Грядущие перемены. Декабрь 1987

                (Фрагмент из романа «Страна Сияющей Богини»)

                1.

– За твои дальнейшие успехи, Владислав! – Михаил Яковлевич чокнулся с племянником и с удовольствие выпил коньяк, закусив долькой лимона. – Теперь ты полноправный член коммунистической партии. Считай, что мы обмыли твой партбилет.
Кстати, твой ленинградский знакомый, тоже принят в ряды КПСС. Жаль, что у вас не наладились более тесные контакты. Имей в виду, весьма перспективный товарищ.
– Я это понял, дядя и со своей стороны постараюсь наверстать упущенное. Анатолий Аркадьевич весьма интересный человек, харизматичный, хороший оратор. И фамилия у него многообещающая – Скачков! – пошутил Владислав. 
– Бери с него пример, Владислав, харизмы тебе явно не достаёт, – подчеркнул дядя, не желая этим обидеть племянника. Шутки он тоже не заметил. Фамилия, как фамилия…
Урицкий допил коньяк из своего бокала, который дядя наполнил до краёв любимым «Хеннеси», так что несколько капель скатились на паркет. Полный бокал, граммов на сто пятьдесят, не меньше, это за будущие успехи. Приятное тепло разливалось по телу и через несколько минут наступит лёгкое не менее приятное опьянение.
На улице ноябрьская хмурь с дождём и снегом и до костей пронизывавшим ветром, а здесь, в дядюшкином кабинете, уютно, сухо и тепло. Владислав был голоден и набросился на бутерброды с икрой, салями, ветчину и прочие деликатесы, которые ему предложил дядя.
На днях торжественно отпраздновали семидесятилетие Великой Октябрьской революции, страна готовилась к зиме, к встрече Нового 1988 года, но политические страсти, разбуженные перестройкой, не улеглись, обещая «горячую зиму».
– Ты хорошо поработал в этом году, Владислав. Поездил по стране и многое увидел собственными глазами, познакомился с людьми, которые могут быть полезны, завёл перспективные связи. Что касается Роулинга, с которым ты подружился, то это заметная удача. После твоего вопроса, откуда он прилетел в Москву двадцать восьмого мая, на который Роулинг солгал, умолчав, что прибыл их Хельсинки, у меня зародились веские подозрения, что журналистика не основное его занятие, скорее прикрытие. Этот Роулинг «непростая штучка» и, несомненно, сотрудник ЦРУ. Вероятнее всего, что он принимал активное участие в операции с самолётом, а в Финляндии и в Москве выполнял контрольные функции.
– Как и я? – Урицкий вопросительно посмотрел на дядю.
– В некотором роде, – неопределённо ответил Михаил Яковлевич. – Появилась информация, что в указанное время у стен Кремля должно случиться нечто неординарное, и я попросил тебя лично присутствовать при этом.
– Откуда появилась такая информация? – затаив дыхание, спросил Урицкий.
– Вопросы, на которые нельзя ответить, лучше не задавать. Это на будущее. – Дал племяннику мудрый совет Михаил Яковлевич Белецкий и строго посмотрел на Владислава.
– Как же теперь быть с Роулингом? – Расстроился Урицкий, которому не хотелось его терять. – Ведь придётся сообщить куда следует и дорога в нашу страну будет для него закрыта.
– А следует, ли это делать? – Ответил вопросом Белецкий, чуть помедлил и сам же на него ответил. – Сотрудники Комитета, как правило, отслеживают передвижение иностранцев, тем более из капстран . Допустим, Роулинга уличат в шпионаже и перестанут пускать к нам. На его место придёт кто-то другой, нам неизвестный, а твой американский друг может пригодиться в большой игре, в которой всем нам и очень скоро предстоит участвовать. Как знать, возможно, Рулингу суждено стать нашим союзником.
– Как же так, ведь он не только американец, но и?.. – Раскрыл от удивления рот племянник.
– Ну и что же? Американцы и русские, – дядя не использовал на этот раз обычное и устойчивое словосочетание «советские люди», – всегда были союзниками в важных делах. Вспомни Вторую мировую войну, на протяжении которой мы были рядом, – привёл Михаил Яковлевич широко известным и тем не менее самый наглядный пример.
– Холодная война с её корейским, вьетнамским, афганским и прочими эксцессами – это продолжение соревнования двух систем. Кто выдохнется первым. Времена меняются и перед новыми вызовами, не менее опасными, чем фашизм, мы должны быть рядом.
