маленькие женщины

У меня в руках были шерстяные носочки. Руки были краснючими, а на носу повисла небольшая сосулька, грозившая отвалиться в любой момент.

К сожалению, шерстяные носочки были только у меня в руках: ногам же приходилось довольствоваться малым. Ботинки промокли, хлюпали, так громко хлюпали, будто говорили: давай, дуралей, поворачивай, нечего тебе тут делать.

Мне десять. Я взрослый. И уже не слушаю хлопающие ботинки, поэтому стойко и ровно продолжаю держать свой никомунафигненужный караул.

К слову, зачем же я морожу пятую точку: за массивной входной дверью - ОНА. Она, которая вчера пролила на меня баночку чернил. Она, у которой с собой всегда есть карандаши любого цвета. Она, с которой я говорю чаще, чем с остальными вместе взятыми. Она, которая, зачем-то, родилась в феврале и сегодня, в этот нелепый день, празднует свой День Рождения.

На самом деле, я не знал, празднует она, или нет, я просто пришел к её подъезду, в надежде на то, что ей крайне захочется пойти и заморозить свои миниатюрные ножки, ну, в тех нелепых сапожках, а тут я...

А тут я. А тут она. Она, которая робко открыла подъездную дверь и таращилась своими большущими глазами из-под нависшей шапки.

Я, не будь дураком, подошёл.

- На, - говорю, - Тут это... Теплые! Вот они! Чтобы не мерзло! День Рождения же, ну! Держи.

Она подошла, ничего не говоря, взяла один носочек и так и осталась стоять, бережно наминая его в руке.

- Ты... Ты! Это тепло! И приятно! Спасибо... А ты... Замёрз! А это я, виновата, понимаешь? Что ты здесь, а я... Я тебя увидела и не хотела выходить! Ни за что! Потому что вы, мальчишки... А мама говорит, что я ничего не понимаю, а я и в правду ничего не понимаю! Но я пошла... А тут ты стоишь! Замёрз. Один... Ну, в смысле с носочками.

Всё это время она смотрела в пол и ковыряла носком промерзшую землю. А я... Я просто не мог ничего говорить, поэтому просто смотрел.

- Сядь. Сядь, говорю! - она толчком усадила меня на лавку, и теперь уже мокрыми стали не только ноги, - Снимай ботинок! Живо!

Я, совсем не разбираясь в маленьких женщинах, покорно снял ботинок и стал ждать. А ждать долго не пришлось: мне живо натянули носок, который, между прочим, был мне мал на пару размеров.

Она села рядом, разулась, нахлабучила носок, и с облегчением вздохнула. После того как все (из двух) носков были надеты, ботинки застегнуты, а зубы перестали яростно стучать, я, наконец, приобрел дар речи.

Я очень сопротивлялся тому факту, что эти теплые, маленькие, для неё, они не все ей достались! Я был удивлен, обескуражен, и... Мне было тепло.

- Знаешь... - она смотрела уже не под ноги, а прямо мне в глаза, - Знаешь, это нехорошо, когда тепло кому-то одному. Ты же... Ты же рядом. Тебе точно должно быть тепло.

Прошло много лет, а я - все ещё знаю. Я знаю, для чего это всё. Для того, чтобы было кому принести маленькие шерстяные носочки.