероде проявляется весьма бурно. Мысль о своем страдании переплетается с действительными болезненными ощущениями и оба фактора в развитии болезни играют почти одинаковую роль.

Бывают однако случаи, когда у многих деревенских женщин, отчасти истеричных, отчасти физически больных, истощенных и малокровных, болезненные расстройства и ощущения существуют годами, иногда чуть не всю жизнь, когда внезапно брошенная ей мысль о том, что она испорчена, сразу поражает ее глубоким убеждением и она становится кликушею, присваивая себе и проделывая все те явления, которые она наблюдала у другихъ кликуш.

В течение этого продормального периода у кликуши подготовляется проявление болезни в типической ее форме,—именно следующим образом. Кликушество и его проявления хорошо известны в деревнях, а народные предания твердо укоренились в убеждении деревенских жителей.

В связи с этими народными понятями о кликушах и порче, воображение заболевающей кликуши постепенно подготовляется к предстоящим ей страданиям и у ней очень последовательно развивается боязнь святостей.

Это обыкновенный вид obsession, в форме присвоенной навязчивой идеи, укореняющейся при помощи внушения и самовнушения. Боязнь эта возникает не из идеи об одержимости злым духом, а наоборот, последняя возникает на основании этого явления виденного и заимствованным у других кликуш.

Боязнь святостей, строго говоря, есть главный симптом кликушества, если не как болезни, то как социального явления. Из этого явления выводится заключение о вселении в них нечистой силы и не будь его, большинство кликуш превратилось бы в простых истеричных женщин и кликушество в русской жизни никогда бы не имело такого большого социального значения.

Уже с самого начала болезни кликуша начинает ожидать, что у ней скоро появится нетерпимость к святым предметам, иконам, ладану и к церкви, как она видела это у других кликуш.

Она чутко прислушивается и с замиранием сердца ждет удара церковного колокола. Она колеблется и не решается пойти в церковь, боясь, что там она упадет в припадке. Ее тревожит то, что окружающие, не подозревая в чем дело, удивляются, что она не ходит в церковь, и зовут ее. После долгого сомнения, больная решается пойти в церковь и тут, заранее настроенная и уверенная в том, что с ней случится, она ждет Херувимской песни и, заслышав ее, разражается кликушным припадком.

Первый припадок кликушества в огромном большинстве случаев происходит либо в церкви, либо при каком-нибудь богослужении. Проявляется самый припадок весьма различно.

Наиболее частая и типичная форма его состоит в том, что кликуша начинает “кричать на голоса”,— симптом, от которого болезнь и получила свое название. Крик кликуш крайне различен и чрезвычайно неприятно действует на окружающих. Следует различать двоякого рода крик: кликуша издает лишь бессловесные звуки с различными переливами и интонацией, притом совершенно без всякого ритма и правильности. Крик этот напоминает всхлипывание, голоса животных, собачий лай, или кукуканье,— очень часто он прерывается громким иканием, или рвотными звуками. Голос кликуши пронзительно громкий и почти весь крик построен на высоких нотах. Каждая музыкальная фраза крика постепенно ускоряется и повышается crescendo, потом вдруг обрывается, кликуша набирает в себя воздух и повторяет крик снова. В других случаях кликуша сразу начинает выкрикивать определенные слова. Выкрикивает она их неправильно, отрывочно и громко. Содержание выкрикиваемых слов весьма, различно. Чаще всего она кричит: “ой лихо мне, ой тяжко, страдааю, страдааю” и т. д. Иногда же сразу начинает выкрикивать, что в нее насадили чертей, что ее испортили: “заставила страдать! Ай Секлюха, вот погуляем, страдааю” и т. д. Кликуша выкрикивает, что она испорчена и имя того лица, кто ее испортил. В народе существуют различные приемы, чтобы заставить кликушу назвать имя испортившаго ее лица, ибо по народному преданию кликуша во время припадка можетъ назвать его. Обычный для этой цели прием состоит в том, что подходят к припадочной, берут ее за безымянный палец левой руки и спрашивают—большею частью этот прием оказывается успешным. Довольно распространенное явление, что кликуша в церкви и вообще во время припадка начинает богохульствовать и эти припадки их действуют наиболее тяжело на окружающих. Впавшая в неистовство кликуша ругает иконы, причастиие, священника самыми площадными словами, при этом плюет на иконы и порывается бить их. Любопытно, что кликуши часто весь крик свой выкликают от имени 3-го лица, именно от имени сидящего в них беса.

Редко припадок ограничивается одним криком, почти всегда выступает целая группа двигательных симптомов. Кликуша падает на землю, но падение это резко отличается от эпилептического. Несмотря на сильное, по-видимому, падение, довольно стремительное и быстрое, мне не случалось видеть и читат о том, чтобы кликуша при падении расшибла себе голову или конечность. Это тем более странно, что падают они с шумом и звук падения тела кликуши о пол вселяет опасение за целость ее организма. Не только раны, но ссадины и синяки у кликуш очень редки. Другое характерное для падения кликуш обстоятельство то, что при падении кликуша, не смотря на свое по-видимому безсознательное состояние, не задевает и не портит окружающих предметов. Так, падая в церкви среди икон и ставников, кликуши не задеваютъ их.

После падения на пол, при продолжающемся выкликивании, кликуша начинает биться, производя самые разнообразные, по быстроте и силе, движения. Многие изследователи принимают эти движения за судороги, но, на основании своих наблюдений, я думаю, что они не имеют с судоргами ничего общего и представляют собою просто беспорядочные, порывистые движения; хотя и совершаемые кликушею в ненормальном душевном состоянии экстаза, но имеющие все признаки произвольных целесообразных движений. Кликуша катается по полу, беспорядочно мечется, бьет руками и ногами об пол, извивается, по выражению многих наблюдателей, “ломается”. Движения эти то усиливаются, то стихают, вообще никакой правильности в их течении не наблюдается.

Эти три признака: крик, падение и двигательное возбуждение и составляют собственно наиболее существенные явления припадка. Продолжение этого припадка также совершенно неопределенное: от 10 минут и до 2—3 часов. В последнем случае кликуша временно затихает, как бы отдыхая и набираясь сил, чтобы потом припадок возобновился с новою силою.

Подробный анализ виденных мною многочисленных припадков дал мне следующие данные. Органы чувств у кликуши во время всего припадка продолжают функционировать. Обоняние сохранено и больная почти всегда реагирует на вдыхание аммиака. Глаза у кликуши во время припадка почти всегда закрыты, притом произвольно, попросту зажмурены. Если их открыть насильно, они тотчас же снова закрываются. Но в те короткие моменты, когда кликуша открывает глаза, она видит и замечает окружающее быстро и правильно, что помогаетъ ей избегать при своих бурных движениях столкновения с окружающими предметами.