– Что же нам угрожает теперь? – Спросил Владислав, который привык к манерам дяди излагать свои мысли витиевато и даже загадочно.
«Самовлюблённый индюк!» – Как-то невольно едва не вырвалась у Урицкого такое вот крамольное сравнение, однако он тут же спрятал его подальше, глубоко уважая дядю, избавившего год назад племянника от повседневной рутины, с который постоянно сталкивается программист, прокручивая в голове алгоритмы, воплощённые в программных кодах, приемлемых для ЭВМ.
После сорока лет это уже совсем непросто, не всякая голова переварит. Так что спасибо дяде. Своим новым положением, не говоря уже об окладе и премиальных, Урицкий был очень доволен. Дополняли его насыщенную жизнь две женщины – жена и секретарь. Так что имелся выбор. Впрочем, жена оставалась женой, несмотря на то, что Аллочка, которой он делал с удовольствием не слишком обременительные подарки, была и моложе и аппетитнее…
Наверное, шпионила за ним, но если и «стучала», то вполне разумно. Впрочем, Владислав был надёжно прикрыт двумя такими «глыбами» в лице дяди и тестя, что не стоило обращать на это внимания, да и не враг ему Аллочка, к которой он привык, пожалуй, даже привязался.
Огорчила как-то, заявив, что поработает с Владом ещё полгода, а потом выйдет замуж. Появился у неё кавалер. Сорок лет и директор большого магазина. Любить она его не любит, но ничего, привыкнет. Зато работать ни на кого больше не станет, будет жить обеспеченно, в своё удовольствие.
На шутливый вопрос – «Неужели, Аллочка, ты так перетрудилась, работая на меня?» Ответила: «Я, Владик, не только на тебя работаю», и рассмеялась, а потом добавила: «Ну пошутила. Хватит! Хочу жить вольной птицей, нет – кисой, которая гуляет сама по себе… Тебе, Владик, пришлют другую секретаршу, постарше и поумнее, чтобы ты больше не шалил, копил силы для Жанночки!» – Так и заявила и опять рассмеялась, смешливая была такая. Не смог Урицкий на неё обидеться. «Жаль если уйдёт» – огорчился он. «Пришлёт дядя какого-нибудь пятидесятилетнего «крокодила» в брючном костюме и останется одна Жанна». На поиски других дам, у Владислава не хватало времени, да и донесут тестю доброхоты. «Не дай бог!» – Вздрогнул Урицкий от такой мысли.  «Вот же поганка, и здесь
уколола!» – Вернулся к Аллочке и возмутился. «Знает, что Жанна никак не беременеет».
В последние недели он был сильно озабочен этой проблемой. Пугало, что бесплодным мог оказаться он сам. Догадывался, что это так и что это у них семейное. Надо бы лечиться, да поможет ли? Вот и дяде не пришлось иметь собственных детей. Просто какое-то проклятие висит над их родом…
Устал и мысли перескочили на другое.
«Соколова за общение с Роулингом в Самарканде разжаловали из начальников сектора, с формулировкой, что не имеет права руководить людьми. Бред какой-то! Перестраховщики». Урицкий общался с иностранцами, в том числе с Роулингом куда как чаще. Ему это не возбранялось, а вот Соколову…
«Ну да, почтовый ящик , закрытая тематика. Так что ничего не поделаешь, пострадал бедолага Генрих. Вкалывает за какие-то гроши…».
– Владислав, ты слышишь меня! – прервал дядя несвоевременные размышления племянника.
– Да, да! – Спохватился Урицкий, возвращаясь к реальности. – Угрозы?   
– Угрозы. Третий мир готовит новые вызовы, и в этот раз мы должны быть вместе. Это понимают новые руководители страны, прежде всего, Михаил Сергеевич, Александр Яковлевич и их соратники.
– Капитализм, социализм – люди устали от конфронтации, а на вопрос, где сейчас больше социализма у них или у нас, умный человек не сразу ответит. Возьмёт и назовёт, скажем, Швецию. Королевство, монархия, а качество жизни лучшее в мире! Да, есть там богатые люди, но почти нет бедных. Почему же мы не сможем иметь богатых людей при условии, что не станет бедных, а их в нашей стране не мало. Нищих, как скажем в Китае или в Индии, у нас нет. Швеция и не только она, но и США легко утрут нам нос своим «средним классом».
