Сбитый летчик

 
  На Вильче мне сразу понравилось больше, чем на Неданчичах. Во-первых, жили мы в отдельно стоящем вагоне, а не в общеказарменном составе. Пусть в теплушке. Пусть, но так даже романтичнее.

 До этого в Закарпатье на трассе, в отдельных товаро-пассажирских вагонах или теплушках у нас жили только вертушечники, и все им по этому поводу страшно завидовали. Им вообще много почему завидовали. По два, по три месяца не появляясь в части, они отращивали волосы, наглаживали кирзачи или собирали их гармошкой и заводили себе прочие неуставные радости.

 Однажды двое таких появились за каким-то надом у нас в роте. Они так давно у нас не были, что я даже не признал их. Волосы до плеч, хэбэшки до пупа нараспашку, пряжки, как гульфики, под животами свисают. По прикиду квазидембеля.

 Может, продукты кончились, может, ещё какая причина привела их к нам. Поговаривали, правда, что и без казённых харчей они могли обходиться достаточно долго, поскольку втихаря приторговывали тем грузом, который сопровождали, и наличность у них всегда водилась.

 Дело в том, что, допустим, на думпкарной вертушке — это такие железнодорожные самосвалы — допускался самосброс. Останавливают, скажем, такой состав у какого-нибудь села. Скорый пропускают или ещё по каким причинам. Хорошо также, если на высоком пути.
 Один боец тут же бежит:

— Мужики! Кому щебень нужен?
— А почём?
— Договоримся! Только у меня шестьдесят тонн, меньше не могу.
— А где это?!
— Да вон на путях стоит.

 И всё. Если договорились, подбежал, рычаг дёрнул и вывалил щебень на землю, а в журнале записал как самопроизвольное срабатывание думпкара. Там-то и там-то, тогда-то и тогда-то. Часто, понятное дело, так делать нельзя, заметут. А если не наглеть, то всё регистрировали, списывали и не обращали внимания.

 Ну так вот, появились ребята у нас в роте вечером. Я как раз с пробежки пришёл. Чтобы не разжиреть, поскольку на коммутаторе работа сидячая, я через день в свободное время начал физкультуриться. Раздобыл журнальную вырезку комплекса Миллера, переодевался в спортивный костюм, кеды, жонглировал гирями и бегал в сторону Эсени и обратно.

 И вот, только я вбегаю в расположение части, весь такой раскрасневшийся и здоровый, а тут — бац! — и вечерняя поверка! С какой стати? Зачем? Её уже скоро месяц как не проводили — и вдруг нате! Вспомнили!

 Расстроились все, конечно. Человек ведь к хорошему быстро привыкает, а солдат тоже человек. Ну ладно, мы устав чтим. Сказали — построились. Стоим. Я в кедах и тренировочных, вертушечники с волосами до плеч, ну, и остальные немногим лучше. Кто как, кто в чём.

 Ротный, как нас увидел, сначала долго воздух губами собирал, а потом только одно слово и произнёс.
— Партизаны!
Причём сказал это так, как будто он сбитый лётчик, который долго скитался по лесам, вышел к своим, а свои его и спрашивают:
— А где же твой наградной серебряный портсигар, Билл? Неужели выпал?

 И тут его осенило!

 Ротный дал нам десять минут, через десять минут все стояли в форме, начищенные, подшитые, побритые… ну только что не отглаженные. Утюг-то в роте был только один. Ребят постригли на следующий день, и в тот же день после бани они покинули нас.