Кликуша хорошо слышит во время припадка и воспринимает правильно слышимое; так, в церкви она согласует свои крики с ходом церковной службы, что можно особенно характерно наблюдать на ночной службе в часовне св. Пантелеймона в Москве. Часто во время самого разгара кликушеского приступа можно вести с больною беседу, причем она отвечает вам от имени сидящаго в ней беса. Труднее исследовать вкус, но, по-видимому, и он сохранен. Один раз я не получил у кликуши во время припадка реакцию на горчицу, которою я смазал ей язык, но здесь, видимо, была примесь симуляции и задержка вкусовой реакции. В функции остальных головных нервов также никаких отклонений заметить во время приступов не удалось. Зрачки никогда не претерпевают изменения; они не расширены во время припадка и все время реагируют на свет. Движения глаз вполне сохранены, а часто наблюдаемые мигательные движения и жмуренье глаз аналогичны общим движениям, свойственным припадкам кликуш. Мимика лица очень беспорядочная; выражение лица обычно показывает страдание, лицо подвижно, часто выражает злобу, но слезы почти никогда не появляются.

Часто бывает щелканье зубами, но настоящего тризма я не наблюдал.

Многие авторы упоминают о выделении у кликуш во время припадков пены изо рта.

По моим наблюдениям, это явление очень редкое. В одном случае больная взбивала слюну в пену искусственно. Плюются больные нередко и особенно часто в церквях на иконы. Прикусывания языка у кликуш никогда не бывает. Часто отмечают судорожный спазм глотки, который появляется у кликуш, когда им насильно дают причастие. Благодаря этому спазму, кликуши не в состоянии проглотить причастие. Очень часто кликуши икают, производят рвотные движения и как бы давятся. Однако рвоты я у кликуш во время припадка не видал. Многие больные как будто бы усиленно отдуваются, дуют, издают сопящие и хрипящие звуки. Дыхание учащенное и губокое, вздохи время от времени сменяют прерывистое дыхание. Интересно, что цвет лица во время припадка, даже сильного, мало меняется. Резкого цианоза почти не бывает, хотя кликуша усиленно надувается. Во всяком случае симптом этот выражен много слабее, чем об этом упоминается во многих описаниях. — Пульс почти всегда ускоряется до 100—110, но сердце бьется правильно и аритмии не замечается.

Исслдование чувствительной сферы во время припадка довольно затруднительно. Большинство кликуш на уколы не реагируют. Я, однако, сомневаюсь, чтобы здесь имелась настоящая анестезия. Тактильную и температурную чувствительность исследовать невозможно, так как кликуша на подобные вопросы во время припадка не отвечает. Но на неожиданный укол булавкой, а особенно на ожог спичкой, реакция, особенно в первый раз, получается вполне отчетливая. Далее, однако, кликуша приспособляется и на повторные довольно сильные раздражения уже не отвечает. Мне думается, что кликуши чувствуют боль и вообще всякое кожное раздражение, реакцию же задерживают искуственно.

Как на доказательство пониженной чувствительности у кликуш во время припадка часто указывают на то, что они бьются, не щадя себя, обо что попало. Если, однако, принять во внимание, что почти никогда при этих кажущихся столь сильными ударах не наблюдается соответствующих им поврежденний, то это заставит относиться к этому мнению с известной осторожностью.

Со стороны двигательной сферы, кроме отмеченных выше явлений, следует упомянуть, что кликуша во время припадка часто со всей силой бьет руками и ногами об пол, но движения ее координированы и рассчитаны. Так, если подставить под удары свою руку, то она ясно избегает ее, направляя свои удары мимо. Часто кликуша, не падая, во время припадка, просто мечется и борется с окружающим. В народе твердо укоренился обычай “держать” кликушу во время припадка: несколько сильных мужчин набрасываются на нее и борются с нею, удерживая ее. Здесь следует остановиться на одном припадке приписываемом кликушам, равно как и средневековым демономаньякам. Говорят, что кликуша во время припадка развивает настолько чрезмерную мышечную силу, что несколько сильных мужчин не могут справиться со слабою женщиной. По моим наблюдениям, это не подтверждается. Если кликуша и развивает несколько большую силу во время припадка, чем обыкновенно, то это легко объясняется состоянием экстаза, в котором она находится. Окружающее же переоценивают силу кликуши потому, что на них действует и производит впечатление сама картина припадка, а во-вторых потому, что они не умеют держать кликушу. Я без труда один совершенно свободно удерживал всх кликуш бьющихся в припадке и нахожу, что развиваемая ими сила во много раз меньше той, которую развивают, например, эпилептики въ состоянии эпилептического буйства.

Замечательно и то, что кликуша во время припадка не дерется и не наносит вреда окружающим, за исключением сравнительно редких случаев, когда кликуша бросается во время припадка на лицо, которому она приписывает свою порчу и наносит ему удары, царапает, плюет, рвет на нем платье и проч. В этих случаях диействия ее вполне произвольны, целесообразны и ими руководит выбор.

Я уже говорил, что настоящих судорог, а особенно opistotonus'a я у кликуш не наблюдал и мне кажется, что авторы, описывающие движения кликуш как судороги, или недостаточно внимательно проанализировали их, или называют их так со слов окружающих (см. ст. Геника Невр. Вест. 1898. 159 т. VI, вып. 4). Впрочем, возможно, что наряду с кликушескими ими наблюдались настоящие истерические припадки.

У кликуш наблюдается еще целый ряд других движений, которые правильнее всего отнести к разряду насильственных движений, часто наблюдаемых v душевнобольных. Сюда принадлежат всевозможные виды трясения и дрожи. Иногда по целым часам мне приходилось наблюдать у кликуш быстрые ритмические движения постоянного темпа и ритма в различных мышцах и иногда с довольно необычной локализацией; так, одна больная, лежа на животе по 4 часа и больше, производила эти движения мышцами спины и ягодиц. Движения эти сходны с теми, которые может произвести каждый, поставив согнутую в колене ногу на носок в сидячем положении и производя быстрые движения.

В конце припадка часто замечается расслабление мускулатуры, что особенно часто наблюдается, если возврат к норме совершается через состояни прострации или сна.

Параличей у кликуш не встречается, даже кратковременных. Указание в этом направлении со стороны Геника личным его наблюдетем не проверено и если имело место, то относится к чисто истерическим припадкам.

Рефлексы во время припадков никаких изменений не представляютъ коленные, сухожильные и кожние рефлексы во все время припадка нормальны. Вазомоторные рефлексы также изменяются слабо. Я уже упоминал, что цвет лица мало изменяется и наблюдаемый иногда цианоз объясняется тем, что кликуша просто дуется и задерживает дыхание.

В народном убеждении и в описаниях большинства авторов отмечается у кликуш особое вздутие живота, метеоризм, сопровождаемый потом обильным отхожденем газов. По отзывам свидетелей живот кликуши на глазах у всех раздувается и симптом этот считается неопровержимым доказательством, исключающим притворство.

По моим наблюдениям, признак этот далеко не так ясно выражен, как на это указываютъ изследователи. Нужно иметь в виду, что метеоризм у деревенских жителей, при их способ питания, явлене слишком заурядное, а потому нет ничего удивительного в том, если отхождение газов часто наблюдается при общем возбуждении больной. У одной больной я наблюдал подробно механизм этого явленя, которое она производила искусственно: приняв определенное положение тела животом к земле, она быстрыми движенями наглатывала воздух и потом сразу выпускала газы в виде громкой усиленной отрыжки и через прямую кишку.