– Мир меняется, меняемся и мы. Если не изменимся, то проиграем. Но если суждено появиться богатым, то неплохо бы стать этими людьми нам, Владислав. Надеюсь, ты понимаешь меня. Подумай, и не задавай скоропалительных вопросов, – закончил дядя
Между ним и племянником установилась долгая пауза, в течение которой Михаил Яковлевич выпил чашечку любимого чёрного кофе с лимоном и несколько раз заглянул в свежий номер «Правды».
– Ты в курсе дискуссии, которая развернулась между Ельциным и его оппонентами, прежде всего Лигачёвым  и Горбачёвым на последнем пленуме Центрального Комитета партии? 
– Кое-что читал. Ерунда какая-то. Обвиняет правительство, председателя Совмина, своего друга Лигачёва, который способствовал переводу Ельцина на работу в Москву и самого Михаила Сергеевича Горбачёва в нерешительности, в непродуктивности реформ, в недостаточном темпе преобразований. Как будто можно что-то решить и сделать одним махом!
Непонятно на каком основании заявил, что в стране нарождается новый «культ личности», имея в виду Горбачёва, на которого к тому же негативно влияет Раиса Максимовна . Словом пошёл против системы и, естественно, был за это подвергнут острой критике даже со стороны тех руководителей, которые его поддерживали. Потом покаялся, признался, что с критикой согласен, признал, что, выступив с необоснованной критикой, подвел Центральный Комитет и Московскую городскую партийную организацию, совершив тем самым ошибку.
Сейчас находится в больнице. По слухам, которые уже ходят среди москвичей, серьёзно поранился то ли ножницами, то ли ещё чем-то. Говорят разное. То ли несчастный случай, то ли пытался совершить суицид и даже что это инсценировка, – перечислил Урицкий, всё, что слышал за последние дни о человеке, в недалёком прошлом Первом секретаре МГК КПСС – словом московском градоначальнике. 
– Уберут его, отправят обратно в Свердловск, тогда и успокоится, – заключил Урицкий, и посмотрел на дядю, не понимая, чем его заинтересовал Ельцин.
– Уже убрали, – усмехнулся дядя. – В вечерних новостях возможно сообщат. Удивлён, что я заговорил о нём?
– Да, несколько удивлён, – признался Урицкий.
– Сейчас делаются очень большие ставки, – заметил дядя.
– На что же?
– На людей, на лидеров. Ельцин – один из возможных лидеров, которого мы с помощью народа сможем привести к власти, а он в свою очередь не оставит без внимания тех, кто ему помог.
– Почему именно он? – спросил несколько удивлённый племянник. – Мне кажется, что его интеллектуальный уровень не слишком высок. Руководить такой огромной страной не сможет, – выразил свои сомнения Урицкий.
– У него будут молодые, умные и энергичные советники, одним из которых, возможно станешь ты, Владислав. Его задача сыграть роль тарана, который разрушит систему, противостоящую радиальным реформам. Как-то, сразу же после того как Ельцин возглавил МГК КПСС, я беседовал с одним товарищем, хорошо знавшим Ельцина по работе в Свердловске. В непринуждённой беседе он дал Борису Николаевичу следующую характеристику: «Властолюбив, амбициозен, ради карьеры готов на всё. Смел до безрассудности, если чувствует за собой мощную поддержку, но трусоват если не чувствует таковой. Верный коммунист-ленинец, но может резко изменить прежние взгляды на противоположные. Любое задание вышестоящего начальства, в лепёшку расшибётся, но выполнит», – припомнил Михаил Яковлевич слова одного товарища.
– Так ли это? – Засомневался Владислав. – Возможно неизвестный мне товарищ просто недолюбливал Ельцина. Бывает и такое?
– Бывает, – согласился дядя. – Почти два года назад Ельцина избрали Первым секретарём МГК КПСС, фактически градоначальником, заменив им тусклого и неповоротливого Гришина , не способного перестроиться.
Я наблюдал за первыми шагами нового руководителя Москвы, проявившего большую активность на новом месте. Придя на эту должность, уволил многих руководящих работников МГК КПСС и первых секретарей райкомов. Получил известность благодаря многочисленным популистским шагам, таким как широко освещавшиеся московским телевидением поездки в общественном транспорте, которым пользовался некоторое время самолично. Устраивал внеплановые проверки магазинов и складов. Организовал в Москве продовольственные ярмарки, объявил борьбу преступности, пьянству и тунеядству. В последние месяцы его так понесло, что начал  публично критиковать руководство партии. Чем всё это закончилось, ты знаешь. 
