Дым костра

         Эти вечерние посиделки  у костра на морском берегу  были настоящей отдушиной для бедной Маськи. Компания подобралась большая и, на первый взгляд, дружная. Многие семьи приезжали  сюда отдыхать  много лет подряд, дети переписывались, росли, взрослели. И наступил момент, когда детские ссоры и дружбы переросли в  нечто большее. Юлька Малых – голубоглазая куколка -   была признанной  красавицей в их подростковой  компании. В последнее время этот  негласный титул яростно отвоевывала Аллочка Шнирман и, надо сказать, по праву… Рот у нее, правда,  был великоват, губы очень пухлые (за такие сейчас бабки бешеные платят в  косметических клиниках). Зато глаза! Не глаза, а глазищи! В пол-лица, карие, бездонные… И гривища смоляно-черных вьющихся волос. Была еще Клава, кажется, из Пензы. Она была очень крутая! Под левой грудью у нее была «наколка» (тогда не говорили «тату») – сердечко, роза и «Игорь». У нее всегда были сигареты, и не абы какие,  а Винстон. Вам понятна степень крутизны Клавы?
А Маська… Ну что – Маська?  Прилипло к ней с детства это  прозвище дурацкое,  а по-настоящему-то она Марина. Усыпанная крупными  коричневыми веснушками, худая, голенастая, без малейшего намека на бюст. Как презрительно говорила баба Сима, зеленкой помазать – все пройдет. Носила длинные балахонистые сарафаны, чтобы как-то скрасить свою худобу (и это в эпоху мини!), но не очень это ей помогало. Хороша была лишь белозубая, открытая улыбка. Вот у других, говорят, глаза эмоции выдают. А у Маськи  - улыбка. То  жизнерадостная, то грустная, то  жалкая и заискивающая… Читай в ней все, что душа написала!  И еще один немаленький талант гадкому утенку  Господь в утешение отсыпал:  бархатный, проникновенный голос да пальцы,  виртуозно повелевающие   гитарными струнами.
Как ночь  темнотой  берег укроет, ребята дров по берегу насобирают, костер сообразят. Колбаса на  веточках жарится,  картошка в золе дозревает. Хорошо-то как!  Сначала общий треп, истории разные, можно страшилки, как в детстве, потравить. А потом…
- Мась! Сыграй нам.
- Да, Мась, спой!
Маська гитару обнимет, глаза прищурит и…
Дым костра создает уют,
Искры гаснут в полете сами.
Пять  ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами…
          А потом «Там, где клен шумел над речной волной…», «Помню, помню,  мальчик я босой…» и убойное, всеми любимое «Я могу тебя  очень ждать,,,». Алла пробовала  что-то там изобразить на гитаре, но Серега Воробьев  поморщился, хмыкнул презрительно, и Алла больше к гитаре Маськиной свои ручки не тянула. Она подсаживалась к Сергею с одной стороны, с другой стороны к нему жалась Юлька, а он – красавчик писаный – никак не мог выбрать-определиться. То  с одной шушукается, за руки держится, то  другая его кремом от ожогов  мажет и только что не мурлычет от счастья. А он еще возьмет и подмигнет Маське, пока Аллочка ему картошку печеную из костра выкатывает и чистит, руки пачкая.
Жалость к себе, зависть, почти черная зависть захлестывает Маську. Ну почему она такая несчастная?! Вот познакомили же ее девчонки с каким-то Андрюшкой, тоже отдыхающим из дома напротив. Сходили с ним пару раз на танцы в соседний санаторий, а  вчера на пляже он  потребовал, чтобы Маська к нему Юльку  позвала. Юльку… А как же она, Маська?
- А у нас с тобой ничего не получится.
Это вот – как? И от бабки Симы за него влетело, потому что тайком на  танцы сбежала. Все зря! Никому она не нужна! Маська еще  теснее прижимается к гитаре и, забывшись,  заводит свой любимый романс «Гори, гори, моя звезда».
- Ну,  все! Заныла…  Опять ты это старье вытащила, - недовольно обрывает ее Алла. – Вон бабка твоя  сигналит, чтобы костер тушили. По домам, значит.
Проводы отъезжающих друзей – это всегда объятия, слезы, обещания писать-звонить-не забывать. Маське  адреса оставляли только девчонки, а сегодня уезжает Серега. Юлька и Алла рыдали поодиночке и, чуя разлуку,  еще напористее ухаживали за предметом своих страстей. Маська, обгоревшая накануне до волдырей и красного носа,  сидела в своей комнатке на чердаке. Бабка Сима из экономии загоняла родню то под навес, то на чердак. Кто-то торопливо взбежал по хлипкой чердачной лестнице. Маська подняла голову и  самым глупым образом разинула рот. Перед ней нелепо  топтался Сережка Воробьев – герой не ее романа.
- Ты чего, Серый?
- Вот… Марина, это тебе… Напиши мне, пожалуйста. Или позвони. Я ждать буду, Марина.
Он торопливо сунул ей в руки  сложенный вчетверо тетрадный листок и загрохотал вниз по ступеням. Когда Маська отмерла от неожиданного шока, то,  схватив листок, кинулась в уголок сада, где у нее в зарослях лавра был свой уголок одиночества.
«Мариша, ты  ко мне  такая равнодушная и холодная, поэтому и не решался  тебе сказать. Вот я  твою песню записал, стихи – ты поймешь. Напиши. Позвони. Пожалуйста. Я очень буду ждать.
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!

Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!*
Мой адрес…. Телефон ….Сергей В.»
Несколько дней Маська  втихаря читала и перечитывала письмо, потом прятала его под подушку и ходила, сияя всеми веснушками. Но  однажды она  сунула руку под хрустящую от крахмала подушку и  похолодела. Письма не было. Бабка Сима сегодня меняла постельное  и ….
- Ба! Отдай! Отдай мне письмо! – влетела Маська в бабкину каморку.
- Я тебе ноги повыдергиваю, срамница! Ишь, надумала любовь заводить. Мы с дедом тут на таких насмотрелись. Я вот матери-то отпишу, чем ты тут занялась.
- Ба! Отдай! -   рот Маски некрасиво  искривился и она горько, с подвывом,   зарыдала.
Бабка Сима шлепнула ее мокрым посудным полотенцем, достала из кармана Сережкино письмо и стала  яростно рвать его в клочки. Мелко, еще мельче…
- Вот тебе! Вот! Ишь, шалава!
Маська  перестала рыдать, сжала кулачки и бессильно погрозила бабке.
- Я тебя теперь ненавижу! Я к тебе никогда не приеду! Ненавижу! – срывающимся голосом выкрикнула и выскочила за дверь.

***
Какие, однако, колоритные фигуры в метро встречаются - залюбуешься!  Эта корпусная  дама в леопарде – ах, хороша! А вот старушка одета по моде  пятидесятых годов прошлого века. Но какое лицо породистое! А парочка целующихся фриков! Нет, хорошо, что ее лошадку оставили еще на день лечиться в автомастерской.  А хозяйка пока  в гуще народа потусуется. Ну что   этот  лысый и бородатый амбал на нее уставился. Узнал? Да нет, не может такого быть! Не похож он на любителя русского романса. Да и она ненакрашенная-страшная, бейсболка, капюшон… Вовсе не сценический образ!  Просто  какой-то нахал. Третью остановку пялится…
- Масечка, а почему ты мне так и не написала, не позвонила  тогда?
Марина вздрогнула от неожиданности  и стала всматриваться  в своего назойливого попутчика, который как в компьютерной программе стремительно начал меняться в ее глазах: похудел, постройнел, оброс волосами, лишился бороды и… Она явственно увидала,  как  стройный,  загорелый, длинноногий  Сережка Воробьев разбегается по волнорезу и  в стремительном прыжке  без  брызг входит в воду. Она почти ощутила на губах  соленый привкус морской волны.
Они вышли на следующей станции, долго сидели на  мраморной скамеечке, больше молчали, чем говорили. Что говорить, когда нечего говорить – так, кажется,   создают шум актеры на сцене. Кого и в чем винить?  Бабы Симы-разлучницы давно нет на свете. После того лета Марина больше ни разу к  ней не приехала. Училась, много трудилась, муж, дочь, сын, любимая сцена, романсы, гитара… Да, счастлива. А ты? Тоже все хорошо. Вот и славно. Ты звони, как время будет.
Марина помахала ему рукой и быстро растворилась в толпе. Поднимаясь по эскалатору, она поймала себя на мысли, что напевает вслух старую песню. «Дым костра создает уют, искры гаснут в полете сами…».
- Пять ребят  у костра поют чуть охрипшими голосами, - с улыбкой поддержал ее   седоватый, небритый  работяга в китайском пуховике. Она  улыбнулась, кивнула  ему, как старому знакомому,  и  побежала к выходу.
* Э. Асадов «Я могу тебя очень ждать» («Верность»)