Отрыжка, икота, рвотные движения свойственны большинству припадков.

Секреторная деятельность мало изменяется: указания на усиленное слюноотделение не подтверждаются, потоотделение бывает часто усилено, но и это усиление вполне соответствует двигательному возбуждению.

Мочи исследоват мне не удалось, но я не нашел никаких данных, которые бы указывали на изменеие мочеотделения в зависимости от припадков. Никогда во время припадков не бывает непроизвольного мочеиспускания.

Вот перечень почти всех физических симптомов, которыми выражается кликушный приступ.

Со стороны душевной сферы проследить кликушеский припадок гораздо труднее.

Прежде всего следует отметить, что сознание во время припадка не теряется.

Кликуша ориентируется во времени, в пространстве и узнает окружающих. Одна из главных функций душевной жизни, предполагающая непременную наличность сознания, —выборъ—у кликуши сохранена.

Беснующаяся во время богослужения кликуша следит за ходом службы и сообразует с содержанием молитв не только начало, но и конец припадка, она реагирует на заклинательные молитвы и сразу приходит тогда в себя. Часто можно видеть, как беснующуюся в припадке женщину насильно тащат к причасию, как она отбивается, плюет и богохульствует. Странным образом два первых раза не удается датькликуше причастие, но на третий раз она его с усилием проглатывает и тогда совершается полное превращеше: больная сразу приходит в себя, хотя сохраняет измученный, томный вид. Кликуша сознательна, потому что рассчитывает свои движения, выбирает место куда падает,—выбирает и ризличает окружающих лиц, особенно когда бросается на мнимую колдунью. Она не наносит вреда окружающим. Часто во время самого разгара припадка она ведет разговор от имени сидящаго в ней беса, в 3-м лице и отвечает на предложенные вопросы. Во время припадка кликуша очень ловко оговаривает лиц, против которых она возбуждена.

Но насколько несомненна у кликуш во время припадка наличность сознания, настолько правдива, по-видимому, амнезия ее по отношению к припадку, когда она приходит в себя. Почти все кликуши, придя в себя, уверяют, что ничего не помнят о бывшем с ними и о том, что они говорили или выкликали. Это уверение сначала невольно внушает сомнение, в виду наличности сознания, но оно настолько обще, и так искренно, что заставляет подробнее вдуматься в него.

Больные говорят, будто о том, что с ними было и что они кричали они узнают от других. При этом поражает тот контраст, который замечается в отношении больной к лицу обвиняемому ею в порче во время и вне припадка. Тогда, как во время припадка она со злостью и остервенением выкликает его имя, в свободный промежуток она говорит о нем спокойно, рассудительно, добавляя, что она против него ничего не имеет, а часто даже соболезнуя о нем. Изложенные ниже наблюдения над свойственным кликушам сомнамбулизмом дают ключ к объяснению этой амнези и я думаю, что отрицать ее и считать за притворство не слъдует.

Из других душевных явлений во время припадка, кроме свойственных ему идей бесоодержимости нельзя указать ничего неправильного.

Галлюцинашй у кликуш не бывает, ни зрительных, ни слуховых. ни других органов чувств.

Бреда также нет, ибо идеи бесоодержимости следует отличать от настоящего бреда, как плод суеверия и искренней веры также свойственной кликушам и вне припадков.

Наоборот, многие из симптомов кликушного припадка я отношу к насильственным действям психического происхождения, как-то: крик, копролалия и описанные движения.

Во все время припадка кликуша находится въ состоянии экстаза; чувства ее резко изощрены, восприятие внешних впечатлений необыкновенно быстрое и этим, вероятно, объясняются рассказы об ясновидении кликуш и их способности предсказывать будущее.

Эта способность указывается народной молвой, а также и многими писателями, но критической оцънки она ни кем не подвергнута. Должен сознаться, что с этой задачей не справился и я. На основании своих наблюдений я, однако, не считаю себя вправе отрицать некоторые явления.

То, что я наблюдал лично, сводится к следующему. В Москве, на ночном молебствии у Иверской часовни, я видел кликушу, которая чувствовала за 2—4 минуты приезд кареты с чудотворной иконой и возвещала об этом началом припадка, выкликивая: ("Едет, едет”. Слышать приближение кареты, находящейся за несколько улиц, среди московскаго шума нормальному человеку не представляется воз-можным. В деревне Ащенково в день моего первого приезда, о котором никак не могло быть известно в деревне, кликуши, впав в припадок, говорили, что еще накануне моего приезда они предсказывали, что сегодня “приедут их тревожить”. Собранные мною многочисленные справки единогласно подтвердили эти заявления. Я затрудняюсь объяснить одним совпадением то странное обстоятельство, которое я видел неоднократно, а именно: в тот час, когда я подъезжал к деревне, кликуши впадали в припадки и во время них точно указывали время моего приезда в деревню. У ащенковских кликуш по многочисленным заявлениям было замечено, что если, сидя рядом с кликушею, прочитать про себя молитву “да воскреснет Бог”, она это чувствует и хотя такой опыт мне не удался (вероятно, вслъдствие моего на них гипнотического влияния), я не могу сказать, что все врут. Игумен Колоцкого монастыря разсказывал мне, что есть особая трава, которую кликуши не переносят, и что если принести эту траву к кликуше без ее ведома, она немедленно впадает в припадок. Трава эта—primula. Я лично также видел, что кликуша отличает святую воду от простой и этот факт для меня положительно необъясним. Возможно, что вс эти факты окажутся неверными, но для того, чтобы их отрицать нужно получить более точные данные, чъм удалось это сделать мне.

Способность кликуш к ясновидению, обыкновенно, приписывается им во время припадка, но чувствование и различение святых предметов приписывается им всегда, причем часто они реагируют на них припадками.

Описанная здесь форма припадка, так сказать, типическая, но все припадки далеко не укладываются в одни и те же рамки. У одной и той же кликуши припадки проявляются почти всегда в той же самой форме, но у различных больных они выражаются не одинаково.

Здъсь выступает черта, имеющая громадное значение для понимания сущности кликушества—это подражание и притом часто патологического характера. Кликуша воспроизводит припадок в той форме, в какой она его видела у других больных, и затем уже повторяет его всегда в одной и той же форме, до мельчайших подробностей.

У нескольких десятков кликуш, которых мнe пришлось наблюдать, у всех было известное различие в проявлении припадка. Все описанные выше явления разнились по силе и продолжительности, а некоторые явления совершенно выпадали.

Даже главный симптом “крик на голоса” иногда выпадает. Особенно это различе в проявлении припадков выступает в эпидемиях, когда несколько-кликуш приходится наблюдать одновременно.

Не все кликуши во время припадка выкликают имя колдуна, не все падают, а движеня их очень различны.

Очень частая форма, которая была резко выражена у одной больной, состоит в том, что больная молча падает на землю, стремительно и неожиданно, и затем лежит, как бы в глубоком обмороке, различное время. Ни малъйшего движения и никакой реакции на внъшние впечатления. Но от настоящего обморока состояние это отличается тъм, что пульс у кликуши прекрасный, дыхание ровное, зрачки без изменений и вазомоторных расстройств нет. Эта форма очень напоминает те притворные обмороки, которые так часто проделываются в семействах интеллигентными дамами. На болевые раз-дражения такие больные не реагируют.