– Страдалец, – вздохнул Владислав, – но обречён на всенародную любовь.
– Именно так! – Охотно согласился Михаил Яковлевич, довольный племянником, который за год их совместной работы усвоил азы «аппаратных игр». – Ельцин пострадал от партийного аппарата, который не хочет меняться или делает это под нажимом Горбачёва крайне медленно, сдавая с боем каждую из своих подготовленных за долгие годы позиций. Ельцин оказался бегущим впереди паровоза, но, надеюсь, раздавлен не будет. Номенклатура не сразу сдаёт своих «заблудших детей», даёт возможность покаяться и исправиться. На время он притихнет, но уже скоро общество созреет и он пойдёт в новую атаку на систему. Будет ли успех? Вот в чём вопрос, – размышлял вслух Михаил Яковлевич, делясь с племянником своими мыслями и планами. 
– Пленум вынес резолюцию считать выступление Ельцина «политически ошибочным», и освободил его от должности Первого секретаря МГК, при этом текст выступления Ельцина не была своевременно опубликована в печати, что породило множество слухов. Так в «самиздате», с которым теперь практически не борются, появились  различные  варианты текста, гораздо более радикальных, чем оригинал. Народу это нравится, народ «разогревается». Народ убеждён, что «те, кто наверху всё разворовывают и помогают всем кому ни лень. И Польше, где царит бардак, и Африке и Кубе и Вьетнаму и арабам – всех не перечесть». Недоверие к правящей верхушке растёт, по мере опустения полок в магазинах.
Весь год принимались различные законы, призванные оздоровить плановую экономику, привнести в неё новые рыночные элементы, способные решить дефицит пользующихся спросом товаров широкого потребления и продовольствия, которого производим на душу населения едва ли не больше всех в мире, да гробим, не умея хранить. Теперь разрешено создавать совместные предприятия с участием других стран, заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, декларируется поддержка и развитие кооперативов. Маховик крутится, а на выходе ничего…    
– Приписки и саботаж, – уверенно охарактеризовал экономическое положение в стране Владислав, всё ещё пребывавший в состоянии лёгкого опьянения. – Недавно я побывал в Узбекистане. Там вовсю раскручивают «хлопковое дело». Сотни арестованных и судимых. Обман государства просто поражает. Приписки исчисляются сотнями тысяч тонн. Я показывал тебе отчёт, прежде чем направить его в ЦК.
– Видел, хороший отчёт, – подтвердил дядя. – Что из этого следует? Система не работает, а раз так, то она должна меняться, а если не меняется, то её следует сломать!
– Ельцин покаялся и на время его оставят в покое. Поручат другую работу. Возможно, займётся строительством, переживёт «чёрную полосу» и будет востребован в самый критический момент уже в качестве разрушителя неподдающейся системы. Думаю, Владислав, что на него следует обратить внимание. Находится рядом, но до поры до времени соблюдать дистанцию чтобы можно было отступить без серьёзных потерь. Трудно сказать, чем всё обернётся. Кажется, ты рассказал мне каламбур, который родился в народе: «Перестройка – перестрелка – перекличка».
– Такие перспективы пугают, – признался Урицкий.
– Ничего, будем надеяться, что перестрелки, без которых, пожалуй, не обойтись, не станут масштабными, а переклички пройдут незаметно, – успокоил племянника Михаил Яковлевич. – Постарайся самостоятельно определить круг перспективных людей, которые в ближайшие дни и недели будут консолидированы вокруг фигуры Ельцина. Установи с ними контакты, побывай на акциях, с участием объекта нашего внимания, послушай, о чём он говорит, попытайся понять готов ли он бороться до конца, – озадачил Владислава дядя, и как часто делал это, резко сменил тему беседы.
– Меня, Семёна Ефимовича и Альбину Захаровну беспокоит то обстоятельство, что Жанна не беременеет. Нам необходим наследник или наследница. В противном случае ею может стать дочь Жанны от «неправильного» отца, которого Семён Захарович терпеть не мог. Ты уже знаешь, что этот тип, соблазнивший Жанну и женившийся на ней вопреки воле родителей, служил военным советников в Анголе и пропал без вести в восемьдесят втором году. Официально его гибель была признана только полтора года назад, и все мы надеемся, что это так.
Постарайся, Владислав, Если есть в том необходимость, обратись к врачу, в конце концов, пусть будет донор, но так, чтобы этого никто не знал! – Вырвалось у дяди слово, которое заставило племянника съёжиться и покраснеть. – «Хорошо, хоть не назвал неполноценным…»
– Словом не мне тебя учить, но обязательства следует выполнять. Ты меня понял? Не обижайся, заметив перемены в лице Владислава, – спохватился Михаил Яковлевич и похлопал племянника по плечу.   

* *
Покидая дядю с испорченным настроением, Урицкий заглянул к себе на службу, предупредив вахтёра, что, возможно, задержится до двадцати трёх часов, и уединился в своём кабинете, откуда успел выветриться запах стойких французских духов, которыми пользовалась Аллочка, очевидно сбежавшая с работы после обеда ввиду длительного отсутствия шефа. Тем не менее, она перевела ему с английского языка заказанную статью и напечатала её на трёх страницах. Владислав оценил на глаз объёмы оригинала и перевода. Они примерно совпадали, следовательно, Аллочка поработала добросовестно, не сокращая текст, что иногда делала, когда шеф загружал её «сверх нормы». Норму она устанавливала сама, и Владислав с этим мирился, прощая секретарше многие мелкие шалости в обмен на «служебный романчик», которым его баловала тридцатилетняя и симпатичная брюнетка в самом расцвете сил, не вынося из кабинета, обставленного мягкой мебелью, тайну интимных отношений с шефом.
Владислав взглянул на диван, который Аллочка в нужный момент накрывала свежим бельём, раздумывая – прилечь ли отдохнуть или даже вздремнуть часок. Но не решился, расхотел. Без Аллочки диван был пуст. 
Он взял в руки листы с переводом, но и читать не хотелось. Устало опустился в кресло, снял туфли чтобы проветрились ноги, и задумался. В коридорах тихо, все разошлись по домам. Часы показывали четверть девятого. За окном темно. Похолодало. Вместо нудного дождя, посыпал мелкий снежок. Середина ноября – почти зима. Скоро Новый год. На душе скверно. Опять Михаил Яковлевич наступил на самое больное место.
«Постарайся, Владислав, Если есть в том необходимость, обратись к врачу, в конце концов, пусть будет донор, но так, чтобы этого никто не знал…» – Застряли в голове дядюшкины слова, и никуда от них не деться, хоть ты тресни! «Легко сказать, найди донора! Кого? Как к этому отнесётся Жанна?» 
Владислав устало приподнялся с кресла, проделал несколько шагов босыми в носках ногами по кабинету до массивного комбинированного шкафа с книгами, с чайным сервизом и хрустальными бокалами за застеклёнными дверцами бара, скрытого за полированной ореховой панелью с красивым рисунком.
Открыв бар, он окинул тусклым взглядом красивые в основном импортные бутылки и выбрал «Хеннеси», к которому стал привыкать. Плеснул граммов сто в массивный хрустальный стакан и собрался выпить, но в это время зазвонил телефон.
Урицкий перенёс стакан на стол и поднял трубку. Звонила Жанна.
– Влад, почему ты так поздно на работе! Минут пять назад тебе звонил один товарищ. Не назвался, просил обязательно позвонить по номеру…
Жанна прочитала семь цифр.
Урицкий не сразу сообразил что это за номер, но потом по первым трём цифрам, отняв от них соответственно «3», «2» и «1», догадался, что звонок был из гостиницы «Россия» и это был Роулинг!
О такой известной только им двоим кодировке телефонного номера, они договорились заранее, «для конспирации». Телефонные разговоры могли прослушать. Урицкому было достаточно и того, что его встречи с американцем попадают в поле зрения сотрудников Комитета, но такие встречи являлись частью его работы. Что касалось сугубо личных взаимоотношений, то ни Урицкому ни Роулингу не хотелось чтобы о них знали посторонние. 
«Опять в Москве! Прав дядя, работает Генри в ЦРУ! Тем лучше, Америка нам теперь не враг, дядя прав, потому что он всегда прав!» – Размышлял Урицкий, освобождаясь от депрессии. Куда-то девалась недавняя вялость, и совсем не хотелось пить коньяк.
Он убрал стакан с коньяком в бар и закрыл дверцу. Обул туфли, посмотрел на себя в зеркало и вышел из кабинета.