Продолжительность кликушеского припадка очень различна, от 1/4 до нескольких часов. Кончается припадок неодинаково: или больная сразу приходит в себя, или, чаще, успокоившись после периода возбуждения, впадает в состояше глубокой прострации и, по словам окружающих, в это время напоминает бездыханный труп. Этот период большею частью продолжается не долго, до 1/3 часа, но иногда и значительно дольше. Просыпается кликуша довольно быстро и приходит в себя не так, как эпилептик, сознание которого проясняется постепенно. На вопрос что с ней было, отвечает, что ничего не помнит, и приходит в свое обычное состояние, в котором и пребывает до появления слъдующего припадка.

Припадки кликушества повторяются и наступают совершенно неправильно и различно у разных болтных: от нескольких раз в день и до одного раза в год и реже. Вобщем частота припадков соответствует тем поводам, которые их вызывают.

Редко кликушеские припадки наступают без всякого повода. Обычно их появление приурочивается к определенным поводам и здесь на первом плане стоят все церковные богослужения и религиозные обряды. Припадки случаются в церкви главным образом во время пения херувимской песни, или во время причастия. Многие кликуши, которые не ходят из опасения припадков в церковь, впадают в состояние припадка дома, как только заслышат звук церковного колокола.

Кликуша вообще не переносит ничего святого и впадает в припадок, если дать ей святой воды.

На втором плане, как повод, вызывающий у кликуши появление припадка, стоит все, что относится к истории ее порчи. Она не может ни видеть, ни слышать имени мнимого колдуна. При всякой случайной даже встръче с ним у ней появляется припадок и нердко она в неистовстве набрасывается на него.

Далее, всякая семейная непрятность, сильное волнение, вызов в присутственное место, приезд в деревню начальствующих лиц,—всё это при случае вызывает припадок.

В промежутках между припадками кликуша представляется относительно нормальною. Стойкою остается “боязнь святостей” и глубокое убъждение ее в том, что она испорчена. И то и другое не есть, строго говоря, чистая патофобия или бред, точно также, как и идеи бесоодержимости, а объясняется просто традиционным суеверием и искреннею верою. По характеру кликуша раздражительна, замкнута, малообщительна.

Довольно важный вопрос состоит в том, свойственен ли истерический характер настоящей кликуше. Насколько я мог убедиться при моих исследованиях, у кликуши нет черт, свойственных истеричным. Правда, во время припадка кликуша театральничает, сосредотачивает на себе все внимание, она очень чувствительна к жалости и состраданию со стороны других, но делает она это, так сказать, не из любви к искусству. Кликуша действительно страдает и вне припадков. У кликуши нет эгоизма, свойственного истеричным; она, наоборот, кротка и терпелива. Кликуша в период светлого промежутка чужда лживости, хитрости и злости и этим она ръзко отличается от истеричек. Сознание и все душевные процессы нормальны.

Кликуша, однако, чувствует себя тяжко больною, она тоскует беспричинно и мучается тяжестью своей болезни. Энергия ея падает, ничто ее не интересует и она становится плохой работницей в семье. Из образцовой матери и жены она становится влой хозяйкой и мало заботится об интересах семьи. Хозяйство падает, но больная относится к этому пассивно.

Одна мысль и желание излечения занимает больную и почти вся жизнь ее проходит в странствованиях по богомольям и монастырям, а все деньги семьи уходят на расходы и подношения монастырям.

Интересно, что большинство кликуш вовсе не плохо упитанные женщины, а некоторые из них просто имеют цветущий вид. Многие кликуши в самый разгар болезни беременеют, рожают и кормят и все эти периоды не вляют на болезнь.

Из физических признаков—почти постоянная боль под ложечкой, globus hystericus, метеоризм; далее, субъективные жалобы на различные парестезии в виде онемения и перебегающих болей. Ни головые нервы, ни чувствительная, ни двигательная, ни вазомоторная нервная система никаких уклонений от нормы не представляет. Отсутстве этих расстройств резко отличает кликуш от настоящих истеричных.

В несомненной связи с болъзнью, а может быть и как причинный момент, стоит половая деятельность кликуш. То обстоятельство, что многие кликуши заболевают тотчас после свадьбы, в связи с социальными условями русской жизни, когда крестьянских девушек выдают замуж часто совершенно не считаясь с их чувством,-—заставляет обратить внимание на эту сторону жизни. У очень многих кликуш замечается неудовлетворенность половой жизни. Я видел двух кликуш, у которых болъзнь развилась после свадьбы, как результат малой половой способности мужа. Гораздо реже встречается полная половая депрессия и отсутстве половой потребности у кликуш. Ни у одной из ащенковских кликуш не было женского страдания половой сферы; также не удалось мне констатировать онанизма и мастурбации. Интересно, что надавливание на яичник у кликуш не имеет ни малейшего влияния ни на вызывание, ни на прекращение припадка, как то имеет место при истерии.

В припадках кликуш нет также разделения на периоды, свойственные истерическим; не обнаруживается также истерогенных зон.

Любопытный факт отмечен мною у ащенковских кликуш и я не сомневаюсь в его правдивости. Месячные вообще у кликуш довольно правильны, но у некоторых из них месячные странным образом появляются каждый раз в большие праздники, как только кликуша соберется в церковь. По обычаю, во время менструации женщины в церковь не ходят и подобное совпадение ужасно мучит бедных кликуш. При этом менструации появляются каждый раз, несмотря на то, что они недавно перед тем кончились и вообще всегда протекают правильно.

Если резюмировать и проанализировать все полученные и изложенные до сих пор данные, то следует прийти к заключению, что ни во время припадка, ни во время светлого промежутка у кликуш нет ни единого объективного признака, который позволял бы различать действительные припадки от притворных. В кликушном припадке нет ни единого признака, который бы мог быть произведен искусственно и поэтому установить патогномонические признаки для кликуш вообще и для их припадков в частности невозможно.

Уже здесъ следует отметить, что хотя картина кликушества имеет очень много черт, свойственных истерии, но в общем кликуши резко отличаются от истеричных.

Первое и основное различие то, что в настоящее время, хотя очень склонны относить к истерии все те явления, в которых не усматривается органических изменений в сфере чувствительной, двигательной и рефлекторной, особенно же со стороны зрачков и вазомоторов, однако эти измънения совершенно отсутствуют у кликуш. Ряд изменений в форме типичных анестезий у кликуш не наблюдается,— некоторые же общие симптомы в форме чувств ползанья мурашек, globus hystericus, стреляющих болей перебегающего характера слишком недостаточны для того, чтобы на основании их диагносцировать истерию. Я очень подробно исследовал отправления головных нервов у кликуш и утверждаю, что у них нет изменения ни в зрачках, ни в поле зрения, (хотя я его исследовал без помощи периметра, а потому не мог вывести в градусах), ни в цветоощущении.