– Позвоню Генри из автомата и приглашу его домой». – Надумал Урицкий. –  «Пора ему познакомить с Жанной». В этот момент Владислав припомнил недавний совет дяди, и неожиданно его посетила мысль, от которой вначале стало не по себе, а затем, пораскинув мозгами, послушный племянник пришёл к неожиданному выводу, что кто ещё как не Роулинг поможет ему и Жанне! Молодой и симпатичный мужчина, обладатель отменного здоровья, недавно стал отцом, а главное никто и никогда, даже Михаил Яковлевич – дотошный во многих делах, не узнает кто этот донор.
«Да и не было его», – приступил к самовнушению Урицкий того, что ещё не состоялось. «Я сам! Кто проверит?» 

                2.

– Завтра все нормальные христиане – католики и лютеране празднуют Рождество Христово. Одни мы сирые, то бишь совки с прикопанными православными традициями, а то и с партбилетами, ещё через неделю вначале встретим Новый год, а потом и Рождество, не понимая того, что это за праздник. Ведь Иисус родился вместе с Солнцем, которое двадцать пятого декабря поворачивает на лето. А что такого случилось седьмого января? – Пользуясь случаем, рассуждал на людях любитель поболтать, а то и заядлый трепач острый на ум и на язык, но совершенно бесполезный для работы кандидат технических наук и коммунист с двадцатилетним стажем Адам Евгеньевич Иголкин. – Неужели святые отцы и руководство церкви не понимают, что дважды отмечать одно и то же событие – рождение младенца, просто абсурдно!
Мужчиной Адам Евгеньевич  был невзрачным, низкорослым хлипким, зато женатым второй раз на молоденькой миниатюрной женщине росточком в сто сорок пять сантиметров, трудившейся поблизости от мужа в техническом отделе. Помимо прочего Иголкин был известным в институте демагогом и широко прославился своим хоть и не стремительным, но уникальным «антикарьерным ростом», впрочем, не ростом, а падением. Умудрился в течение нескольких лет опуститься по служебной лестнице с должности главного инженера отделения до начальника сектора уже другого отделения, чуть задержавшись в должности начальника отдела третьего. Словом, случай уникальный, сопоставимый разве что с затеянной в стране перестройкой.
Энергии однако Иголкин не растерял и активно включился в легализованное в стране кооперативное движение под лозунгом: «Что не запрещено законом, то разрешено!» который выдумал отнюдь не сам.
Воодушевлённый январскими постановлениями Совмина и Пленума ЦК КПСС, выступившими в поддержку кооперативов и частых предприятий, совместных даже с иностранными гражданами, Адам Иголкин принялся сколачивать первичный капитал, пользуясь отсутствием в стране законов, которые могли бы ему помешать.
Как он этого добился, наверное известно одному богу. Что-то и куда-то писал, с кем-то сотрудничал, не обошлось, наверное, без мошенничества, не попадавшего ни под какую статью, но Адама Евыча, как, не стесняясь, звали его некоторые коллеги из-за  библейского тёзки, нажившего с подругой Евой весь «род людской», но у Иголкина появились деньги.
По меркам советских граждан очень даже большие деньги, и Адам Иголкин – коммунист с двадцатилетним стажем, непонятно как оказавшийся в партии, которую с началом реформ активно поливал грязью, окончательно разочаровавшись в социализме с его плановой экономикой, загорелся страстным желанием основать своё дело.
Первоначальный капитал или «шальные деньги», по количеству нулей после значащей цифры вполне соизмеримые с доходами одного ставропольца – земляка Михаила Сергеевича Горбачёва, и тоже члена партии, разбогатевшего на разведении пчёл, Иголкин хранил в Госбанке, не опасаясь никаких репрессий со стороны финансовых органов. Первоначально деньги были заявлены как капитал кооператива «АI & SD», название которого въёдливые женщины из сектора Адама Евыча расшифровали как «Адам Иголкин, сын и дочь», где дочь и сын – дети от первого брака, уже достигшие совершеннолетия.
Затем руководитель кооператива неожиданно изменил название своего «копившего финансы детища» на СП «Апогей», очевидно рассчитывая на большую прибыль и привлёк в качестве компаньона одного своего знакомого иностранца – поляка, в прошлом инженера-программиста, занявшегося торговым бизнесом в Варшаве и взиравшего с надеждой на Москву, страдавшую от острого дефицита многих товаров. Вот где можно было развернуться!
– Время теперь другое – Пояснял всем любопытным Адам Иголкин, когда его расспрашивали о коммерческих намерениях. – Плановая экономика не работает, вот и дают дорогу самым смелым и энергичным людям – предпринимателям! Семидесятилетний эксперимент заканчивается неудачно. Теперь «наш паровоз» без всяких остановок летит к капитализму!
За такие крамольные слова на него и цыкали, называли за глаза придурком, и по партийной линии к порядку призывали, грозили исключением из партии.
– Меня пугать не надо, – огрызался Адам Евгеньевич на парторгов отделения и института. – Скоро сами сдадите или порвёте партбилеты, начнёте каяться. Не верите?   
– Что возьмёшь с юродивого? – отмахивались от него одни, другие вспоминали, что словами «младенцев и юродивых глаголит истина». Неужели, так оно и есть?..
Сегодня, за неделю до конца уходящего 1987 года и накануне католического Рождества, о котором всем напомнил Адам Иголкин, в актовом зале НИИ за час до окончания рабочего дня было, как говориться, не продохнуть. В зал, способный вместить четыреста человек, набилось вдвое больше.
Сотрудники института или ИТР , как называли их кадровики, хотели посмотреть воочию на ныне гонимого бывшего члена Политбюро и руководителя Москвы, который начинал свою московскую карьеру громогласными поездками на службу и по делам в троллейбусе и на метро. Однако накануне католического Рождества он приехал на очередную встречу с трудящимися по приглашению инициативной группы товарищей в служебной чёрной «Волге», а не в автобусе.
В переполненном актовом зале Соколову места не досталось, так и остался стоять в проходе, зато имел возможность рассмотреть Бориса Николаевича поближе. Высок ростом, плотен, седовлас. Лицо широкое с едва заметными монголоидными чертами.
Пока Соколов рассматривал готовившегося к выступлению гостя, который совсем недавно руководил МГК КПСС, а москвичи называли его городским главой, он не заметил, как откуда-то вынырнул Иголкин, покинувший место где-то в задних рядах, к облегчению соседей, и не имея возможности прислониться к стене, встал рядом с Генрихом.
– Привет! – Поздоровался он с Соколовым. – Отсюда ближе. Посмотрим на будущего руководителя страны.
– С чего это ты взял, Адам Евгеньевич, что он будет руководить страной? Почти со всех постов сняли, да и внешний вид у гонимого лично у меня большого доверия не внушает, хоть и ростом не мал. На мой взгляд, простоват, – глядя на гостя, сделал своё заключение Соколов.
– Ты не прав, Генрих. Смотрится, очень даже смотрится! Смотри, какой крупный мужик, да ещё с Урала. Там всё упертые! Глупые бабы тоже любят здоровых мужиков, – подчеркнул Иголкин, осознавая свою физическую малозначительность. – Дойдёт дело до выборов, проголосуют бабы за него, чего бы он им не наговорил, и не наобещал. Женщины – электорат могучий! Их много. И слушать не будут тех, кто настроен против Бориса Николаевича. Вот увидишь, он дальше всех пойдёт! – процедил сквозь зубы Адам Евгеньевич, недолюбливавший очень крупных мужиков, полагая, что «высоко растут по большей части сорняки…»
– Сейчас зарядит о бывших коллегах по ЦК и Политбюро, которые противятся радикальным реформам, а потом начнёт о гласности, которую те зажимают. Слышал, что придумали про гласность некие анонимные рифмоплёты?
– Нет, не слышал, – ответил Генрих. Хотел занять позицию подальше от Иголкина и ближе к оратору, разминавшемуся у трибуны с членами инициативной группы и собиравшему записки с вопросами из зала. Да где там. Зал переполнен. Между тем гость, освежившийся стаканом минеральной воды, принялся излагать своё видение перестроечных процессов, приводя примеры непримиримой борьбы с бывшими коллегами, мешавшими ему в работе за что и был снят с должности Первого секретаря МГК КПСС. Припомнил и о гласности, которая по его мнению всё ещё недостаточна.

Товарищ, знай, придёт она,
Так называемая гласность!
И вот тогда Госбезопасность
Припомнит наши имена!

Приподнявшись на носках, нашептал Иголкин Соколову на ухо.