Со стороны душевной сферы, по моему мнению, эта разница между истерией и кликушеством еще больше. При так называемой малой истерии главные изменения психики заключаются в неустойчивом, неуравновешенном характере, капризах и раздражительности. Ничего подобного у кликуш нет, как уже указано выше. Явлений же большой истерии в форм бреда и галлюцинаций у кликуш совершенно не наблюдается. Наоборот, основной симптом кликушества, т. наз. боязнь святостей, которым определяется вся картина болезни—есть вид obsession—навязчивого, стойкого состояния—вовсе не свойственного истерии. Эмоцииональная сторона этого состояния относится к состоянию патофобии, гораздо более свойственной неврастении и многим душевным болезням. Некоторые поступки и действия кликуш суть настоящие импульсивные действия, как то: копролалия, богохульствование, избиениие икон и мнимых колдунов. У истеричных, воля слаба и неустойчива, у кликуш же она извращена. Истеричная не страдает, а отчасти наслаждается своим состояшем, кликуша же действительно страдает.

Не подлежит, однако, сомнению, что обе формы принадлежат к одной общей группе функциональных психоневрозов, чего, по моему мнению, совершенно недостаточно для того, чтобы их отождествлять.

Есть, однако, одно обстоятельство, которое помогло бы пролить свет на сущность и происхождение кликушества. Я уже упомянул о том, что огромное большинство настоящих кликуш утверждают, что ничего не помнят о своих припадках и подтверждают эту амнезию так правдиво, что трудно допустить столь искреннюю ложь.

Это единственное обстоятельство, которое наводило на мысль о том, что все явления, свойственные кликушам, могли проделываться ими как результат патологического притворства на почве внушения или самовнушениия.

С этой целью я приег к помощи гипноза, имея в виду выяснить воспримчивость кликуш к. внушению.

Результаты первых же попыток оказались настолько резкими, а дальнейшие результаты настолько убедительными, что заставили меня совершенно иначе взглянуть на сущность кликушества, чем это позволял простой анализ клинической картины.

Я попытаюсь резюмировать здесь все, полученные мною данные, и на основании их бросить взгляд на сущность кликушества.

С первого же моего опыта оказалось, что кликуши необыкновенно легко впадают в состояние гипноза. Должен особенно отметить, что обстановка моих исследований, сделанная в присутствии как врача, так и многих интеллигентных лиц, была далеко необычная. В течение почти целого месяца я повторно гипнотизировал десятки кликуш в занимаемой мною избе, без того, чтобы они имели понятие о том, что с ними происходит. Едва ли нужно говорить, что в глуши Гжатского уезда деревенские женщины не имели никакого понятия о гипнотизме и вызываемых им явлениях, чтобы они могли их симулировать. Очень любопытно было, что до моего отъезда, а вероятно и поныне, кликуши не знали,. что с ними происходило, и ничего не помнили, проснувшись, о том, что они спали.

Должен еще оговориться, что я лично не причисляю себя к слишком большим поклонникам внушения вообще, а в вопросах гипнологии, до внденного мною у смоленских кликуш, придерживался более или менее взглядов нансийской школы, а потому я не склонен подозревать себя в излишнем увлечении при оценке виденного мною.

С первых же опытов, повторяю, я убедился, что достаточно было краткого словесного внушения для того, чтобы кликуша необыкновенно быстро впала в состояние гипноза с первого же раза. В простой деревенской избе, вдвоем с кликушею, а впослъдствии при могочислснной аудитории, я усаживал кликушу покойно на лавке и самым обыкновенным голосом объявлял ей, что она заснет, как только я досчитаю до определенного числа. Часто я закрывал ей прямо глаза, слегка надавливая на глазные яблоки, и говорил “спи”,—тогда кликуша засыпала моментально. Вообще кликушу можно усыпить любым из употребляемых для этого приемов, без малейшего участия в том личного усилия гипнотизирующего. В среднем все кликуши засыпают от 1—10 сскунд. Наступающий сон покойный, ровный и глубокий и сходен с обычным, так называемым, “внушенным сном”.

Переходя к дальнейшим наблюдениям над загипнотизированными, я тотчас же обнаружил все те явления, которые в последнее время так хорошо изучены и описаны. Немедленно, под влиянием. внушения, получалась полная анестезия, каталептическое состояние, всевозможные впушенные постгипнотические действия и проч.

Но уже с первых же опытов обратили на себя внимание некоторые особенности, замеченные мною у кликуш и заставившие меня обратить при свонх опытах на них особенное внимание.

Прежде всего выяснилось, что для очень многих кликуш совершенно нет надобности делать внушение сна. Достаточно с первого же раза совершенно непредупрежденную о том кликушу посадить покойно и, закрыв ей веки, надавить пальцами глаза: гипнотическое состояние наступает моментально. Никакой разницы в течении дальнейших явлений—вызван ли сон внушением или описанным приемом—не замечается. Я совершенно отрицаю возможность здесь безсловесного внушения, ибо опытные кликуши не видали других спящими и не слышали об этом от других, так что, садясь за опыт, они не могли иметь в виду, что ее заставят спать.

Раз заснув, кликуша оставалась в этом состоянии неопределенно долгое время и мне не приходилось наблюдать случаев самопроизвольного просыпания.

Заснув, кликуша сохраняет сидячее положение, в котором я их гипнотизировал, лишь плотнее приклоняется к спинке сиденья, конечности разслабляются и принимают, сообразно их тяжести, покойное положение: голова обыкновенно свешивается на грудь, дыхание ровное и глубокое, пульс в пределах- нормы. Вообще вся мускулатура совершенно расслаблена. Если в это время исследовать чувствительность кожи, то обнаруживается полная анестезия по отношению к тактильной, болевой и температурной чувствительности. В первых опытах я внушал эту анестезию, но далее я убедился, что она наступает сама по себе и что внушать ее совершенно нет надобности. Анестезия наступает самостоятельно, без всякого внушения, и настолько полная, что кликуша не чувствует очень сильных ожогов.

Любопытно, что в случае сильного ожога, от которого остался у одной кликуши большой пузырь, а потом и язва,— больная во все последующие дни совершенно не чувствовала боли и не знала происхождения ожога, несмотря на то, что никакого внушения ей не было сделано ни относительно анестезии, ни относительно амеезии. Анестезия наблюдалась у кликуш, которым ни разу не делалось о том внушения, и сохранялась во все время, пока кликуша находилась в состоянии гипноза.

Второе явление, наблюдаемое у кликуш, развивающееся одновременно с первым, состоит в следующем. Как сказано выше, у загипнотизированной кликуши все члены расслаблены. Приподнятая рука свободно и всею тяжестью падает обратно и никакого сопротивления при этом не замечается. Но если приподнять вверх руку кликуши, и подержав короткое время, оставить ее, то она сохраняет приданное ей положение, так называемое статуеобразное положение. Подобное каталептоидное сотояние вызывается чрезвычайно легко внушением и его можно получить у каждого загипнотизированного субъекта, но у кликуш оно получалось без всякого и, я думаю, даже без “бессловесного” внушения. Я не мог проследить здесь разницы между каталептическим состоянием и каталептоидным. У кликуш встречались оба состояния и без всякой правильности. У одних конечности передвигались без малъйшего сопротивления с совершенною легкостью, и каждый раз застывали в том положении, в каком их бросали, тогда как в других случаях, при пассивных изменениях положения, ясно ощущалась некоторая ригидность и наблюдалась flexibilitas сеrеa.

Рефлексы во все время гипноза у всех кликуш изменений не представляли и были сохранены все время.

Состояние каталепсии удавалось вызвать без внушения, но это единственное явление со стороны нервномышечного прибора, вызванное мною у кликуш без внушения. Каталептоидное состояние члена сохрапялось у кликуш неопределенно долгое время и влияние мышечного утомления было ничтожное.

Далее следовали все явления, свойственные гипнозу, но вызывались они внушением. Удавалось внушать параличи, судороги, контрактуры, неподвижность членов, с большим развитием при этом мышечной силы и проч. Но здъсь все совершалось обычно и не отличалось от того, что свойственно и не кликушам. Все эти внушения были действительны и в постгипнотическом состоянии.

Повышенной механической возбудимости мышц мне не удавалось наблюдать ни в одном периоде у изследованных кликуш.

Точно также рефлексы у всех исследованных кликуш не изменялись и ни разу не удалось заметить их исчезновения.

При исследовании кликуш, мне не удалось разграничить, согласно указашям Шарко и его учеников, каталепсию от каталептоидного состояния. Хотя встречались случаи, где, наряду с сохранением конечностью приданнаго ей положения, наблюдалась совершенная легкость и гибкость с отсутствием всякого оцепенения, сопротивления и ригидности, но ни разу не замечалось отсутствия сухожильных рефлексов. У других кликуш, также без участия всякого внyшeния, получалась каталепсия с оцепенением (flexibilitas cerea), которую Шарко и его ученики считают каталептоидным состоянием, свойственным летаргическому и сомнамбулическому периодам гипнотического сна у истеричных. Вопреки чистой каталепсии, мои кликуши держали глаза постоянно закрытыми, а при открывании их быстро просыпались. Таким образом чистой формы гипнотической каталепсии я у кликуш не наблюдал.

Что касается до так называемой летаргической фазы, то в чистом классическом виде у кликуш она также не наблюдалась. У них наблюдалась полная анестезя, выступавшая также без всякого предварительного внушения, наблюдалось расслабление членов, но главный симптом—повышение нервно-мышечной возбудимости—отсутствовал.

Рефлексы вообще заметно не усиливались.

Ближе всего отвечали явления, наблюдаемые мною у кликуш, тому виду гипнотического сна, который Шарко называет сомнамбулическим. Состояние это наступало у кликуш всегда в одной и той же форе независимо от приема, которым достигалось усыпление. При наступлении гипноза у некоторых кликуш бывали вздрагивания (эпилептоидные явления по Рише), но пены у рта не наблюдалось. Редко при гипнотизации развивался кликушеский припадок, который, при дальнейшем ходе опыта, прекращался вместе с наступлением сна. Глаза обыкновенно были закрыты. Полная анестезя наступала сразу, но слух был сохранен, так как кликуша была в этом состоянии очень восприимчива к внушению и понимала и выполняла все, что ее заставляли делать. Рефлексы были нормальны, а повышенной мышечной возбудимости не замечалось.

Вызвать давлешем на глазные яблоки перехода в летаргическое состояние или путем раскртия глаз в каталептическое,—мне не удалось.

Здесь я должен обратить внимание на очень странное обстоятельство, наблюдавшееся у всех исследованных кликуш и которое, однако, не соответствует указаниям других исследователей. Ни одна из кликуш совершенно не отвечала на предлагаемые вопросы и ни от одной из них не удалось добиться ни одного слова. Не удавалось это и при усиленных внушениях и приказаниях, тогда как все постгипнотические внушения в формте различных поступков выполнялись в совершенстве.

Это тем более странно, что во всех остальных отношениях у кликуш вполне подтверждается указание Шарко и его школы, относительно значешя личности экспериментатора. Как и у типичных сомнамбул, кликуши—“рабыни воли другого, настоящие слуги экспериментатора”. Их автоматизм— "акт рабства и повиновения”. Все явления у загипнотизированных кликуш удавалось вызвать лишь мне одному, попытки же присутствовавшего товарища, доктора Н. И. Преображенского, оказались безрезультатными, равно как и попытки некоторых других лиц. Это тем более странно, что я ни разу не делал в этом смысле внушения ни одной из кликуш. Обстоятельство это очень рельефно выступало даже при бессловесных действях. Так я мог, подойдя к загипнотизированной кликуше, придать ей любое положение конечности и она, в силу имеющегося каталептоидного состояния, сохраняла его. Но, если это делало другое лицо, кликуша не исполняла описанного. Обычные внушения контрактур с сильно выраженною мышечною силою удавались у кликуш в совершенстве.

Переходя к явлениям внушения, наблюдаемым у кликуш, следует заметить, что в виду того, что все они не отвечали на вопросы во время гипноза; не удавались некоторые внушения галлюцинаций во время самого гипноза. Но все постгипнотические внушения удавались в совершенстве: всякие анестезии, параличи, судороги, контрактуры после просыпания из гипнотического сна исполнялись вточности. Все поступки, довольно сложные, выполнялиьс неизменно.

Следует, однако, остановиться на опытах с внушением преступленй, которые не удались,—это явление также интересно в смысле дифференцирования притворства кликуш. Одной из больных было внушено, проснувшись, украсть яйца, лежавшие на столе в комнате. Добродушная религиозная старушка, проснувшись, выполнила все другие внушения, но осталась непреклонною по отношению к воровству и ограничилась довольно продолжительным взгдядом на сооблазнительный предмет: лицо даже не выразило борьбы и сомнения. Один из опытов с другою кликушею был еще интереснеее. В присутствии довольно многочисленной аудитории она несколько раз выполнила ряд внушений, направленных по адресу присутствовавшего студента, г. К. Она, проснувшись, поцеловала его, потом сильно ударила, но когда я, дав ей в руки карандаш, внушил ей, что это нож и заставил, проснувшись, заколоть г-на К., то она после некоторого колебания решительными шагами направилась к нему, но, пройдя 3—4 шага, внезапно упала в обморок.

Здъсь выяснилось, что кликуши, не делающие различия между лабораторными и настоящими преступлениями, обладают, настолько сильным противодействем, что в этом отношении внушение оказывается бессильным.

Особенно интересны у кликуш так называемые отрицательные галлюцинации, которые удаются у них в совершенстве. Крестьянской женщине, никогда не слыхавшей о гипноз, внушается, что, проснувшись, она не будет видеть данного лица и не будет слышат того, что оно ей скажет. Внушеше выполняется в еще больших пределах: кликуша не только не слышит и не видит, но не ощущает сказаннаго лица, ощупывая его тщательно руками. Если это лицо станет поперек дороги кликуши, она его будет ощупывать, говоря, что ей что-то мешает пройти, но тут же будет говорить, что она ничего не видит и что впереди ее никого нет.