– Талантливо! И в точку! Вот и Борис Николаевич недоволен…
– Не мешай, Адам, дай посмотреть на гостя, дай послушать! – Отвернулся Соколов от Иголкина и тут увидел среди гостей коллектива НИИ, прибывших вместе с опальным бывшим руководителем столицы, Влада Урицкого, который заметил Соколова раньше. Знал, где работает Генрих, и встрече в актовом зале института не удивился. Наоборот уверенно и энергично стал пробираться к бывшему однокашнику. Протянул руку.
– Здравствуй, Генрих, рад тебя видеть!
– Здравствуй, – ответил Соколов, которому пришлось пожать протянутую руку. – Какими судьбами?
– Приехал вместе с Борисом Николаевичем. Хочу посмотреть, как реагирует народ на выступление опального руководителя.
– Ну и как? – поинтересовался Генрих мнением Урицкого.
– Очень радушный приём. Смотри как аплодируют! Народ любит гонимых, любит тех, кто пострадал от власти за свои взгляды! – присоединился Урицкий к аплодисментам после очередной порции весьма смелых слов в адрес руководства страны.
– Пожалуй, – согласился Соколов, на которого, впрочем, выступление гостя не произвело заметного впечатления, и он аплодисменты не поддержал. – Я, пожалуй, пойду, поработаю, – сообщил Генрих Урицкому о своих планах.
– Не дослушаешь до конца? – Удивился Урицкий.
– В комнатах есть радио. Выступление транслируется по всему институту. Дослушаю на рабочем месте.
– Жаль. Меня дальше актового зала не пропустят, а хотелось бы поговорить в спокойной обстановке. Не виделись почти полгода. Как сын? Как Светлана?
– Сын растёт, Светлана в декретном отпуске, – неохотно ответил Генрих.
– Слушай, ты чем-то на меня обижен? – спросил Урицкий.
Генрих не ответил.
– В конце августа мне довелось побывать на Южном Урале в том числе в Караганской долине, – продолжил он, сделав вид, что не заметил молчания Соколова. – Встретил там Кольцовых. Это год был на редкость удачным. Масштабные раскопки наконец увенчались крупным успехом. Обнаружено несколько древних городищ. Строительство плотины остановлено, и долина Караганки не будет затоплена. С нами были иностранные журналисты, в том числе знакомые тебе Роулинг и Эйр.
– Я знаю. Нам из совхоза звонили Ира и Виктор Кольцовы. Сообщили что выдели тебя. Как жаль, что пропала наша бронзовая находка… – Соколов посмотрел в глаза Урицкому.
– Слушай, Генрих, ты так на меня смотришь, как будто это я похитил и спрятал её! – возмутился Урицкий. Что поделаешь, и мне жаль… – Да не переживай ты так. Раскопки принесут новые находки. Уже найдены изделия из бронзы, которые датируются не позднее вторым тысячелетием до Новой эры. Кто знает, возможно найдут и нашу утрату. Я пытался представить кто мог это сделать. Возможно Венгеров из-за Светы. Очень уж походила улыбка бронзоволикой богини, женщины или девушки на улыбку Светланы, на которую бессовестный Сашка имел виды, да ты её увёл у него из-под носа. Венгеров был пьян, кажется, вставал и выходил из палатки. Кстати, где он сейчас, не знаешь?
– Из Госплана ушёл, торговый работник, – ответил Генрих. – Кажется, или выходил? – он вновь посмотрел в глаза Урицкому.
– Выходил. Я задремал, но сон был ещё не крепок. Помню, что выходил Венгеров, наверное по нужде. Хотя может быть и не он взял находку. Мы же остановились на ночёвку не в тайге и не в пустыне. Неподалёку совхоз-гигант. Вдруг кто-то из местных ребят гулял по ночной долине. Тебе, Генрих, сидеть бы у костра, вот и находка была бы на месте! – Высказался до конца Урицкий.
– Товарищи, имейте совесть! – Укоризненно посмотрела на них пожилая женщина – технолог с опытного производства. – Дайте послушать товарища Ельцина!
– Ладно, Влад, прощай, я пойду, – вздохнул Соколов.
– Почему же прощай, до встречи, – не согласился с ним Урицкий. – Передавай всем своим привет, поздравь от нас с Жанной с наступающим Новым Годом. Вот ещё что! – Скромно улыбнулся он. Летом у нас с Жанной должен появиться малыш! Ранняя диагностика показала. Так что если всё сложится, то  в августе заглянем к вам на дачу втроём!