Любопытно, что она не видит не только лица, о котором ей было сделано внушение, но не видит и тех предметов, которые она держит в руках. Как только предмет будет взят в руки другим лицом, он становится видим для кликуши, как будто бы на него то надевали, то снимали шапку невидимку. Лицо, невоспринимаемое кликушею, может подойти и толкнут ее, или ударить и она этого не ошущает.

Следует упомянуть, что у двух из исследованных кликуш, которых я впервые гипнотизировал внушением во время сильных припадков кликушества мне не удалось добиться сна, вследствие сильного с их стороны противодействия и отказа спать; но у них здесь же удалось вызвать отрицательную галлюцинацию (кликуша не видела стоящего подле нее мужа), а у другой—неспособность поднять веки и паралич рук.

В виду указаний кликуш на то, что у них во время праздников появляются менструации при попытках идти в церковь, я пробовал внушить им появление менструаци,—однако, безуспешно.

У всех кликуш после гипнотического сна наступала полная амнезия, притом совершенно без всякого внушения. Выпадает из памяти не только самый период сна, но и самый факт сна. Кликуша утверждала, что с ней ровно ничего не было, и не помнила даже, что ее усыпляли. Эта амнезия совершенно тождественна с тою, которая наблюдается у кликуш по отношению к их припадкам и дает основание думать, что во время кликушного припадка кликуша находится в сомнамбулическом состоянии.

Самое просыпание у кликуш происходит чрезвычайно легко и для этого опять-таки не нужно внушения: достаточно слегка дунуть кликуше в лицо— прием, значение которого не могло ей быт известно заранее.

Сеанс гипноза не проходит для кликуш бесследно: они чувствуют себя после него 1—2 дня очень разбитыми, слабыми, а нередко появляется головная боль. Эти явления в дальнейшем прохолт сами собою и нникакого вредного действия гипноза накликуш не замечал.

Применение гипноа к кликушам с лечебною целью дало довольно неожиданные для меня и очень резкие результаты. Достатчно было одного внушения, во время гипноза, чтобы кликуша буквально переродилась. Пришедшая на сеанс кликуша, угнеенная, страдающая с кногочисленными суъективными симптомами в виде боли в животе, в конечностях, с резкою боязнью святостей, а нередко тут же впадащая в кликушный припадок - после гипноза сразу преображалась. Все субъективные ощущения, а особенно болезненновть живота, сразу исчезали, настроение духа резко меняется и кликуша чувствует себя здоровою. Сразу исчезает боязнь святостей и кликуша может пить святую воду, держать в руках икону, просфору и проч. В тех случаях, когда кликуша не переносит вида или имени лица, которое она обвиняет в порче, после гипноза она спокойно перености присутствие колдуньи и даже говорит с нею.

Если загипнотизировать кликушу во время припадка, то внешением удается купировать каждый припадок и дейсвие в этих случаях настолько быстрое, что достаточно бывает 1/2- 1--2 минут.

Что касается продолжительности терапевтического действия, то, нужно думать, оно весьма стойко. после одного сеанса, кликуша, больная уже несколько лет, вполне поправляется и, наблюдая несколько таких женщин в течении 3-х недель, я не замечал возврата прежних явлений.

Труднее обстоит дело при развитии эпидемии кликушества. В изследованной мною эпидемии в дер. Ащенково все кликуши, кроме притворных и настоящих истеричных, легко поддавались гипнозу и терапевтическое действие его было несомненно.

Но, в виду господствовавшего в населении волнения и общего возбуждения, вследствие суеверной окраски, приданной народным убеждением всей истории, сильно выступало значение противовнушения со стороны окружающих, убежденных в безсилии доктора против кликушной болезни и усиленно пророчивших возврат у кликуш припадков. На деле приходилось гипнотизировать кликуш повторно и тем не менее, когда перед самым моим отъездом из деревни в присутствии администрации был отслужен молебен—5 из 13-ти присутствовавших кликуш снова впали в припадки. Нужно правду сказать, что это были именно те, у которых резче была выражена примъсь притворства, — во всяком случае здесь противовнушение оказалось сильнее и болезнь снова проявилась. Трудно себе представить ту необыкновенную картину, достойную кисти средневкового художника, когда под открытым небом в присутстии сотен молящихся, во все время службы несколько беснующихся женщин, в страшных кривляниях и кажущихся конвульсиях катаются по земле, богохульствуя и выкрикивая на разные голоса от имени сидящего в них беса. Трудно описать то впечатление суеверия, которое отпечатлевается на лицах пораженной толпы, когда в тот самый момент, когда священник подходит к ней с крестом или окропляет ее святою водою, крепившаяся до тех пор женщина—бесчуственным пластом падает на землю,—а впереди под иконами стоят десятки деревенских девочек и широко раскрытыми глазами и возбужденными страхом и любопытством лицами хорошо запечатлевают ту картину, которой позже они и сами отдадут дань, сделавшись кликушами.

Если мы обратим внимание на данные, полученные у кликуш при помощи гипноза, то нужно будет признать здесь наличность большинства тех явлений, которые констатированы школою Шарко у истеричных.

Под влянием гипноза у кликуш развивается особенное состояние, которое, по моему мнению, нельзя трактовать, как разновидность обыкновенного сна и которое ближе всего подходит к сомнамбулическому состоянию, согласно описанию Шарко. Как самое это состояне, так и большинство описанных симптомов наступают без всякаго участия внушения и представляются настолько общими для всех кликуш, что думать о подражании или симуляции не представляется возможным. Нкоторые особенности, наблюдавшиеся у исследованных кликуш, как напр. упорное молчание на вопросы в период сомнамбулического сна—не настолько существенны, чтобы резко различать это состояние от сомнамбулизма Шарко.

Ряд описанных выше явлений со стороны нервной и душевной сферы настолько сложен и в данном случае, по моему мнению, не может быть объяснен, согласно Бернгейму, влиянием внушения,—почему следует допустить наличность особого состояния сомнамбулизма, независимого от внушения, все равно назовем ли мы его нейрозом, или нет.

Состояние сомнамбулизма (Шарко) вообще характеризуется очень легкою внушаемостью и это вполн ясно обнаруживалось и у кликуш. Но повышенная внушаемость у кликуш, по моему мнению, не есть главная черта сомнамбулизма, а явление вторичное, развивающееся на почве; сомнамбулизма.

Что упомянутое состояние не есть обычное для всех людей—-доказывается тем, что из многих лиц, исследованных мною на месте при совершенно одинаковых условиях—описанные явления получились только у кликуш.

Интересно, что притворные кликуши и настоящие истеричные (причислявшие себя к кликушам и приурочивавшие свою болезнь порче) совершенно не поддавались гипнозу.

На основании своего исследования, я думаю, что жертвами кликушества стали именно те женщины, которые сами по себе были сомнамбулами.

Сомнамбулизм является тою почвою, на которой развивается кликушество,—вся же внешняя картина кликушества является результатом бытовых, сощальных условий и суеверного мировоззрения народа. Картина кликушества хорошо известна деревенским жителям великорусских губерний, но для проявления кликушества нужно, чтобы женщина под вляним ли чувства религиозного экстаза, или суеверного страха, впала в состояние сомнамбулизма и тогда она в припадке болезненного подражания проделывает все то, что она раньше видела у других. Самый припадок является результатом самовнушения на почве сомнамбулизма.

Поэтому кликушество следует рассматривать скорее как бытовое явление русской народной жизни, чем как болезнь. Вся внешняя картина кликушества и все его социальное значение определяется народными суевериями и его мировоззрением. Не будь этих условий, скрытые сомнамбулы не проявили бы этого состояния и болезнь бы не вылилась в эту форму не то болезни, не то бытового явления, именуемого кликушеством.

Итак, сомнамбулизм есть та почва, на которой развивается кликушество, вся же внешняя картина этого явления является результатом бытовых условий народной жизни и мировоззрения народа.

Следует строго различать настоящих кликуш от других, часто смешиваемых с ними. Всех виденых и исследованных мною кликуш я разделяю на 3 группы. Прежде всего несомненно, что кликушество в деревенской жизни часто становится орудем мести и средством для сведения личных счетов, а потому большое число отдельных кликуш (1/4—l/3) притворных. Уже с XVI века обвинениям со стороны кликуш разных лиц в порче придавалось значение и обвиняемые подлежали преследованию со стороны властей и нередко присуждались к казни. В последнее столете мнимые колдуны редко преследуются на Руси властями, но далеко не редко становятся жертвою расправы со стороны суеверного населения и хроника русской жизни изобилует случаями избиения и сожжения колдунов, обвиняемых кликушами в порче.

Часто обиженная кем либо женщина, затаив на время в душе своей чувство мести, при случае притворяется кликушею и во время припадка оговаривает своего недруга в порче. В силу народного мировоззрения, обвинение это иногда становится роковым для обвиняемого. Отличить притворных кликуш от настоящих нелегко. Единственный объективный, относительно, признак это отсутствие всякой анестезии, которая свойственна кликушам во время сомнамбулического состояния. Однако, как упомянуто выше, и у кликуш анестезия не всегда бывает полная во время припадка. Легче помогает распознаванию вся клиническая картина болезни и особенно характер кликуш, который трудно подделать. Важное различе обнаруживается со стороны притворных и настоящих кликуш в отношении к гипнозу. Тогда как кликуши в состоянии гипноза становятся типичными сомнамбулами, притворные почти совершенно не поддаются гипнозу, а если поддаются, то получаются лишь все те явлени, которые относятся к влянию внушения. Надо заметить, что в эпидемях кликушества притворщицами обычно бывают первые кликуши, заболевшие же впоседствии обычно настоящие кликуши сомнамбулы, хотя при развитии эпидемии кликушества им в деревне пользуются широко для сведения личных счетов.

Вторая группа больных, которых слъдует отличать от настоящих кликуш — это истеричные.

Хотя не подлежит сомнению, что оба состояния— истерия и кликушество—очень родственны между собою, но, на мой взгляд, не следует отождествлять обе болезни. Общее для них то, что мы ровно ничего не знзем о их сущности и патогенезе, но я сильно протестую против замеченной в последнее время в невропатологш тенденции расширить чрезмерно границы истерии и относить в эту группу все то, что не имеет органического происхождения, так называемые функцюнальные явления.

Истерия есть нейроз, выражающийся целым симптомокомплексом со стороны нервной и душевной сферы. Для дагноза истерии, по моему мнению, необходимы наличность целого ряда физических признаков в виде расстройств чувствительности, рефлексов и двигательной сфере,—необходимы изменения зрачков, поля зрения и вазомоторов. Со стороны душевной сферы при большой истерии бывает бред и галлюцинации, а также при истерии вообще резко выступает истерическй характер.

Вот эти то все явления полностью отсутствуют у настоящих кликуш. Те незначительние признаки; в виде globus hvstencus, боли под ложечкой и парестезий, которые отмечены у кликуш, слишком недостаточны для диагноза истерии и не патогномоничны для нее, так как встречаются при многих других состояниях.

Из всех этих явлений кликушам свойственно лишь состояние сомнамбулизма, в которое они впадают во время припадка и при гипнозе.—Это так сказать моносимптом, сближающий кликушество с истерией и, мне кажется, на деле этот - то моносимптом и разделяет совершенно обе болезни. Как известно, школою Шарко явления большого гипнотизма были изучены у истеричных больных. Мно-гочисленные исследования его учеников в Сальпетриере разработали и подтвердили полученные им данные и установили по отношению к гипнозу точку зрения—как проявление особого нейроза очень близкого и связанного с истерией. Однако, дальнъйшие проверочные исследования, главным образом работы Бернгейма из Нанси, заставили осторожнее относиться к гипнозу, как проявлению истерии. В последнее время в специальной литературе даже преобладает мнение о том, что истеричные больные менее других поддаются гипнозу,—большинство же гипнотических явлений и даже самый сон объясняется внушением.

Одним словом, сомнамбулизм в настоящее время далеко не считается обычным проявлением истерии и потому, в виду отсутствя всех других симптомов истерии у кликуш, я думаю, что кликушество не следует считать за истерию.

Существует ли самостоятельное состояние сомнамбулизма, утверждать безусловно—трудно.

Но если допустить у кликуш особое скрытое состояние сомнамбулизма, в которое они впадают во время припадков и тогда воспроизводят, под влиянием подражания и самовнушения, все то, что они видели раньше у других, то явление кликушества с его своеобразными бытовыми особенностями станет понятным.

Между кликушами попадаются и настоящие истеричные, но у них, кроме некоторых черт, свойственных кликушам, имеются на лицо все классическе признаки истерии,—да и кликушество у них выражено далеко не в типичной форм. Боязнь святостей и все навязчивые состояния выступают слабее, во время припадков истеричная не кричит на голоса и не выкликает имени испортившего ее.

Как уже упомянуто выше, главная черта кликушества — внушенные навязчивые идеи и состояния (obsession), которые далеко не в той мере свойственны истеричным.

Те кликуши — истерички, которых видел я,— гипнозу не поддавались и сомнамбулизма без внушения у них не наступало.

Надо еще упомянуть, что часто к кликушам причисляются лица, ничего общего с ними не имеющие—это душевнобольные, или просто хроники с соматическими страданиями, приурочивающие, в пылу общего суеверного увлечения, свою болезнь к порче. К этой группе относится большинство мужчин-кликуш. Они кое что перенимают от кликуш, но далеко несовершенно и этим дело ограничивается.

Третья группа—это настоящие кликуши-сомнамбулы, которые, благодаря этому предрасполагающему сомнамбулическому диатезу—под влиянием бытовых условий и суеверного мировоззрения русского крестьянина, усваивают себе, путем невольного подражания и самовнушения, тот симптомокомплекс, который в течение ряда веков выработан русскою народною жизнью и теперь еще имеет в ней большое социальное значение и именуется кликушеством, порчей или бесноватостью.

Дозволено цензурою. С.-Петербург, 13 марта 1900 года. Типография М. Акинфиева и И. Леонтьева, Бассейная,14.
Hosted by uCoz